Хрупкие эмоции

Ойкава входит в студию и небрежно-элегантным движением снимает пиджак. Вешает его на вешалку у входной двери, поправляет волосы и поднимает взгляд на Иваизуми, одаряя его приветственным прохладным кивком и получая в ответ такой же. — Опаздываешь, — говорит Иваизуми и возвращает внимание камере, над которой колдовал, когда Ойкава вошёл. — Пробки, — равнодушно отвечает тот и идет к дивану у стены комнаты. Стоит только опуститься на неудобную кожаную мебель, как усталость обволакивает с головой на манер одеяла. Ойкава прикрывает глаза, тихо выдыхает и расслабляет каждую мышцу своего тела, давая ему передохнуть. Иваизуми не обращает внимания, поправляет штатив, устало трет переносицу, приподняв очки в грубой пластмассовой оправе, и что-то ворчит себе под нос. Кроме этого ворчания в комнате не раздается ни звука. Ойкава благоговеет перед этой тишиной, впитывает ее всю, без остатка, пробует языком, облизнув губы, и с наслаждением вдыхает. Сон длится не более двадцати минут. Как бы Ойкава ни опаздывал, Иваизуми всегда давал ему задремать перед съемкой. Ойкава думает, что дело в доброте и сочувствии, но Иваизуми просто любит, как тот сонно моргает и трет покрасневшие после дремы глаза. — У меня все готово, — тянет Иваизуми, словно не настроил камеру еще до прихода Ойкавы, а теперь не крутится вокруг нее просто для виду, чтобы было чем занять руки и голову. — Рад, — хрипло после сна отвечает Ойкава и поднимается с дивана, чтобы зайти в туалет и умыть лицо холодной водой. Иваизуми смотрит ему вслед, хмурится, а потом закрывает глаза и считает до десяти. Просто так. Ойкава возвращается на двадцать четыре, распрямляет подогнутые рукава рубашки и снова поправляет волосы. Иваизуми наблюдает за ним краем глаза, вздыхает словно бы от усталости и встает за камерой, наводя ее на Ойкаву, такого утомленного, все еще немного сонного и смотрящего глазами цвета крепкого кофе. На вкус он, наверное, тоже как кофе. Горький, терпкий и оставляет приятное послевкусие. И не бодрит, как десятая кружка за день, а, наоборот, тянет обратно уснуть и шепчет на ухо, что дела подождут. Иваизуми делает фото и выгоняет из головы неуместные мысли. А глаза у Ойкавы — шоколад, просто освещение нужно поправить, чтобы свет падал на них, и карий цвет не затемнялся до чёрного. — Мы еще не начали, — укоризненно говорит Ойкава, и Иваизуми кивает, не отрывая взгляд от получившейся фотографии. Ойкава на снимках — ледяная статуя. Замораживает самого себя в самый прекрасный момент и забывает разморозить. Красиво до невозможности, но приедается так, что желудок сводит, как если есть один и тот же рамен вторую неделю. Но тут вышло иначе. Ойкава не успел себя заморозить, остался таким, как в жизни — живым, хоть и уставшим до нельзя. Иваизуми облизывает губы кончиком языка и поднимает голову. Ойкава смотрит недовольно, чуть хмурится и покачивает головой. На губах его — невысказанная колкость. Иваизуми хочется ее поймать, забрать себе и ответить ей же. Иваизуми молчит. Ойкава смотрит в ответ, затем пожимает плечами, встает в нужное место, делает нужную позу, нужное лицо и нужный взгляд. Замораживает самого себя. Иваизуми наблюдает за этим сквозь объектив и совершенно не хочет делать фотографию. Ойкава ждет, стоит, не шевелясь, но взгляд его темнеет. Иваизуми ждет бурю, но получает лишь легкий ветерок прохлады. Приходится перебороть себя и сделать снимок, потому что Ойкава выглядит так, будто у него совсем нет времени на такую глупость, как мнение фотографа. Тем не менее, Иваизуми не сдается. Ему хочется дождя в знойный день, потому что земля совсем пересохла. — Расстегни рубашку сильнее, — говорит он и поправляет очки, не отводя взгляд от камеры. У Ойкавы на лице — легкая растерянность. Иваизуми успевает сделать фотографию, поймать эмоцию и оставить у себя на камере. Что бы сейчас ни думал про него Ойкава, для Иваизуми такие кадры важнее. Они — маленькое напоминание, что перед ним все еще живой человек, способный на что-то, кроме усталого взгляда и легкого раздражения. Ойкава перебарывает растерянность и расстегивает одну пуговицу. Из-под ткани выглядывают ключицы с тонкой натянутой на них кожей, с которой губами хочется собрать каждую родинку. Иваизуми не смотрит. Старается не смотреть, но