Однажды в Санмёне

      Поздний вечер. До смерти уставший Чимин возвращается с очередной тренировки. Его внимание привлекают двое стоящих под фонарём людей. Приглядевшись, Пак замечает мистера Чона, своего учителя ИЗО. — А он тут что забыл? — шепчет он себе под нос.       Парень забегает за угол ближайшего дома, одновременно пытаясь и разблокировать телефон, но и не отвести взгляда от подозрительной парочки.

«Срочная новость! В посёлке появились наркоманы и кажется в этом в новь замешаны учителя МОБУ СОШ№4. Слоняются по переулкам людям спать не дают, не благодарные и без совестные хамы. Друзья давайте уже, что-то с этим делать как-то бороться. Делитесь своими предположениями Всем спок ночи»

      Особой пунктульностью Хосок никогда не славился (разве должен настоящий художник обращать внимание на такие условности, как время?!), но сегодня он не только не опоздал, а даже пришёл заранее.       Осенний вечерок довольно прохладен, но зато внутри всё горит. Пылает в предвкушении такой долгожданной и интригующей встречи.       Чон даже не уверен: удастся ли ему справиться со всеми своими эмоциями в столь ответственный момент? Он, конечно, выпил добрую дозу таблеток, но водки выпил ещё больше.       По последним данным, промилле — 0,8.       Мужчина посильнее натягивает шапку и поднимает медицинскую маску едва ли не самых до глаз.       Блять, холодно! Ну где же он?!.       Наконец Хосок замечает приближающуюся фигуру. Какой-то парень, и тоже в медицинской маске. По ним они и договорились узнать друг друга. — Это ты Маркиз де Сад? — раздаётся хрипло и сонно. — А ты — Дединсайд? — прищурившись, отвечает Чон вопросом на вопрос. — Он самый, — утвердительно кивает Юнги.       Хосок присматривается к нему повнимательнее.       Из-под кепки виднеются несколько прядок довольно коротко стриженных чёрных волос. Усталый, мягкий взгляд. Синяки под глазами больше, чем сами миндалевидные глаза.       А что, даже так — весьма выразительно! Хочется зарисовать, и вдохновение тут же захватывает.       Но Чон гонит от себя эти мысли куда подальше. Не хватало сейчас только… перевозбудиться.       Ни по глазам, ни по голосу возраст определить не получается.       Художник даже представления не имеет, сколько лет человеку, с которым он почти ежедневно переписывается вот уже… сколько же там? Месяца два? А то и все три.       Да хотя, что там возраст — даже имя, и то неизвестно! — У тебя голос сонный, — неожиданно произносит Хосок и выразительно машет рукой в сторону забегаловки, под дверьми которой они и стоят. — Хочешь кофе, или чего-нибудь? Я угощаю!       Мин теряется на пару секунд. Внутри всё разливается чувство какой-то сладкой тревоги и совсем нездорового азарта.       Глаза у де Сада круглые и, блять, почему-то светящиеся. Ни секунды они не могут продержаться на одном предмете, а постоянно перебрасывают беспокойный взгляд туда-сюда.       А в голове всё проносятся, проносятся мудрые мысли долбаёба великовозрастного и долбаёба малолетнего: — Маньяк какой-то! — Никуда с ним не ходи!       Ну, бля… Возможно, они в кои-то веки были правы.       Юнги меланхолично улыбается. Что ж, возможно, это его последний вечер на земле. — Он у меня всегда такой, — наконец отвечает Мин. — Но от кофе п-правда не откажусь, спасибо.       В неловком молчании двое заходят в крошечное и дешманское кафе, в котором закономерно никого нет.       Хосок заказывает два двойных эспрессо, а Мин мечтательно пялится в ночную даль, что мерцает тусклыми фонариками за замызганным окном забегаловки.       Интересно, он правда маньяк?..       Чон тихо приближается к нему со стаканчиками в руках и тут же высыпает в свой штук пять пакетиков сахара.       Пиздец. Точно маньяк. — Тебе добавить? — мило уточняет он.       Юнги блядский сахар терпеть не может. Но, с другой стороны… Если де Сад маньяк, то нужно дать ему шанс. Может, сахарком он собрался замаскировать клофелин или какой-то другой транквилизатор?       Хотя, тогда выбор напитка для таких целей получился ебланским. Что победит: кофеин или снотворное? Скорее всего, смерть от остановки сердца.       