Чёрный и золото

Звучный хлопок в ладоши гулко отдаётся в акустике класса. Музыка останавливается. — Достаточно. Группа замирает. — На сегодня всё. Свободны. Девочки снова долго копошатся, но переглядываются и возвращаются к станкам. — Можете растягиваться в соседнем помещении, если ещё не устали. Когда топот ног и шёпот стихает, он тянется за телефоном. Вчера сидел допоздна: отбирал варианты музыки для новых программ. Может, хотя бы это поможет? В наушниках звучит что-то классическое. Сакуса прислушивается к ощущениям, но тело молчит. Прикрывает глаза, и мысли заполняют воспоминания: школа исполнительских искусств, старый танцевальный класс с двумя колоннами, стёртые кнопки на огромной магнитоле. И он, первогодка, перебинтовывает пальцы, сбитые в кровь новыми — хотя достаточно разношенными — пуантами, чтобы продолжить практику, раз получилось урвать свободный зал. Трясёт головой, прогоняя мысли. Склонность к ностальгии и сентиментальность ему не свойственны. Перебирает список дальше. Эта слишком медленная, эта слишком быстрая, эта отдалённо напоминает прошлогодний «Карнавал». Хорошая вышла постановка, даже несмотря на его нынешнюю несостоятельность как хореографа и другие нюансы. Незаметно для самого Сакусы тело начинает двигаться, повторяя заученную хореографию: хлопок, поворот, широкая параллельная четвёрка ногами, подозвать к себе остальных, хоп — застыть… В дверях мелькает нечто инородное. Он останавливается и вглядывается в тёмное пятно: за стеклом двери отчётливо просматриваются две макушки и две пары глаз. Сакуса смотрит очень выразительно, и макушки исчезают. Коротко вздыхает: видимо, топал слишком громко. Для этого номера пришлось ставить металлические набойки на обувь. Точно, обувь. Нужно отвезти ботинки от этих костюмов к мастеру — заменить металл полиуретаном. Мелодия в наушниках меняется. Ритм хорош, текст тоже, и при желании можно подобрать хорошие образы и костюмы. Но тело молчит. Это всё стресс. Но курс массажа, пройденный месяц назад, расслабил тело и не повлиял на голову. «Мне помогает пропустить стаканчик-другой, — посоветовал Футакучи по фейс-тайму, когда Сакуса однажды заикнулся о своей проблеме. — А чего именно — уже на твой вкус». Дорогущий виски выбирал долго и тщательно, изучая влияние выдержки, региона и сезона сбора сырья на вкус. Всё для того, чтобы по приезду домой отхлебнуть пару раз и вылить в раковину остаток бутылки. Сапожник без сапог. Умывшись, Сакуса поднимает глаза в зеркало. Пальцы пахнут странно, липнут к коже. Вода, капающая с волос, кажется цветной. Смех царапает горло, сведённое спазмом; у отражения в уголках глаз собираются слёзы. Рука тянется стереть никому не нужную влагу; на зеркале остаются пятна. Потрескавшиеся губы пекут от алкоголя. На него смотрит уставшее, измождённое лицо, тени залегли глубоко под глазами. Чужое лицо. Докатился. В голове всплывают видео с гала-концерта последнего тура. Качество постановок ухудшается в геометрической прогрессии, а номер с собственным участием хочется удалить отовсюду. Кажется, в ближайшее время лучше не выходить на сцену совсем. Сакуса мотает головой, стараясь отогнать навязчивое воспоминание трёхнедельной давности. Мысль не шла. Вдохновения не было, хоть и потратил на его поиски весь отпуск. Поездка в Нью-Йорк оказалась не то чтобы бессмысленной, но и ощутимых результатов не принесла. x Америка встречает привычно: в аэропорту толпятся люди, в Старбаксе очереди. Сакуса присаживается только на минутку — сменить карточку в телефоне. На один из немногих сохранённых американских номеров улетает: «Где вы сейчас?» «Академия Киркленд, приезжай», — приходит через несколько минут. Решает уточнить: «Мисс Пол на месте?» «Да. Сегодня классика». Адрес знает наизусть. Убер пунктуален как всегда, но найти машину среди десятков одинаковых на огромной парковке аэропорта Кеннеди кажется невозможным. До двадцать девять Джей-стрит в Бруклине не так далеко, если не через Центральный парк. Начинает ломать джетлаг, но об этом он подумает позже. Судя по времени, тренировка будет идти ещё полтора часа. На рецепции академии девушка приветливо улыбается и пропускает на верхний этаж без лишних вопросов. Заглянуть в зал он не решается: не хочется мешать и привлекать к себе лишнее внимание. Да и ребята вряд ли будут ему рады, тем более так — без предупреждения и впервые после ухода из труппы. Садится на гостевой диван у двери. Когда все расходятся, оставляет маску болтаться на одном ухе. Из зала доносится знакомый строгий голос: Сакуса вздрагивает всем телом — по привычке, несмотря на усталость: — Не пойдёт! Тим, Тим, остановись! Что ты делаешь? Её пассе из пятой позиции, опусти её в хорошее, глубокое плие, чтобы вы оба могли подготовиться к па-де-ша! Если бы не зеркало на противоположной стене, не заметил бы, как на лице прорезалась едва заметная улыбка. Мисс Пол могла повысить голос только в одном случае: взяли стажёра. Может, двух. Мысль улетает к своим: совсем зелёные парень и девушка из Мияги с хорошей классической базой. Открыты к обучению, податливые, почти гуттаперчивые — получится вылепить то, что нужно. Хината Шоё и Ячи Хитока. Точно. Надо будет провести занятие по контактной импровизации по возвращении. Кто-то осторожно теребит за плечо. Голова тяжёлая, Сакуса щурится на свет и прикрывает зевок рукавом кофты. Сразу натягивает маску — по привычке. Ловит на себе взгляд Комори — тот тепло улыбается. Подаёт руку и притягивает к себе, сжимая в объятиях. Вокруг столпились ребята: Саймон, Джилл, Тати, Макс, Винс, Эрико... Видеть на лицах… радость? улыбки? — странно. Особенно если учесть, что четыре года назад он никому не сказал об уходе из балета. Знали только Комори, мисс Пол и мистер Роуден, директор. Пожать руку, переброситься парой слов с некоторыми из ребят оказалось даже приятно: наверное, пять лет бок о бок сделали своё дело. — Я в душ и переодеться. — Комори материализуется рядом посреди разговора с Эрико. — Загляни в класс, тебя ждут. Страшно, будто впервые пришёл на прослушивание. Мисс Пол оказалась тем самым преподавателем, которых помнят всю жизнь: их след находишь в своих словах, сказанных собственным ученикам, в знакомой музыке. Идти к ней боязно, но хочется увидеться и спросить, наконец, совета. Рациональное пересиливает, и Сакуса шагает в зал, на ходу стянув маску. Она не изменилась: копна светлых кудрявых волос в лёгком пучке, листает бумаги, на ногах стёртые джазовки: именные, дизайнерские — те самые, что дарили ей всей группой на юбилей творческой деятельности, тайком выяснив размер и полноту ноги у костюмеров. От этой детали теплеет внутри. — Киёми? — Привычным движением снимает очки и поднимается навстречу. — Комори сказал, что меня ждёт небольшой сюрприз, но это — полноценный подарок! Обнимает крепко, хотя всё такая же маленькая, сухая и хрупкая. «Некоторые вещи не меняются», — отмечает про себя Сакуса. Привычное желание молчать испаряется, как только начинаются будничные, казалось бы, расспросы: как у кого дела, кто чем живёт и что происходит в обеих студиях — туры, постановки, новички. Сидеть на полу танцевального класса, вытянув ноги, почему-то кажется естественным и правильным; второй стул так и остаётся стоять невостребованным у дальней стены. За беседой время летит незаметно. Сакуса вспоминает о важном только тогда, когда часы на руке пиликают каким-то уведомлением. — Мисс Пол, мне нужна ваша помощь. Где найти вдохновение? Сначала она слегка хмурится, но, услышав вопрос, прикрывает глаза и коротко вздыхает. Затем улыбается: — Мой дорогой мальчик… Вдохновение — как любовь: чем больше ищешь, тем меньше шанс найти. Не нужно искать его целенаправленно, оно найдёт тебя само. Протягивает руку и гладит по волосам — осторожно, почти невесомо. — И оставь это «мисс