ку

оголяя девственно-чистую кожу клочок за клочком, донхек чувствует себя грязным. будто в астрале витает, от осознания собственных возможностей кружится голова. он убирает с чужих хрупких плеч отросшие пряди, что горят тусклым красным, почти обжигающе, и кончиками пальцев ведёт по телу, стараясь в памяти отпечатать каждую деталь. синяки, мелкие шрамы, выпирающие позвонки, россыпь родинок на ключицах. изъяны? разве что в глазах идиотов, хек в этих «изъянах» весь свой смысл прячет. тело парня лунным светом обводится, заставляет огонек в глазах гореть лишь ярче, а губы колоть от желания целовать. пальцы донхёка пропитаны сигаретным дымом, а от тэиля пахнет чем-то совсем сладким, от этого контраста, почему-то, тошнит. нужно бросать курить, в такие моменты ощущаешь себя еще грязнее. хек наклоняется и ведет кончиком носа по изгибу шеи, делая вдох полной грудью. наполняет легкие вязкой сладостью, старается восполнить недостаток в крови, но держаться и не быть слишком жадным. быть не жадным нереально. перед глазами плывет, приходится зажмуриться — появляются звезды и световые вспышки. тэиль будто из хрусталя, каждому кусочку его тела хочется петь дифирамбы и писать стихи. каждому кусочку тела и частице души. — ку, — хрипит куда-то в плечо и оставляет смазанный поцелуй над родинкой, поднимая взгляд к окну. снег. — чай уже остыл. — и тихо усмехается, проводя ладонями по острым лопаткам. тэиль — луна, донхек — его солнце. простая истина. дрожащими руками старший тянется к кружке, безжалостно изрисованной фломастерами, и делает судорожный вдох, силясь не заплакать. от переизбытка чувств плакать странно, так еще папа в детстве говорил. поднося чашку ко рту, взгляд неосознанно цепляется за костяшки, покрасневшие от холода. выглядит красиво. ли вторую руку забирает, сплетая пальцы, и подносит к губам, поочередно целуя каждую фалангу. согревает и морально, и физически. хек обязательно спрячет руки тэиля от холода, и похуй, что его тоже холодные. они только выбрались из кровати, почувствовав резкое желание допить остатки зеленого чая, что оставались, вообще-то, на черный день. такой не продают больше, но эта спонтанная трата чая не кажется чем-то неправильным. зачем оставлять на потом, если можно получить немного дофамина сейчас? «живем один раз» или типо того. одеваться было слишком затруднительно, да и в объятиях друг друга намного теплее. кожа к коже. донхек обнимает за талию, заключает в клетку, выбираться из которой — кажется худшим наказанием. теплым дыханием обжигает, распространяя по всему телу толпы мурашек и отправляя в сердце очередной прилив всепоглощающей нежности. хочется в эту нежность, как в одеяло, укутаться и донхека ей укрыть, хоть как-то отблагодарив за то, что он рядом. хек заставляет чувствовать себя важным и нужным. буквально заставляет. тихими разговорами на холодной кухне, признаниями в любви и пожеланиями сладких снов каждую ночь, ленивыми поцелуями перед трудным днем на учебе, пониманием и преданностью. в каждом его прикосновении читается искренность, перед ним невозможно устоять (хотя сопротивляться никогда и не хотелось). он пришел тогда, когда это было главной необходимостью, острой, совсем как лезвие, и с тех пор не уходил никогда. без него тэиль бы захлебнулся, в своих проблемах он плавать еще не научился. только тонуть, барахтаясь, как котенок. тэиль резко встает, донхек пугается, но из объятий выпускает. ступни обжигает холод плитки, даже в носках теплее не становится. а носки ведь теплые, пушистые и с рисунком человека паука. любимые, хек на новый год подарил. парень неспешно отставляет кружку обратно на стол и оборачивается, неуверенно обнимая младшего за шею и на бедра к тому забираясь. так просто теплее и никакая любовь к подобным позам ничего не дает. все из практических соображений. удивительно, что иль вовсе решился на подобное, ведь обычно за инициативу отвечает не он и всего подряд стесняется. (сладкий, почти приторный) — молчи. — бурчит показательно грозно и цепляется ладошками за края пледа, укрываясь лучше. — извини, я по кошачьи не понимаю. — и смеется заливисто, к себе прижимая. тэиль опять улыбается. у них разница в росте пара сантиметров от силы, но иногда хеку кажется, что тэиль поместится в кармашек. он обводит талию старшего ладонями, мысленно наслаждаясь тем, что нет лишней одежды, и смотрит на парня, закусывая губу, чтобы не улыбаться так ярко. — от тебя снова сигаретами пахнет, издеваешься? — резко поднимает голову тэиль, шмыгая носом недовольно. — ты обещал бросить. — вплетает пальцы в волосы, аккуратно перебирая пряди, и вскидывает уголки губ, всем своим видом демонстрируя, как сильно ждет ответа. ответа не приходит, ведь донхек снова целует, одним движением к себе подталкивая. сам знает, что нужно бросать, правда старается, но окружающий мир слишком навязчив вместе со всеми проблемами, идущими в комплекте. из их уютной квартиры, находящейся в одном из многочисленных старых домов где-то на окраине города, выходить не хочется. в ней всегда тепло (ведь тут тэиль. без тэиля холодно), в ней никогда нет проблем, а если и есть, они все меркнут рядом с главной проблемой — тэиль снова не улыбается. любыми способами нужно вызвать улыбку, иначе день прожит зря. неизвестно, таблеток ли это заслуга и донхек зря старается, или же в этом всем есть смысл. остается лишь верить, что смысл есть всегда. люди ка/лечат, что происходит у них — очевидно (надежды). мун жмется доверчиво и привстает, над хеком нависая и пылко отвечая на поцелуй. руки скользят из волос на шею, с шеи — на щеки, и обнимают ласково, оглаживая большим пальцем шероховатую кожу. сладко, чай был с медом. донхеку не нравится мед, но ему нравится тэиль и его любовь к чаю с медом. медовые поцелуи вкуснее меда. как-то зашел разговор о том, что мед — рвота пчел, но после грозного: «еще одно слово про это — и никаких поцелуев месяц, ли донхек», эту тему поднимать больше не хотелось. (но после часа поцелуев статью хек все-таки показал) (молча показал, поэтому месяц прошел также чудесно) — не хочешь человека паука с первой части пересмотреть? — вечная классика.