Этот разговор не должен был случиться,
а мы пляшем — значит можно.мы здесь и сейчас в паре метров друг от друга — значит нам это нужно.
— Извини, что? — Арсений сначала даже не понял, ведь это скорее в его — арсеньевом — стиле скакать с темы на тему и врываться в диалог с рандомными вопросами в духе: «Если бы тебя попросили назвать лучший фильм девяностых, то на каком бы месте была бы «Красотка»?» Но раз мы тут продолжаем играть во внезапность и невозможность, то пусть диалог продолжится. — Ну не так, как если бы ты скользкими руками взял тарелку и случайно разбил, а вот если бы ты взял этими же скользкими руками эту же тарелку и намеренно уронил на кафель, хотя знал, что мог бы спасти её? Как интересно получается. Случайно битая тарелка — это к хорошим новостям, а вот если намеренно, то это уже знак того, что все хорошие новости случились, но и они не помогли. — Нет, Шаст, как-то не получалось. А ты чего спрашиваешь? — ответил Арсений, отвлекшись от увлекательного разглядывания голубей на карнизе балкона.***
Здесь выражение «Все всё понимают» было применимо не только к российской политике, но и к их взаимоотношениям. Все всё понимают, но никто из них не готов ничего делать. Ведь действие — это определенное согласие. Да, ты мне нравишься. Да, фраза прям как в первом классе. Нет, здесь мы не будем бороться за формулировочку. Вместо этого было сказано много «нет», прежде всего самим себе. Негласная договоренность, что всё не нуждается в усложнении — и так уже судьба достаточно постаралась.***
— Не знаю, Арс. Я тут просто однажды подумал, что намеренно разбивая тарелку — ты ускоряешь наступление неизбежного и хоть на секундочку берёшь под контроль судьбу, что ли? В последнее время столько непостоянного, что вот это простое действие, полностью подвластное законам физики — когда от удара стекло разлетается на кусочки — кажется мне островком безопасности? — Ты имеешь в виду, что хоть в потоп, хоть в пожар, хоть в чуму — тарелки продолжат биться? — Именно. — Антон ответил со спокойствием в голосе, наконец-то почувствовав, что его понимают и с ним готовы говорить о важном. Шастун аккуратно продолжил. — В последние два года — чёрт, уже два года вся эта ковидная поебота длится — мы все как будто так долго ходим по краю, что уже перестали осознавать, что это нихуя не норма. Знаешь, мне казалось, что мы в целом, как человечество, стремимся к тому, чтобы упорядочивать беспорядок, устроенный вселенной, а сейчас как будто мы заканчиваемся. Я короче видос на ютубе видел, там про это было — что-то там на умном и на букву «э»… — Энтропия? — предположил Арсений, немного удивляясь такому интересу Антона. — Да-да, вроде эта херня. Так вот, я тут подумал — всё уже настолько ебануто, что мы вряд ли усилим энтропию, если… — Антон будто споткнулся о свои же ещё не высказанные слова. Их хотелось говорить, но как будто ещё не умел ими пользоваться так, как хотелось бы. Было ощущение, что на маленькой площади балкона даже воздух изменился — не стало ни легче, ни тяжелее, а скорее просто заставило забыть все остальные возможные темы для разговоров. За восемь лет они как будто выговорили почти всё, но вот это слепое пятно неозвученных чувств с каждым годом всё сильнее маячило перед глазами. — Тебе же тоже ненормально? — всё же продолжил Шастун, пусть и зайдя с другой стороны. — Кажется, этот разговор должен был состояться лет шесть назад. — Арсению хотелось говорить, но всё ещё было чуточку боязно. С такими разговорами всегда хотелось вести себя осторожно, казалось, что тронешь — посыпется. А тут резко дали возможность не только касаться кончиками пальцев, а изучать поверхность вопроса, примерно как где-то далеко-далеко (но не в далёкой-далёкой галактике) марсоходы берут пробы грунта. — Ну уж извини, не я один тут тупил, — немного устало улыбнулся Антон. — Я до сих пор не уверен, что сейчас тот самый момент. — Он никогда не будет тем самым, — Шастун очень хотел заставить Арсения поверить, — Так вот, иногда стоит разбить тарелку? Совершить потенциально опасное действие с возможностью пораниться, но напомнить себе, что мир всё тот же, пусть и кажется совершенно иным. — Он никогда не будет тем самым, ты прав. И да, нет смысла отрицать, что ты мне очень сильно не чужой. А тарелку потом можно склеить и в другую — возможно даже в более красивую — и в ней будет больше ценности, чем в старой. — Хуя ты философ. — усмехнулся Антон. — Как там Ира? — Арс мастерски перевёл тему, спасибо годам тренировок в этом. — Нормально. Ты, наверное, — говорит Антон с полуулыбкой — догадываешься, почему ее тут сегодня нет? — Поэтому и спрашиваю. — И правда оказалось удобно, что мы никому особо не рассказывали об отношениях — а теперь нет необходимости рассказывать об их окончании. Она мне всегда была скорее подругой, с которой мы просто жили вместе. Как будто нам снова было по двадцать лет и на самостоятельный съем квартиры не хватало, вот и жили вместе. Только сейчас денег у нас чуть побольше стало, ну да ладно. Короче — она сейчас наконец-то в нормальных отношениях, правда искренне рад за неё — опять же как за старую подругу. Антону наконец-то говорилось — и говорилось легко. Легко — когда правда честно. Честно — когда правда есть доверие. — Арсений, я устал бегать от себя, от