Пол». Для тебя — просто Мэг. x Комори ждёт на том же диванчике, где сидел Сакуса пару часов назад. Завидев Сакусу, сразу поднимает и забирает сумку. — Ну что, спать ещё не хочешь? — Нет, пока только есть. — Можем заказать, а можем сходить покушать на месте, — предлагает Комори, пролистывая что-то в телефоне. — Что скажешь? — Давай на месте. Комори всегда находил новые вкусные кафе и ресторанчики, когда они оба жили здесь, в Нью-Йорке. Вот и сейчас — тащит в сторону от центральной улицы, и за очередным поворотом оказывается небольшой уютный двор, а не вполне ожидаемая свалка в трущобах. На добрую треть дворика расположилась застеклённая веранда: в огромных окнах виднеется мебель, камин и стойка с подушками и пледами. В зале заняты всего два столика, но Комори всё равно тащит к тому, что ближе всех к камину и ёлке. К людям, впрочем, тоже ближе. Но это же Комори: ради него можно потерпеть. Недолго. — Хочешь что-то конкретное? — Приподнимает бровь. — На твой вкус. Думать не хочется ни о чём: только смотреть и впитывать, пока есть возможность. Взгляд невольно скользит по лицу Комори, пока тот делает заказ. В глазах отбёскивают то ли огни ёлочной гирлянды, то ли языки пламени — толком не разберёшь, но завораживает. С последней встречи год назад особо не изменился, несмотря на первые штрихи проседи в волосах и намечающиеся складочки в уголках глаз — мягкая улыбка всё та же. Девушка ставит поднос на стол, распределяет чашки и тарелки с какой-то едой. Молчание снова становится неловким, когда доедают принесённые тосты и блинчики. Выручают обсуждения работы. — Я слышал, о чём ты говорил с мисс Пол. — Да? И что скажешь? — Сакуса оживляется, взглянув на кузена ещё более внимательно. — Мне кажется, вдохновение — про сильные эмоциональные переживания или их последствия. Почему многие великие произведения были созданы в момент, когда авторы переживали горе, радость, счастье? Они и стали движущей силой, подтолкнувшей сотворить шедевр. Мотивацией — называй как хочешь. — Предлагаешь найти повод горевать? — Нет-нет, что ты! — Комори смеётся легко и непринуждённо, но продолжает серьёзно: — Просто попробуй вспомнить последние события, вызвавшие самые сильные эмоциональные переживания. Может, поможет? Звучит иронично, хоть Комори ничего особого не подразумевает. — Может быть. Спасибо за совет. — Сакуса переводит взгляд на камин. Рубленые поленья потрескивают в огне. — Я попробую. — Знаешь, что меня всегда поражало в твоих постановках? — Кузен смотрит поверх чашки; от неё поднимается едва заметный пар. — Как ты умудряешься ставить лирику? — В смысле? Вопрос напрягает: Сакуса догадывается, что за ним последует. — Ты же в отношениях не был никогда. — Не был, — соглашается он. — Как это должно мне мешать? Комори передёргивает плечами и утыкается взглядом в остатки рисунка на пенке капучино. Сакуса позволяет себе задержать взгляд чуть дольше, чем положено. Отношений не было, а вот влюблённость была: первая, скомканная, болезненная. Её всю он вкладывал в движения — другого выхода не было. Разум сигналил взрывающимися ракетами: «Так не должно быть!» — но его заглушало биение сердца. Сакуса упустил момент, когда общение переросло в привязанность, а привязанность переросла в ещё более глубокие чувства. Учёба в университете искусств, работа в одном балете — Комори всегда был рядом, в шаговой доступности. Соседние места во время перелётов и в автобусах. Засыпать друг у друга на плече. Разминать друг другу ноги после долгих часов репетиций. Один номер на двоих в отелях — «вы же родственники, вам не привыкать». Прикосновения и взгляды давно не смущают: на танцора может смотреть кто угодно, трогать — чуть более ограниченный круг людей, но суть не меняется. Внутри сама собой росла уверенность: Комори, с его проницательностью и умением разбираться в чужих эмоциях, заметил давно. Просто не подавал вида, чтобы не нарушить хрупкое равновесие семейных уз. В какой-то момент любовь действительно стала похожа на помешательство: в свободное от репетиций и выступлений время Сакуса только и делал, что листал инстаграм Комори и фотографии, сделанные в поездках, пока тот спал. Навязчивые мысли о нём и том, как всё могло бы быть, отнимали много сил и однажды чуть не довели до нервного истощения. Само собой, ситуация не осталась без внимания со стороны хореографов и руководителей. Эти чувства не были основной причиной ухода из Complexions, но входили в их число. И даже потом — он продолжал искать в Комори спасение. Точнее, не в самом Комори, а в ворохе общих воспоминаний, в остатках чувств, таявших с каждым годом, проведённым вдали друг от друга. Весь позапрошлый год и часть прошлого только это и помогало создавать более-менее нормальные постановки. На старых фото, во время созвонов по фейстайму и при личной встрече — Сакуса смотрел, воскрешал в памяти любимые моменты, лишь бы не терять иссякающий на глазах источник вдохновения. Доходило до смешного. Листать перед каждой тренировкой папку тщательно отобранных общих с Комори фотографий стало необходимостью, чтобы начать рабочий день. «Старту любого вашего дня предшествует ритуал. У каждого он свой» — вещала умная книжка, но фиксация на прошлом перестала казаться здоровой, когда перед занятием с труппой у него разрядился телефон, и пришлось распустить ребят по домам. Немного смешно и странно вспоминать это всё сейчас. Внутри ничего не сжимается в тугой узел, не ноет и не просит выхода. Он коротко выдыхает — кажется, прошло. Влюблённость растаяла и перетекла в тёплое, более спокойное и бережное чувство. Спустя столько лет. — Ты где остановился? Вопрос выдёргивает из воспоминаний, заставляя вернуться к реальности. — А… в Фэйрфилд. — Почему не сказал, что приедешь? Мог бы у меня поселиться. Я снял квартиру ближе к центру. Не мог бы. Потому что не был уверен в себе и не знал, как отзовётся тело при виде знакомой улыбки и черт лица. По той же причине не хотел говорить о приезде , только обратиться больше не к кому. В следующем же году, после ухода Сакусы, во время мирового турне Complexions Комори встретил своего нынешнего парня, Суну, — японца, живущего в Сеуле. Узнавать, гостит ли сейчас Суна в Нью-Йорке, совершенно не хочется. Проверять опытным путём — тем более. — Зачем доставлять неудобства? Это лишнее. Комори смотрит укоризненно, но молчит. x Дома холодно. После недельного отсутствия квартира встречает тишиной и лёгкой затхлостью, но Сакуса открывает окно только в гостиной: спать в парах токийского смога не хочется. Да и «спать» — слишком громко сказано. Организм ещё не перестроился: сна ни в одном глазу. В ванной тихонько гудит стиралка, волосы ещё влажные. Есть время почистить почту. Среди десятков писем взгляд цепляет одно, со знакомой фамилией, и он открывает его. «Мия»… что-то очень знакомое, только откуда… Вводит в поисковике нужное слово, и тот выдаёт столько, что Сакуса на мгновение теряется. Фотографии расставляют всё на свои места: вспоминает парня с вокального факультета с дурацкой покраской. Вряд ли запомнил, если бы не случай с преподавателем. О традиции устраивать совместную практику для танцоров и музыкантов слышал каждый, кто поступал в Токийскую школу искусств. Звучит странно, но на деле имеет смысл: танцы не обходятся без музыки, а музыкантам и вокалистам иногда полезно подстраиваться под чужой ритм. — Запомните: вы не ограничены ни пространством, ни стилем, — давал последние наставления Шиномия-семпай. — Слушайте музыку и себя. Танцуйте то, что чувствуете. Поначалу было дико: в помещении слишком много людей и слишком мало воздуха, хотелось отпроситься и уйти. Всё изменилось, когда зазвучала музыка. То была чистая импровизация: кто-то просто начал отстукивать пальцами ритм на контроллере, подключённом к комбоусилителю. Дальше