и за ребрами не болит

      Она встречает его совершенно случайно ранним субботним утром на пустынной улице Лондона.       Туман расползается от Темзы. Воздух прохладный и бодрящий. В руках пакет с продуктами, потому что ей хочется приготовить завтрак-сюрприз для Дэйна, и это крайне человеческое желание, которому она может позволить себе последовать с небывалой доселе легкостью. Теперь может. Серси не знает, какое наказание за неповиновение и убийство целестиала Аришем придумает для них или когда это наказание вступит в силу, но до этого момента собирается просто наслаждаться жизнью. Ей в принципе не нравится думать о том, что произошло: воспоминания способны наносить самые болезненные раны. Но ей нравится вдыхать грязный лондонский воздух и думать о том, что человечество получило очередной шанс на продолжение существования — на этот раз они все сделали правильно.       Пакет полный и оттого громоздкий, так что, когда пытается перехватить его, один из апельсинов вываливается, укатываясь прочь от нее по мостовой, задорно подпрыгивая в процессе, точно дразня. Это тоже очень по-человечески, и Серси тихо вздыхает, следуя за ним, когда видит, как тот врезается в мужские туфли и останавливается.       Когда Серси поднимает взгляд выше, то замирает.       Мужчина поднимает злосчастный фрукт с несколько растерянным выражением лица [точно видит апельсин впервые], которое она знает слишком хорошо. Досконально помнит каждым нервным окончанием на кончиках пальцев; каждой клеточкой своего тела. Пять тысяч лет — весомый срок, чтобы до сих пор иметь значение. Она может врать любому из вечных, даже врать Дэйну, но едва ли способна врать себе. А потому просто смотрит, наверное, выглядя при этом как дурочка: чуть приоткрытый рот, немигающий взгляд — так смотрят на призраков. Призрак же улыбается: чуть неловко и скромно [совсем как она помнит], и возле уголков чарующе-голубых глаз возникают мелкие морщинки, и острые, будто мраморные скулы взрезаются глубокими ямами-ямочками.       — Кажется, это Ваше, — мягко говорит он, подходя ближе и возвращая апельсин в пакет. Смотрит внимательно и цепко, но в этом взгляде больше внезапно возникшей заинтересованности, чем привычной жадной глубины. Серси сглатывает и кивает, потому что голос совершенно точно ее подведет, если захочет сказать хоть слово, — чувствует это с непоколебимой ясностью. — Хорошего дня, — после небольшой паузы все же произносит мужчина, засовывая руки в карманы черного пальто и продолжая свой путь. Она смотрит ему вслед, поворачиваясь, пожалуй, слишком резко и поспешно, отчего кончики волос бьют по щекам. Широкая прямая спина, уверенная походка — ей кажется, что Аришем издевается над ней. Или она просто видит то, что хотела бы видеть. Да, однозначно все дело в этом, а потому поджимает губы и просто идет домой.       Когда позже Дэйн спрашивает о причине ее чрезмерной задумчивости, Серси говорит о каких-то глупостях. Возможно, он ей даже не верит, но не расспрашивает дальше. В этот момент она особенно ему благодарна.       #       Через пару недель Серси практически перестает думать о случившимся, останавливаясь на том, что ей просто показалось [не могло не], и жизнь возвращается в привычное русло.       У нее есть все то, что многим людям было бы достаточно для счастья, но какое-то странное гнетущее ощущение за ребрами не ослабевает. Это можно назвать предчувствием. Она игнорирует его, концентрируясь на выборе кофе; изучает меню на стене в кофейне так пристально, точно видит впервые, чтобы решить, что хочет заказать ванильный раф. Ей не то чтобы очень сильно нравится сладкое, просто сейчас это кажется правильным решением.       Мужчина у кассы заказывает мокачино, и Серси знает еще до того, как он повернется, что она увидит, отчего непроизвольно прижимает к груди телефон. Все тот же теплый, чуть рассеянный взгляд, — ему требуется пара мгновений, чтобы узнать ее и улыбнуться.       — Девушка с апельсинами, верно? — произносит с тихой радостью, какой-то слишком неуместной для второй случайной встречи, и Серси снова кивает в ответ. Он на неуловимое мгновение хмурится, словно недоволен собой или ситуацией, как бывало множество раз за семь тысяч лет их знакомства, и отступает чуть в сторону в ожидании, пока кофе приготовят.       Она может поклясться, что чувствует его пристальный, внимательный взгляд на своем лице, пока делает заказ. Это такое знакомое ощущение, а потому оказывается сложно не прикрыть глаза и не поддаться ему: притвориться, точно ничего не изменилось. Изменилось все. Однако, когда Серси смотрит на него снова, в его сильных, как явственно помнит, но нежных пальцах осторожно зажат картонный стаканчик, и он выглядит практически обречено, переводя взгляд в пол, будучи застуканным на разглядывании.       — Я вначале хотел предложить купить Вам кофе, но потом подумал, что это, наверное, будет слишком навязчиво. И странно, — в тоне слышится извинение, хоть он и не уходит. И Серси знает, что напиток в его руках слишком сладкий, и это все настолько в его стиле, насколько она помнит, отчего на губах сама собой появляется легкая улыбка.       — Да, пожалуй, — отвечает, хотя вся эта беседа кажется какой-то неловкой. Наверное, ей стоит уйти: это может быть какая-то дурная шутка разума или странный, ранее не встречавшийся симптом Махд Ва`ри. Но она остается. — Спасибо. Что помогли тогда, — добавляет немного смущенно, отчего на его лице тут же появляется выражение, которое она могла назвать нежностью, если бы не тот факт, что этот человек едва ли мог быть и м.       — Не то чтобы я сделал что-то особенное, — пожимает плечами, но не отводит взгляда. — Кстати, меня зовут Айзек, — он протягивает ей руку, предварительно перекладывая стакан в другую, отчего его ладонь теплая — почти что горячая — когда она пожимает ее.       — Серси, — вежливо отвечает, готовая поклясться, что знает эти пальцы — все до единой фаланги, морщинки на них и рельеф на кончиках. И это кажется настолько неправильно_правильным, когда они выходят из кофейни вместе, заводя разговор о ее работе. Айзек слушает патологически внимательно, пока она рассказывает ему целую лекцию о суперхищниках [на них едва ли реагирует так, как, ей кажется, должен был], пока он провожает ее до работы, пытаясь поймать ответный взгляд и не обращая внимания на окружающих их людей.       Серси чувствует себя предательницей, когда на прощание дает ему свой номер телефона.       #       Наверное, одна из самых ужасных вещей заключается в том, что ей не с кем это обсудить.       Из оставшихся на Земле членов семьи Фастос однозначно тот, кто даже не станет слушать до конца, прежде чем объявить, насколько все происходящее — дурная идея, потому что Икарис их предал, а так же убил Аяк и в некотором роде Гильгамеша, а с предателями разговор должен быть коротким. Спрайт и Кинго же точно захотят убедиться собственными глазами в том, что это именно он, пусть ничего и не помнит, — эти двое всегда отличались особой преданностью Икарису. И Серси не хочет пока раскрывать свою маленькую постыдную тайну, не уверенная даже в том, что Айзек на самом деле такое, за исключением того, что успевает узнать о нем за время их ни к чему не обязывающего общения.       Она знает, что он живет на военную пенсию, все еще пытающийся найти себе место в мире, когда не нужно ни с кем сражаться и никого убивать, потому что до сих пор не понимает, кем еще может быть, раз не может больше быть солдатом. Она знает, что он все также любит сладкое, выходит погулять, когда не спится, и много читает, предпочитая книги в бумажном виде, потому что не особо ладит с современными гаджетами. Она знает, что Аришем способен стереть любому из вечных память, но хочет и не хочет, чтобы это был именно ее Икарис в одинаковой степени [если это он, то тогда у него появится возможность искупить свою вину; если нет, то тогда разве можно обвинять его в преступлениях другой своей версии].       