...
13 ноября 2021 г. в 23:51
Он с самого начала знал, что это неправильно.
Ложь. Обманка. Мираж.
Их слова, их чувства, их действия. За красивым фасадом доброжелательности, радости и страсти — ненависть, боль и тоска.
Обреченность.
Вместо надежды — мыльный пузырь. Вместо любви — имитация. Вместо счастья — упрямый самообман.
Она сидит на подоконнике, накручивает длинный рыжий локон на тонкий палец, покачивает стройной, идеально гладкой ногой и время от времени искоса поглядывает на него из-под густых, пушистых ресниц.
Выжидает. Заигрывает. Провоцирует.
Слишком изящная. Слишком грациозная.
Обманчиво хрупкая.
Неземная.
На ней кремовая, непрозрачная блуза с витиеватым золотистым узором и короткие шортики в тон. Декольте открывает взгляду ровно столько, сколько требуется воображению, дабы заработать в полную силу.
Он не сомневается — белья на ней нет.
Она точно знает — он не выдержит долго.
Невинная жертва и порочная соблазнительница, юная скромница и коварная распутница, неистовая дикарка и утонченная аристократка — всегда разная, переменчивая, зыбкая — она словно богиня, явившаяся из самых смелых и самых темных его мечтаний.
Ей нравится играть с ним, а ему — угадывать правила очередной новой игры. Пожалуй, это единственное, что по-настоящему доставляет удовольствие им обоим.
Все остальное — не более чем притворство, и они оба знают это. Но старательно делают вид, что верят друг другу. Верят, что связаны взаимным влечением, взаимной привязанностью, взаимными чувствами, а вовсе не…
Она улыбается, чуть приоткрыв мягкие, слегка поблескивающие губы, демонстрирует верхний ряд белоснежных, ровных клыков, острых, как только что заточенные бритвы, и таких же смертоносных. Игриво проводит по ним кончиком языка, а затем практически беззвучно шепчет: «Контракт».
…вовсе не проклятым контрактом.
Впрочем, у них обоих по большому счету не было выбора.
Биллу исполнилось всего четырнадцать, когда он в первый раз попытался сбежать из дома.
Конец лета выдался холодным и дождливым, что не являлось редкостью для Дерри. А ведь ровно два года назад все было с точностью до наоборот: жаркий август, верные друзья рядом, надежда на лучшее, хорошие оценки в школе, дом, в который хотелось вернуться. Они победили монстра, выжили, сохранили рассудок.
Казалось, до желанного счастья рукой подать. Вот сейчас, еще немного, и с родителей спадет пелена наваждения. Мертвый, источающий холод Джорджи, незримой тенью обитающий в доме, найдет, наконец, долгожданный покой. Их семья снова станет дружна, вернутся веселые разговоры, вечерние посиделки перед телевизором, музицирование мамы сонным полднем, работа с отцом в гараже по выходным…
Он закончит школу, отправится в колледж, на который, конечно же, уже давно отложены деньги, а пока учится там — родители непременно переедут в другой город. И больше не нужно будет возвращаться в Дерри. Если очень-очень сильно повезет — не нужно уже никогда.
А еще ему сменят логопеда, и он обязательно избавится от ненавистного заикания.
Не срослось.
Холод не только никуда не делся, но становился все ощутимее. Напряжение между родителями все чаще перерастало в споры, затем в ссоры. Сына они по-прежнему словно бы не замечали.
Билл боялся, что навсегда останется для родных людей невидимкой. Боялся, что родители разведутся. Но больше всего боялся, что папа начнет пить и очень быстро деградирует, как отец Генри Бауэрса, и в конце концов превратится в обузу им с матерью.
Зря боялся. Уж лучше бы они просто разбежались в разные стороны, но сумели бы начать жизнь заново.
И лучше бы они никогда не начинали вновь видеть сына рядом.
Родители так и не развелись, но ссоры между ними теперь вспыхивали буквально каждый день. Не Зак Денбро начал пить — за бутылку первой схватилась Шэрон. И она же впервые отвесила мужу оплеуху. Спустя пару недель — снова, но на этот раз Зак ей ответил и едва не сломал скулу.
После этого оба на какое-то время притихли, вероятно, опасаясь, что все может закончиться для одного из них больницей, а для другого — полицейским участком. Зато вспомнили о Билле, на котором — о, как удачно — можно было срывать собственную злость.
Теперь Билл, по их мнению, все делал неправильно: раздражающе одевался, либо много говорил, либо чересчур долго молчал, не так сидел, ел, спал, дышал…
К тому времени в Дерри из всех его друзей остались только Эдди и Майк, они как могли поддерживали его, но этого оказалось мало.
В конце августа Билл Денбро сбежал из дома с твердым намерением больше туда никогда не вернуться. Намерением, которое разбилось вдребезги о первую холодную, сырую ночь, проведенную под мостом недалеко от города.
Он думал, что добраться до Бангора окажется довольно легко, но ни один водитель не пожелал связываться с явно несовершеннолетним пацаном. Он полагал, что в случае чего сумеет переждать у Майка, как единственного из них, чьи родители были достаточно адекватными и понимающими, но не дошел до фермы Хэнлонов, так как в темноте сбился с дороги и заблудился.
Лишь под утро Билл, совершенно продрогший и еще более несчастный, чем обычно, забылся неспокойным сном.
Ему снилась тьма, подбирающаяся к нему со всех сторон, тьма с тысячей огромных пастей, полных желтых кривых клыков, тьма с миллионном серебряных, янтарных и алых глаз. Источающая густую вонь канализации и тошнотворный смрад гниющей плоти, исходящая густой, омерзительной слюной, стенающая на сотни голосов.
Она скалилась, злорадно сверкала глазами, кружила вокруг, безумно выла и визжала, издевательски хохотала и яростно рычала.
Так близко. Так отвратительно.
Так знакомо.
Слишком знакомо.
Слишком, слишком, слишком…
Как только Билл вырвался из пелены кошмара — опрометью кинулся домой. Он ненавидел себя за слабость, ненавидел за трусость и малодушие, но также понимал — еще одной такой ночи ему не пережить.
Скандал ему тогда закатили знатный. Раньше все их ссоры ограничивались лишь воплями, но в тот раз мать впервые дала ему несколько пощечин. Первые из многих.
Она улыбается одними губами — маняще, призывно. Слегка изменяет позу, выгибается, грациозно потягивается. Одежда натягивается, подчеркивая соблазнительные изгибы тонкого стана.
Сердце невольно начинает биться быстрее. Он отворачивается, но спустя секунду вновь поворачивает к ней голову. Не может не смотреть. Каждое ее плавное движение хочется навечно отпечатать в памяти, чтобы любоваться после холодными, одинокими вечерами.
Из ее горла вырывается короткий, хриплый смешок, а ногти на руках, кажется, становятся длиннее и острее. Еще не когти, но близко, очень близко.
Он знает, что совсем скоро эти ногти будут впиваться в его спину и безжалостно раздирать кожу, оставляя глубокие кровоточащие царапины. Но боль лишь подстегнет его, туманя рассудок багряной пеленой похоти.
Ей это нравится, но еще больше — расслабленно лежать рядом после, лениво слизывать медленно катящиеся из ран рубиновые капли и довольно жмуриться, слыша, как он сдавленно шипит от боли.
Но плата его устраивает — он слишком хорошо знает, что нигде и ни с кем больше не сумеет ощутить такого наслаждения и такой свободы.
Вторую попытку побега Билл предпринял в шестнадцать. За два года из несчастного, но вполне обычного подростка он превратился в тень самого себя.
Оставшиеся его друзья разъехались. Родители в итоге принялись за выпивку уже всерьез — худший кошмар все же сбылся. Отец потерял работу. Не столько с ужасом, сколько с обреченностью и отвращением, Билл понял, что все деньги, которые были отложены на колледж, оказались пропиты.
