скажи себе пять «‎спасибо»‎

      мы учимся в разных университетах. у него — вечерние подработки, у меня — проекты, а еще мы очень не любим общаться по телефону.       иногда так бывает: очень тяжело переписываться с человеком, когда знаешь, как ощущается его присутствие вживую. а мой человек — это привычка использовать вместо ободка для волос неосознанно поднятые с носа на лоб очки, очаровательная растерянность, бурная жестикуляция и самая обезоруживающая улыбка. я бы не смог променять такое ни на кружочки в телеграм, ни на голосовые в инстаграме.       только когда сильно-сильно скучаю, почти тоскую, стучусь в нему в мессенджер: «как ты, солнце?», — спустя пару часов получаю: «ахаха, хотелось бы лучше, но в целом неплохо», — и успокаиваюсь. он из тех, кто редко сидит в соцсетях в середине дня, просто потому, что теряет сосредоточенность и быстрее устает, когда отвлекается от учебы или работы.       но порой случается так, что чонгук не отвечает.       днями не отвечает, ни на смс, ни на звонки. отключает телефон, удаляет все профили, не появляется в университете и игнорирует даже соседей по комнате. отключается от мира и, как следствие того, что я являюсь его частью, отключается и от наших с ним отношений.       я буду лжецом, если скажу, что это меня не задевает. потому что в любых других ситуациях это называлось бы тотальным пренебрежением. в любых других, но не этих.       поэтому мне очень грустно, но я спокоен. я жду пару суток, потому что раньше нельзя. а потом предупреждаю чимина, что ухожу на ночь, кладу в рюкзак несколько контейнеров с домашней едой, по дороге забегаю в магазин и беру большую пачку чипсов и облепиховый сок. направляюсь в общежитие, где на вахте меня встречает юнги и дает запасные ключи. свой дубликат я нечаянно забыл, пока собирался. — заперся, — хен вздыхает тихо, смиренно. — я его не трогаю, потому что, знаешь, это самый очевидный знак, что ему хочется личного пространства. однако его состояние… оставить это так я не могу.       я киваю, забирая связку, и дублирую его беспокойный выдох. всегда, когда речь идет о юнги и чонгуке, я не могу испытывать к старшему ничего, кроме щемящей, необъятной благодарности за то, что он для него делает.       «юнги для меня очень важен. когда я замечаю первые признаки… тревоги? когда во мне только-только зарождается обречение. хен — это тот уголок поддержки и доверия, который скажет, что я не виноват в том, что со мной происходит, и что плакать — это не стыдно».       первое время, когда чонгук только-только начинал открываться, мне было очень тяжело понять, как именно я должен ему помочь. я тратил, возможно, впустую, слишком много беспокойства, постоянно суетился и не находил себе места, теряя энергию, которую мог бы отдать тому, кому она действительно требуется. юнги не специалист, но он много об этом читал и буквально своими глазами видел, как в течение всех лет их знакомства чонгук взрослел и менялся. у меня не было никакого повода не доверять его знаниям и опыту.       хен научил меня, что не нужно срываться с места в карьер и чувствовать себя обязанным постоянно быть рядом. он приучил меня (иногда это были маты в три часа ночи на телефонной линии) не принимать на себя чужую боль и не делать ее своей, не накручивать и не беситься. он дал мне понять, что это данность: временами чонгуку будет плохо, очень плохо, и это надо уважать. не срываться, бросая все дела на самотек, а дать ему время побыть одному, потому что не просто так он обрывает все контакты и не просто так юнги когда-то сделал две копии ключей.       