Намордник

Обыватель, случайно забредший в оранжерею в этот поздний час, скорее всего посмотрит на Вадима и задумается, как же он докатился до жизни такой. И челюсть на пол уронит в процессе бурной мозговой активности. Потому что обычно грозный наемник, распахивающий двери с ноги и держащий в страхе половину Петербурга, сидит со связанными за спиной руками и стянутыми до бедер штанами и выглядит… Как бы сказать помягче… Необычно. Ступни в берцах сильно впиваются в мягкую кожу ягодиц, поэтому Вадим жмурится и ерзает, насколько позволяет поза. Дыхание успевает вернуться в норму за десять минут полнейшего игнорирования его (и его проблемы) со стороны Алтана, а вот стояк уходить никуда не планирует, как и румянец, то и дело появляющийся, когда удается найти положение, обеспечивающее маломальский контакт члена с грубой тканью джинсов. Из открытого окна тянет холодным воздухом, но его достаточно только чтобы заставить пошевелиться огромные темно-зеленые листья и пустить гадкие мурашки по коже. Мозг у Вадима подтормаживает от нереализованного возбуждения, но его мощности хватает, чтобы понять, для каких целей Алтан недавно потребовал установить в оранжерее полы с подогревом. Не поскупился, и не зря, не то сидел бы он сейчас с оледеневшей задницей и прочими достоинствами. Вадим думает — в тишине это получается проще, чем обычно — что Алтан, должно быть, знал, зачем тратит деньги на бесполезную на первый взгляд приблуду. Спал и видел, как посадит его перед собой и будет мучительно долго тянуть, прежде чем развяжет и любезно подставит кулак, разрешая кончить в аккуратную ладонь. И Вадим соврет, если скажет, что эта мысль не заставляет покрасневший от перевозбуждения член дернуться и пустить каплю смазки, которая медленно скатывается по длине, заставляя дрогнуть как от щекотки. Он выдыхает сквозь стиснутые зубы, ерзает снова и сгибается еще ниже, не отрывая взгляда от сверкающих чистотой туфель Алтана. Даже не пытается поднять голову, ведь знает, что за последние пять минут ничего не изменилось. Алтан сидит в кресле, больше похожем на настоящий трон, отделанный золотом — кто бы сомневался — изящно закинув ногу на ногу, и печатает что-то на телефоне. Печатает долго, редко прерываясь, только чтобы спустя некоторое время в пустом помещении снова раздалось раздражающее щелканье. Вадим старается удержать крохи гордости при себе, но возбуждение, приносящее дискомфорт, дает о себе знать, как и онемевшие за спиной руки, и он не выдерживает. — Знаете, я, так-то, и не такие узлы на службе развязывал, — говорит и сам удивляется хрипотце голоса, прорывающей тишину. Алтан не особо увлеченно хмыкает, не отрывая взгляда от экрана, и никак больше не двигается. Что бы ни происходило в телефоне, оно интересует его сильнее сидящего перед ним перевозбужденного, раскрасневшегося наемника — одного из лучших в способности держать свой пыл под контролем, между прочим. — Ты этого не сделаешь. — Не сделаю, — с напускной кротостью отвечает мужчина и продолжает: — но мог бы. Ну, знаете, выбраться и завалить вас. В виде компенсации за причиненный моральный ущерб, так сказать. — Я бы отрезал тебе за это член, — говорит Алтан так буднично, будто список покупок читает, а не угрожает — почти серьезно. В конце концов, он и правда мог бы. Вадим хмыкает в ответ и между ними снова воцаряется тишина, прерываемая только клацаньем подушечек пальцев по экрану смартфона. Он искренне считает, что не заслужил все это. Несколько часов назад Алтан вызвонил его и сказал поехать с ним на «собеседование». Деталей не рассказал, но присланная в следующем сообщении геолокация указывала на заброшенный склад (откуда их в Питере только понабралось столько?) и красноречиво говорила, почему его присутствие потребовалось так внезапно. Вадим все еще не мог поверить в существование крыс в исключительно благотворительной кампании по озеленению города. Игорный бизнес — классика, сталкивались; импорт дерева — скучно, но работать можно. Но скромные мужички в костюмах в не менее скромном количестве пяти человек и в самом