Отец с матерью частенько ссорились и поднимали друг на друга руку, а в перерывах — переключались на Билла.
Теперь водолазки и свитера под горло с длинными рукавами стали его лучшими друзьями вне зависимости от времени года.
Эта деградация могла бы ужаснуть, но Билл уже слишком устал, чтобы бояться.
О логопеде пришлось забыть, а заикание не только не прошло, но словно бы усилилось в разы. Он заметно похудел и осунулся. Перестал успевать по предметам в школе — ему уже не было до учебы никакого дела.
В день его шестнадцатилетия пришло письмо из банка — их выселяли из дома за долги. Отличный подарок.
Это-то и стало последней каплей — Билл собрал небольшой рюкзак и ушел. Надеялся — навсегда, но как оказалось, лишь на пару дней.
В этот раз у него даже получилось добраться до Бангора — но не повезло нарваться на шайку агрессивно настроенных подростков на стоянке около кафе в пригороде. Завязался спор, следом за ним драка — и хозяин забегаловки вызвал полицию. Местным парням удалось скрыться, все же город они знали, как свои пять пальцев, а вот Билла — со сломанным носом и заливающей глаза кровью из рассеченной брови — повязали, быстро установили его личность и спустя сутки вернули родителям вместе с квитанцией о штрафе.
Довольно внушительном штрафе.
В тот день родители не сказали ничего, не разговаривали с ним, ходили тихие и собранные, что пугало сильнее их обычной ругани и ссор.
А вечером отец силой затолкал его на заднее сиденье своего пикапа, отвез подальше за город, к самому лесу, а после избил так, как не бил никогда в жизни.
Билл думал, что от родителей ему доставалось крепко. На самом деле он просто не знал каково это, когда тебя лупят со всей дури, не думая о последствиях и не сдерживая себя. Когда чужие ботинки врезаются в ребра с такой силой, что те хрустят и ломаются. Когда от удара кулака голова дергается так, что кажется — еще немного и она вовсе слетит с плеч. Когда сильные и такие знакомые руки, бывшие когда-то теплыми, надежными и самыми любимыми, хватают за плечи и так неистово впечатывают в толстый ствол дерева, что воздух одним махом покидает легкие, а мочевой пузырь не выдерживает.
Он кричал, рыдал, молил, а в конце просто слабо хрипел — но отец был неумолим.
С кристальной ясностью Билл понял, что еще немного — и отец его убьет. Более того, с самого начала был готов это сделать, не зря же отвез его к лесу, где так удобно прятать тело.
Никто их не услышал. Никто не пришел на помощь. Впрочем, ничего нового для Дерри, не так ли?
Билл не знал, когда все закончилось — он попросту отключился.
В тот миг он искренне верил, что уже не придет в себя никогда. Страха не было, как не было злости на отца, обиды и даже грусти. Только облегчение.
Однако его надеждам на окончание мук не суждено было сбыться. Он понял это, когда пришел в себя в собственной комнате, и осознал, что еще жив — мертвец не чувствует себя настолько погано, уж в этом он не сомневался.
Тело горело огнем, каждый короткий, неглубокий вдох отдавался острой болью, словно ему под ребра с обеих сторон загоняли заостренные арматуры, левый глаз не открывался, лицо ощущалось раздутым, как накачанный гелием воздушный шарик. В голове ритмично стучал молот в такт с биением сердца, и от каждого удара глаза едва не лопались в глазницах.
Тело не слушалось, сил не было даже чтобы повернуть голову. Только и вышло с трудом открыть глаз на несколько секунд и тут же зажмурить обратно из-за жуткой рези. Впрочем, даже секунды хватило, чтобы рассмотреть такой до отвращения знакомый узор на обоях и понять — он дома.
В том месте, которое когда-то было его домом.
В горле пересохло, сильно хотелось пить и одновременно с этим не менее сильно тошнило.
Биллу казалось, еще минута этой агонии — и он попросту сойдет с ума.
Он не знал сколько пролежал в отключке, почему отец его не добил, а вместо этого остановился в последний момент и отвез обратно домой, и какое сейчас время суток.
Вокруг царила тишина.
Где родители? Что они задумали? Просто оставят его медленно умирать или все-таки отвезут в больницу?
— Билли, Билли, Билли, как же нехорошо вышло. Ай-яй-яй!
Голос раздался совсем рядом и казался смутно знакомым. Но не отцовский, это точно. Билл никак не мог сообразить, где же его слышал.
Неожиданно что-то холодное и твердое уперлось в его губы, разомкнуло их, а потом рот наполнился ледяной водой. Билл дернулся, судорожно сглотнул, едва не захлебнулся и с трудом сдержал рвущийся наружу кашель. Боль вновь электрическим разрядом прострелила голову, но это было уже не важно.
Ничего не имело значения кроме этой великолепной воды, тонкой струйкой льющейся в глотку, омывающей губы, крупными каплями катящейся по горячей коже. Он глотал ее с жадностью, ощущая, как медленно стихает бушующий внутри пожар, проясняются мысли, уходит тошнота.
Странно, неужели достаточно оказалось попить воды, чтобы почувствовать себя настолько лучше? Может быть, его травмы не так страшны, как кажутся?
Как только стакан исчез, Билл тут же разочаровано застонал. Он хотел еще, хотел больше.
— Ну-ну, хорошего понемножку, Билли, — вновь раздался тот же голос и теперь в нем явно промелькнула издевка.
И именно в этот момент Билл узнал — интонацию, тембр, манеру речи — все. Узнал и тут же резко отшатнулся, распахнув глаза… точнее, попытался.
На деле все, что у него вышло — с трудом разлепить веки не заплывшего глаза и слегка повернуть голову в сторону.
Пеннивайз сидел на корточках рядом с его кроватью как ни в чем не бывало и с откровенным любопытством следил за реакцией Билла. Живой, здоровый и радостно улыбающийся.
Словно не его они с друзьями одолели несколько лет назад. Словно не ему полагалось спать еще как минимум два десятилетия. Словно не он должен ликовать, что на одного противника вот-вот станет меньше.
Может, это просто предсмертная галлюцинация?
А что, запросто!
— Ну вот, снова я для тебя недостаточно реален, да, Билли? — Пеннивайз нарочито грустно вздохнул и небрежно отбросил в сторону пустой стакан, который до этого держал в руке. Тот врезался в стену и со звоном разлетелся на осколки. — Веришь или нет, но моя бы воля — и я просто тебя бы сожрал. Но так нельзя, время должно дойти обратно до развилки и пройти точку невозврата прежде, чем выйдет забрать твою жизнь. Отмерянный тебе Целью срок никак не может стать короче сорока лет, увы.
Билл не понимал ничегошеньки из того, что говорило ему Оно. Впрочем, для галлюцинаций это, наверно, нормально. Обидно только, что даже перед смертью его разум создает видение, которое будет над ним глумиться.
Неожиданно Пеннивайз протянул руку и положил ощутимо горячую даже через плотную ткань перчаток ладонь ему на лоб.
— Нет-нет-нет, так дело не пойдет! — клоун покачал головой и разочарованно поцокал языком. — Сначала надо привести тебя в подобие порядка, иначе мне до тебя не достучаться.
Жар от руки Оно мгновенно распространился по всему телу Билла, забирая с собой боль. Пошевелиться все еще не получалось и сил не прибавилось ни на йоту, но в голове окончательно прояснилось и мысли наконец потекли легко и последовательно.
Нет, галлюцинация подобного точно не могла бы сотворить. Значит, Оно настоящее. Крайне прискорбно было это осознавать, но конкретно сейчас не осталось времени предаваться сожалениям.
Но что Пеннивайзу от него надо? Все-таки пришел поиздеваться напоследок? Но тогда зачем пытается играть в первую помощь? После пары неудачных попыток Билл понял, что говорить все еще не в состоянии, а потому он просто сосредоточился на своих мыслях. Все равно проклятый клоун их прочитает без труда.