Ойкава выбирает новую позу, кожа натягивается сильнее, и Иваизуми с трудом думает о фотографиях. Палец механически нажимает на затвор, в глаза модели ударяет свет вспышки, а фотограф переводит дыхание. — Ты похудел с нашей последней встречи, — зачем-то говорит Иваизуми и с трудом успевает запечатлеть момент, когда губы Ойкавы поджимаются и едва заметно кривятся. — Не думаю, что тебя это касается, — холодно отвечает тот и застегивает пуговицу, скрывая тонкие ключицы и бледную кожу. — Не касается, — соглашается Иваизуми и ненадолго залезает в настройки, делая свет чуть теплее. — Поэтому я и не требую ответа. — Поэтому его и не получишь. Ойкава проводит рукой по волосам, откидывая каштановую челку со лба. Брови, уже расслабленные, по-своему идеальные, открываются миру, и Иваизуми чувствует острое желание провести по ним пальцами, найти маленькие короткие волоски, свидетельствующие о том, что Ойкава корректирует форму бровей, и поцеловать между ними, там, где иногда появляется упрямая складка. Желание до того сильное, что фотографу приходится снова досчитать до десяти, а когда он заканчивает, на него смотрит уставшая пара карих глаз. — У тебя все нормально? Вопрос должен звучать с заботой, но Иваизуми слышит лишь раздражение. Поправив очки, он кивает и берет камеру в руки. — Задумался, — оправдывается Иваизуми и подходит ближе. — Давай продолжим. Через полчаса ему надоедает. Ойкава — ледяная статуя, каждая его фотография — однотипная копипаста. Меняется поза, но он сам и его эмоции так однообразны, что болит живот. Как от рамена. — Я принесу кофе, — вздыхает Иваизуми, возвращает камеру на штатив и уходит к автомату в коридоре. Ойкава, растерянный, немного сбитый с толку неожиданным перерывом, садится на диван и трет лоб. Иваизуми возвращается через шесть минут, протягивает пластиковый стаканчик, пропускает мимо ушей слова о вреде экологии и пьет из такого же. Тишина. Ойкава достает телефон, отвечает на рабочие сообщения, а Иваизуми наблюдает за ним краем глаза и удивляется, как тот еще не повесился. Ойкава, наверное, сам удивлён, потому что пялится в экран с таким раздражением, что от него хочется отсесть. — Проблемы? — интересуется Иваизуми, и Ойкава одаривает его недовольным взглядом и убирает телефон на столик возле дивана. — Типа того, — коротко отвечает он и делает глоток из стаканчика, морщась от паршивого дешевого вкуса. Иваизуми чувствует злорадство. — Можешь думать о проблемах, пока позируешь? Ойкава смотрит удивленно, потом — со злостью. Ему не до шуток, Иваизуми об этом знает, а потому не шутит. — Что? — кратко спрашивает Ойкава, и фотограф облизывает губы. — Что слышал. Хочу сфотографировать тебя таким. — Каким? — Раздраженным. Ойкава хмурит брови, ставит стаканчик на столик и встает с дивана. — Мне не до… — Шуток, — заканчивает за него Иваизуми и усмехается, делая глоток кофе. Ойкава задыхается от возмущения, а Иваизуми жалеет, что оставил камеру на штативе. — Вот именно, — шипит модель, и Иваизуми все-таки решает закончить перерыв. Он ставит стаканчик туда же, куда и Ойкава, и быстрым шагом возвращается к штативу. Камера — в руках, на лице — усмешка. Ойкава непонимающе смотрит в ответ, а Иваизуми наводит на него объектив. — Ты на фотографиях никакой, — объясняет фотограф, запечатлевая все, что может сейчас предложить ему лицо Ойкавы. — Скучный. — Ты… — пытается подобрать слова Ойкава, но его прерывает щелчок камеры. — Прекрати снимать, Иваизуми! — Ты совершенно не умеешь позировать лицом. Оно не меняется. Эй, сделай уже с этим что-нибудь, — продолжает фотограф, наблюдая за тем, как на лице Ойкавы раздражение сменяется бешенством. Иваизуми ликует. Даже когда Ойкава подходит ближе, вырывает из его рук камеру и замахивается кулаком. Это даже не обидно. Иваизуми знает, как легко сдается нервная система при переутомлении. — О боже, — выдыхает Ойкава и садится на корточки. На лице уже — только волнение. Иваизуми сидит на полу, прижав ладонь к щеке, на которой расцветает синяк. Карие глаза напротив расширены, испуганы и растеряны. Ойкава не ожидал от самого себя того, что натворил, настолько, что не может подобрать слов. — Так-то лучше, — сипит Иваизуми и потирает щеку. В голове шумит, челюсть ноет, но на губах гуляет улыбка. Ойкава смотрит