Буря

      Дерутся они молча, жестоко, страшно, метя в самые уязвимые места — но ни один удар не достигает цели, каждый натыкается на блок, потому что оба сражаются в одном темпе, и эта драка почти бессмысленна, вот только Учиха скалится ещё сильнее, ещё безудержнее, а ядовитый клубок внутри Каваки разворачивается, растекается по телу, выплёскивается в каждом ударе, и от этого становится легче, и губы сами расползаются в ответном оскале.       То, что между ними происходит не совсем здорово. В какой-то момент Сарада даже решает прекратить, и, в очередной раз увидев Каваки на пороге поместья, открывает было рот, чтобы объясниться — но тот смотрит ей в глаза, и несмотря на все предупреждения сенсея, родителей и даже Наруто о том, что им нужно быть осторожнее, сгусток тьмы внутри куноичи моментально начинает дрожать от предвкушения.       На людях они почти ни в чём не могли прийти к согласию, ссорились по любому поводу. Несвоевременный смешок, косой взгляд, тихий спор в уголке мог в любой момент превратиться в ссору, заканчивающуюся тем, что кто-то из них не выдерживал и удалялся прочь, сыпя через плечо проклятиями и оскорблениями. И с каждой перепалкой назревала буря. Это была холодная война, о которой все в курсе, но предпочитали не вмешиваться, стоя в стороне и тяжело вздыхая.       Раздражение появлялось каждый раз, стоило только Учихе появится в поле зрения Каваки. Чересчур сердобольная. Слишком гордая, сильная и непокорная. Слишком правильная, но такая переменчивая. Он ненавидел её манеру идти напролом, словно препятствия были досадной помехой, а не границами, которые следовало уважать. — Шаннаро! — Сарада кулаком попадает по лицу.       Каваки облизнулся, ощущая металлический привкус крови из разбитой губы. Из-за кривой улыбки и затуманенного взгляда он походил на сумасшедшего. Шиноби с отвращением сплюнул и вытер рот ладонью, устремившись в её сторону.       Он плохо отдаёт себе отчёт в действиях и выезжает частично на адреналине, потому и дерётся до самого конца, хоть со сломанным ребром, хоть без него — находит силы перекинуть Учиху через плечо, заставляя откатиться к ближайшему дереву.       Её лицо с силой сталкивается с землей. Из носа неприятно вытекает струйка густой крови. Дышать нормально не получается, кости болят ужасно. Сарада пытается подняться, но он резко бьёт ногой по рукам. Лишившись очков, она смотрела на него расфокусировано и дико, кончиком языка облизывая тонкие губы. Её грудь тяжело вздымалась, в ямке на шее бешено бился пульс, сбившаяся майка потемнела от пота и плотно облегала тело девушки.       Он садится на неё, пытаясь заломить руки, Учиха кусает за кисть и рывком тянет на себя, оставляя на коже небольшие кровавые бороздки. Каваки боль нипочём, но вот эффект неожиданности играет роль, заставляя ослабить хватку.       Времени, чтобы подняться, достаточно, и в ход идёт пара стандартных ударов: сперва с левой руки, затем с правой. Её ближний бой со стороны всегда напоминает танец ― цепь безупречно выверенных движений, подобранных под такт, хоть на музыку клади. Каваки едва успевает разобраться в этой безумной пляске приемов, и вот уже сам не замечает, как отражает резкие, словно выпады, атаки Сарады.       Она отклоняется чуть вправо. Заставляет его поверить, что сейчас нападёт в лобовую, но он, в последний миг успевает дернуться влево, Учиха дергается следом за ним, в унисон, словно тень, и, прежде, чем каждый из них успевает осознать, что произошло, оба оказываются на земле.       Каваки действует на опережение: потерявшую бдительность Сараду быстро взяли в оборот. Жесткие ладони хватают за запястья, а тяжесть чужого тела придавливает сверху. — Не вздумай дергаться. — И что ты сделаешь? Убьёшь? — Сарада не знала, зачем сказала это. Дразнить его — всё равно что тыкать палкой в голодного льва, сидящего в картонной клетке. Дыхание Каваки, ещё секунду назад касавшееся её щеки, на миг сходит, а затем снова обжигает кожу коротким щекотным порывом: так, будто он усмехается, растягивая губы в жуткой ухмылке, и зарываясь пальцами в жесткие пыльные пряди, думает о том, что вырванные с корнем черные волоски обязательно останутся между пальцами и будут мозолить глаза, пока он брезгливо их не стряхнет. Но почему-то, противореча себе, тянет все сильнее — до чужого шипения. Ему нравилось наблюдать за тем, как она беспомощна сейчас.       