— О, поиздеваться было бы неплохо, но, к моему огромному сожалению, нет, я здесь не за этим, — Оно неожиданно крайне серьезно взглянуло на Билла. — По правде говоря я не планировал являться к тебе так рано и рассчитывал подремать еще хотя бы годика три-четыре, но твои дурные родители не оставили мне выбора. Даже я не мог предположить, что необходимость остаться в Дерри настолько разрушительно на них повлияет.
Пеннивайз вновь сокрушенно покачал головой, а Билл ощутил, что окончательно перестает понимать, что тут, черт побери, происходит.
— Ну, вообще-то я пришел предложить тебе на ближайшие двадцать три года стать парой, — неожиданно лучезарно улыбнулся Пеннивайз, правда в глазах его при этом не было не капли веселья. И тут же добавил, сильнее прижав голову Билла к подушке и пресекая его слабую попытку шарахнуться прочь: — Но лучше я все тебе покажу, рассказывать будет долго и ты все равно ничего не поймешь.
В следующее мгновение глаза Оно засияли как две свечи, разгораясь с каждой секундой все ярче и ярче, а окружающий мир наоборот, погрузился во мрак. Свет окутал сознание Билла и невозможно было от него уклониться.
И вдруг он ощутил себя совсем другим — гораздо старше, сильнее и в то же время несчастнее. Он брел по темному тоннелю и знал, что впереди его ждет давний и заклятый враг. Враг почти поверженный: израненный, искалеченный, сломленный. Осталось самую малость — добить.
Но не было удовольствия от этой почти свершившейся победы. Стэнли и Эдди погибли, Майк в больнице и неизвестно выживет ли он, а если да – не останется ли до конца своих дней инвалидом. Его любимая Одра, вероятно, тоже мертва, если не телом, то разумом.
И вот Оно перед ним, корчиться от боли, молит о пощаде, стенает, чувствуя как один за другим гибнут ее детеныши. Жалкое, слабое, униженное существо.
Билл искал, но так и не обнаружил в себе радости, даже самую капельку удовлетворения – и ту не нашел.
Ему тошно от всего: от самого себя, от безумного оскала Ричи, от того, что творит за их спинами Бен, от мыслей, через что им всем пришлось пройти ради этого момента и чем пожертвовать.
В конечном итоге ни один из них так и не был счастлив. А смогут ли его друзья это самое счастье наконец обрести? Смогут ли? Со всем грузом воспоминаний, сожалений, потерь.
Эти мысли атакуют его, пока он пытается проломить плотную хитиновую шкуру Паучихи. Одолевают пока он пробирается внутрь, разрывая внутренности и глотая отвратительную, вонючую кровь. Одолевают, когда он наконец добирается до сердца твари и обхватывает то ладонями.
Оно пронзительно вопит от боли и ужаса, так отчаянно, что от этих криков голова готова лопнуть, и молит, молит, молит о пощаде. Легкие разрываются от недостатка кислорода, а Билл все никак не может решиться, не может оборвать все раз и навсегда.
С кристальной ясностью он понимает, что даже если уничтожит сердце, то выбраться уже не сумеет, момент упущен. Он задохнется в потрохах, а туша Паучихи станет его могилой.
Может это даже честно — вот так уйти вместе. По отношению к нему — да. Сил существовать дальше после всего пережитого он в себе не находит. Но как же его друзья?
И тогда Билл не выдерживает и мысленно взывает к Оно, точно так же вкладывая собственное отчаяние в свои слова, желания и стремления — все, до последней капли:
«Верни! Верни все как было! Верни моих друзей! Верни Одру! Они не заслужили этого. Стэнли, Эдди, Ричи, Бен, Беверли, Майк, Одра… Они не заслужили ни смерти, ни такой жизни. Сделай их счастливыми. Ты можешь? Можешь? Можешь?!»
Внезапно время замирает. Билл больше не ощущает ни своего тела, ни сердца Оно в своих ладонях, ни горячей плоти вокруг. Тишина давит на уши, а затем приходит ответ:
[Это сложно. Но возможность есть. Нам с тобой повезло обитать не в Ключевом мире, где время течет всегда только в одну сторону. Есть… вариант…]
Голос очень тих, его с трудом получается разобрать — Оно слишком измучано. Билл понимает, что нужно спешить, пока они оба еще не сгинули окончательно.
«Что за вариант? Говори!»
[Ты выиграл Чудь и вправе требовать от меня что угодно. Прикажи, и силой твоей воли я смогу вернуться назад ровно на один свой цикл, к окончанию нашего прошлого противостояния. Я изменю ваши судьбы. Тем, кто останется в Дерри и будет все помнить должен стать ты, не Майк. Тогда для всех вас жизнь обернется по-другому. А моя в результате не оборвется. Не только моя.]
Голос Оно явственно дрогнул, а Билл ощутил закипающее внутри отвращение. Он хотел дать шанс на счастье своим друзьям, но никак не Оно. Эта тварь не заслужила спокойной жизни, не заслужила спасения! Ни она, ни тем более ее отродья!
[Но условия не будут иными. Моя жизнь и жизни моих детей в обмен на счастье и покой твоих друзей. Решай, Билли.]
«Если я буду хранителем огня в маяке вместо Майка, то спустя двадцать семь лет я могу снова собрать их. И все же убить тебя».
[Тогда ты разрушишь то счастье, что дашь им с моей помощью. И вновь кто-то из них погибнет. Или даже все.]
Билл явственно расслышал некое смятение в голосе Оно, и ему это понравилось.
«А если я все же рискну?»
[Ты не должен этого делать!] — теперь к смятению прибавился страх, и это понравилось ему еще больше.
«Не должен, да. Но не значит, что не смогу, верно?»
[Тогда в нашем разговоре нет смысла!]
Неожиданно Билл ощутил усталость. Да, злость и отвращение все еще были при нем, но лишь отголоском настоящих эмоций, затухающей искрой. Если он хочет спасти своих друзей, по-настоящему спасти, то выбора у него нет. Но это не значит, что не стоит попытаться испортить твари жизнь по максимуму.
«Как победитель в ритуале, я желаю, чтобы ты вернулась в то жаркое лето, прожитое нами двадцать семь лет назад. Я желаю остаться в Дерри вместо Майка. Желаю, чтобы жизни моих друзей сложились иначе. Но если ты не хочешь, чтобы спустя двадцать семь лет я снова собирал клуб Неудачников, чтобы битва под городом повторилась и твои выблядки передохли вместе с тобой, то вместо спячки на эти годы стань моей. Покорной сучкой, исполняющей любые прихоти, подстилкой, которую я смогу иметь как захочу, когда захочу и сколько захочу».
[Платой за такое станет твоя жизнь, мерзавец!] — вот теперь голос Оно ощутимо дрожал, почти срывался, но не от злости — от отвращения.
«Учитывая, что я, по сути, предаю свои же идеалы, эта плата не так и велика. К тому же, молодая версия меня может не согласиться на эти условия, так что тебе придется пораскинуть мозгами, чтобы его уговорить. Все должно быть добровольно, никакого шантажа и угроз, — Билл ощутил глубокое удовлетворение от своего решения. Да, все верно, если уж твари суждено выжить, то пусть хотя бы память о нем останется в ее сознании глубоким болезненным рубцом на веки вечные. — Конечно ты всегда можешь отступиться, не трогать молодого меня и попробовать играть честно. Отчего нет? Но ставки тебе известны».
Оно молчало, и Билл уже подумал было, что тварь все же откажется. Предпочтет сгинуть раз и навсегда, но не идти на сделку со своей гордостью.
[Да будет так, Билл Денбро,] — с глубоким презрением вдруг прошипело Оно. — [И будь ты проклят!]