один за другим влились гитара, скрипка, бас, периодически появлялся саксофон, синтезатор, виолончель… Мелодия оказалась на удивление приятной: тело отозвалось на странную смесь инструментов. Стоять на месте было невозможно, и Шиномия-семпай жестом пригласил первого из ребят в центр круга. Момент, когда зазвучал вокал, было сложно пропустить: мужской и женский голоса органично вплелись в ансамбль, вызвав волну мурашек. Музыка задаёт тон и темп: выходит смесь тэпа и хип-хопа. Сакуса заканчивает свою часть импровизации фризом на руке — как хорошо, что не надел пуанты. Шиномия-семпай одобрительно покачал головой, приподняв уголки губ. Получилось. Когда Сакуса оглядывается вокруг, ему кажется, что двигаются все: ребята на клавишных кивают в такт, скрипачи не стесняются пританцовывать, виолончелист притопывает на сильную долю. Дальше более-менее знакомые песни, но голоса остаются те же: иногда поёт только девушка, иногда солирует парень, но по-прежнему пробирает до костей. Обводя взглядом толпу в моменты, когда в центре круга кто-то другой, Сакуса пытается определить обладателя того голоса. В эпицентре звука замечает светлую макушку. Люди вокруг парня немного расступаются, и получается рассмотреть слегка сдвинутые к переносице брови, густые ресницы и сжатую в кулак руку. Когда тот открывает глаза, взгляд упирается прямо в Сакусу, и парень подмигивает, продолжая петь. «Бред какой-то» — думает Сакуса. Атмосфера берёт своё, и, выхватывая момент, Комори вытягивает в круг Шиномию-семпая. У некоторых в глазах читается лёгкая паника, но все знают: Комори — один из любимцев; ему вряд ли что-то будет за эту выходку. Группа взрывается криками и свистом. Преподаватель, обводит учеников укоризненным взглядом, но всё же улыбается одним уголком губ и начинает. На первый взгляд ничего сверхъестественного, обычный джаз-тэп: шаффл, синкопа, стойка на носках туфель. Но наблюдать, как строгий мужчина чуть за пятьдесят обыгрывает движениями каждый звук мелодии — завораживает. Несколько оборотов, и он садится в полушпагат с согнутым коленом, сразу встаёт, как ни в чём не бывало. Они восторженно аплодируют учителю, и Сакуса невольно думает, что хочет и сам быть в форме в таком возрасте. К концу джем-сессии все вымотанные, мокрые, но довольные. — Вы славно поработали. Оценки за практику получите завтра. Воспоминания кажутся свежими, хотя прошло лет… семь? Десять? По пальцам насчитывает восемь: пять в Complexions и три в собственном балете. «Уважаемый Сакуса-сан...» Письме о сотрудничестве и постановке для музыкального видео. К подобному формату Сакуса присматривался давно, но ни один из предложенных треков пока не цеплял. Да, были хорошие — мелодичные, разнохарактерные — но ни на один тело не отозвалось движением. Делать только ради гонорара не хочется: горький опыт, один двухлетней давности, другой — годовалой с выплаченными по контрактам неустойками — оказался затратным не столько в финансовом плане, сколько в моральном. В следующие несколько месяцев он не сделал ни одной постановки, только короткие связки для тренировок. Дела и так шли не очень, а после этого стало из рук вон плохо. «...если наше предложение вас заинтересует, будем рады встретиться для обсуждения деталей дальнейшего сотрудничества». Он сомневается, но знакомая фамилия внушает некоторую долю доверия. Будет проще встретиться лично и решить на месте, стоит ли браться. Расписание пока достаточно свободное: ни съёмок, ни мастер-классов. Только пара интервью для танцевальных изданий. «Ожидаю вас в четверг во второй половине дня по адресу...» Из ванной раздаётся громкий писк стиральной машины: пора идти развешивать бельё. x За окном кабинета темно. Часы показывают начало восьмого. Поздно, вряд ли есть смысл ждать. Компьютер тихонько гудит и выключается, экран гаснет. Поднимая глаза, Сакуса замечает за дверью тень. Короткий стук в дверь, «войдите», и в кабинете появляется молодой человек — довольно высокий, хорошо сложенный, с кожаной папкой в руках. Лицо знакомое: можно немного расслабиться. — Добрый вечер. Прошу прощения, что поздно. Меня задержали. Ни тени оправданий, только спокойная уверенность; смотрит прямо, едва заметно склонив голову набок. От улыбчивого шалопая, каким тот был в годы учёбы, не осталось и следа. Сакуса очерчивает Мию взглядом, освежая в памяти знакомые черты лица: высокий лоб скрывает рваная чёлка, крашеный блонд сменился более тёмным, приглушённым оттенком. Кажется, он сам — стал спокойнее, размереннее. И надо сказать, ему к лицу. — Давайте сразу к делу. — Мия уверенным шагом проходит к стулу напротив рабочего стола Сакусы и садится. Смотрит внимательно, цепко. Ни капли былого нахальства. Хотя его общество и кажется приятным, сидеть с ним до ночи не хочется. Все ресурсы сегодня ушли на попытки сделать хоть какое-то подобие постановки для нового сезона. — Прежде всего меня интересует музыка, — вновь пытается настроиться на рабочий лад Сакуса. — Она у вас с собой? — Да. Только компьютер включите. — Тот тычет пальцем в тёмный монитор. — И подпишите договор о неразглашении. Или, как вариант, могу включить со своего телефона. В голосе звучит издёвка, но Сакуса старается не реагировать. Слушать музыку, с которой потенциально придётся работать в будущем, без наушников не хочется. Уж лучше договор о неразглашении, чем fair use подобного формата. — Само собой. Мия протягивает два одинаковых на первый взгляд листа с текстом мелкого шрифта сверху донизу. Вчитываться в эту дрянь при свете уличных вывесок — тот ещё квест, и Сакуса подписывает оба экземпляра, прочитав только название. «Хоть бы не пришлось пожалеть», — мелькает в голове, но Мия уже забирает один из листков. — Второй экземпляр ваш. Голова отказывается работать, и вместо включения Сакуса жмёт кнопку перезагрузки. Устало трёт переносицу. Гость отзывается тут же: — Если хотите, встречу можно перенести. — Нет, всё в порядке. На экране наконец прогружается рабочий стол, и Сакуса молча протягивает руку. Мия с коротким: «А, да, минуту» — начинает копаться в своей папке, выворачивает всё содержимое себе на колени, обшаривает все карманы и даже — какая мерзость — задние на джинсах. — Кажется, флешку в машине оставил. Я могу прислать аудиофайл на почту? — Думаю, да. — Сакуса неопределённо ведёт плечами, наблюдая, как тот достаёт телефон. — Вы что, держите трек в телефоне до релиза? — Да, — Мия поднимает вопросительный взгляд. — И не один трек, а несколько аранжировок. Сакуса надеется, что ему удаётся сохранить лицо. — Что-то не так? — Нет-нет, что вы. Жду файл. Сакуса отворачивается к монитору и начинает проверять настройки звука. И как только медиаконцерн позволяет ему столь свободно распоряжаться неопубликованным контентом? На мониторе всплывает уведомление о входящем письме. Внутри только вложенный аудиофайл и стандартная подпись. Пока загружается проигрыватель, Сакуса начинает продумывать вежливый, но однозначный отказ. «Заранее прошу меня извинить, но...» Мелодия закрадывается тихо и незаметно, словно из ниоткуда. Она достаточно проста, но Сакуса возвращается к реальности лишь к концу звуковой дорожки. С удивлением замечает, что качает ногой в такт, отмеряя четыре четверти. — Ну как? Гость смотрит выжидающе. — Я могу прослушать ещё раз? — Само собой. Он оглаживает кожаную папку с договором; Сакусе кажется, что его отсюда не выпустят, пока не даст положительного ответа. Включает трек снова. Звучит вкусно, но не приторно; на ум приходит ощущение, словно чёрный шоколад с цедрой апельсина тает на языке. Только Сакуса больше любит солёное. Сакуса не знает, что отражает его лицо, но Мия улыбается; его глаза поблёскивают в полутьме кабинета. Песня, поставлена на повтор и играет снова. Останавливать воспроизведение кажется кощунством, и всë