Серси знает, что должна рассказать об этом хотя бы Дэйну, но все равно молчит.       #       — Иногда мне кажется, что я давно с тобой знаком, — как-то произносит Айзек, когда они в очередной раз прогуливаются со стаканчиками с кофе в руках [у него снова что-то ужасное сладкое], и Серси внутренне замирает, смотря на него чересчур настороженно, пока тот продолжает, как ни в чем не бывало, явно не имея в виду ничего такого. — Словно ты знаешь меня лучше, чем я сам. Это приятное ощущение. Позволяет чувствовать себя не таким одиноким, — говорит спокойно и смиренно, как принимающий свою участь боец, оставшийся в живых последним из отряда в самый разгар битвы. Он даже не смотрит на нее, когда говорит, а поднимает голову вверх, сквозь прищуренные веки разглядывая столь нечастое для Лондона солнце. Делает глоток, и взбитые сливки остаются у него над губой даже после того, как пытается слизнуть их языком.       — Вот тут еще осталось, — с легким смехом произносит Серси, указывая пальцем себе на носогубную перемычку, отчаянно хватающаяся за возможность перевести тему разговора, от которого становится не по себе: даже без памяти Икарис [или тот, кто на него так похож] кажется достаточно отстраненным и одиноким, чтобы вызывать в ней желание показать, насколько этот мир и люди в нем могут сделать их бесконечно долгое существование лучше. Ведь если бы он только понял это раньше; если бы она только смогла ему это показать раньше, они, быть может, не оказались по разные стороны баррикад.       — Где? — озадаченно спрашивает Айзек, бесплодно пытаясь убрать сливки с лица, и Серси смеется сильнее, вытирая их самостоятельно, отчего они оба как-то неловко замирают, точно подростки. Серси делает шаг назад первой, стараясь не думать о том, что это не скрывается от его внимания. И он лишь улыбается немного грустно, но после начинает рассказывать о последней прочитанной книге, и вот словно ничего особенного не произошло.       Серси думает о том, что все начинает заходить слишком далеко, но эта мысль мимолетна, как и печаль, мелькающая порой во взгляде Айзека, когда он смотрит на нее.       #       Айзек целует ее поздним вечером возле бара, куда они зашли выпить, потому что именно так поступают друзья: просто иногда ходят вместе пить.       Его взгляд не кажется пьяным, пусть на губах горчит привкус пива, и он сначала осторожно убирает с ее лица выбившуюся из прически прядку волос, после скользит пальцами по скулам, нежно касаясь кожи. Эти прикосновения кажутся раболепными, и она замирает на месте, боясь пошевелиться и спугнуть мгновение — просто смотрит на него в немом ожидании. Нет ничего удивительного в том, что он увидел в этом согласие.       У него чуть робкие губы, будто бы спрашивающие позволения, и целуется он мягко, ничего не прося взамен, и Серси едва не начинает отвечать, но все же заставляет себя отступить — выставить перед собой ладони, увеличить расстояние между их телами. Айзек смотрит грустно, но не удивленно — кажется, ожидал чего-то подобного. Убирает руки в карманы [она успевает заметить, что те сжаты в кулаки].       — Прости, я не должен был, — его голос тихий и будто испуганный. Смотрит так, словно она прямо сейчас может исчезнуть, а у него не получится ухватиться за нее: то ли потому, что не хватит сил, то ли потому, что не хватит прав. — Просто позволь мне проводить тебя до дома: уже поздно, — и в этой фразе столько неизбывной уверенности в том, что защищать ее — его обязанность, отчего Серси не может не кивнуть в ответ, хотя не то чтобы боялась каких-то обычных грабителей.       Они идут на расстоянии друг от друга в безмолвии, и есть что-то безумно уязвимое и трогательное в том, как опущены его плечи. Айзек выглядит одиноким и потерянным, и сейчас Серси пытается вспомнить, сколько раз таким выглядел Икарис: в кругу ли их семьи или в те моменты, когда думал, что никто его не видит. Наверное, слишком часто. Когда это началось, когда он взял на себя груз, который не мог доверить нести никому другому, тогда ли она потеряла его окончательно?       