«Я уже проклят», — не успел он закончить фразу, как мир вокруг взорвался ослепительной вспышкой.
Билл дернулся, словно пытаясь вынырнуть из-под толщи воды, и резко уселся на кровати. Его пошатнуло, но он удержал равновесие. Боли не было и тело слушалось его гораздо лучше, чем он смел надеяться.
Пеннивайз отошел в сторону и молча наблюдал.
Чужие воспоминания, эмоции, мысли гудели в голове. Билл сжал руками виски и ощутил, как по щекам потекли слезы. Невыносимо.
Ощущать себя лишь следствием договора более старшей версии себя, разменной монетой, которой расплатились за чужие судьбы, было нестерпимо больно. Но в то же время он не мог не признать, что понимает отчего тот Билл поступил именно так. Все же они одно целое.
Так вот о чем говорило Оно. Но… спать с монстром? Зачем?
Билла затошнило.
— Билли, пока ты тут не заблевл всю постель, позволь прояснить ситуацию, — Пеннивайз с откровенным презрением взглянул на него сверху-вниз. — Ты можешь сейчас послать меня к черту. Поверь, я не горю желанием быть в подчиненной роли. Но снова рисковать всем мне хочется еще меньше, вот в чем дело. Я могу выдержать два десятка лет отношений с человеком, но вновь окунаться в тот кошмар с головой – это уже слишком. Поэтому подумай вот о чем. Если ты сейчас откажешься, то я уйду, а твоя жизнь вернется на круги своя. Умереть ты не умрешь, но вот как при этом будешь жить… Сейчас я всего лишь убрал боль. Твои травмы очень серьезны, возможно даже не все органы после выздоровления будут работать правильно. Спустя пару дней твою пропажу заметят соседи и вспомнят, что видели, как отец заталкивал тебя в машину. Они вызовут копов, и те найдут тебя в полуживом состоянии на лестнице в подвал, куда тебя попробует перетащить отец, как только в их дверь начнут стучать. Тебя отправят в больницу и подлатают, а родители твои отправятся на скамью подсудимых. Домой ты уже не вернешься, а отправишься прямиком в детский дом. Возможно, тебе даже повезет с опекуном на оставшиеся пару лет, кто знает, но скорее всего тебе достанется какой-нибудь извращенец, кто не прочь поразвлечься с молодыми юношами темными ночами. После ты будешь жить на пособие, пока не найдешь какую-нибудь грязную, тяжелую работу, и снимешь комнатку где-нибудь на окраине города. Все оставшиеся годы ты будешь работать до седьмого пота, чтобы заработать хоть немного и выжить. Скорее всего сопьешься. Вероятно, время от времени, будешь позволять каким-нибудь извращенцам трахать тебя за небольшую плату, лишь бы вовремя погасить долги за аренду и не оказаться снова под мостом. Ни перспектив, ни любящей семьи, ни собственной крыши над головой.
Билл замер, дрожа всем телом и глядя на Пеннивайза. Сейчас он точно знал — Оно не врет. Все будет именно так. Но чем… чем такая жизнь лучше смерти? Только призрачным шансом отомстить?
Ярко алые губы растянулись в широкой ухмылке, демонстрируя кривые, желтоватые клыки.
— Поверь, я лишь слегка переставил фигуры на доске, не меняя их сути, и вовсе не предполагал, что стоит тебе остаться в Дерри вместо Майка, и твоя жизнь обратится в подобный по человеческим меркам кошмар. Но, похоже, в этот раз ка ко мне благосклонна, в некотором смысле, конечно. Потому я предлагаю тебе заключить контракт, Билли. Я стану твоим на все оставшиеся до следующего цикла активности годы, а ты взамен получишь ту жизнь, о которой мечтал. Здоровое тело, заботливые родители, хорошее образование, возможность заниматься любимым делом. Ты даже станешь богат, правда вот Дерри покинуть все равно не сможешь, сам понимаешь. Двадцать три года спокойствия для тебя лично, а не только счастливая жизнь твоих друзей до глубокой старости. Неплохая сделка, не так ли?
— А к-к-когда истечет с-срок, т-т-ты меня с-с-сожрешь? – с трудом прошептал Билл сам поражаясь, что эта перспектива его совершенно не пугает.
— Скорее всего — да, — честно ответил Пеннивайз и чуть прищурился. — Не факт конечно, но все же не стоит рассчитывать, что во мне внезапно проснется милосердие.
Билл закрыл глаза. Подумал, как было бы хорошо и вовсе никогда не рождаться на этот свет и тогда всем было бы куда проще. А соберись они с друзьями в положенный срок, все равно не сумели бы выиграть, ведь счастливые люди не захотят рисковать жизнью понапрасну, часть сбежит, остальные будут сомневаться. В итоге они лишь потреплют Оно нервы напоследок и не более. И что независимо от того, как он сам будет себя ощущать, тварь уж точно не заслужила десятилетия покоя.
А потом Билл Денбро кивнул и выдохнул:
— С-согласен.
Она вновь широко улыбается, не стесняясь демонстрировать клыки. Не пытается запугать, вовсе нет — всего лишь не прячет свою хищную, нечеловеческую сущность. Расставляет акценты.
Что ж, значит сегодня — никаких поцелуев.
Однажды он уже пробовал целовать ее такой, и закончилось это проколотым в нескольких местах языком и располосованными губами. На нижнюю даже пришлось накладывать швы. Хорошо, что док, которые его латал, не стал задавать лишних вопросов.
Она звонко смеется, запрокинув голову, и дразняще облизывает сначала губы, а затем кончики клыков — конечно же без капли вреда для себя. Словно подначивает его: «Рискни, Билли».
И в глубине души он и правда хочет рискнуть. Но вместо этого встает и под тихое недовольное шипение идет к холодильнику. Достает две бутылки пива, возвращается и протягивает одну ей.
Она картинно надувает губы, в то время как в ее голубых глазах лукаво пляшут яркие серебряные искры. В следующий раз она может оказаться кареглазой брюнеткой или зеленоглазой блондинкой, как пожелает ее переменчивая душа — при условии, что у нее вообще есть душа.
Но он-то знает, что в конечном итоге все цвета переплавятся в яркий расплавленный янтарь. Когда она теряет контроль — даже волосы начинают мягко светиться изнутри.
Жар ее волос, в котором невозможно сгореть.
Почти такой же, как тот, другой.
Дурные мысли, которые следует держать подальше.
Он поспешно отворачивается и тянется за открывашой, несколько секунд следит, как устремляются вверх мелкие пузырьки, и вслушивается в шипение, одновременно стремясь очистить разум от всего лишнего.
Ему нравится, когда она теряет контроль, а вот когда ревнует — или делает вид, что ревнует — нет. Это, как правило, больно. Хотя, если уж посмотреть правде в глаза, какой женщине, даже внеземной, понравиться, когда ее сравнивают не в ее пользу с другой?
Наконец он поворачивается и протягивает ей открывашку, но она лишь криво ухмыляется, быстро подносит горлышко к губам и в одно движение ловко срывает крышку клыками.
Сориентироваться он не успевает — буквально мгновение, и метким плевком эта несчастная крышка летит прямиком ему в лоб.
— Эй, больно!
— Тебе полезно, — она улыбается во все зубы, а после шутливо салютует ему бутылкой и делает большой глоток.
Он не знает, чувствует ли она на самом деле вкус пива, и действует ли на нее алкоголь так же, как и на людей. Но никогда не спрашивает.
Достаточно того, что он верит в это. Очень, по крайней мере, старается.
Пеннивайз его не обманул, хотя Билл, честно говоря, в глубине души надеялся на обратное.
Перемены начались почти сразу.
После долгого, глубокого сна от травм не осталось и следа, словно все произошедшее: побег в Бангор, драка с местной шпаной и последующее избиение отцом — оказалось лишь дурным сном.