на него, как на сумасшедшего. — Можешь не извиняться, — успокаивает его Иваизуми, ведь сам спровоцировал, причем совершенно нарочно. Ойкава извиняется. Возвращает камеру, слава Богу, ни капельки не поврежденную и отнимает руку Иваизуми от щеки, чтобы рассмотреть последствия содеянного. — О боже, — снова выдыхает он, хотя Иваизуми уверен, что на деле там далеко не Иисус Господь. — Все нормально, — улыбается он, затем понимает, что Ойкава больше не вернется. Не потому, что Иваизуми вел себя, как мудак, а потому, что он сорвался и показал ту часть себя, которую никому не показывал. Поэтому Иваизуми хватает его за воротник рубашки и дергает на себя. Ойкава не удерживает равновесия, заваливается сверху и растерянно выдыхает. Иваизуми держит крепко и прямо около своего лица. А потом целует. Резко и сухо. С привкусом крови на разбитой губе. Он представлял это не так. Он хотел нежно и при свечах. Но оба не против. Ойкава наваливается всем телом, прижимает к полу и терпко целует. Со вкусом дешевого кофе. Иваизуми хватается за него, прижимает сильными руками и кусает чужие губы, вырывая сбитые вдохи-выдохи. Ловит эмоции, которые Ойкава даёт, не пряча. Им обоим нравится вот так, на холодном полу, судорожно отодвигая камеру подальше, чтобы не раздавить. Иваизуми расстегивает рубашку на груди Ойкавы, Ойкава снимает с него очки и неаккуратно отбрасывает в сторону, от чего стекла лишь чудом не разбиваются. Вслед за очками избавляется от толстовки и льнет к теплому телу. Эмоции, сейчас такие хрупкие, податливые, заполняют их обоих без остатка, заставляя задыхаться и судорожно ловить губами воздух. Кожа покрывается мурашками, но тут же распаляется от жадных прикосновений. Обоим словно мало, они прижимаются отчаянно, сильно, ломая друг об друга кости. Целуются. Сжимают волосы на затылке и хрипло дышат. Ойкава целует куда-то в шею, несдержанно кусает и проводит языком. Иваизуми жмурится, царапает бледную спину короткими ногтями и улыбается в острое плечо. Даже если это просто страсть и желание сбросить напряжение. Даже если так. Он улыбается. Они не говорят друг с другом. Ни когда избавляются от одежды, ни когда обхватывают друг друга руками и грубо, отчаянно ласкают. На разговоры не хватает воздуха. Воздух застывает между их губами, становится плотным, как вата, они с трудом проталкивают его друг другу в легкие. Иваизуми дрожит в руках Ойкавы, превращает чувства в стоны и жадно сминает чужие губы. Ойкава отвечает тем же, прерывисто дышит и ускоряет темп, позволяя наслаждаться гладкостью его ладони. Оба задыхаются. Иваизуми упирается лбом в плечо Ойкавы, крупно вздрагивает и замирает в сладкой истоме. Ойкава рвано дергает бедрами в чужой кулак и устало расслабляется на Иваизуми, прижимая всем весом к полу. Они приходят в себя, но не двигаются. Ойкава трется щекой о висок Иваизуми, тяжело дышит и облизывает пересохшие губы. Оба даже не удивляются произошедшему, лишь свыкаются с новой реальностью. Через пару минут Ойкава выпрямляется, вытирает руку о джинсы Иваизуми, за что получает заслуженный подзатыльник. Они ничего не обсуждают, просто одеваются, переглядываясь, умываются и вместе выходят из студии. На повестке дня — доставка еды на дом и покупка ароматических свечей. Для романтики. Потом, в недалеком будущем, психотерапевт для Ойкавы — они ведь взрослые и осознанные — отпуск на две недели и постоянные встречи. Иваизуми узнает, что глаза у Ойкавы умеют быть медовыми и совершенно влюбленными, Ойкава — что Иваизуми любит не только свою камеру, но еще и кучу других мелочей, среди которых нашлось место и для него. Они встретят на теплой кухне рассвет, заварят две чашки кофе и раскурят одну сигарету. Может, через пару месяцев съедутся. Заведут кота. Ойкава покажет все эмоции, без остатка, а Иваизуми научится жить с его капризами. Они сто раз поссорятся, придут к сотни компромиссам и столько же раз попросят прощения. Дадут коту глупую, скучную кличку. Ойкава притащит домой фикус. Иваизуми развесит фотографии. На годовщину останутся дома, включат любимый фильм и вспомнят ту глупую ситуацию, с которой все началось. Иваизуми извинится в сто первый раз, Ойкава сделает то же самое. Но это все потом. А сейчас им просто нужно немного смелости, чтобы сказать друг другу три слова.