осознать и принять это стоило огромных усилий, и я настоятельно одергивал себя, когда чувствовал вину за то, что уделяю самочувствию чонгука так мало сил и времени. потому что это не правда. мои жизнь и здоровье для меня важны также, как жизнь и здоровье чонгука, а еще, больше всего, я хочу быть для него опорой, что никак не сопрягается с тем, чтобы я трясся из-за каждого непрочитанного сообщения и придумывал себе невесть какие исходы. — я к хосоку. напишешь, ладно? — разумеется. спасибо, хен. — да правда что ли…       правда, юнги. потому что я не знаю таких слов, которые могли бы во всей полноте выразить, как я счастлив, что ты являешься частью реальности человека, без которого я не представляю свою. «спасибо» — это все, что я имею, но обозначающее гораздо большее, чем ты мог бы себе предположить.       «я плачу, всегда плачу, как только начинаю думать, что я вас не заслужил и не даю вам того, сколько вы для меня делаете».       я знаю, что чонгук часто скрывает и умалчивает. он не подозревает, что по нему видно, когда он устал или находится на грани. он часто плачет, но нечасто говорит, а когда говорит, мы все прекрасно понимаем, что для него это точка невозврата, и от приступа уже не поможет ничего.       я прихожу как раз к его середине, когда механизм уже запущен. ключ медленно делает два оборота, дверь с негромким щелчком захлопывается. рюкзак и обувь остаются в прихожей, куртка с шапкой — на вешалке. комната достаточно мала для того, чтобы я вполне себе ясно видел, как чонгук лежит наверху их с юнги двухэтажной кровати, прямо под плакатами со своими любимыми группами, зарывшись в кокон одеяла и тихо всхлипывая в подушку. — ну что, солнце, сопли на кулак наматываем? — да-а, — я слышу, как чонгук шмыгает забитым носом и коротко улыбается, привставая на локтях, заглядывая через боковые ручки железной кровати. я быстро скидываю свитер, оставаясь в футболке, и меняю штаны на домашние шорты.       делая шаги к кровати и в пару ловких движений забираясь к нему на этаж, я замечаю, как чонгук цепляется за меня взглядом, больно закусывает губу и опускает голову, стоит только устроиться рядом. я обнимаю себя за ноги и кладу голову на колени, с доброй ухмылкой вздергиваю бровь: — рассказывай, кто тебя обидел?       чонгук, который покраснел, потому что, дурачок, дыхание свое задерживает, сам для себя неожиданно прыскает, но держится: удивительно спокойно для человека, давно покинувшего пределы самоконтроля и выдержки.       насколько же сильно он боится меня разочаровывать, даже спустя годы, раз снова пытается скрыть свое самочувствие, делая вид, что все не так уж и плохо?       но я не позволяю своему сердцу обливаться кровью. я здесь не для этого. чонгук молчит, но не потому, что так хочет. я знаю, что ему очень тяжело сейчас формировать из каши мыслей хоть какие-то слова, однако разговорить его необходимо. — опять эта ваша экономичка, которая думает, что ее предмет самый важный? что она там учудила? я всегда, когда слушал про нее, недоумевал, какая она охреневшая.       мой родной человек смеется и, вполне возможно, делает это впервые за последние несколько дней. моя ладонь аккуратно ложится на плечо чонгука, большой палец выводит на коже круги, потому что для меня важно, чтобы он хотя бы начал хотя бы как-то говорить. я даю ему время и, осматривая мельком комнату, вижу, что на кухонных полках нет ни конфет, ни печенья, ни даже пустых коробок в мусорке, а все пластмассовые контейнеры разных размеров из одного набора чистые и пустые. и это то, что никогда не будет вызывать ничего, кроме печали. чонгук, когда ему плохо, совсем не ест. — подожди, я. мне надо. мысли путаются, — присев рядом со мной, он прикрывает рукой лицо и опирается локтем на сложенные лодочкой ноги.       