Родители не ругали его, только слегка пожурили за позднее пробуждение. Они явно ничего не помнили. Более того, Зак и Шэрон Денбро не ссорились между собой и не спешили устраивать очередную пьянку. В доме царил мир и покой, которых его стены уже очень давно не видели.
Потребовался всего месяц, чтобы жизнь семейства Денбро перевернулась с ног на голову.
Сначала Зак, поддавшись порыву, купил лотерейный билет и внезапно выиграл неплохую сумму денег. Затем к ним на задний двор занесло грузовик с неисправными тормозами — от его столкновения со стеной дома никто из людей не пострадал, зато компания, которой принадлежала машина, выплатила им круглую сумму компенсации.
Этих денег хватило, чтобы заплатить долг банку и штраф Билла, и еще осталось сверху.
Родители больше ни разу не приложились к бутылке и постепенно снова начали приобретать человеческий вид. Зак вернулся на работу, а Шэрон нашла подработку репетитором по игре на фортепьяно в Бангоре, куда ездила дважды в неделю.
В школе ситуация также улучшилась, и Билл получил в аттестат вполне сносные оценки несмотря на многочисленные прогулы в течение учебного года.
А уж когда крайне довольный отец сообщил, что удачно вложился в акции одной строительной фирмы и теперь ему хватит средств оплатить сыну недорогой колледж недалеко от Дерри, голова Билла и вовсе пошла кругом.
Он настолько привык быть забитым, никому не нужным подростком, что с трудом мог понять, как вести себя сейчас, когда он неожиданно превратился в любимого сына, с чьим мнением считаются. И он не мог заставить себя поверить в реальность происходящего. Он словно занял чье-то чужое место, на которое не имел права, и теперь должен был играть роль, с которой ни за что не сумеет справиться.
Однако, несмотря на все его тревоги, сомнения и метания, а также прорывающуюся не к месту агрессию, никто не спешил гнать его прочь или обличать. Мама даже подыскала ему неплохого психолога в Бангоре, куда Билл теперь ездил вместе с ней.
И довольно быстро с частью проблем получилось справиться. По крайней мере желания бросаться на окружающих больше не возникало, исчезла излишняя плаксивость и удалось справиться с паническими атаками. Теперь Билл на самом деле чувствовал себя гораздо лучше – и со страхом ожидал расплаты за эту похожую на слишком красивый сон жизнь.
Отчего-то необходимость вступить в отношения с Пеннивайзом воспринималась как наказание, а не желанная возможность отыграться на убийце своего маленького брата.
А потому, когда однажды клоун как ни в чем ни бывало заявился прямиком в его спальню, Билл не испытал ничего кроме животного ужаса и граничащего с тошнотой отвращения. Его желудок готов был исторгнуть все содержимое только от мысли, что придется дотрагиваться до мерзкого клоуна, не говоря уже о чем-то большем.
— Ну-ну, Билли, расслабься. Тебе ли так переживать, — Пеннивайз криво ухмыльнулся, а после с негромким хлопком исчез.
На следующий день Оно пришло снова. Через неделю — еще раз. И каждый раз все заканчивалось обменом колкими фразами, после чего клоун неизменно ретировался. Возможно, как понял Билл уже много позже, Пеннивайз и сам не знал с чего начать. И, судя по всему, испытывал не меньшее отвращение, чем сам Билл.
Что и говорить, отношения поначалу никак не клеились.
Так незаметно прошел год, за ним еще один. Постепенно Билл привык к визитам Оно, они уже не вызывали прежнего страха и омерзения, но и приятными он назвать их не мог. Ему просто стало все равно.
Нерегулярные встречи, короткие разговоры — но не более. И это, четно говоря, Билла бы устроило. Без сомнения, устроило бы и Пеннивайза, но, вероятно, их контракт подразумевал все же нечто иное.
Билл благополучно закончил школу, отпраздновал совершеннолетие, отучился два курса в колледже и перешел на третий, сдал на права и все больше свободного времени начал посвящать писательству — один из его рассказов даже напечатали.
Он как раз приехал на летние каникулы домой, когда Пеннивайз неожиданно заявился к нему в комнату с самым мрачным выражением лица. Внутри Билла мгновенно все невольно похолодело от нехорошего предчувствия.
— Мне кажется, мы привыкали друг к другу достаточно, — без лишних прелюдий заявил клоун. — Еще немного, и наш контракт можно будет считать недействительным. Меня это не устраивает.
— Я не хочу, — Билл с трудом сглотнул, понимая, что нет, ни за что, он не привык к Оно, и в принципе никогда не сможет привыкнуть к Оно, и никто из людей никогда не сможет привыкнуть к Оно, это попросту невозможно, — не хочу тебя.
— Я тебя тоже не хочу, но разве мое мнение кто-то спрашивал? — Пеннивайз скривился, а потом неожиданно широко улыбнулся, так стремительно, словно его эмоции были каналами в телевизоре, который кто-то только что переключил. — Но я кажется понял, как сделать так, чтобы моему Билли стало проще. Нам обоим стало.
И не успел Билл спросить, какого черта Оно имеет в виду, как тело клоуна расплылось, теряя привычные очертания и буквально за секунду переплавилось в совсем иную форму.
Теперь перед Биллом стояла привлекательная девушка в длинном, до самого пола, серебряном платье с коротким рукавом и глубоким декольте. Невысокая, стройная, с густой копной рыжих волос до пояса — ни дать, ни взять принцесса из очередного мультфильма Уолта Диснея. Ему даже показалось, что если всмотреться внимательнее, то получится угадать, какой именно героиней вдохновился Пеннивайз.
— Можешь называть меня Робертой или Робби. Или любым именем, каким тебе захочется. Мне все равно, — у нее был приятный, глубокий голос, который ласкал слух несмотря на не самую довольную интонацию. — Полагаю в этом виде тебе не будет настолько противно до меня дотрагиваться, да?
Словно в подтверждение своих слов Робби — он предпочел думать о ней именно так — подошла к нему и легонько провела пальцами по щеке. Билл быстро перехватил ее руку, все еще потрясенный до глубины души, и только после этого осознал, что ему и правда не противно ее касаться.
— Тебе надо было сразу сказать, что тебя привлекают изящные красивые девочки, а не высокие веселые мальчики, — Робби недовольно надула губы. — Почему из нас двоих именно мне пришлось разбираться в тонкостях ваших, человеческих взаимоотношений? Неужели ты думаешь, что я хоть что-то в этом понимаю?
— Ну… у тебя неплохо получилось, — Билл улыбнулся, не в силах сопротивляться себе, а затем осторожно коснулся волос Робби, осторожно провел кончиками пальцев по ее щеке, шее и замер, добравшись до ключиц. — Если хочешь, несколько вечеров можем просто провести бок о бок. Как люди. Посмотрим фильм, поужинаем… не знаю… погуляем. Думаю, это тоже можно считать отношениями. Я знаю, к чему все должно прийти, но попробуем не спешить.
Робби лишь кивнула и отошла от него на шаг, и именно в этот момент Билл окончательно сдался. Понял, что у него нет выбора, кроме как с головой окунуться в этот красивый сон и изо всех сил заставить себя поверить в его реальность.
Она вновь потягивается, изящно запрокинув голову и вытянув руки вверх. Прекрасная, словно с любовью выточенная из камня статуя.
Он не выдерживает, встает и касается оголившегося предплечья, почти ожидая ощутить под пальцами холодный, твердый камень, но вместо этого чувствует теплую, бархатную кожу. Ведет руку ниже, оглаживает кончиками пальцев изгибы шеи и линии челюсти.
С ее приоткрытых губ срывается легкий смешок. Она не шевелится, позволяя ему изучать себя, и только довольно вздыхает и прикрывает глаза, когда его ладонь обхватывает ее грудь.