деле стояли на коленях и что-то жалобно пищали. Будни. Рутина и бесконечный день сурка. Эта часть не меняется никогда, хотя, будь воля Вадима, он бы давно уже заткнул их метким выстрелом в лоб, и дело с концом. Только Алтан так никогда не делает. Ему, видите ли, важно донести до бывших сотрудников в каком же месте их план пошел по известному направлению, и посвятить в то, почему переходить дорогу Дагбаевым было сомнительной идеей с самого начала. А, еще пожурить за кражу денег у его цветочков. Алтан толкает наверняка безумно увлекательную и полную жизненных наставлений проповедь, но Вадим слишком занят, думая, как бы незаметно куцнуть начальника за ляжку, чтобы обратить на нее внимание. Несколько выстрелов, эхом отразившихся от полых металлических креплений, — и от бывших работников остаются только тела с расплывающимися лужами крови. По дороге обратно пацан смотрит на него сквозь прищуренные глаза, но ничего не говорит, а Вадим и не думает чувствовать себя виноватым. Подумаешь, вставил пару-тройку замечаний в выверенную речь. Те наверняка и не заметили, занятые переживаниями о скорой кончине. Алтан знает, что худшая для него пытка из возможных — оттягивание оргазма. И Вадим знает, что он знает, а потому должен был заподозрить неладное, еще когда пацан полез к нему, стоило им вернуться в особняк, вместо того, чтобы заслать от себя куда подальше, предварительно пригрозив увольнением за ёрничество. Признаться честно, у Вадима и планах не было по настоящему разводить начальника на секс этой ночью. Ему просто хотелось подтрунить над ним, может, заставить его чувствовать себя не такой огромной шишкой преступного Петербурга, какой он себя считал (пусть и заслуженно, но эту часть он предпочитал игнорировать). Слишком уж гладко все идет, и слишком усердно Алтан строит ему глазки, изображая бурный интерес к возникшей проблеме. Даже дрочит ему сам, прижав к стенке; берет член в руку и позволяет резко толкаться, проводя мокрыми губами по обросшей щетиной щеке, и только пережимает его у основания перед самым оргазмом, от чего Вадима в прямом смысле складывает пополам. Его распаленное тело и заплывший пеленой мозг соображают не сразу, что галстук, ловко обвивающий узлом руки, как и блядоватая красная лента на члене — явно не хороший знак. Когда он обращает внимание, уже поздно. Он сидит на коленях перед своим начальником обездвиженный, и ничего не может поделать, кроме как искать толики удовольствия в напряжении, становящимся все более невыносимым с каждой минутой. А Алтан гордо возвышается над ним, являя собой картину идеального спокойствия. Он перекладывает ногу на другую, и Вадим решает попытать удачу снова. — Прошу, ваше золотейшество, дайте мне кончить. Я был хорошим мальчиком и усвоил свой урок, больше никаких выходок в мою смену, — мужчина подается вперед и утыкается головой в сокрытую под дорогой тканью острую коленку. Алтан перестает печатать, отрывается от телефона и пристально смотрит на обесцвеченный затылок. Вадим позволяет себе сорваться на откровенные просьбы, так что отчаяние должно быть достаточно сильным, но каждое его слово все еще пропитано язвительностью. Алтана это раздражает, даже бесит, потому что он совсем не раскаивается, и вообще, кажется, не понимает, за что наказан. Верно говорят, старого пса к цепи не приучишь. Эту псину так точно. — Продолжишь фамильярничать, вообще не дождешься. — Так я же для вас и стараюсь, — Вадим пробует зайти с другой стороны. — Никто вас так удовлетворить не может, как я. Алтан хмыкает. — Красиво стелешь, как для наемника. Но не зазнавайся, у меня были и партнеры получше, — он откровенно врет, но думает с пару секунд и добавляет от чистого сердца, — Не такие строптивые. — Может, они и правда послушнее. Становились для вас в коленно-локтевую, сами орудовали пальцами у себя в заднице вам на радость. Чтобы вам мараться не пришлось. Облизывали каждый уголок вашего тела, пока вы не начинали мурлыкать от удовольствия. Я ничего не забываю? Алтан удовлетворенно урчит, давая Вадиму понять, что его ловушка