в терпеливом ожидании я наблюдаю, как прерывисто он глотает воздух и пытается успокоиться. несмотря на то, что его приступы почти беззвучные, практика показала: чем тише плачет чонгук, тем страшнее, что мы совсем не сможем ему помочь. юнги рассказывал, как поверить не мог, когда узнал, что много месяцев чонгук как-то умудрялся переживать свои эмоции так тихо, что даже его сосед с самым что ни на есть чертовым чутким сном ни разу этого не замечал. с разочарованием добавляя, что обладает, ко всему прочему, той же чертовой непростительной наивностью, потому что иного объяснения тому, что юнги верил отмашкам об опухшем от недосыпа лице, просто нет. — на самом деле, я не то чтобы об этом волнуюсь, я почти смирился, — по чонгуку не скажешь, что он смирился, но я ему верю, потому что ситуация с тем, что преподаватели в его вузе иногда относятся к своим студентам, как к земле под ногами, совершенно не новая. — но, знаешь… она поставила нам практику по задачам в выходной день, прямо в середину субботы. а я тогда уехал в другую часть города на пресс-интенсив. я вроде рассказывал, — он на меня не смотрит, но я киваю, — что студенческий актив организовал эти лекции, на которых учат писать посты, вести инстаграм и работать в фотошопе. я очень хотел научиться… но в итоге все, что я делал половину лекции, это сидел и раз за разом перезаходил в конференцию, чтобы меня приняли ответить задачи в устной форме. в устной форме, тэхен! в субботу, во втором, сука, часу дня! но черт с ней, с задачей, ну правда. я все равно решал ее не сам и списал у намджуна.       это первый раз с момента нашей последней встречи, когда чонгук посмотрел мне в глаза и, пускай блекло, но искренне улыбнулся. такие вещи вызывают во мне счастье и нежность, и, даже разделенные с грустью, они никогда не перестанут оказывать на меня такое влияние. до боли искрящееся желание быть рядом. я удовлетворяю его, поймав момент и двигаясь чуть ближе, чтобы заключить своего человека в объятие, давая возможность чувствовать спиной собственное сердцебиение. чужое выбивает в моей грудной клетке диаграммы тревоги, потому что пульсирует быстро-быстро, потому что — я ощущаю это почти физически — очень болит. — но она отправила меня на пересдачу. просто потому… что ей не понравилось, что намджун решил эту задачу полностью. эта задача, по ее словам, не была на такое рассчитана, чтобы решить ее от начала и до конца. ты можешь представить бред больший, чем этот? я чуть не разосрался с ней прямо в туалете, это было единственное место, где не галдели студенты и было тихо. потому что вместо того, чтобы слушать лекцию и работать с ноутбуком в редакторе, я заставлял себя не подвергаться импульсивному желанию послать ее каждые три секунды ее монолога о том, что все это можно было решить в два действия, а я решил в три. но я говорю: «ответ же правильный?», она отвечает: «да. но ты переделай», и для нее это все так легко и просто, это я потом ходил, опущенный в воду, и пытался не рвать на себе волосы.       воспоминания накручивают с новой силой, но это необходимая жертва. нельзя прятать свою боль, нельзя ее проглатывать, даже такую маленькую. я прекрасно знаю, что экономика — одна из самых незначительных вещей, о которых он беспокоится, что в его голове есть вещи более тревожные и темные. ситуации из университета очень часто просто катализируют. вот он держится, держится, терпит, а потом — раз — его отправляют несправедливо на пересдачу в тот же день, когда лишают возможности насладиться выходным, и его срывает, как поезд с рельсов, потому что больше просто невозможно.       последние два месяца с тех пор, как ударили холода, чонгук, очень уязвимый к перепадам температур и бессильный даже перед ветерком из форточки, часто болел, болел буквально каждые две недели. выздоравливая от простуды, сразу подхватывал вирус, а избавившись от вируса, лечил нервы, потому что из-за перенапряжений каждый раз, стоит ему хоть немного выйти из равновесия, у него поднимается температура ровнохенько до тридцати семи и одновременно с этим падает вера в себя и собственные возможности.       