Парень делает вид, что в его разрядившемся телефоне появилось что-то чрезвычайно важное. Сосредоточенно прикладывая мобильник к уху и отходя подальше, он спешно машет рукой: — Добавь, пожалуйста. Я через минуту приду.       Честно поугукав в молчащую трубку где-то с полминуты, Юнги возвращается. Де Сад беспокойно барабанит пальцами по не самой чистой столешнице и тут же упирается в него умоляющим взглядом. — Попьём на ходу? Не против?       Мин безразлично пожимает плечами и, подхватив свой напиток, первым возвращается в холод осенней ночи. Ему и правда до пизды.       Совершенно замёрзшими руками Хосок хватается за стаканчик с кипятком. Он стягивает с лица маску, чтобы сделать глоток, и изо рта облачком пара вырывается нервозный выдох.       Юнги украдкой рассматривает его. Маленький и аккуратный вздёрнутый нос, тонкие губы, приятный овал лица. Выглядит очень молодо, в какой-то степени — даже свежо. Гораздо моложе, свежее и симпатичнее, чем Мин мог себе представить. — Так спокойно дал увидеть своё лицо, — продолжает размышлять парень. — Либо он не маньяк, либо точно собирается меня убить. Лишь бы…       Юнги следует его примеру и тоже отпивает кофе. Вкус такой, будто в кофемашину решили залить воду, в которой полоскали тряпку после уборки во всей забегаловке. И, конечно же, не забыли сдобрить ёбаным сахаром. — Вкусный, — непонятно зачем говорит он.       Хосок удивлённо фыркает и переводит на него смеющийся взгляд. — Серьёзно? Дрисня полная, как по мне.       Мужчина не глядя отшвыривает свой стаканчик куда-то в сторону, и звук его падения разносится эхом по пустой и тёмной улице.       Юнги ведёт их хорошо известной, самой короткой дорогой. Удачно, что на пути нет практически никакого освещения. — Не давись ты этим дерьмом! — восклицает Чон. — Я тебе потом нормальный куплю! Если захочешь, конечно.       Хосок практически силой забирает кофе из его рук и тут же выкидывает. Юнги смотрит на него во все глаза, и с языка едва не срывается уебанское: — А как же клофелин?..       Неясное разочарование потихоньку прокрадывается в мозг.       Мужчина же на него даже не смотрит. Его восторженный взгляд направлен на иссиня-фиолетовое небо. — Ну прямо «Звёздная ночь» Ван Гога! — вдруг восклицает он громко, заставляя Юнги вздрогнуть. — Ненавижу города! Это просто помойки! В них нихуя не видно: ни луны, ни звёзд, нихуя! Хорошо, что хоть где-то на электричестве экономят! Вот как тут, например. Мир сразу чувствуется совсем по-другому!       Мин не знает, что ответить — на все небесные светила ему глубоко поебать, как, в принципе, и на вопросы городского освещения. Но он всё же выдавливает из себя жалкое: — Да… п-прикольно.       Хосок коротко скользит по нему оценивающим взглядом. Снова фыркает в ответ и снова задирает голову к небу. — А ты вообще как, живописью интересуешься? Или какими-то другими видами искусства?       Живопись? Юнги нервно сглатывает.       Из всех жанров живописи он знаком только с конченными артами, на которых обливающиеся слюнями мальчики и девочки ебутся во все щели.       Это считается за искусство? — Ну-у, — неуверенно тянет Мин, — некоторые картины нравятся. Особенно такие, где природа и всё в таком духе. Моря там всякие, горы, грозы… Но не р-разбираюсь в этом совсем. — Понятно, — задумчиво улыбается Чон. — Жаль! Искусство — это самая замечательная вещь в мире! На картинах можно найти уйму всего интересного. Только надо уметь правильно смотреть! Скорее, даже читать — совсем как книги, понимаешь?..       Юнги кивает, поджав губы, и дальше особо не слушает.       Ожидания разбиваются в прах. Он рассчитывал на то, что сегодня его убьёт или хотя бы похитит загадочный и отбитый психопат. А совсем не на то, что странный полупьяный дядька будет поить его гавёным кофе и занимать разговорами об искусстве.       