Горечь

      В их квартире удивительно тихо. Кажется, что в этом светлом местечке в спальном районе живут обычные люди, которые крепко спят по ночам, ходят на скучную работу и пекут на завтрак оладьи.       Ладно, Мист делает самые вкусные оладьи в мире в любом случае, и Джек щедро поливает их любимым кленовым сиропом, а Сага любит намазывать на них толстый слой шоколадной пасты, на что Элизабет только кривит свой милый носик и говорит, что, будь они людьми, такая сладкая жизнь обернулась бы им ворохом проблем. Мист только кивает, наливая им обоим самый крепкий кофе, конечно же, без сахара.       Да, так препираются за обычным завтраком обычные люди. Так совсем необычные вампиры играют в семью. Их объединяет знак кровавого креста над сердцем и нескончаемая жажда. Её не восполнить кровью, ведь одиночество пьёт саму душу, вгрызается в сердце и кричит каждым словом в их бунтующих песнях. В песнях Саги, если быть точнее — того, чью отравленную горечью тоски кровь жаждут все остальные. Она терпкая, разъедает губы и жжёт язык, просто невероятная.       Элизабет познал её первым, когда Сага мрачной тенью добредает до его магазина просто потому, что Элизабет был тем, кто позволил ему войти. Наверное, тогда тот болезненный вкус изничтожил всё, что было ранее, такую долгую-долгую красиво-одинокую жизнь. Сага по сравнению с ним был мальчишкой, таким потерянным, преданным и сломанным. Элизабет тогда вгрызался в его горло, а потом вёл окровавленными губами по побледневшим щекам. Нужно было доломать эту боль до конца, раскрошить до бурой пыли, из которой в пламени возродится новый и сильный лидер — единственный, кого Элизабет готов признать.       «Я не жалею», — вот что говорит себе Джек каждое утро, каждый день, каждый раз, когда благоговейно и аккуратно кусает Сагу в шею, уютно устроившись на его коленях, и чувствует его большую ладонь на своём затылке. Сага всегда гладит его по волосам по-отечески мягко, всегда наблюдает за ним с тихой заботой и потакает любым капризам, каждый раз покупая для него гору сладкого. Джек не жалеет — он сам выбрал быть слабым прелестным ребёнком, который тихо намурлыкивает какую-нибудь мелодию, осоловело прижавшись щекой к чужому плечу, а Сага всё гладит и гладит его по волосам. Джек не жалеет, это легче признать, чем то, его душу разрывает на части чувство более сильное, более непонятное, которое он не хочет называть, иначе оно станет слишком сильным и разорвёт его на части.       Мист хочет думать, что Сагу он понимает лучше всех, ведь чаще всего так оно и есть, и это случается совершенно беззвучно. Им уютно друг с другом молчать, Мист любит растворяться в тишине, которая окутывает их, в ровном дыхании Саги, в звуке его сердцебиения. В самом ощущении его жизни, частью которой Мист жаждет быть. Он не замечает, когда в этой тишине собственные сорванные вдохи кажутся криком. Тогда Сага пьёт его кровь, прильнув к его шее, и Мист больно кусает собственные губы, царапает их клыками, не решаясь закричать по-настоящему. Но он срывается, называет имя Саги, когда тот слизывает с его губ кровь. И Сага всегда молчит в ответ.       Сага нужен им всем — чтобы заполнить пустоту в душе, с которой они не могут справиться. И они никогда не спросят, нужны ли они ему. Ведь даже их троих не хватает, чтобы залечить его собственное сердце.       И оладьи по утрам горчат на вкус.