я не могу быть рад, зная, как много ему приходится на себе нести: совершенно долбанутое расписание практических занятий и их несоизмеримое с необходимым количество, студенческий актив, подработки. я много раз предлагал взять перерыв, сменить поле деятельности, спокойно вздохнуть и пролечиться, но чонгук никогда не бросал и говорил, что учится правильно распределять свои силы и время, что никогда больше не станет делать что-либо в убыток собственного здоровья.       чонгук не дурак и он очень старается. мы много разговариваем, разговариваем откровенно, это то, что я буду ценить больше любых прикосновений. чонгук много анализирует то, что с ним происходит, не водится с людьми, которые вытягивают из него энергию, делает домашнюю работу по мере сил и берет подработки только тогда, когда чувствует, что может. большую часть времени, когда он не общается со мной, юнги или чимином, ощущает себя невероятно одиноким, и, чтобы это исправить, участвует в студактиве, просто для того, чтобы социализироваться. он делает это через не хочу, иногда через приступы реальной ненависти к людям, потому что, как бы хорошо ему ни было, сидя в четырех стенах в общежитии, он давно заметил, что, если не общается с разными людьми и не находится хотя бы иногда в чьем-то обществе, приступы случается чаще и становятся более сильными.       на самом деле, когда он просто плачет, даже скрываясь, в тихую, для нас это радость. пускай это будут реальные, мокрые слезы, упавшие в ладонь или на подушку, продиктованные обидой на несправедливость, на целый мир; а не сухие, невыстраданные, задушенные, исходящие от ненависти к себе и осознания своей жалости.       «я ничего не могу поделать с тем, что считаю свое существование самой большой своей ошибкой. я часто засыпаю с мыслями, что никогда не хотел бы больше проснуться, а когда все-таки просыпаюсь — в такие моменты я просто не хочу жить».       «я не могу обращаться к вам каждый раз, когда мне больно. больно мне постоянно».       «и вместе с тем мне постоянно кажется, что я преувеличиваю, и драма, которую я навел, выплакавшись в три ручья, ничего этого не стоит». — это далеко не все, но, право слово, это такая хрень.       я не повел и бровью. — ничего из того, что с тобой происходит, хренью не является. ты каждый день прикладываешь огромные усилия, чтобы просто встать с кровати, и как-то умудряешься при этом оставаться прилежным студентом, хорошим другом, человеком с активной жизненной позицией и потрясающим партнером, — я прижимаюсь ближе, тактильно заверяю, что рядом. вкладываю в голос ровно столько нежности, чтобы было ощутимо, насколько я в нем, в своем человеке, уверен: непоколебимо. — я наблюдаю за этим, и во мне нет ничего, кроме необъятного, чистого восхищения. то, сколько ты борешься и как ты стараешься, для меня огромный пример.       чонгук вдыхает очень рвано и глубоко. я приподнимаю подбородок и прижимаюсь носом к его теплой щеке, вожу по ней, а руками крепко, но бережно обнимаю чуть ниже груди. с треском в собственных легких, потому что истосковался, соскучился и очень за него переживаю, забираюсь пальцами под чужую футболку. едва ощутимо глажу холмики ребер, успокаиваю дрожащие под кожей мышцы. смотрю, как мой человек тянется к кудрям на моей голове, мягко-мягко перебирает. вижу, как хмурится, как начинают мокнуть длинные черные ресницы, что тяжело дышит, снова пытаясь сдерживаться.       но мне это не нравится.       я прошу его еле слышным шепотом на ухо: «‎пожалуйста, поплачь»‎.       и его прорывает. он плачет, глотая горечь, а я чувствую, как выходят из него вместе с солью слез чернющая, мазутная боль, разочарование и бессилие.       чонгук, наконец-то, перестал контролировать это при ком-то другом. — прости меня, — он откидывается на мое плечо; влага впитывается в футболку, а я понимаю, что не хочу это слышать. — отклоняется. прощать я тебя не собираюсь, потому что не за что. я здесь ради тебя. потому что все мы время от времени устаем и не выдерживаем. для этого и нужны друзья. — мы н-не друзья, — от неожиданности сквозь новые волны подступающих слез он нервно хихикает. мне приходится только наигранно выдохнуть: — когда люди находятся в отношениях и любят, но не являются друг для друга друзьями, это печально…       театры по мне просто рыдают, за такое должны выдавать оскар. ведь чонгук снова улыбается, и я в связи с этим тоже. не представляю, чтобы что-то еще мне было нужно, кроме того, чтобы он был в порядке. был собой.       