Ну, слава богу, до морга уже не далеко. -… почему-то считают реализм скучным. Но ведь это совсем не так! «Реализм» — не равно «объективизм». Реализм тем и интересен, что показывает мир глазами художника! Ведь у каждого человека своя призма восприятия! Я вот, например, начал рисовать ещё в детстве. Но у меня никогда не получалось правильно передать формы, цвета, да и вообще любые материальные оболочки. Потом, правда, мне поставили шизотипическое расстройство. Когда начал лечиться, это стало проходить…       Юнги вскидывает брови и снова пытается вникнуть в быстро льющийся поток чужой речи.       Шизик? Вечер становится интереснее. — Но в то же время я знал, что все цвета — фальшивые! Как сейчас помню… мне тогда было семь лет. Мы с родителями ехали в соседний город, по какой-то трассе. И там была авария: грузовик въебался в легковушку. Пассажиров просто размазало!.. Думаю, если бы я не понимал, что это должны быть именно люди, то ни за что не признал бы в этих кусках мяса своих сородичей! И тогда я прозрел! Я понял, что единственный настоящий цвет — это красный. Цвет страсти, цвет крови, цвет жизни, цвет смерти! Всё остальное не имеет смысла! И тогда я решил, что хочу посвятить свою жизнь одному лишь искусству!       Мин чувствует, как все внутренности сладко холодеют и будто переворачиваются сверху вниз. — А ты видел трупы? Ну, до того, как начал работать в морге? А почему решил стать именно патологоанатомом?       Парень совсем не любит рассказывать что-то о себе. Ему гораздо легче слушать других.       Но раз уж ему сегодня, может быть, суждено умереть… — Не видел, — откликается Юнги, и голос кажется ещё более хриплым от долгого молчания. — Просто, я довольно дотошный. Мне всегда было интересно, как и из чего мы сделаны, почему мы работаем и почему так часто ломаемся. К-конечно, никаких книг и иллюстраций не хватит, чтобы понять. Надо хоть раз увидеть… — Вот именно! — восклицает Хосок, горячо кивая его словам. — Именно! Поэтому я тебя и попросил мне помочь! Мне тоже надо… кое-что понять.       Мин отвечает ему коротким кивком.       Они пришли. Свет не горит ни в одном из окон — в такое время тут никого нет.       Юнги буззвучно отпирает тяжёлые двери и первым просачивается внутрь. Охранника на посту и след простыл, зато вот его громогласный храп эхом разносится по пустому помещению.       Парень призывно машет рукой, намекая Чону следовать за ним.       Уже на автопилоте Юнги добирается до своего крыла — тут его называют морозилкой. В увесистой связке ключей он отыскивает нужный, и пропускает Хосока внутрь.       Короткий коридор приводит в заветную комнату. Мин щёлкает выключателем, старые лампы с треском разгораются, и просторное помещение наполняется тусклым и неестественным электрическим светом.       Врач с выразительным грохотом передвигает в сторону тяжёлый ящик с целой кучей разных инструментов. Ярче всего среди них выделяются острые медицинские ланцеты, на которые засматривается Хосок.       Ещё один шанс. — Пойду, запру крыло, — с лёгкой улыбкой объявляет Юнги. — Чтобы к нам точно никто не зашёл. П-побудь тут.       Чон рассеянно кивает, в нескрываемом восторге осматривая бесчисленные металлические ящики, что встроены во все стены комнаты.       Шизофрения, страсть к крови и огромный интерес к трупам. Ведь и не подумаешь, что таких кадров можно отыскать в этом крошечном Санмёне!..       Мин снова мечтательно улыбается. — Что тебя интересует? — спрашивает Юнги прямо с порога и плотно закрывает за собой дверь, провернув в замке ключ. — Травмы, раны, аварии, болезни, естественная смерть? — Всё! — жадно отвечат Хосок, и глаза горят ещё пуще прежнего. — Всё, что у тебя есть.       Мин с шумом выдвигает первый попавшийся под руку ящик. Мужчина, 54 года, инсульт. Свеженький — только сегодня привезли.       Чон завороженно таращится на обнажённое, иссиня-белое тело. Несколько раз обходит вокруг, будто хочет рассмотреть каждый его миллиметр под каждым из возможных углов.       И спустя несколько минут наконец останавливается. — Его не резали? — скорее утверждает, чем спрашивает он. — Не успели пока, — кивает Юнги. — А есть вскрытые?       Мин смотрит на эту звериную мольбу в глазах, и в мозгу тут же что-то стреляет. Он усмехается своим же мыслям и говорит: — Есть. А тебе не интересно самому попробовать?       Хосок таращится на него буквально с открытым ртом и не может осознать своего счастья.       