же Сакуса ставит на паузу. Материал и правда хорош, однако… — Весьма занимательно. При большом желании можно сделать отличную постановку, но не уверен, что смогу вам помочь. Гость удивлённо вскидывает брови. — Почему? Врать не хочется. А вот недоговаривать никто не запрещал. — На то есть причины. И я ничем не мотивирован. Поджатые губы Мии не обещают ничего хорошего: тот явно ожидал иного результата. — Давайте поступим следующим образом: я оставляю копию контракта, вы знакомитесь с ним завтра утром и либо присылаете скан подписанной копии, либо привозите лично, ближе к концу дня. Мия выкладывает файл с документом в несколько страниц и поднимается из-за стола. — Почему вы так уверены, что я соглашусь? Тот оборачивается в дверях: — Потому что мотивирован я. Спасибо за встречу. Думаю, мы с вами сработаемся. «Это мы ещё посмотрим», — мелькает в голове, но Сакуса только машет на прощание. x В семь утра в класс пустует. Иногда тишина, помытый с вечера паркет и блёклый утренний свет вызывали страх — тот самый, когда боишься испачкать долго подготавливаемый холст неверным мазком. Сегодня это ощущение сильнее многократно. Сакуса помнит его хорошо: случалось и до момента, когда вдохновение ушло, и после. Привычный плейлист для разогрева с пометкой «работа/лучшее» не помогает: движения кажутся тяжеловесными, неуклюжими, не в такт. Наушники летят в сторону. Не хочется ни музыки, ни тренировки — ничего. Он опускается на колени и укладывается в позу младенца: для кого-то йога целая философия, а для кого-то — обыкновенное упражнение на растяжку. Пол ледяной. Или просто лоб горячий… Растяжка. Не полноценная тренировка, но пусть хотя бы так. Пол наконец нагрелся. Оставленный у стены стул оказывается как нельзя кстати, чтобы растянуться в минус-шпагат. Раньше получалось подложить опору под ноги и всё равно дотянуться тазом до пола, но в последнее время с этим тяжелее. Мысль о контракте не выходит из головы который день. Если в этом сезоне так и не выйдет создать ни одной постановки, гастролей не состоится. Пятка правой ноги, упёртая в сидение стула, начинает неприятно саднить. Студия может остаться без основной части годовой прибыли. Придётся давать огромное количество мастер-классов; возможно, плюнуть на свои принципы и сняться в рекламе. Прогиб выходит неполным: спина, не разогретая должным образом, не хочет гнуться нормально. Коммунальные платежи, клининг, охрана, зарплата ребятам — на всё это нужны большие деньги. Часть гонорара с зимнего тура лежит на депозите в банке, но если расторгнуть договор и потерять процентную ставку, надолго их не хватит. Наверное, стоит всё же ознакомиться с договором и узнать точную сумму гонорара. x Спустя пару дней наконец добирается до документов: удалось убедить себя в том, что хотя бы прочитать — нужно. Контракт на полгода с возможностью продления на удивление прост. Сакуса не находит никаких подводных камней — даже в приписках мелким шрифтом. Две постановки на указанный трек: музыкальное видео и живое сценическое выступление. За полгода поставить две хореографии не так сложно, несмотря на его нынешнее состояние. Внизу последней страницы указано несколько пунктов: что рамки сотрудничества могут быть расширены по согласованию сторон и что размер неустойки в случае расторжения контракта оговаривается исключительно при личной встрече. Хочется не то закатить глаза, не то пожать руку юристу, составившему документ. Сакуса вздыхает. Несмотря на поздний час, Мия берёт трубку почти сразу. — Сакуса-сан! Рад вас слышать! — Скажите, вы ведь знали, что контракт невозможно подписать удалённо? — Ну почему же? Вполне возможно. — В голосе не то ухмылка, не то смешок. — Просто вы, как я понял, из тех, кто внимательно читает приписки мелким шрифтом. Сакуса хмыкает. Тот продолжает: — Кроме того, копия не имеет юридической силы, пока не заверена нотариально. Начальство настаивает на вашем личном присутствии и подписании контракта в нашем офисе. Ждём вас завтра в первой половине дня, адрес указан в подписи к письму с аудиофайлом. Если завтра вам не подходит, можем согласовать более удобное время. Хочется выругаться, но сегодняшняя практика с группой выжала его целиком, и Сакуса только устало щурится, глядя на входящее письмо на экране ноутбука. — Во сколько вы оцениваете мои услуги как хореографа? Хоть какую-то полезную информацию извлечь из данного разговора нужно. — О, поверьте, сумма гонорара вас не разочарует. — Мне нужно больше конкретики. — Больше, чем ваше годовое жалование в Complexions. Каждый, кто зарабатывает профессиональными танцами, знает: артисты этой труппы получают самые высокие зарплаты в индустрии. Если вспомнить работу в Complexions, то годового жалования всегда хватало и на более чем безбедную жизнь, и на отложить на депозит. Но это всё ещё не тот результат, который Сакуса хотел бы получить. — Насколько больше? — Сакуса-сан. — Кажется, Мию настойчивые вопросы только раззадоривают. — Точную сумму я согласую сегодня с директором и финансовым отделом. Поэтому мы ждём вас завтра в офисе компании. Отдаëт издевательством, но деваться некуда. — Тогда до встречи. — Хорошего вечера, — всё так же весело желает Мия и сбрасывает звонок. Хитро. Хитро настолько, что Сакусе действительно придётся тащиться в офис компании. Но для начала неплохо бы выспаться. x Кажется, пора смириться с тем, что насколько бы рано ни выехал, всë равно попадёшь в пробку. Токио, как и Нью-Йорк, никогда не спит. Со вчерашнего вечера съедают сомнения: стоило просто положить трубку. Вдруг опять не получится? Снова платить неустойку? Когда дела идут не очень, всегда спасает музыка. Будь то плохое настроение, личные проблемы или работа — действовало безотказно. Странно в какой-то момент ловить себя на том, что настроение получается синхронизировать с треком, который играет в наушниках. Ещё страннее было понимать, что все (или почти все) коллеги могут сделать постановку под абсолютно любой трек, а у него не получалось практически никогда. Мысли поневоле возвращаются к истории с сорванным контрактом и выплаченной неустойкой, которую пришлось покрывать деньгами из наследства. Некрасиво, неприятно, и хорошо бы не допустить подобной ситуации ещё раз, но и труппу оставлять без финансирования нельзя. Пробка лениво ползёт вперёд. Хорошо, что не обещал быть к определённому времени — сейчас бы пришлось писать, а то и звонить с извинениями. Кошмар. Кожаная обивка на руле понемногу нагревается под руками. Из динамиков на средней громкости звучит плейлист на случай, когда предстоит что-то важное. Сакуса ненадолго отпускает руль и разминает пальцы, скользя взглядом по зеркалу заднего вида. Отражение постепенно начинает соответствовать ситуации: из зеркала из-под приопущенных ресниц выжидающе смотрит знающий себе цену человек — хореограф и танцор, видевший лучшие сцены мира. Уверенность понемногу возвращается. Пора делать дела. Губы, кажется, трогает лёгкая улыбка. Сакуса моргает поворотником и выезжает на встречную, замечая пространство для манёвра. Обычно нет ни решимости, ни желания обгонять, но сегодня внутри что-то щёлкает, и стоять на месте не хочется. Вполне ожидаемое ощущение опасности не накрывает — наоборот, уверенность в собственных силах становится крепче. Выкручивает руль и ныряет обратно в свою полосу только тогда, когда до встречной машины остаётся всего ничего. Почему-то вспоминаются выступления с труппой в последнем мировом туре. Огромная сцена, софиты — чувство, что всё пройдёт на «ура». Стоянка возле офиса забита машинами, поэтому приходится навернуть круг по кварталу, чтобы найти единственное место с другой стороны здания. Припарковавшись, Сакуса отправляет сообщение на заблаговременно сохранённый номер: «Это Сакуса. Я на месте» «Проходите в здание, встречу на