чтобы радовал меня в час ночи потоком голосовых сообщений по девять минут, потому что прочитал очередную книгу и хочет поделиться впечатлениями, а кратко не может. чтобы присылал фотографии того, как вяжет для юнги свои первые в жизни варежки, неумело и по туториалам для новичков, но с невероятным упорством и старанием. чтобы рассказывал что-то невероятно умное, что узнал в университете, а уже спустя минуту пересылал тупые тиктоки, с которых мы будем смеяться в голос и передразнивать еще минимум месяц. хочу, чтобы в его жизни улыбок было больше, чем приступов, хочу, чтобы перестал ненавидеть себя и свой прекрасный, маленький уютный мир. хочу быть частью его реальности.       хочу, чтобы он жил. не мучаясь со всем этим в одиночку.       потому что, как бы сильно чонгук не убеждал нас, что все в порядке и это просто эмоциональные качели, и он, и я знаем: это называется депрессия. — тогда я должен сказать тебе огромное спасибо. за то, что ты здесь.       чонгук охрип от слез. он очень, очень измотан, и это ощущается. не расслабляется даже в моих руках, потому что нервничал несколько суток и слишком перевозбужден. — тоже отклоняется. спасибо ты должен сказать себе. — с какой это стати… — слышу, как проскальзывает удивление, но оно не плохое, потому что, о да, он знает меня не первый день и догадывается, к чему я клоню. — кстати, да. знаешь, что ты сейчас сделаешь? ты скажешь себе пять раз «спасибо». помнишь, мы с тобой недавно делали тебе пять комплиментов… — я делал себе пять комплиментов, — бурчит мое нечто. — так что, давай, соберись. у тебя теперь есть работа.       чонгук, судя по выражению его лица, хотел бы взвыть и обратиться к небу, почему я такой невыносимый. но как нельзя кстати, впрочем, как и всегда, прежде чем что-то ответить, он тщательно обдумывает слова собеседника. и делает вывод: то, что я прошу его сделать, очень важно.       к нему никогда не придет настоящее понимание, пока он не скажет себе это сам. чонгук, как и любой человек, нуждается в похвале и одобрении, и я даю ему это. все мы, в том числе его друзья, с которыми я не знаком лично, готовы поддержать его в любой момент, сказать: «мы тебя очень любим», «ты прекрасно справляешься». но при этом от самого себя он всегда будет слышать лишь «ты слишком драматичен», «ты не лучше других» и «ты жалок».       я лишь подумал о том, что из этого порочного круга хорошо было бы выйти одним не самым простым, но чертовски важным усилием.       какое-то время чонгук был задумчив, я мог слышать, как он тяжело сопит, видел, как прикрывает веки. в голове беспокойные, зашуганные мысли спрятались по всем углам, а чонгук пытается найти и зацепиться за что-то светлое. то, что для меня очевидно и лежит на поверхности, для него осилить — большое усердие и ресурс. — я хочу сказать себе спасибо… — начинает говорить, сглатывая слюну и медленно моргая дрожащими веками. — за то, что я нашел в себе силы рассказать юнги о том, что мне плохо. еще до того, как меня перемкнуло, — по щеке катится и срывается вниз слеза, следом за ней почти мгновенно — две новые. я знаю, что под «перемкнуло» подразумевается тот факт, что не так давно в особо тяжелые дни он начал запираться, вынуждая юнги оставаться у хосока. — я подошел к нему и просто… получил подтверждение, что я не должен считать это слабостью и терпеть? — ты меня спрашиваешь? — ласково и коротко, я позволяю себе разок прижаться губами к его щеке. — блин, нет. нет, — он замялся, — это просто так неловко.       