Несколько парней выходят из неприметного переулка, преграждая им дорогу, и Серси не сразу понимает, что происходит, тогда как Айзек уже делает шаг вперед, вставая перед ней. Смотрит настороженно, напряженно — она знает, что будет дальше, и никому это не понравится. Ей больше не нужно, чтобы он убивал ради нее, — никогда не было нужно — так что делает шаг вперед, берет его за руку и, заставляя разжать кулак, переплетает их пальцы. Группа парней, кажется, даже не замечают их: громко и пьяно начинают смеяться, а после переходят дорогу, наплевав на то, что в нескольких метрах есть пешеходный переход.       Серси кажется, что глаза Айзека вспыхивают золотом, когда он смотрит им вслед, все еще напряженный, точно натянутая тетива, но спустя несколько мгновений он моргает часто и быстро, как если бы пытался избавиться от невидимой соринки в глазу, и сжимает ее пальцы в ответ.       Она не отпускает его руку до самого дома.       #       Они расстаются с Дэйном мирно.       Дэйн все еще слишком понимающий и точно видящий ее насквозь, и смотрит тоже печально и грустно, готовый уважать каждое ее решение, и именно поэтому он заслуживает куда большего, чем она способна ему дать.       — Ты все еще любишь его? — слишком прозорливо спрашивает, и Серси не знает, что ответить.       Молчание тоже является ответом.       #       Стоит признать, что она прячется.       В тишине квартиры, где они когда-то жили вместе со Спрайт, слишком одиноко и пусто, и Айзек не пишет с той ночи, как поцеловал ее, точно сам себя наказывает за этот проступок или черт знает что еще он мог придумать, потому что в части самоистязания способен переходить любые мыслимые и немыслимые границы. Она вертит в руках тот самый камень, который подарила Икарису в день их первого поцелуя, превращая его то в песок, то в воду, то обратно, и ощущение, будто совершает ошибку — будто уже множество их совершила — все еще не покидает, тяжестью скапливаясь где-то в районе солнечного сплетения и за ребрами.       Серси пишет ему с просьбой встретиться и выходит из квартиры, захватив с собой верхнюю одежду, до того, как приходит ответ.       #       Айзек встречает ее с двумя стаканчиками кофе в руках: ванильный раф для нее и мокачино для себя.       Они молча идут рядом до ближайшего парка, и это молчание кажется странно комфортным. Серси сжимает стаканчик двумя руками, но пальцам все равно иррационально холодно, точно этого тепла недостаточно. Что-то внутри тянет и ноет беспрекословным осознанием, что его рука достаточно теплая; что ей хочется взять его за руку. Она останавливается, и он встает рядом с ней, преданным псом заглядывая в глаза, чтобы понять причину остановки.       — У меня есть для тебя кое-что, — голос чуть хрипит от долгого молчания, но Серси проворно достает из кармана насыщенно-голубой камешек и вкладывает его в ладонь Айзека, а после касается пальцев скользящим движением, когда убирает руку, будто бы случайно. — Он такого же цвета, как твои глаза, — она улыбается, преисполненная трепетом, точно напоминание о том судьбоносном для них дне будет для него иметь значение. Точно тогда она сможет понять, кто он на самом деле, хотя вряд ли это хоть что-то изменит.       Айзек, крепко сжимая камень в руке, тянется к ней, и их лбы соприкасаются, пока окружающий мир словно перестает иметь значение. И она тянется к нему в ответ, всматриваясь в глубину глаз, направленных на нее — всегда только на нее. Люди обходят их подобно речной воде, омывающей остров посреди русла, и костяшки его пальцев осторожно касаются виска, и это кажется таким же правильным, как и пять тысяч лет назад.       Серси целует его первой и закрывает глаза.       Икарис в ее воспоминаниях улыбается во время поцелуя так же, как Айзек, и за ребрами не болит.