От рыжих волос дурманяще пахнет лавандой, словно она только что вымыла их каким-то дорогим шампунем. Запах каждый раз разный, но неизменно приятный, не резкий, чистый. Обычные женщины так не пахнут.
Ему нравится эта неестественность.
А еще нравится ощущать сквозь тонкую ткань блузы, как твердеет ее сосок. Нравится легонько, почти щекочуще массировать его кончиками пальцев и чувствовать, как по ее телу пробегает волна мелкой дрожи. Нравится слышать, как она едва слышно, на выдохе стонет, когда он внезапно обхватывает тот и чуть сжимает.
Она то выгибается сильнее, то пытается отстраниться, сбежать от ласки. Он перехватывает ее удобнее, касается губами нежной кожи шеи и запускает обе ладони под ее одежду, принимаясь за дело уже всерьез.
Дыхание ее учащается, а пульс колотиться быстро-быстро, как у пойманной птицы. Больше она уже не пытается уклониться, наоборот, довольно жмурится и охотно подставляет шею под невесомые поцелуи.
Он уверен — ее тоже не хватит надолго.
И в этот момент окончательно отбрасывает маячившие на границе сознания мысли о том, что все ее действия лишь притворство и не более того.
Билл обещал несколько обычных ни к чему не обязывающих свиданий прежде, чем предпринять какие-то более решительные шаги.
На деле его выдержка отказала уже к концу первого.
И, судя по взгляду Робби, та прекрасно знала, что именно так все и будет.
Это было странно. Пеннивайз вызывал у Билла стойкую неприязнь и отвращение, тогда как Робби, наоборот, притягивала и манила. Она была совсем другой — иначе выглядела, пахла, ощущалась. Словно нереальное видение, которое хотелось догнать и поймать.
Рядом с ней он ощущал себя уверенно, по-настоящему уверенно, не прилагая никаких усилий, наверно, впервые за несколько лет.
Он не чувствовал стеснения, наоборот, словно некие барьеры внутри вдруг упали, и от ощущения этой запредельной свободы кружило голову.
Роберта пьянила его, как изысканное вино. Хотелось бесконечно пробовать ее, тянуть, смаковать капля за каплей.
Возможно, Оно как-то искусственно разожгло в нем влечение? Использовало какие-то феромоны или что-то типа того? Билл задумался об этом ровно один раз, в тот момент, когда не выдержав, прижал Робби к ближайшей стене и зарылся носом в ее волосы, жадно вдыхая их аромат — они пахли фиалками. А после отбросил все мысли.
Потому что — ну какая к черту разница настоящее его желание или искусственное? Все равно итог будет один, так зачем забивать себе голову лишними сомнениями?
— Умница, Билли, — Робби довольно улыбнулась, — давно пора.
— Можно... можно я тебя поцелую? — Билл нервно облизал губы.
За всю свою жизнь он целовался только один раз и то помнил его крайне смутно.
— Да, конечно, — на лице Роберты отразилось явное недоумение.
Билл легонько коснулся ее губ своими, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Ему было приятно, но в то же время дико неловко. И в целом ситуация казалась какой-то неправильной. Слишком просто, быстро, легко. Неестественно.
Впрочем, в тот миг, когда Роберта обхватила его за шею, сильнее прижимая к себе, и решительно углубила поцелуй, сделав его из нежного и невесомого горячим и страстным — стеснение и чувство нереальности происходящего испарились, сметенные волной жара, поднявшейся откуда-то из глубины и за секунду охватившей все тело.
Билл резко отстранился, хватая ртом воздух и ощущая, как пульсируют виски и покалывает кончики пальцев. Слишком горячо. Такого он точно не ожидал.
Немного придя в себя и стараясь не смотреть Роберте в глаза, Билл вновь зарылся носом в ее волосы.
— А могу я... потрогать тебя? — шепнул он ей на ухо, дурея от собственной наглости. В этот миг он ощущал себя каким-то озабоченным извращенцем, никак не меньше.
— Ты на каждое свое действие собрался спрашивать разрешения? — недоумение в голосе Робби сменилось недовольством. — Если это такой ваш человеческий ритуал ухаживаний, то пропусти его. Мне не нравится.
— Но как же... — вот теперь удивился уже Билл. — Это не ритуал, просто как я могу знать, хочешь ли ты?
— Не хочу, — Роберта сморщила нос, — и не захочу. Ты не моего вида и не умеешь менять облик. Это у меня есть возможность обеспечить тебе комфорт, а не наоборот. Твои бесконечные вопросы как издевка, не желаю их слышать. К тому же, если ты хочешь все-таки впечатлить меня, как самец, то должен проявить инициативу без лишних понуканий, ведь сильной самки и достоин может быть только сильнейший. Потому просто делай все, что тебе захочется, и не забивай себе голову лишними мыслями. И не жмись.
— Но если я сделаю что-нибудь неприятное, что тебе не понравится? — Билл замялся, не зная, как правильно сформулировать мысль.
Слова Роберты ему не понравились, пусть он и понимал, что ничего может для нее сделать и как-то изменить ситуацию. Но хотел ли он? Облегчать Оно жизнь — нет, определенно не хотел. Но и целенаправленно издеваться и причинять боль не желал тоже. Вне зависимости от того, что хотела его взрослая версия, Билл Денбро садистом не был.
— О, Билли, если ты перегнешь палку, то первый об этом узнаешь, — судя по улыбке, Роберта прекрасно поняла, что хотел сказать Билл. И его мысли ее словно… успокоили? — Узнаешь на своей шкуре, я имею в виду.
— По-моему это немного нечестно, — дрогнувшим голосом выдавил враз побледневший Билл, стоило белоснежным ровным зубам Роберты многообещающе заостриться. — Я должен угадывать, что именно тебе нравится, а что нет, иначе ты сразу пустишь клыки в ход.
— Зато не скучно, — вот теперь от улыбки Робби по спине Билла пробежал холодок, а от былого жара не осталось и следа.
— Только не говори, что твои предпочтения будут меняться раз от раза, — он сглотнул и попытался отстраниться, но смог — Роберта и не подумала ослабить объятья.
— Я обещала, что стану твоей, — клыкастая улыбка стала еще шире, — но не говорила, что будет легко. И безболезненно.
Мир неожиданно переворачивается, лишь спустя секунду он осознает, что лежит на кровати едва ли не упираясь макушкой в изголовье. До раздробленного черепа не хватило буквально пары миллиметров.
— Эй, осторожнее!
Она низко, гортанно смеется вместо ответа, после чего с легкостью спрыгивает с подоконника. Встряхивает головой по-звериному, хватается за края блузы и резко стягивает ее через голову.
Слова моментально застревают в горле, а возмущение истаивает. Она слишком прекрасна, чтобы противиться ее воле. Запустить его в мгновенный полет через всю комнату для нее пустяк, и если она пожелает, то играючи переломает ему все кости за пару секунд и даже не вспотеет.
— Глупый, глупый, глупый Билли, — от ее хищного оскала по спине бегут мурашки, а колкий страх и горячее возбуждение сплетаются внутри тугим узлом.
Она стаскивает с себя шорты, а после принимается за его одежду. Аромат лаванды усиливается, а воздух холодит разгоряченную кожу. Так восхитительно.
Он пробудет приподняться на локтях, но тут же оказывается впечатанным в матрас. Кажется, сегодня она желает вести. Впрочем, он и не думает возражать.
Она не спешит, нарочито медленно проводя по его телу ладонями и изредка прихватывая одними губами кожу в наиболее чувствительных местах, заставляя его судорожно втягивать воздух.
Ему кажется, еще немного, и эта неторопливость сведет его с ума. Слишком горячо.
Она знает это и ей это нравится.
Треск разрываемой ткани заставляет на миг рассеется блаженную пелену наслаждения, затянувшую разум — если с остальной его одеждой она обходилась бережно, то от нижнего белья без зазрения совести избавляется с помощью клыков.