работает, как и планировалось. Что, признаться, было не такой уж сложной задачей — не для того, кто знал каждую точку на его теле, каждый грязный и постыдный фетиш, спрятанный в юношеской душе от чужих глаз и рук подальше. — Только я сомневаюсь, что оно вам нужно. Можете сколько угодно врать себе, что держите ситуацию под контролем, вот только вам нравится знать, что я могу выбраться, повалить на пол и жестко выебать, уткнув мордой в ковер. Как дешевую, подмахивающую задом сучку, — он рискует, Алтан сейчас можешь залепить пощечину и свалить в туман, оставив лежать на теплом полу, но рассуждает: кто не рискует — тот не пьет шампанское. Вадим замечает, как длинные пальцы перестают двигаться, хоть чужой взгляд все еще прикован к экрану. Значит, слушает, значит, внимает. Он толкается носом в бедро сильнее, беспрепятственно скидывая одну ногу с другой, и двигается ближе, кладя голову на бедро, поближе к паху. Его глаза такие приторно невинные, что должны выводить из себя даже самого стойкого человека. А Алтан в эту категорию, как ему известно, не входит. — Ты по лезвию ходишь, — он наконец-то откладывает телефон на столик, и обращает на него все свое внимание. — А вы мне позволяете. Потому что вам так нравится. Я же не слепой, — Вадим недвусмысленно переводит взгляд ниже, на заметный бугор в штанах, и приподнимает брови. — Мы теперь на равных. Алтан издает звук, похожий на рык, и, кажется, сдается. — Ладно. Делай, что хотел. Бинго. — Руки, может, развяжете? — А ты без них. Должна же быть хоть какая-то польза от твоего болтливого рта, — говорит, но ремень расстегивает сам, понимая, что на такие чудеса не способен даже умелый наемник. Он выглядит до противного важно, проводя концом ремня по щеке Вадима, но тот только подается за ним как кот за гладящей ладонью. Вадиму приходится перенести вес на грудь, опереться на край кресла, но до ширинки он дотягивается и подцепляет ткань зубами, сдергивая ту с позолоченной пуговицы. — И постарайся не напускать слюней. — Как пожелаете, мой господин. С ширинкой разобраться оказывается еще проще — еще привычнее, — металлический бегунок немного царапает язык, но уже скоро Вадим расправляется и с ним. Когда их разделяет только натянутая ткань боксеров, Вадим перестает двигаться так шустро. Вместо этого трется щеками, оттягивает ткань зубами и с глухим хлопком позволяет ей вернуться на место, и все это время не разрывает зрительный контакт. Алтана таким не проведешь, он уже не стесняется как раньше, по щекам и шее не расплывается румянец, но в душе все равно поселяется чувство раздражения, пока член под пристальным взглядом твердеет только сильнее. Он щурится, грубо стискивает тонкие пальцы на чужой челюсти и поднимает голову вверх, заставляя оторваться. — Мое терпение не резиновое. — Сами лишаете себя удовольствия, — Вадим высвобождается из сильной хватки, но слушается и стягивает резинку, оставляя ее прямо под яйцами. Она наверняка неприятно давит, но Алтан только громко вбирает носом воздух и ничего не говорит. Он позволяет себе насладиться зрелищем с пару секунд. Член красивый, аккуратный, это правда, хотя Вадиму хватало мозгов держать мысли при себе и никогда на этот счет не высказываться, даже когда очень хотелось. Он лижет, с нажимом проходится широким языком по всей длине, на пару секунд обхватывает головку и едва удерживается чтобы не прикусить нежную кожу — для профилактики, чтобы не смотрел сверху вниз так надменно. Вместо этого спускается ниже, жадно вбирая в рот мошонку, и сдерживается, чтобы не замычать удовлетворенно, когда Алтан коротко стонет. На светлую макушку ложится рука и тянет за волосы. Слюна, щедро размазанная по члену, успевает подсохнуть, и ветер из приоткрытого окна сейчас явно доставляет больше дискомфорта, чем удовольствия, так что его заставляют открыть рот пошире и грубо проталкивают член до самого основания. Вадим давится, дезориентированный на секунду, но берет себя в руки и смыкает губы, внимательно следя за зубами, чтобы не поцарапать и не навлечь на себя еще больше гнева Господня. Холодная