входе», — приходит через пару минут. Офис кажется большой стеклянной коробкой, поднимающейся вверх всего на двадцать этажей. Вполне стандартная конструкция и высотность токийских корпоративных построек. Минималистичный логотип компании отблёскивает в тусклом февральском солнце на торце здания. Девушка на рецепции кланяется с полуулыбкой и кивает охранникам. Те пропускают его мимо металлической рамки, через которую, видимо, проходят все гости компании. — А если бы у меня был протез? Или пирсинг? — Пришлось бы досматривать вас тщательнее, — слышится со стороны до того, как охранник успевает открыть рот. — Спасибо, Ито-сан. Мия материализуется в поле зрения из ниоткуда и коротко кланяется парню в форме. — Пройдёмте, нас уже ждут. Лифт ползёт издевательски медленно. «Хорошо хоть притрагиваться ни к чему не пришлось», — думает Сакуса. Выходят на предпоследнем этаже. Светлый и широкий коридор оживляют стройные ряды дверей, дипломы и фотографии в рамках. На некоторых мелькает знакомое лицо: Мия, ещё светловолосый, улыбается со сцены, получая цветы от фанатов. Взгляд невольно возвращается к тёмной макушке рядом. Сколько лет назад это было? — Пришли. Прошу. — Мия распахивает дверь перед Сакусой, пропуская вперёд. Стандартный зал для совещаний: ни большой, ни маленький, но вполне уместит за овальным столом дюжину человек. Окна от потолка до пола делают пространство безграничным. Удивительно, но из всех кресел занято только три. Мужчина во главе стола переводит скучающий взгляд от окна на него, но всё же встаёт и коротко кланяется. Двое других проделывают то же самое. — Сакуса-сан. — Опередив вопрос, представляется: — Мейан Шуго, владелец и управляющий делами холдинга. А это Куроо Тецуро — показывает на человека справа от себя,— наш финансовый директор. И Ойкава Тоору, — взмах рукой влево, — юрист компании. — Рад встрече. Мне можно не представляться, верно? — Именно. Как вы уже знаете, мы хотели бы воспользоваться вашими услугами в качестве хореографа-постановщика для одного из моих подопечных. Мия-сан передал, что вас интересует точная сумма гонорара. — Да. Полгода срок немалый. За полгода я обычно готовлю несколько номеров для зимнего турне, а сейчас должен буду посвятить это время работе с вашим артистом. Следовательно, турне или откладывается, или отменяется, а труппа остаётся с минимальным финансированием. Мне нужно знать, ради чего я иду на такой риск. Мейан смотрит внимательно, словно пытается понять скрытые мотивы. Можно было начать недоговаривать и набивать себе цену. Возможно, такая тактика сработала бы с Мией — хотя тот тоже достаточно хитёр, чтобы раскусить блеф, — но здесь человек иного склада. Мейан напоминает крёстного отца в пресловутом фильме: попытаешься обмануть — пиши пропало. Да и шанс произвести первое впечатление всего один. Лучше выйти без контракта в кармане, но с уважением этого человека, чем с деньгами в чемодане, но со стойким шлейфом неприязни к себе. — Это единственное, что вас волнует? — Мейан откидывается на спинку кресла, вертит в пальцах ручку. Мия переводит взгляд с него на Сакусу и обратно — верно, гадает, каким будет ответ. — Нет, основная проблема в другом. Уже более двух лет я работаю без вдохновения. Все последние номера созданы исключительно из необходимости и проработаны вполсилы. Редкие постановки кажутся мне хорошими. Поэтому я не хотел бы в очередной раз разочароваться в себе и тем более разочаровать вас. Мия округляет глаза: не ожидал, наверное, что Сакуса не станет уходить от ответа, как в разговоре с ним. Едва уловимое движение губ Мейана даёт понять, что тот не слишком рад подобному раскладу, когда на кону контракт на кругленькую сумму. — Подумаешь, вдохновение! Звонкий голос звучит за спиной — кажется, у двери. Отдалённо знакомый, но память не выдаёт ни намёка на его обладателя. — Вряд ли в колледже ты задумывался о вдохновении, когда танцевал на джем-сессии наших факультетов тогда, помнишь? И вообще, Оми-сан, когда это ты начал оправдывать лень отсутствием вдохновения? С ходу на ты может обращаться только Комори и ребята, с которыми они несколько лет танцевали в Complexions. Голос не принадлежит ни одному из них. И что за идиотское прозвище? Сакуса оборачивается. «Это ещë кто?» Перед ним стоит точная копия Мии — в рваных джинсах и чёрно-жёлтой толстовке, нагло жующая жвачку. Разве что волосы окрашены в блонд и зачёсаны. — А ты что здесь забыл? — цедит сквозь зубы Мия-тёмные-волосы, слегка подавшись вперёд. — Пусть остаётся. — Мейан кивает в сторону — В конце концов, это он затребовал Сакусу-сан в качестве хореографа-постановщика, отказав остальным. — Понял? — Светловолосый Мия с победным видом огибает стол, исподтишка показывает язык своему антиподу и распластывается в кресле, будто он на веранде загородного дома, а не в конференц-зале. — Ацуму. Тот весь подбирается. Мия-тёмные-волосы довольно хмыкает, но тут же осекается под взглядом Мейана. Эти двое сидят рядом... Напоминает какую-нибудь сюрреалистическую картину: перевернуть вверх тормашками одного — и получится второй... Судя по беспокойству на лицах присутствующих — а все наблюдали, как Сакуса переводит взгляд с одного на другого — он каким-то образом выдаëт своë замешательство. Следует придать лицу более спокойное выражение. — Ты не говорил, что нас двое? — вполголоса спрашивает Мия Ацуму и пихает свою копию в бок. — Смотри, он не моргает. — Неа. Я думал, ты ему в колледже рассказал, — бормочет тот. — И вообще, почему это я должен был? Как жаль, что нет возможности выместить нарастающее внутри раздражение. — Прошу прощения, что прерываю ваш диалог, — Сакуса пытается говорить без сарказма, но выходит так себе. — Если он — Мия Ацуму, то вы …? — Мия Осаму. — Он встаёт из-за кресла и коротко кланяется, тут же вернувшись на место. — Менеджер компании в целом и вот его, — кивает на брата, — в частности. Заранее прошу простить его выходки. Значит, за адекватного у них Осаму. — Приятно познакомиться. — Вы приняли Осаму за Ацуму? — Мейан едва сдерживает смех. — Очевидно. Я учился на курсе только с одним Мией. Соответственно, не подозревал о существовании другого. Мейан широко улыбается, несмотря на официальный формат переговоров. Теперь надо бы узнать ещё кое-что. — Мейан-сан, вы упомянули, что он просил на позицию хореографа именно меня... Тот разворачивается в кресле и выразительно смотрит на одного из близнецов. — Ацуму, мальчик мой, расскажи-ка всем, почему тебе нужен именно Сакуса-сан. — Всё просто: он мастер своего дела. — Ацуму, до этого сидевший вразвалку, вдруг выпрямляется и подаётся вперёд. — Вы этот трёп про вдохновение не слушайте. Он ещё в колледже давал всем жару, а теперь, когда открыл студию — и подавно. Вы видели хоть одну его постановку? Кто ещё вам поставит настолько потрясающие номера и при этом будет считать, что работает лишь бы как? Звучит как грубая лесть, но Ацуму говорит с таким запалом, что невольно поверишь. Разве что кулаком по столу под конец не ударил. Выдав всё это на одном дыхании, он слегка тушуется. Хлопает по столу и добавляет уже менее уверенно: — Да блин, я его знаю уже очень давно. Знаю, чего ожидать и доверяю больше, чем кому-либо. Такое заявление удивляет ещё больше. Сакуса перебирает в памяти все разы, когда они с Мией пересекались во время учёбы: коридоры, столовая, та самая джем-сессия с вокальным отделением… Ещё были показательные концерты после каждого семестра и вручение дипломов. За несколько лет Сакуса перебросился с ним от силы парой десятков слов. «Знаю уже очень давно» — слишком громко сказано. — Мы виделись всего пару раз в университете. Откуда такая уверенность, что я справлюсь с вашей постановкой? — Да потому что уверен! — Ацуму подаётся к нему, вжавшись грудью в стол. Говорит громко, на грани крика: — Сколько можно себя недооценивать? О том же говорили и мисс Пол, и Комори, и преподаватели посещённых мастер-классов. — Соглашайтесь, Сакуса-сан. — Мейан смотрит расслабленно и с улыбкой. — Звезда выбрала вас. Терять вам нечего, а приобрести сможете многое. — Уверены, что терять мне нечего? — Я что-то упустил? — Размер неустойки. Мия-сан сказал, что этот момент компания готова обсуждать только при личной встрече. — Сто тысяч йен. Лицо Мейана меняется в считанные секунды. Губы сжимаются в тонкую полоску, очерчивая контуры скул. Видимо, данное решение далось ему не слишком легко. Финансовый директор бледнеет на глазах, но держится стоически и тянется к бумагам. — Что, простите? — недоумевает Сакуса. — Я не ослышался? — Нет, не ослышались. — Финдир поправляет очки, поднимая взгляд с документа на Сакусу. — Размер выплаты в случае расторжения контракта именно с вами составляет сто тысяч йен. Неустойка в тысячу долларов в масштабах миллионного контракта кажется то ли издевательством, то ли опечаткой: настолько выгодно, что нельзя не задуматься о подвохе. Вот поставит он подпись, возьмёт на себя обязательства, а что потом? Страшно разочаровать. Подвести. Не выдать максимум. — Ты ещё думаешь?.. Ацуму смотрит с вызовом. Вряд ли понимает его сомнения, хотя бы отчасти. И желание ответить на вызов и сделать наперекор и ему, и самому себе пересиливает рациональные доводы. — Передайте, пожалуйста, ручку и копии, где нужна подпись. Мейан довольно щурится. Ацуму сверлит бумаги глазами, Осаму переводит взгляд с Ацуму на Сакусу и обратно. Только финдир и юрист реагируют так, как должны — никак. Ощущением необратимости накрывает с головой, стоит вывести последнюю линию подписи. Лёгкая злость отступает, включаются мозги. Но что сделано, то сделано. Кажется, впереди много работы. Очень. Много. Работы. Теперь, когда все документы подписаны, нотариально заверены и розданы обеим сторонам, хочется побыстрее уехать или хотя бы добраться до машины. Расстегнуть пару пуговиц или вовсе снять долбаный костюм. Коридор, в отличие от зала заседаний, заполнен звуками: кто-то шаркает по паркету туфлями, кто-то переговаривается между собой. Шаги ускоряются, становятся громче, и на плечи ложится расслабленная рука. — Вот видишь, как быстро и легко всё вышло! А ты боялся!.. Краем глаза выцепляет светлые волосы и улыбку — не то радостную, не то ехидную. Мия пристраивается рядом и, кажется, старается идти в ногу. Курс «как сдержаться и не нагрубить заказчику в первые пятнадцать минут после заключения договора» был бы сейчас очень кстати. Но пока что придётся выкручиваться самому. — Мия-сан, был бы очень благодарен, если бы вы обращались ко мне на «вы» и по фамилии. — Почему? — удивляется тот. — Мы ж давнишние знакомые. Хочется напомнить, что лично они знакомы никогда не были, почти не пересекались, а если и сталкивались, то по чистой случайности. Сакуса поворачивается к нему и тут же осознаёт, что ошибся: Мия слишком близко. Едва находит силы, чтобы не оттолкнуть. — А если бы вы не забывали о существовании личного пространства, я был бы запредельно счастлив. Мия скисает на глазах и всё-таки убирает руку, увеличивая расстояние между ними. Дышать становится легче. Немного. До лифта идут молча. — Вас проводить? В голосе слышится сарказм, но во взгляде — не то злость, не то обида. — Нет, спасибо. Я помню, где выход. — Тогда до встречи? Ацуму смотрит жалобно, и это сбивает с толку. — Всего доброго. Кнопку лифта приходится нажимать самому, натянув рукав пиджака на кулак. Уже в машине Сакуса отбрасывает пиджак на заднее сиденье и надевает пальто, оставленное на штурманском сиденье. Заводит двигатель и следом за обогревом включает скачанный трек, с которым придётся работать. Стёкла закрыты плотно, громкость маленькая, и шанса, что кто-то услышит, практически нет. Сакуса закрывает глаза, позволяя мелодии увлечь. Странно, как разнятся впечатления от трека и от исполнителя: музыка рисует образ молодого мужчины в костюме или смокинге; возможно, с тростью — в лучших традициях британской аристократии. Достаточно воспитан и сдержанн; и достаточно смел, чтобы решаться на безрассудства. Настоящий джентльмен. Открыв глаза, Сакуса вспоминает Мию Ацуму сегодня. Рваные джинсы, чёрная толстовка с жёлтыми рваными полосами, словно царапнула огромная кошка. Никакого чувства такта и меры, зато нахальства — хоть отбавляй. Не человек, а ящик Пандоры. «И ты подписался работать с этим ближайшие полгода. Как минимум», — звучит в голове голосом Комори. Машина наконец прогрелась; можно ехать. Осталось решить, куда: домой или сразу в студию. x Сакуса выпрямляется из глубокого наклона медленно, позвонок за позвонком, проводя руками от пальцев ног до самых бёдер. Из колонок доносятся последние аккорды «Дианы» Джексона. Волосы прилипли ко лбу, отросшие кудри почти скрывают глаза. Как всё-таки правильно, что установил в студии вдоль одной стены зеркала от пола до потолка. Когда получается привести в норму сбившееся дыхание, обводит группу внимательным взглядом. — Всё поняли? Это была импровизация, но в следующий раз дам полноценную хореографию в похожем ключе. Хината не выдерживает и, шумно сглотнув, уточняет: — А… всем нужно на следующий раз быть вот… в таких? — Всем. — А если нету? — Пройдись по магазинам. Если что, пишите: дам контакты специалиста по пошиву танцевальной обуви. У вас неделя, чтобы найти подходящие. Пальцы с непривычки поджимает. там, где начинается вырез французского носка, да и мышцы устают на каблуках вдвое быстрее обычного. Он рассматривает ботфорты в зеркале — хорошие вышли, удобные. Нужно отдать мастеру должное. — Не забывайте, — продолжает Сакуса, — каблук должен быть не ниже девяти сантиметров. Устойчивый, но не толстый. И учтите: я не модельное агентство и не собираюсь учить вас ходить на каблуках. Через неделю вы должны на них бегать. Группа наконец отмирает, и ребята расходятся по своим углам собирать кофты и джазовки. Со стороны двери раздаются ленивые хлопки-аплодисменты. — Потряса-а-ающе, Оми-сан. Если введёте такую постановку в программу — произведёте фурор. — В таком случае ваше участие обязательно, Ацуму-сан. — У Сакусы мимолётно дёргается глаз. — Но вам понадобятся каблуки повыше. На деле фурор, конечно, производит появление Мии Ацуму в студии: ребята перешёптываются, достают телефоны, просят селфи и автограф, кто-то даже пищит от эмоций, и от всего этого начинает болеть голова. Причина головной боли улыбается в каждый направленный на него объектив, не ощущая ни вины, ни угрызений совести, ни прицельного взгляда в затылок. Сакуса закрывает глаза и массирует виски — всегда помогает, если ситуация не критичная, — но его грубо прерывают: — Оми-Оми-сан, вы в порядке? Вы какой-то агрессивный. — Я просил не называть меня так. — А я не обещал, что буду выполнять все ваши просьбы. — В условиях контракта прописано другое. — Да плевал я на эти условия. Ацуму говорит то громче, то тише — играет на нервах, и его голос отзывается болью в черепной коробке. Придëтся искать обезболивающее в аптечке. — Вы рано. — Сакуса сверяется с часами. — Так вышло. Того, кажется, всё совершенно устраивает: и ажиотаж вокруг его персоны, и чужие макушки, торчащие за стеклянной вставкой в двери. — Чем сегодня займëмся? Конкретной программы тренировки Сакуса не готовил: пока непонятно, на что, собственно, годится Ацуму, какой у него уровень подготовки и прочее. — Я в раздевалку! — Я ещё не выделил отдельный шкафчик для вас, поэтому можете переодеться здесь. Не хватало, чтобы ребята ещё начали фотографироваться в зеркале раздевалки с этим полуголым придурком — задержит тренировку как минимум на час. Ацуму сначала непонимающе моргает, а потом расплывается в широченной чеширской улыбке. — Оми-Оми-сан, сразу бы сказали, что