тебя и от того, что между нами. Мы не были в отношениях, но по ощущениям мы в них уже лет сто. Я ни от кого не чувствовал столько же эмоционально. А сейчас в мире уже как будто уже всё настолько поломалось, что мы сильно много не добавим. Да и кто сказал, что нам нужны все вот эти классические отношения? — Шастун ненадолго взял паузу, размахивая руками, будто рисуя в воздухе вот эти самые эфемерные отношения других людей. — Я предлагаю начать, а потом уже вместе поймём, куда идти дальше. Что думаешь? — Шаст, мне нужно время подумать. Арсений определенно видел смысл в словах Антона, но надо было время, чтобы заставить себя посмотреть на ситуацию под другим углом. Бесспорно, приятным углом, но всё ещё плохо известным. Столько же углов в букве «и», а все эти углы нужно изучать — в некоторых языках ещё и проставлять точки над этой буквой. — Хотя бы дашь знать, когда надумаешь? А то, несмотря на стаж жизни с тобой, я всё ещё не умею читать мысли, прикинь. — Хорошо, хорошо. Обещаю, что буду предельно ясен. — Арсений с улыбкой в глазах посмотрел на Антона. За то время, что они были на балконе, уже успело стемнеть практически полностью, но Антона Арсению в любом случае всегда будет видно хорошо — то, что покроют тени, он дорисует в уме по-памяти. — Главное у ясеня не спрашивай, где твой любимый. — житие у Антона тяжкое было без отсылки к песне из классики советского кинематографа. Стоя у стены, легко, и с присущей ему театральностью, Арсений ударился затылком об кирпичную стенку, привычно легко смеясь с Антона. Разговор на балконе случился, вечеринка продолжилась, мир не сломался ещё больше. *** После вечеринки на квартире Антона — помимо гор посуды и днерожденных подарков — остались помочь по кухне Арсений и Катя. Не то чтобы нужно было прям сильно много помогать, по старой доброй гостевой традиции срочно намывать все тарелки, приговаривая: «Да мне не сложно, да ты что, да вы вот это всё организовали, накормили, дайте я хоть что-то сделаю, вот посуду помою» — у Антона на эти все слова стояла посудомойка. Достаточно было прополоснуть тарелки, загрузить их в нужные отсеки и позволить машине делать своё дело. Арсению доверили это ответственное задание, а Катя ушла в зал собирать с пола раскиданные пуфики и подушки, приводить всё в общий порядок и находить забытые гостями вещи и потом судорожно звонить им и надеяться, что те ещё не сильно далеко уехали, чтобы могли вернуться и забрать очередной цветастый тёплый шарфик. Антон остался на кухне, пытаясь вернуть кухню в ее первозданное состояние — потому что если не сейчас, то он не уберётся никогда. Находиться в одном помещении с Арсением теперь было как-то необычно сильно комфортнее, хотя не то чтобы это раньше вызывало хоть какие-то трудности. Но сейчас пространство между ними стало будто более легко преодолимым. Арсений кашлянул, прочистив горло. — Слушай, а как тебе эта штука? — Посудомойка? Да кайф. У меня самое нелюбимое занятие по дому это так раз мытьё посуды, а она просто спасает, — начал рассказывать Антон, полностью отвлекшись от своего занятия и глядя на Арсения, складывающего посуду. Пока Антон рассказывал про посудомойку так, будто даже пытался по блогерской привычке продать ее (честное слово, ещё немного, и он бы написал промокод на скидку ручкой на салфетке), Арсений продолжать наполнять посудомойку и делать вид, что у него не стоит подобная дома уже года три. Но Арсению в любом случае нужно было внимание Антона на том, что он собирался сделать. В очередной раз Арсений поставил тарелку в посудомоечную машину, показательно вытер руки об полотенце и только потом взялся за следующую тарелку. Он хотел казаться Шастуну нарочито аккуратным, чтобы у того не было вопросов, когда тарелка разобьётся им в тот момент, когда Арсений будет нести ее со столешницы в посудомойку. На всю квартиру раздался звон разбитого стекла; раз — Антон замолк, два — посмотрел на тарелку, потом на Арсения, уверенно стоящего и глядящего на него с вызовом в глазах, потом снова на тарелку, а потом снова на Арсения, три — Антон улыбнулся. На шум конечно же прибежала Катя, готовая оказывать первую медицинскую помощь уж точно оперативнее всех скорых мира. И только сейчас Арсений засуетился, постарался успокоить Катю, рассказывая сказки, что тарелка случайно выпала из рук. Он даже смог убедить ее, что не порезался. Антон поддакивал, что всё в порядке — они сейчас уберутся, а Катя может идти домой, ведь она уже и так помогла достаточно — и добавил, что уже вызвал ей такси. Когда они ну крайне беспалевно и довольно дружелюбно, но всё же чуть ли не вытолкали Катю за порог, то тут же согнулись пополам от смеха. Арсений завернул из коридора на кухню, желая налить себе водички. — Дурак, стой, там же осколки, дай я приберу эту всю хуйню, — остановил его Антон. Пока Шастун немного неловко копошился с веником, Арс стоял в проеме двери. — Мне же не нужно извиняться за тарелку? — Нет, Арс, не нужно. Антон продолжал улыбаться и с каждой секундой всё больше походил на кота, объевшегося сметаны. — Вот это блять знак ты дал. Че не гром среди ясного неба сразу? Че мелочиться? — Ну так ты же понял? — Понял. — Теперь хорошо? — Да, теперь хорошо. Наконец-то они сыграли по главному правилу импровизации — всегда говорить да.