Она поднимает на него самодовольный взгляд и вновь смеется, видя потрясение на его лице. А затем мягко обхватывает губами головку налившегося кровью члена, замирает ненадолго, а после опускает голову, позволяя тому скользнуть глубоко, до самого горла. И тут же выпускает, нарочно приоткрыв рот так, чтобы было видно клыки.
Дыхание перехватывает от дикого контраста: влажный, горячий язык, плотно прижимается снизу, движется от основания до самой головки, тогда как сверху острые кончики клыков едва касаются кожи, задевая достаточно ощутимо, но не раня.
И он едва не кончает от одного только осознания, насколько абсолютна ее власть над ним. Одно неверное движение, малейшая дрожь — и наслаждение обратится в кошмар.
Отчего-то именно это заводит его сильнее всего.
Тем не менее, несмотря на опасения Билла, по большей части их отношения проходили гладко.
Роберта приходила к нему время от времени, каждый раз разная, но в то же время узнаваемая. Она то дразнила и соблазняла, то подкалывала и шутила, то заботливо выслушивала и иногда даже поддерживала, когда этого требовала ситуация.
Отношения перестали казаться неправильными, если, конечно, отбросить то, что к ним привело.
Робби могла посещать его каждый день, а могла пропасть на месяц или больше. Но всегда объявлялась без предупреждения, стоило Биллу начать думать о ней слишком часто.
Порой ее трудно было понять, а иногда ее намерения были очевидны. Изредка их встречи заканчивались ссорами, но чаще всего все же сексом, после которого Оно неизменно исчезало на неопределенное время.
Они не жили вместе в общепринятом смысле этого слова, не делили между собой работу по дому, не стремились завести что-то общее, к примеру кошку или собаку, но оба понимали, что принадлежат друг другу. У самого Билла даже не возникало мысли заводить роман где-то на стороне, но не потому, что он опасался ревности Роберты. Просто он уже получал все, что требовалось, и не чувствовал потребности в дополнительном внимании со стороны противоположного пола.
Он жил от визита до визита, в промежутках занимаясь любимым делом — писательством — которое из хобби превратил в профессию. Его романы печатали, у него появлялось все больше поклонников, а гонорары достигли уже пятизначных чисел.
Большую часть денег Билл отдавал матери (отец умер от рака легких спустя год после того, как сам Билл закончил колледж), еще часть передавал в благотворительные организации, потому что сам не нуждался в таких огромных суммах на счете. Он не собирался заводить детей и оставлять после себя какое-либо наследие, кроме собственных историй.
Слишком хорошо Билл понимал, что после сорока лет его жизнь, скорее всего, оборвется. И, если честно, он не испытывал страха или сожалений по этому поводу. Наоборот, пытался выжать из оставшихся лет по максимуму, чтобы после ни о чем не жалеть.
Как ни странно, Оно явно поддерживало его в этом начинании, и если Билл что-то очень сильно хотел, от непременно получал тем или иным образом.
Однако, изредка картина идеальной совместной жизни давала трещины.
Однажды в самом конце весны, когда Биллу перевалило уже за двадцать пять, Роберта явилась к нему в самом дурном расположении духа. В тот день его настроение тоже было вовсе не радужным, он как раз узнал о тяжелой болезни матери, и одновременно с этим издательство внезапно завернуло очередной его роман.
Робби же, пусть и ощущала витающее напряжение в воздухе, не ушла, а, напротив, принялась цепляться ко всему, до чего только могла додуматься. Она припомнила Биллу, наверное, все — и треклятый договор, и что все, чего он добился в жизни произошло благодаря ей, и тяжелый подростковой период и даже смерть Джорджи.
В итоге Билл настолько разозлился, что готов был пустить в ход кулаки — но в последний момент все же остановился, и вместо того, чтобы ударить Роберту — с силой толкнул ее на кровать и тут же навалился сверху.
Он не очень хорошо понимал, что делает, поддавшись собственной ярости, которая в одно мгновение переплавилась и похоть, однако четко уяснил одно — Оно не было против, более того, само хотело, чтобы все происходило именно так.
Роберта сопротивлялась, пыталась его оттолкнуть и требовала остановиться, но явно лишь для вида, дразня его и распаляя все больше и больше. Билл ни секунды не сомневался, что если бы дело обстояло иначе, зная физические возможности Оно, он уже давно бы оказался впечатанным в ближайшую стену, и ему бы очень повезло, если бы при этом он досчитался всех конечностей.
И Билл поддался.
Он не помнил в точности, что именно делал с ней, воспоминания сохранились лишь обрывками: ощущение горячего, дрожащего под ним тела, приглушенные стоны, полные не наслаждения, но боли, рыжие волосы, намотанные на собственный кулак и мягкая плоть, которая так легко сминалась под пальцами.
Когда разум немного прояснился, Билл понял, что лежит прямо на Роберте, которая, по какой-то причине не пытается ни пошевелится, ни сбросить его.
Осознание произошедшего ударило по нему словно бетонная плита, заставив судорожно откатиться в сторону и сжаться в ожидании неминуемой, но справедливой и несомненно заслуженной расправы.
Но вместо того, чтобы оторвать ему голову, Роберта лишь медленно села на кровати с негромким стоном, повернувшись при этом спиной к нему. Билл словно во сне провел рукой по собственному телу и ужаснулся, увидев, что его ладонь окрасилась алым.
— Я… я… сделал тебе больно… — тошнота подкатила к горлу, и в этот самый момент Билл был бы счастлив, если бы Роберта попросту убила его.
Настолько грязным и отвратительным он еще никогда себя не ощущал.
— Больно? Ты сделал мне больно?
Вдруг Робби с неожиданным проворством вскочила с кровати и резко развернулась к Биллу. Глаза ее сияли расплавленным янтарем, и в них не было ничего кроме всепоглощающего презрения. В тот миг Билл подумал, что оно адресовало ему, и лишь спустя время осознал — им обоим.
Образ ее ярко отпечатался в памяти — растрепанные волосы, алые следы на шее и груди, которые вот-вот грозили стать лиловыми, темно-красная капля крови, медленно катящаяся по внутренней поверхности бедра, исполосованные глубокими ранами от клыков губы.
— Знаешь, что такое больно, Билл Денбро? Что такое, когда по-настоящему больно? — от каждого слова с истерзанных губ Роберты кровь срывалась крупными каплями и пятнала подборок и ключицы. — Больно — это когда лысый мудак-писатель раздирает твои потроха и сдавливает в своих грязных лапах твое сердце. Больно — это слышать, как гибнут один за другим твои дети и быть не в состоянии хоть что-нибудь изменить. Вот это — больно! Своим мясным отростком ты не в стоянии причинить мне и сотой доли тех страданий.
А в следующее мгновение, не успел Билл хоть как-то отреагировать, Роберта метнулась прочь и скрылась в ванной комнате. Спустя еще несколько секунд до ушей донесся шум воды, сквозь который не прорвалось более не единого звука.
Билл не знал наверняка, но отчего-то ни секунды не сомневался, что сейчас Робби сидит под упругими горячими струями, сжавшись в комочек, и беззвучно рыдает. Слезы, которые никто не должен увидеть. О которых никто не должен знать. О которых он сам должен не думать.
Он медленно поднялся, привел в порядок себя и постель, а после этого вышел на крыльцо и закурил.
Теперь он понял, сообразил наконец в чем дело.
Именно сегодня был тот самый день. День, когда Оно в своём прошлом и его, Билла, будущем, потеряло все. Ведь Роберта по-настоящему пережила все это, для нее ни битва, ни собственный проигрыш не были иллюзией, лишь для Неудачников все началось с чистого листа, а она просто жила дальше с грузом этой боли и воспоминаний.