хотите посмотреть на меня топлесс! Да, конечно. Будто не его фотографии с кожанкой на голое тело пестрят на билбордах по всему городу в качестве промо к выходу нового альбома. — Оми-Оми-сан? Сакуса понимает, что задумался, глядя на него, когда Ацуму его зовёт: запутался в толстовке. — Оми-Оми-сан, помогите пожалуйста. У меня, кажется, руки застряли. Ну что за идиотизм — носить толстовку без футболки под низ. Во-первых, не гигиенично, во-вторых, вещь изнашивается быстрее. Приходится взяться двумя пальцами за каждый рукав, чтобы вытряхнуть его из одежды. И очень постараться, чтобы не съездить по морде за очередное «Оми-Оми-сан». Из хорошего — Ацуму подтянутый, с хорошим прессом и рельефными руками. Это, конечно, не гарантирует, что он не окажется совершенно дубовым, но на такое тело зрителям смотреть будет приятнее. — Та часть зала в вашем распоряжении, — Сакуса неопределённо машет в сторону противоположной стены. — Располагайтесь. — Зачем? — спрашивает Ацуму, наклоняясь к сумке за формой. — Я и тут справлюсь. Когда Ацуму начинает расстёгивать джинсы, глядя ему в глаза, Сакуса теряется. И что теперь делать? Отвернись — и ты проиграл, останься смотреть — ты долбаный извращенец. Воспитание расставляет всë на свои места. Но планировка зала играет против него. Стоит отвернуться, как взгляд упирается в зеркальную стену: танцевальный класс, как-никак. Ацуму, услышав голос совести (интересно, он знаком с таким понятием вообще?), натягивает тренировочные штаны, стоя спиной к зеркалу. Помогает мало: бёдрам и заднице Ацуму-сан уделяет в зале столько же внимания, сколько и прессу. Выглядит неплохо. А вот что выглядит странно, так это тренировочные штаны, надетые на пресловутые бёдра и задницу — абсолютно такие же, как те, в которые сейчас одет сам Сакуса. Немой вопрос «какого хрена?» повисает в воздухе; приходится быстро опустить глаза, потому что Ацуму уже натянул футболку и развернулся к зеркалу лицом. — Я готов! Ну хоть сникеры танцевальные не купил, уже хорошо. Они его сейчас явно не спасут. — Замечательно. Разогрейтесь и разомнитесь немного, чтобы можно было работать. Маты возьмите у стены. Тот негромко фыркает, но отходит в другую часть зала. На пол с глухим стуком падает огромный мат, и Ацуму принимается за стандартный набор упражнений на все гнущиеся части тела: шея, плечи, руки, талия, бёдра, колени, стопы. Тридцать отжиманий, тридцать раз пресса и тридцать приседаний на фоне такого впечатляющего тела выглядят как-то по-детски. — Теперь точно готов. Ацуму уже маячит рядом, перекатываясь с пятки на носок и обратно. Это что, какая-то разновидность нервного тика? — Вы уверены, что этого достаточно? Мне здесь вывихи и порванные сухожилия не нужны. — Я только час назад из тренажёрки вернулся, — смотрит как-то даже обиженно. — Мне с головой хватит. — Отлично. Возвращайтесь на мат, хочу вас немного потянуть. Лицо Ацуму вытягивается. Кажется, хочет спросить что-то ещё, но вовремя закрывает рот и уходит обратно. Это радует, потому что отвечать на вопросы сейчас не хочется совсем. А вот задавать их и поддерживать диалог придётся. — Ложитесь на спину. Тот послушно вытягивается в ровную струнку на мате. — Мостик, пожалуйста. На мягкой поверхности сделать его сложнее, но у Ацуму, в принципе, получается. Прогиб в спине хотелось бы получше, но и так тоже сойдёт. — Всё? — уточняет он, всё ещё стоя в позиции и тяжело дыша. — А? Да, только отдышитесь. Он падает на мат в исходное положение, дыша так, словно пробежал полумарафон. Раскрасневшиеся щёки ярко выделяются на фоне светлой кожи лица. Это всего лишь мостик, а ему уже тяжело? — Вы курите? Ацуму распластался в звёздочку и лежит с закрытыми глазами, но на вопрос реагирует мгновенно и удивлённо смотрит на Сакусу. — Вообще нет, но иногда бывает. А что? Если не хватит дыхалки и выносливости, интенсивную хореографию ставить будет нельзя. По крайней мере для живого выступления. Ладно, нужно смотреть дальше. — Уточняю детали. Сакуса опускается на колени возле него и обхватывает рукой правую ногу над лодыжкой, мягко и осторожно поднимая вверх. Знакомая ткань тренировочных брюк струится под пальцами. Колено вполне ожидаемо прогибается, поэтому приходится нажать на него второй рукой, чтобы распрямить. Так, прямой угол есть, можно вести дальше. — Вы что делаете, Оми-Оми-сан? — Мне нужно проверить вашу растяжку. — Можно было просто попросить меня сесть на шпагат! Ацуму смотрит во все глаза, немного приподнявшись. Мышцы пресса под тонкой футболкой сокращаются, и в какой-то момент он начинает крупно дрожать: видимо, сегодня основной упор в тренажёре он дал именно на пресс. — Лягте пожалуйста в исходное и не мешайте. Когда понадобится ваше активное участие, я вам об этом скажу. Стоять сбоку от него неудобно, приходится передвинуться и теперь чуть ли не нависать над ним сверху по мере того, как его нога тянется всё сильнее. Когда нога Ацуму коленом упирается в его грудную клетку, Сакуса ловит ещё более ошарашенный взгляд: тот натужно сопит, пытаясь не показать своего напряжения. — Растяжка на правую хорошая. Теперь будем пробовать левую. Через него приходится буквально перелазить, чтобы оказаться с нужной стороны. Колено вполне ожидаемо выравнивается тяжелее под нажимом, но прямой угол нога всё-таки делает. Левая тянется похуже, и Ацуму тихонько шипит, стоит осторожно надавить на неё в попытке опустить ниже. Сакуса встаёт с мата, поднимается на ноги. — Ладно, не буду вас мучить. Шпагат, пожалуйста. Тот послушно встаёт, отряхивается, выходя на паркет и разъезжается в продольный на правую ногу без видимых усилий. — Неплохо. На левую, пожалуйста. Шпагат на левую у Ацуму немного неполный — не хватает пары-тройки сантиметров до пола, но это поправимо. Может, конечно, размялся плохо, но вряд ли. — Хорошо. Теперь поперечный. В поперечный садится полностью, но тут же опускает грудную клетку на пол перед собой, вытягивая руки вперёд. — Рано отдыхать. Рондат делать умеете? — Чего? — переспрашивает Ацуму, вставая с пола и потирая внутреннюю поверхность бёдер. Ещё показывай ему. Всё привычно: для начала отойти подальше, разбег, подскок, и, собственно, рондат. Ноги соединяются в воздухе, в то время как руки упираются в пол и разворачивают туловище, приземляя его в нужную позицию — лицом к Ацуму. — Это что, какое-то странное колесо? — Можно и так сказать. — Ну, обычное колесо я умею. Хоп! — Он спокойно перекатывается на руки и снова на ноги. — И вот такое ещё. Замах назад — и Ацуму спокойно делает переворот через спину, отталкиваясь руками и приземляется, по инерции тут же выпрыгнув из конечной точки. — Это называется фляк назад. Странно, что его вы делать умеете, а рондат — нет. — А вы можете меня научить? — Глаза блестят, как у мальчишки, которому вот-вот подарят игрушку, о которой так долго мечтал. Интересно, сколько ему лет? — Могу, но позже. Присядьте и отдышитесь. Скажите, вы танцевали когда-нибудь? Ацуму — надо же! — отряхивает руки и смотрит слегка обиженно. — Издеваетесь, да? У меня к нескольким песням есть хореография. В основном для клипов, конечно, но три сценических номера тоже есть. Наконец хоть что-то, с чем можно работать. — Покажете? Сакуса по привычке усаживается под станками, упираясь спиной в стену, пока Ацуму идёт к аудиосистеме подключать свой телефон. — Можно же, да? — А?.. Да, конечно, только громкость скрутите, пожалуйста. Включив песню, он тут же перематывает на нужный отрывок — видимо, танец был предусмотрен только для какой-то одной части трека. Из колонок раздаётся забористый танцевальный мотив, а следом и голос самого Ацуму на английском. Звучит достаточно неплохо, вот бы станцевал так же… Танец оказывается набором достаточно простых движений хип-хопа, главная сложность которых — скорость, с которой они