Им же не двадцать

Он не видел её месяц. И нет, он не страдал. Она не снилась ему, не мерещилась в каждой проходящей мимо женщине, не занимала все его мысли. Он просто весь этот месяц жил с ней внутри. Ходил на работу, спал, ел, целовал детей и – чуть менее холодно – жену. Он был счастлив. Ровно настолько, насколько ему позволяла она. Там, внутри. Наверное, это скучно и не прозаично, но он не думал о ней. Ну, почти не думал. Скорее, разбирал на части себя самого, пытаясь докопаться до истины, и, всякий раз не находя ответа, неохотно собирал заново. И она снова оставалась там, внутри. А он продолжал ходить на работу и вспышками вспоминать отдельные моменты из их недолгого совместного прошлого. Улыбался. И всё пытался понять, какой на вкус осадок, оставшийся в воздухе после её отъезда. Но ему не двадцать, и его отпускало. Отпускало домой. Когда накрывало снова, он пытался понять сам для себя, почему из дворца не выветрился аромат её духов. Почему он не выветрился из её кабинета. Почему он не выветрился из него. Он боялся напутать, но убедил сам себя, что этот осадок – банальное чувство незавершённости. Считал, что это не более чем увлечение. Весьма сильное, оно не имело логического конца. Эмоциональной разрядки. Закрыть гештальт – и отпустит – да, точно отпустит. Он понимал, что ему было необходимо, но в то же время нельзя её видеть. Хотел довести дело до конца. Чтобы не приходилось ежедневно чувствовать себя виноватым перед женой за то, чего не было. С ней стало тяжело. Дети детьми, а жена – другое. Поэтому он уйдёт. Из её жизни – навсегда, из жизней детей – до следующих выходных. И будет пресловутым «воскресным папой». И будет жалеть. И будет чувствовать себя виноватым всю свою жизнь, но не более, чем если оставит всё как есть. Она появилась так же внезапно, как исчезла. Вывела его из комы мыслей прямо посреди улицы. Темно, но он узнал её силуэт. Что-то внутри резко подкатило к горлу и мурашками отозвалось по всему телу. Она. Точно она. – Виктория Михайловна? Неожиданно, – короткий кивок головы и привычная улыбка уголком рта. – Насколько я знаю, вы уже как месяц живёте в другом городе. Она не изменилась. Вежливо улыбается, вроде даже рада видеть. Одета – ничего нового – с иголочки. Он держит в руках подкатывающие к горлу флешбеки. – Сергей Петрович, – она рада его видеть и даже не пытается это скрыть. Так не похоже на неё. – Добрый вечер. Вы правильно знаете, но у меня появились дела здесь, вынуждена была заехать. Сами понимаете, специфика нашей с вами работы категорически не позволяет долго сидеть на одном месте. Смотрят друг на друга, думают. – Надолго ты? – На выходные. Смотрят друг на друга, думают. У обоих в головах – им же не двадцать, какие могут быть чувства, посреди улицы, спустя месяц, он женат. Какие в принципе могут быть чувства. – Ладно, мне пора, дела. Рада была увидеть вас, Сергей Петрович, – улыбается, кивает в знак прощания. – Аналогично, – почти без эмоций, сдержанно. – Если нужна будет какая-нибудь помощь, я номер не менял. Она улыбается, кивает, разворачивается к машине чуть быстрее, чем того требуют обстоятельства, и заводит двигатель. Он номер не менял, а она ни разу за месяц не позвонила. И он. Встреча получилась рваной, молчаливой и чересчур быстрой. Он зашёл за угол дома, обхватил руками голову, шумно выдохнул. Пытался выдохнуть её – не вышло. Сел в машину, в очередной раз постарался собрать мысли в кучу, но из чего собирать, если она в них вся, целиком. Каждая черта её лица, деталь одежды, каждая фраза. Ну не двадцать же ему, Господи, не двадцать! Если бы ему было двадцать, он бы до сих пор не отрывался от её губ. Он бы обнимал её всё это время, здесь, посреди улицы, прижимал бы к себе до боли. Сказал бы ей то, за что никогда бы не простила жена. Если бы ему было двадцать, у него бы, возможно, ещё не было жены. Но ему не двадцать. И он молча заводит двигатель, желваки начинают напряжённо двигаться на лице. Он видит её машину в нескольких метрах впереди, в пробке. Молча встраивается в этот же ряд. В её номере тихо, даже часов нет. Думает. Долго, тяжело, но не плачет. Стук в дверь напоминает о том, что она не одна в этом мире. Там стоит он, привычно серьёзный и сосредоточенный, будто пришёл на важную игру. Она ещё не открыла дверь, но совершенно точно знает, что там стоит он. И там он. – Привет, – всё так же серьёзно. Даже без цветов. – Мне кажется, нам надо поговорить. Делает