я жму плечами: «привыкай». — я боюсь уйти в размышления и сбиться со счета. их надо считать. — о, не переживай. уверяю, я посчитаю. для убедительности буду загибать пальцы.       а пальцы-то мои живут, сладко устроившись, на его ребрах, и он прекрасно ощущает, как я меняю положение, загибая указательный и вызывая тем самым легкую щекотку, от которой чонгук поежился и фыркнул. — давай-давай, солнце, не ленимся.       чонгук очень красивый. на него приятно смотреть в любых ситуациях. когда он смущается, покрываясь алым румянцем; когда удивляется, по-оленьи широко распахивая глаза; когда возбужден, томно глядя из-под ресниц и размыкая для поцелуя губы. и даже когда злится — я совершенно очарован и ничего не могу поделать. но наблюдать за тем, как он, слегка сдвигая голову, кусает губу и прокручивает в голове мысли-образы, доставляет мне какую-то особенную, ни с чем не сравнимую радость, потому что я знаю: человек, которого я обожаю, прямо сейчас делает свои первые шаги на пути к тому, чтобы любить себя также сильно, как я его или он меня в ответ. — еще я хочу сказать себе спасибо за то, что я жив. ты говорил мне, что, просто вставая с кровати и просто поев, я уже делаю многое. я делаю так, чтобы я был жив. и я молодец, потому что у меня получается.       загибаю, пряча под указательный, свой большой палец, и умоляю себя не расклеиваться. — еще я говорю себе спасибо за то, что когда-то мне, несмотря на это все, хватило воли и усердия на то, чтобы преодолеть все свои социальные комплексы, чтобы расколоть эти барьеры из страха и ужаса перед обществом. потому что, если бы я не стал социализироваться, практически через ненависть, через силу, то не подружился бы с такими замечательными людьми, — мой человек глотает слезы, утомленный, обессиленный. я тоже очень устал: это груз тяжелого дня и беспокойство, которое давило последние двое суток. но даже так я не могу перестать улыбаться: от любви, от нежности, от того, как сильно мой человек дорожит тем самым малым счастьем, что имеет, и упоминает это при каждом удобном случае, несмотря на то, как боится оказаться навязчивым. — с такими замечательными людьми, как ты, чимин, юнги, хосок, намджун. чем черт не шутит, даже сокджин, хотя где-то в глубине души я жалею, что он умеет открывать рот.       забавно, что по середине такого действительно серьезного разговора чонгук решил вспомнить про сокджина. про их обоюдную друг к другу ненависть в стенах университета ходят легенды. как они при этом умудряются создавать симбиоз и воплощать в жизнь требующие командной работы учебные проекты — один большой вопрос. как любит шутить сам сокджин, «загадка дыры». — еще я скажу себе спасибо за то, что я смог встать и приготовить поесть. я отдаю себе отчет в том, что, скорее всего, в противном случае умер бы от голода. — ого, — как будто бы я не был до этого впечатлен тем, что он перечислил, а все равно удивляюсь. — так ты все-таки вставал? да еще и приготовил себе покушать? ты такой умница!       мои слова заставили чонгука поднять руку и неловко закрыться ладошкой. тем не менее, я радуюсь, и радуюсь неиронично, потому что чонгук не голодал, как я думал об этом ранее. скорее всего, это чудо думает, что «в этом нет ничего такого, хен, все ведь готовят», и мне так сильно хочется выбить это из его головы. — это потрясающе, я очень-очень тобой горжусь. а что ты приготовил? — да так… стыдно сказать, но сначала я съел заварную лапшу. пообедал ей в ту самую субботу. потом, конечно, не ел… просто лежал. но вечером в воскресение поднялся и достал из морозильника котлеты, закинул их вместе с рисом в пароварку. это, конечно, очень пресная еда, она даже без соли и приправ. но если бы мне пришлось стоять на кухне, — он сглатывает, — господи, одна только мысль, чтобы я стоял на кухне, вызывает у меня истерику. час проторчать на кухне, когда я не в состоянии попросить себя без нытья дойти до туалета. я