головка неприятно упирается в горло, заставляя то рефлекторно сжаться пару раз. Алтан все еще крепко держит его, не давая двигаться, и отпускает только когда Вадим начинает мычать от удушья, а лицо покрывается алыми пятнами. Мужчина вбирает грудью воздух, пытается отдышаться, и, к огромной радости Алтана, больше не выглядит так напыщенно. — Понял, наконец, как неприятно, когда твои планы нарушают? — голос холодный, режет, как лезвие. Вадима хватает только на то, чтобы заторможенно посмотреть на Алтана поплывшим от выступивших слез взглядом, перед тем как тот толкается снова. На этот раз Алтан двигается резко, то толкаясь прямо в глотку, то почти полностью выходя. — Никак ты, дурья башка, не поймешь. Начальник. Тут. Я, — он чеканит слова отдельно, вбивая их в голову с каждым толчком. — И что бы ты там себе ни думал, у тебя нет ни малейшего права перечить мне на задании. Сколько угодно упивайся своей властью в постели, но не смей выкидывать подобные штучки на работе. Я доходчиво объяснил, или мне на твой уровень умственного развития перевести? Адреналин бурлит, кровь стучит в висках, а ощущений так много, что можно потеряться, но сообщение плотно оседает где-то на подсознании, и Вадим может поклясться, что разбуди его посреди ночи — перескажет сказанное слово в слово. Алтан давно грозился преподать ему урок, но Вадиму и в голову не пришло бы, что такой день действительно может настать. А в этот раз он будто дорвался и решил отыграться за все те разы, когда Вадим с чувством вседозволенности делал что душе угодно, часто заходя за установленные границы. Толчки становятся короткими, но куда более быстрыми, и ощущения могли быть просто потрясающими, если бы не перевязанная у основания ленточка, которая заставляет мозг плавиться от болезненного возбуждения. Он уже не обращает внимания на беспрепятственно скатывающиеся по щекам слезы, и думает только о том, как бы кончить, желательно оставаясь в таком же положении. Алтан притягивает его ближе, заставляя упереться носом в короткие жесткие волоски. А потом прижимает багровый член к бедру грубой подошвой лакированной туфли, и Вадиму кажется, что он сейчас умрет. Вместо этого он надрывно стонет, насколько получается, и чувствует, как Алтан сгибается над ним, тяжко выдыхая, а в горло ударяет сперма. Он давится, воздуха критически не хватает, но Алтан держит голову крепко и не отпускает, пока он не проглатывает последние капли. Алтан отстраняет его, и влажный член с хлюпающим звуком выпадает изо рта, а к губам от него тянется тонкая нить слюны. — Живой? — спрашивает спокойно, размазывая ту большим пальцем по щеке и смешивая с мокрыми дорожками слез. Дыхание только немного сбито, да на щеках легкий румянец, а в остальном он выглядит чуть более чем нормально, в отличие от Вадима, который больше походит на раскрасневшееся безобразие, чем на полноценного человека. — А-ага, — дать ответ оказывается очень сложно. Кончить все еще хочется просто ужасно, кажется, что если Алтан попросит ради этого вылизать ему обувь, он исполнит приказ тут же, даже не задумываясь. Склонится как послушный пес и будет смотреть снизу верными глазами. Он терпеливо ждет, когда к нему наклонятся, стянут наконец эту чертову ленту и прекратят пытку, но Алтан только застегивает брюки и встает с кресла, переступив через начавшее ныть бедро. — Ну и славно. Завтра в восемь чтобы был на точке. Опоздаешь — уволен, — бросает на полпути к выходу. Вадим следит за ним опешившим взглядом, но не удерживает равновесие и заваливается на бок. — Даже не развяжешь? — от шока он забывает о субординации, но Алтан этого, кажется, не замечает. — А зачем? Ты же сам кичился, как умело можешь выпутываться из узлов. Вот и демонстрируй свои умения. И еще, — Алтан оборачивается, уже стоя у двери. — Надеюсь, ты усвоил урок с первого раза. А то мне придется повторить, — он подмигивает и закрывает за собой дверь. Вадим смотрит на дверь с пару секунд, а потом безвольно позволяет голове упасть на пол и… усмехается. Отчего-то кажется, что Алтан только что объявил ему войну.