шаг в номер, захлопывает дверь. Смотрит на неё в упор. – Говорят обычно не в десять и не в чужом номере. Ты что, следил за мной? – А мы не будем в чужом. В твоём будем, – он резко кидается вперёд, обхватывает её лицо руками и самозабвенно впивается в губы. Даже не целует, просто держит их, боясь отпустить. Она осторожно отстраняется, улыбаясь. Задумчиво смотрит куда-то за его спину, на дверь. – Ты сегодня один, что ли? Он непонимающе хмурится, оглядывается, вопросительно смотрит на неё. – Без принципов своих, – она выдыхает, обнимает его за шею и решительно тянется к его губам. Улыбаются. Сквозь поцелуй, сквозь наполнивший комнату запах страсти, сквозь месяц мыслей и попыток отпустить. Он подхватывает её на руки, тащит к кровати. Спешно снимают одежду, сумбурно, неаккуратно, бросают на пол. Он нависает над ней всем телом, разрывает бесконечный поцелуй и смотрит сверху вниз, не веря, что она наконец не глубоко внутри, а здесь – совсем рядом. – Что? – она смущается, обнажённая, от его долгого взгляда. Вроде не двадцать уже. – Месяц впустую. – В каком смысле? – Да вроде отпустить должно было, – он снова кидается. Движения резкие, рваные, иначе сейчас никак. Воздух в комнате пропитан глубокой, самозабвенной страстью. Он падает рядом с ней на кровать, расслабляется, выдыхает. Запускает пальцы в её волосы, притягивает лицо, целует. Гештальт закрыт. Его хрупкая теория об увлечении и его незавершённости разбивается о её светлые глаза в полумраке комнаты. Он уже знает, что будет дальше. Он больше никуда её не отпустит. Они будут лежать вот так каждый вечер, ещё лет сорок, и умрут в один день. Господи, ну ведь не двадцать уже. – Если ты снова решишь от меня уехать, я тебя свяжу, – абсолютно будничным тоном заявляет Макеев, по очереди поглаживая её длинные пальцы. Она смеётся, целует его в щёку и поднимается с кровати. Накидывает на плечи халат, задумчиво проходит через всю комнату к окну. Высматривает что-то в темноте. – Может, всё-таки поговорим? Он удивлён, но нельзя сказать, что сам не думал в эту сторону. Кивает, садится на край кровати, тянется к ней и усаживает рядом. – Если я решу уехать, я бы хотела, чтобы ты поехал со мной. – Поедем. – Да что случилось с тобой, Макеев? Тебя жена бросила? – его взгляд становится холодно серьёзным, на лице будто никогда и не было никакой улыбки. – Извини... Просто действительно не понимаю. Совсем другой человек. Он бережно обнимает её за талию, двигается ближе. Молчит. Целует в щёку. Подходит к окну и задумчиво облокачивается на подоконник, складывая руки на груди. Думает, слова подбирает. Когда-то это должно было произойти. Пока она была внутри, говорить с ней было проще. – Вика. То, что я сейчас скажу, я скажу только раз в жизни. Не перебивай, – он вдохнул поглубже и начал задумчиво расхаживать по комнате. Как маятник – медленно, монотонно, из угла в угол. – Месяц назад я был уверен, что мы с тобой всё решили. Что никогда больше я не позволю себе дать повод Юле подумать обо мне плохо. Я должен был снова стать примерным мужем и лучшим отцом для моих мальчишек. И сначала всё шло чётко по плану. Я старался приходить раньше, любую свободную минуту проводил с семьёй. Юле помогал. На вторую неделю понял, что смотрю на неё, а думаю о другом совсем. О другой даже, что ли. Убеждал себя, что нельзя так – неправильно всё это. На третью совсем потерялся. Мысли стали посещать разные. Могло бы у нас что-то получиться с тобой? В чём-то даже похожи. Вчера, вот, всё решил. Подзатянул, конечно, но лучше так, чем никак. Решил – с тобой или без тебя, но уйду. Не могу больше эмоции из себя давить, улыбаться ей через силу. Да и уверен, она сама всё чувствует. Хватит её мучить. Вчера решил, сегодня – ты. Любой твой выбор приму. – А говоришь, месяц впустую, – она приблизилась, осторожно положила ладонь на его щёку, провела ею по тёмной щетине. Смотрит в глаза, а будто – в душу. – Да, получается, не впустую. Подумал хорошо. Нашёл в себе силы, – пауза, смотрит на неё, будто ждёт чего-то. – А ты подумала? – Да мне и не надо было, – смотрит серьёзно, без тени улыбки на лице. – Этот месяц тебе был явно нужнее. И ты взял от него всё. Он отходит в сторону, шумно вдыхает, выдыхает, взъерошивает рукой короткие тёмные волосы. – Вот вроде не двадцать, а так хочется сказать, что люблю тебя, – улыбается. Снова. Наконец перестал рыть в себе ямы. – Мне тоже не двадцать. Но я же тебя люблю.