бы этого не вынес, понимаешь? — конечно, понимаю, — успокаиваю, легонько глажу, потому что не хочу, чтобы ему снова стало плохо. — хорошо, что нашел в себе силы. ничего, что пресная, все может исправить какой-нибудь соус. есть у тебя что-нибудь такое? — есть сметана, — с воодушевлением и только-только зарождающейся за себя гордостью говорит мое солнце. — я сходил и купил сметану, еще в субботу, хотя был очень подавлен. но, знаешь, я шел по дороге в общагу и вспомнил, что у меня ее нет, а затем развернулся обратно, дошел до магазина и купил. вот так легко. представляешь?! — представляю.       ну как, как я могу его не любить? как я могу не гордиться им? человеком, который совсем несправедливо считает себя недостаточно старательным, предсказуемым, навязчивым и неинтересным. человеком, который так счастлив просто от мысли, что его жизнь может быть нормальной, и всегда-всегда пускается в слезы, когда мы говорим, что он нам очень дорог и нужен. — вот и хорошо, что есть сметана. — сметана все исправит, — чонгук вздыхает мне в ключицы тихо и очень довольно. мое сердце грозится не выдержать и остановиться. — если бы сметана была айдолом, я бы залез в кредиты, но приходил на все концерты.       мы прыскаем со смеху. — а рис с котлетами сейчас в пароварке? все твои контейнеры на полках. — ой… да. я забыл убрать. — ничего страшного. позже встану и уберу. я как раз принес с собой немного еды, заодно ее приберу. хэй, — я поддел его щеку носом, обращая на себя внимание, и, убедившись, что он на меня смотрит, заговорщически подмигнул. — я купил облепиховый сок и чипсы.       на лице чонгука осмысление сопровождается новой порцией соли и воды. но на этот раз он плачет потому, что растроган, а такие слезы на лице моего человека этому миру можно спустить с рук. — это… мое любимое. а почему… — это, конечно, не самая полезная еда, но ты так редко позволяешь себе такие радости. эта еда тебе нравится, она вкусная, а мы живем один раз. так почему бы и нет?       когда я в порыве хочу взять чонгука за руку, то замечаю: мой правый мизинец все еще прямой, не загнут и просит свое «спасибо». — сам себе без чувства вины я бы такое не купил, — шепчет чонгук, пока я осторожно разгибаю свой кулак, веду ладонью вниз по его предплечью и вплетаю пальцы во впадинки между костяшками. это ощущается идеально. — хотя я всегда говорю себе, что заслуживаю, все внутри меня мне не верит. а, кстати, сколько раз я сказал? — четыре, — уголок губ дергается. все-таки он считал. а я, если бы не счет на пальцах, и забыл бы уже давным-давно. — честно говоря, я уже слабо представляю, за что себя благодарить. ну не за красивую же задницу? о, слушай, а действительно, — и начал со всеми паузами и расстановками: — я, чон чонгук, благодарю себя за то, что у меня такая шикарная задница. когда иду по коридору общаги и смотрю на свою походку в отражении окон, диву даюсь, сам бы себя трахнул.       этот спич заставил меня умереть. на моем лице взорвались эмоции, вырвавшись из горла рваным кашлем. я заржал натурально — выорал бы себе все легкие, если бы мог. потому что иногда наши с чонгуком мысли совпадали настолько, что в пору думать, что у нас одна клетка мозга на обоих. — эй, ну хватит уже, — мой человек шлепнул меня по бедру, призывая обратно на землю. — я просто пошутил, думаю, ты не зачтешь такое… — нет, ну почему? то есть почему нет? — проглатываю остатки смеха и постепенно прихожу в себя. — солнце, разве мы должны хвалить себя только за что-то масштабное? маленькие вещи тоже очень важны. очень даже подходит. если не хвалить себя за мелочи… получается, в следующий раз, когда ты себя похвалишь, будет, когда закончишь вуз? о, всего-то пара курсов до следующей похвалы!.. я куплю календарь на два года вперед и отмечу дату кружочком… — да перестань же ты, несносный, — чонгук крепче сжимает меня за руку (куда я сбегу?) и утыкается в шею носом только для того, чтобы своим фырчанием пораздражать меня щекоткой. а я ой как этого не жалую, поэтому мягко, но настойчиво прижимаю его лицо к своему плечу собственной щекой. — выпусти меня, — его губы невесомо двигаются по моей коже. а еще я точно уверен, что приложил не такое количество силы, чтобы он не смог самостоятельно развернуть голову и выбраться. — а иначе? — интересуюсь легко, как будто спрашиваю о погоде. — а иначе останусь в твоей жизни навсегда и буду надоедать.       