Ему это не мерещится?.. — Хочу!       На другой ответ Юнги и не рассчитывает. Двигаясь нарочито медлительно, он подходит к ящику и берёт ланцет.       Мин вкладывает нож в руку Чона, упирая острие в ложбинку между ключицами.       Но Хосок не решается ничего делать и лишь переводит возбуждённый взгляд на Мина. Тот кладёт свою ладонь поверх его руки и уже привычным движением надавливает на нож.       Лезвие легко и плавно разрезает тело. Хосок всматривается во всё расширяющийся просвет между кусками плоти с таким видом, будто вот-вот увидит весь смысл жизни, который показал ему сам бог.       Юнги останавливается, убирает руку и оставляет ланцет в ненадёжных подрагивающих пальцах Хосока.       Он берёт шипцы, чтобы убрать лишние шмоты кожи и жира. Чтобы показать Чону всю картину целиком. — Невероятно, — с придыханием бормочет мужчина, нечитаемым взглядом разглядывая скучную человеческую начинку. — Невероятно!..       Всё его тело напрягается и выпрямляется, как стрела. Кулак крепко и судорожно сжимает ланцет. — А можно?..       Юнги не очень понимает, чего хочет де Сад, но на всякий случай кивает. До этого мужчины уже никому нет дела.       Чон резким выпадом вгоняет нож в предплечье трупа на всю длину. Когда он вынимает, на коротком лезвии остаётся уже загустевшая и потемневшая паста крови, которую он рассматривает с самым ебанутым видом.       Юнги даже кажется, что ещё немного — и де Сад слижет всё это прямо с ножа.       Хосок делает ещё несколько быстрых и хаотичных разрезов. Разной длины, разной глубины, разной силы.       Сейчас он правда похож на исследователя. Наглухо отбитого, конечно, но всё же исследователя. — Как ты, блять, здесь работаешь? — вдруг спрашивает Хосок.       Юнги снова резко выкидывает из меланхоличных и размеренных размышлений. — В-в смысле?.. — Разве тебя это не… тебя это никак не трогает? — уточняет Чон, и смотрит на него почти безумно и испуганно. — Ощущение того, что чьё-то тело, чужое тело, находится полностью в твоей власти. Ощущение такого безграничного контроля. Живое над живым такого никогда не испытыает. Неужели тебя правда не?.. Я ведь могу сделать с ним всё, что угодно!       Будто в подтверждение своих слов, Хосок так же резко втыкает нож глубоко в бедро мужчины. Рваным рывком он ведёт ланцет почти до колена и вытаскивает. Мышца превращается в расцветающий бутон, обнажающий белизну кости. — Блять, боже!..       Чон прижимает одну руку к груди, а вторую — ко лбу, и принимается наворачивать беспокойные круги по комнате.       Хочется сделать ещё много всего. Пиздец как много всего. Слишком много всего.       Но что делать с этим парнем?! Куда его деть?       До сих пор он держал язык за зубами. Но наверняка и у него есть свои представления о границах.       Блять!.. — Всё норм? — таки интересуется Мин.       Хосок наконец останавливается и натягивает на лицо широкую, неправдоподобную улыбку и чувсвует, как у него дёргается глаз. — Конечно, конечно! — тут же заверяет он. — Извини, я просто что-то… Извини. Я, наверное, пойду.       Юнги всё так же безразлично пожимает плечами и идёт к двери, но в груди разливается чувство очень неприятного разочарования, смешанного с ещё большим азартом.       Почему? Почему так быстро и так резко?       Мин хочет знать, что могло бы быть дальше. Что будет дальше.       В абсолютном молчании они добираются до выхода.       Вдохнув полной грудью морозный ночной воздух, Хосок чувствует себя трезвее. Но внутри всё ещё и горит, и пылает, и дрожит. И уходить не хочется, но надо. — Спасибо ещё раз, — быстро произносит он. — Ну, что? Увидимся ещё, может… или спишемся. — Давай, — отвечает собеседник, но Чон уже не слушает, торопливым шагом покидая территорию морга.       В самых смешанных чувствах Юнги останавливается на крыльце и машинально закуривает.       Какой-то контроль… Странно. Мин даже никогда об этом не думал — просто делал свою работу безо всякого интереса.       Но теперь думает. Пусть и совсем не в том ключе, о котором говорил де Сад.       Безграничный контроль. И правда, было бы интересно испытать его. Над собой.