Сарада дрогнула, напряглась вся, а по коже прошли мурашки. Он не сводит глаз с дрожащего тела. Смотрит за тем, как часто вздымается аккуратная грудь. Смотрит, как мелкие капли одна за другой скатывались прямо в ложбинку.       Он сглотнул. Громко и нервно. Перед глазами вдруг встали картинки из видосов, которые ему слал Боруто: на них девицы в таких же позах лежали под огромными тушами, с чувством облизываясь друг с другом. У Сарады еще и губы раскраснелись и казались необычайно яркими, блестели от слюны и крови, будто накрашенные. Одна только мысль об этом заставила желание заполнить каждую частичку тела и сковать движения. Кожа стала слишком чувствительной.       Каваки бесился от того, что не имел возможности сделать ничего из того, что так ярко вырисовывало воображение. Не потому, что было нельзя. Потому что не мог.       Он пытался не вжиматься своими бедрами в чужие. Пытался дышать ровно и глубоко, но все, что получает в итоге, это легкие, забитые запахом Сарады — сейчас терпким, резким после многочасовой тренировки, но привычным до зубного скрежета.       Контроль с каждым мигом всё ослабевал и окончательно покрылся трещинами в тот момент, как он прижимается окровавленным ртом туда, где должен быть чужой рот. Находит его и давит губами, делая больно и себе, и Сараде. Чувствует, как ей тяжело дышать, но ему все равно. Он слизывает чужую кровь, размазывая ее по своему подбородку, смешивая со своей слюной.       Сарада больно прикусывает его нижнюю губу перед тем, как столкнуться языками, и её невозможно сравнить ни с одной из тех с кем он когда-либо целовался. Она делает это неумело и слишком резко, пытаясь то вырвать инициативу, то, наоборот, оттолкнуть.       Он спускается к шеи и касается сначала языком, а после и зубами, втянув в рот участок кожи. Болезненного шипения Учихе удержать не удалось, оно без ведома хозяйки сорвалось с губ, а шею обожгла метка, а после ещё одна, но чуть ниже предыдущей.       Его ладонь скользнула вверх по талии куноичи, оглаживая выпирающие контуры женского тела — Каваки, ощущая под ребрами биение сердца девушки кончиками пальцев, может поклясться, что оно было готово выпрыгнуть наружу. Ощутив прикосновение горячих пальцев к воспалённой коже, она вздрагивает всем телом, только сейчас понимая, что всё это время совсем не дышала.       Сарада находит момент отстраниться. Каваки крепко получает кулаком в скулу, не успев даже подумать о блоке. Это не столько больно, сколько обидно — сила удара отбрасывает его на приличное расстояние, заставляя проехаться спиной по мелким камням. Отбитая поясница теперь мерзко ноет, болезненное шипение зарождается где-то в гортани, а Учиха уже на ногах, рассматривает перемазанное в пыли и крови лицо, будто пытается что-то в нем найти. Сжимает кулаки, хочет что-то сказать, но не может. Она нервничает и он это отлично видит. — Не играй со мной, — рычит Каваки слишком хрипло и низко, едва не проглатывает слова, Сарада все же слышит их, но не реагирует.       Несколько минут между ними царит тишина, и он успевает подняться. Его кроет так, как никогда ещё не крыло, он будто обдолбанный, стоит, шатаясь, ожидает ответа. Внутри почему-то всё перегорело. Вот так, на раз-два. Словно пожар в запертой комнате — огонь выжег весь кислород и умер, не способный убивать дальше.       Учиха стоит метрах в пяти, стиснув зубы и нахмурив сильнее брови, с силой сжимает окровавленные кулаки.       Кажется, говорить больше не о чем.       Уходя прочь, Каваки чувствует между лопатками чужой взгляд. — Ты больше никогда не сделаешь это снова, — ровно говорит Сарада, пока голос предательски не сбивается на последнем слове