о, наивное ты мое существо. то, что для тебя ультиматум, для меня — выигрыш в лотерею, с главной ставкой — возможностью каждый день просыпаться, зная, что ты мой.       поэтому мне приходится расплести замочек из рук, чтобы успокаивающе-снисходительно, как делают взрослые с маленькими детьми, похлопать чонгука по плечу. — проведешь остаток дней в моем щечном захвате. ты попытался.       чонгук знает, что это — признание. признание того, что я останусь в его жизни навсегда, и частота его пульса заметно меняется. повисает тишина, ненапрягающая и ласковая, ожидающая что-то откровенное и трогательное; и спустя пару минут чонгуково: — я так сильно люблю тебя, тэхен… — разбивает на кусочки мою душу, чтобы из переливающихся в солнечном луче осколков собрать новую, восхитительную мозаику. — ты всегда мне будешь очень нужен, чонгук, — это мой ответ. и быть другим он пока не может.       так получилось, что именно эти слова убеждают чонгука в необходимости быть рядом намного сильнее, чем все вместе взятые синонимы к слову «любовь». это то, в чем мой человек нуждается больше всего: ни в признании, ни в уважении, ни в любви, а в самом обычном «нужен», — как гарантия того, что из его жизни не будут уходить люди; что им будут продолжать дорожить и что к нему будут хотеть возвращаться. знак того, что он делает все правильно, потому что он хороший сын, хороший парень и хороший друг.       когда-нибудь, я верю в этом всем сердцем, чонгук перестанет жить ради кого-то другого.       «ты вряд ли знаешь, сколько раз я думал о том, что хотел бы по-настоящему умереть. сколько раз я лежал и мечтал, что меня не станет… и сколько раз останавливался, зная, что я кому-то действительно сдался, что есть кто-то, кому я не безразличен».       однажды, я верю, он перестанет ненавидеть себя, упиваясь виной за те вещи, которые не контролирует.       «только дурак не заметит, что я поломан. я — дурак».       полюбит эту жизнь в первую очередь ради себя.       «я не хочу идти и смотреть на закат. да, я обожаю закаты, и сейчас сезон, но… я болел неделю, мне надо учиться».       и никогда-никогда.       «я думаю, нам надо расстаться. ты мной измучен».       никогда.       «займись собой. хочешь меня контролировать? тебе не надоело?»       никогда.       «почему ты остаешься со мной?»       больше не станет отталкивать чужую помощь.       потому что, чонгук, я люблю тебя, и дорожу тобой по многим причинам и одновременно просто так. ты всегда рядом, когда это нужно твоим близким. ты заботлив, спокоен, нежен, трудолюбив и открыт ко всему новому. ты легкий на подъем, общительный и не скованный. у тебя добрые глаза, волшебный голос, золотые руки и самые милые дурные привычки. ты настойчив, талантлив, много читаешь и также много думаешь. прыгаешь выше головы, когда хочешь нас чем-то порадовать. делаешь комфортным любое место, в которое приходишь. помогаешь даже тем, кого видишь впервые в жизни. чудишь так много, масштабно чудишь, и улыбаешься так обезоруживающе, что окружающие хотят с тобой познакомиться, и хотят удержать тебя, потому что знают, что ты бесценный.       чонгук, мир любит тебя. и жизнь откроет для тебя любые возможности, которые ты захочешь. только, пожалуйста, люби себя. а я всегда буду рядом — чтобы оказать тебе поддержку, которую ты заслуживаешь.       однажды ты будешь в порядке. я обещаю. и, надеюсь, ты веришь в это также сильно.