И пусть благодаря ритуалу и играм со временем раны на теле Оно исчезли, это не значило, что их не осталось в памяти.
Раны, которые временами открывались вновь, кровоточили и болели с такой силой, что заглушить их получилось только другой болью.
Возможно ли, что Оно таким образом, провоцируя Билла и вынуждая его быть с собой жестоким, в каком-то смысле наказывало себя? Наказывало себя им?
От одной этой мысли Билл содрогнулся, но, в то же время нисколько не удивился ей.
Докурив сигарету, он вернулся в дом, но не пошел в спальню, а расположился в гостиной.
Роберта пришла к нему спустя полчаса, в тонком шелковом халате и с легкой улыбкой на лице. На ее теле не было ни единого повреждения, и в целом она выглядела так, словно ничего не произошло. Только глаза ее казались непривычно пустыми, почти мертвыми.
Однако Билл вместо вопросов лишь усадил ее рядом с собой, дал в руки пульт от телевизора и накинул на ее плечи плед.
Робби не противилась. Она сжала в руке пульт, но не дотронулась ни до одной кнопки. Впрочем, несмотря на это, телевизор включился словно сам по себе. Каналы менялись один за другим и цветные сполохи плясали по ее лицу.
Билл в какой-то момент придвинулся ближе и, вновь не получив сопротивления, осторожно скользнул под плед, прижал Роберту к себе и бережно обхватил ее ледяные ладони своими.
— Ты жива, — шепнул вдруг Билл, отчего Робби вздрогнула и повернула к нему голову, — и они тоже живы. Ты всех спасла. Помни об этом.
Она молчала с минуту, прежде чем едва слышно ответить:
— Порой мне кажется, назад вернулась только я, хотя это так не работает. Я и раньше не ощущала их, и это нормально для моего вида. Но теперь… Кажется, что они мертвы внутри меня.
— Лишь кажется. Ты знаешь, что это не правда.
Роберта слегка кивнула, а затем вновь перевела взгляд на экран телевизора. Билл же аккуратно уложил ее стопы на свои, ощутив, что они такие же ледяные, как и ладони.
Так они и сидели несколько часов, под успокаивающее мельтешение каналов, пока руки и ноги Робби медленно отогревались. В какой-то момент она склонила голову к плечу Билла и впервые за все время их знакомства позволила себе задремать с ним рядом.
Билл лишь крепче обнял ее, чувствуя, как колеблется плоть под его пальцами, словно каждую секунду изменяется, превращается во что-то иное. Он так и не решился взглянуть на Робби, и вместо этого уставился в окно, наблюдая, как медленно светлеет небо.
Роберта проснулась спустя пару часов, резко отшатнулась от него, выворачиваясь из объятий, и в тот миг Билл впервые увидел на ее лице совершенно искреннее и ничем не замаскированное смятение. Похоже, Оно и само от себя не ожидало подобного.
Без лишних слов Робби исчезла с негромким хлопком, слишком потрясенная, чтобы тратить время на формальности.
Когда они встретились вновь — оба старательно делали вид, что той ночи не было.
Впрочем, когда ровно год спустя Роберта молча швырнула на кровать рядом с Биллом две пары наручников и тонкий хлыст, он ни капли не удивился и не задал ни единого вопроса. И не посмел противиться.
Она смотрит на него сверху-вниз, завораживающая, нереальная, восхитительная. Волосы рассыпаются по ее плечам, похожие на языки пламени, а глаза мягко сияют янтарным, неземным светом.
Он видит в них жажду и голод, не имеющее никакого отношения в пище.
И когда она запрокидывает голову и медленно опускается на его член — оба они не в силах сдержать рвущиеся наружу стоны.
Он осторожно придерживает ее за талию, сходя с ума от ощущения горячей, влажной тесноты.
Она принимает его сразу до самого основания и замирает, жмурясь, поглаживая кончиками пальцев свою шею и подрагивая. Любой другой на ее месте, скорее всего, было бы больно. Но не ей. Он точно это знает.
Словно бы в подтверждении его слов она начинает двигаться, плавно объезжая его и постепенно набирая темп.
Он не перехватывает инициативу, давая ей полную свободу действий, позволяя самой задать скорость и ритм.
Время для них обоих словно замирает, растягивается бесконечность, полную наслаждения.
И лишь когда она неожиданно замирает, гортанно, раскатисто рыча, вздрагивая всем телом и вцепляясь руками в матрас с обеих сторон от него, он позволяет себе перехватить ее крепче и начать двигаться самому, быстро и жадно, догоняя собственно удовольствие.
Она хватает широко отрытым ртом воздух быстрыми, рваными вдохами, глаза ее ярко сияют, волосы мягко светятся, а клыки удлиняются настолько, что едва не пропарывают щеки.
Когда-то давно это его пугало, но сейчас, спустя более чем десяток лет, вызывает искренне восхищение. Потому что он точно знает — подобное нельзя подделать. Здесь и сейчас она с ним — настоящая.
И с этой мыслью он кончает, вжимаясь в нее с такой силой, словно от этого зависит его жизнь.
Потому что среди миражей нет ничего лучше истины.
Билл не заметил, когда именно его отношение к Оно на самом деле начало меняться в лучшую сторону. Спустя пять, семь, десять лет?
Временами он и вовсе не видел в Роберте монстра, а о погибшем брате не вспоминал месяцами. Он не простил ее, нет, и никогда бы не смог, но начал понимать.
Теперь-то Билл не удивлялся тому выбору, который она сделала несмотря на все свое отвращение и злость.
Да и отношение Робби к нему постепенно становилось другим, совсем чуть-чуть, едва заметно, но все же. Например, теперь она изредка позволяла себе дремать с ним рядом. Иногда проводила время вместе с ним безо всякого повода, не пытаясь ни соблазнить, ни уколоть. Просто наблюдала.
Возможно, она и правда начала себя ощущать с ним в безопасности. Либо просто время само собой сгладило острые углы.
Годы текли неумолимо и в то же время невозможно медленно.
Билл порой ни секунды не сомневался, что Роберта только играет с ним, притворяется, искусно имитирует эмоции и привязанность. А иногда почти верил, что за те годы, что они провели вместе связанные контрактом, обязательства переросли в привычку, а привычка — в настоящие чувства.
Да, она не любила его, но, возможно, могла начать испытывать какую-то симпатию?
Бывали дни, когда он искренне надеялся, что даже по истечении положенного срока Оно захочет остаться с ним уже по доброй воле и понимал, что и сам не против подобного. В иное время он злился на себя за наивность и четко осознавал — ему очень сильно повезет, если его хотя бы не сожрут. И то этот шанс настолько ничтожен, что даже не стоит на него надеяться.
И одно Билл Денбро понимал совершенно четко — они оба смертельно устали.
Устали от обмана и притворства. Устали от этих своих-чужих чувств. Устали от собственных сомнений.
Билл мечтал, чтобы все это завершилось. Сгинет он в утробе Оно, останется доживать свой век в одиночестве или, каким-то чудом, выйдет так, что Роберта останется с ним — чтобы ни случилось это будет честно. По-настоящему.
Откровенно говоря, они оба об этом мечтали.
Тик-так.
Они оба слышат это тиканье. Оно все громче и громче. Оно придает им сил.
Так-так, так-так.
Там, за спиной каждого из них, висят огромные часы. Их циферблат разделен не на двенадцать, но на двадцать семь делений, и отмеряют они не часы, а годы.
Тик-так, тик-так, тик-так.
Они улыбаются друг другу, говорят друг с другом, касаются друг друга. И то и дело втайне один от другого поглядывают за спину.
Стрелка все ближе к верхней точке. К мигу, когда все завершиться раз и навсегда для них обоих.
И они оба ждут этого с нетерпением.
Тик-так, тик-так, тик-так.
Тик-так, тик-так.
Тик-так…