перетекают из одного в другое и необходимость угнаться за ритмом. У Ацуму получается: и держать темп, и не делать связки элементов слишком явными и острыми. Где-то добавляет плавности, где-то наоборот — отрывистости, хара́ктерности. Но интереснее наблюдать столько за движениями, сколько за ним самим: немного гримасничает, немного подпевает про себя, много улыбается и… кайфует от происходящего. Давно забытое ощущение. — Ну как? — переспрашивает Ацуму, когда часть с танцем заканчивается. — Неплохо. И раз вы так отлично себя показали, дам вам небольшое задание. Если судить по элементам и по показанному кусочку танца, зачатки понятия о хореографии у него есть. Надо дать какую-нибудь несложную связку длиной в минуту-полторы — понять, как быстро он учится. Пожалуй, можно рискнуть и попробовать придумать коротенькую хорягу. Если выйдет, конечно. — У вас десять минут, чтобы отдохнуть, сделать свои дела и вернуться. — Но я не устал! Да что за человек такой. Никакого чувства такта и ощущения собеседника. — Десять минут нужны мне. А вы пока свободны. Ацуму пожимает плечами и выходит из класса, закрыв за собой дверь. Благо не пришлось открытым текстом говорить: «выйдите вон».Теперь можно выдохнуть с облегчением: свидетелей у этого позора не будет. Были бы — пришлось бы, наверное, убить. Ни одной новой постановки с января. Вообще ничего. Может, сейчас, в экстремальные сроки, мозг поднатужится и выдаст что-то хоть немного похожее на нормальную связку? Таймер на часах начинает обратный отсчёт. Хип-хоп, значит. Приходится экстренно вспоминать элементы. Всего недостаточно: движения то недостаточно отрывистые, то недостаточно плавные; стопы, привыкшие к джазу, проворачиваются на носках вместо пяток. Когда в попытке слепить это в нечто более-менее похожее на полноценный танец Сакуса в очередной раз поднимает глаза на себя в зеркало — замечает блондинистую макушку, заглядывающую в зал через стеклянную часть двери. Двадцать восемь секунд до конца. Результат, мягко говоря, нулевой. В голове звучит знакомый мотив: какая-то слащавенькая песня времён учёбы в колледже, очень знакомая, но вспомнить, откуда именно — целый квест. Тело начинает двигаться само по себе, в памяти всплывают движения… Идеально. Таймер пищит, оповещая об окончании отведённого времени, и Сакуса кивком зовёт обратно, глядя на дверь через зеркало. — Так вот оно какое, это ваше пресловутое отсутствие вдохновения, — негромко комментирует Ацуму, подходя ближе. — Да, такое себе, выглядит прям даже грустно. «Можешь оставить при себе свои комментарии», — мелькает в мыслях. Да, проблема есть, но разве это повод вот так бесцеремонно подчёркивать каждый промах? Бесит страшно. Взгляд выцепляет время на часах — почти девять. Если дать хореографию сегодня, занятие затянется часа на два, не меньше. В десять приедет клининг, значит, около без двадцати нужно будет освободить помещение — душевые в том числе. Под зданием на парковке выделяется огромным серым пятном незнакомый паркетник; Ацуму явно добирался сюда не сам, и его ждут. Да и желания портить себе настроение ещё сильнее, слушая дурацкие подколки, тоже особо нет. — Продолжим в следующий раз. — Что, это всё? — Ацуму выглядит немного разочарованным, но тут же находится: — Часы напомнили, что пора баиньки? — Нет. — Сакуса пристально вглядывается в маленький экран на запястье, и поднимает глаза: — Но показывают, что до приличного уровня сарказма вы не дотягиваете. Занятие на сегодня окончено. Переодеваться опять здесь будете? — Ага. Зачем далеко ходить? — Может, всё-таки душ? — Не. Вообще, я так поеду, потом уже всё остальное. Кошмар. Как можно закончить тренировку и не помыться сразу? — А кто вам ставил хореографию, которую вы показывали? Вопрос, возникший ещё при просмотре, вспомнился только сейчас. Ацуму моргает, и уголок его рта изгибается в дугу, полную скепсиса: — Предыдущий хореограф. Мы сотрудничали года… три или четыре. — Почему прекратили работать вместе? Выспрашивать детали не в традициях Сакусы, но здесь лучше знать, что именно может пойти не так. — Она ушла. Сказала: «надоело терпеть твои выходки». Он немного кривится, выделяя голосом чужие слова, что не обнадёживает ни на грамм. Видимо, такого человека, как Мия Ацуму, нужно принимать дозированно, как микстуру во время простуды. Рот сводит от горечи, хочется прополоскать рот и отплеваться, но знаешь, что надо потерпеть — и будешь здоров. Так и здесь: работаешь, вкладываешься, и когда увидишь, как поставленная тобой хореография в его исполнении разрывает зрителей — подумаешь, что оно стоило всех пережитых мучений. Главное, работать регулярно и справиться побыстрее. — Я пойду. Доброй ночи, Оми-Оми-сан. — Ацуму прощается, уже стоя в дверях. — До свидания, Ацуму-сан. x Постановка постановкой, но планов никто не отменял. — Сегодняшнее занятие будет особенным. Контактная импровизация и танцы на каблуках были подготовительными. Ребята с интересом разглядывают пару, стоящую чуть в стороне от него. — Это Футакучи-сан и Широфуку-сан. Они будут вашими преподавателями на ближайшие несколько часов. Те делают приветственный реверанс, и группа отвечает тем же. Мастер-классы в их балете не редкость, но в последнее время бывали нечасто. По бальным танцам — три месяца назад. Давно хотелось передать кому-нибудь преподавательскую эстафету и понаблюдать со стороны. Звёзды сошлись в тот вечер, когда он написал Футакучи, увидев запись с венского этапа турнира WDSF в конце декабря прошлого года. Как разговоры о соревнованиях переросли в договор о занятии с его ребятами — до сих пор загадка. Нужно будет поблагодарить Комори за ещё одно полезное знакомство. Смотреть на них двоих на паркете всегда было отдельным удовольствием. Надо отдать должное их актёрскому мастерству: новый танец — новая, подходящая конкретно этой мелодии эмоция. Пока ребята упорно разминают стопы и тянутся, Широфуку и Футакучи делают отдельные элементы для разогрева. Она отрабатывает алеману свободной кистью, и свет отбивается от чего-то, преломляясь и пуская солнечного зайчика прямо в лицо Сакусы. Больно, приходится на мгновение зажмуриться, чтобы резь прошла. Что это было? Застёжка на рукаве? Бисер? Металлическая молния? Он открывает глаза и всматривается пристальнее. Кольцо. Обручальное кольцо на безымянном. У Футакучи такое же. Губы против воли трогает полуулыбка. В памяти всплывает разговор с Футакучи трёхлетней давности. На тот момент они с Широфуку танцевали в паре уже два года. «О чём ты думаешь, когда танцуешь?» — спросил его тогда Сакуса на банкете в честь юбилея журнала «All Dance». «О том, как она будет смотреться в подвенечном платье», — ответил Футакучи, провожая взглядом Широфуку, уходящую в свой номер. Интересно, когда успели? В инстаграме — ни намёка на свадебную церемонию: ни у него, ни у неë. — Сегодня у нас коротенькая румба, в основном из базовых элементов. Есть здесь такие, кто совсем не знаком с латиной? Вверх взлетает всего одна рука: Хината, что вполне ожидаемо. Рядом робко тянет свою и Ячи. Сакуса начинает перебирать в памяти числа и даты: темой последнего мастер-класса по бальным танцам был фокстрот, а стажёры танцуют у него чуть меньше полугода. — Тогда повторим основные фигуры и движения. Перед этим напомню, что счёт в румбе начинается с четвёрки… Музыку, пожалуйста. — Широфуку смотрит чуть выразительнее, и только тогда понимает Сакуса, что обращаются к нему, и нажимает кнопку. Из колонок звучит одна из заезженных песен последних лет в ремиксе, сделанном для танцев. Выбор вполне логичный: новичкам так легче просчитать ритм и расставить элементы, но спустя пару минут он начинает рассматривать свои ногти. — ...на следующие «четыре-раз» шаг в сторону и переносим вес на другую ногу. Голос Футакучи вперемешку с мелодией убаюкивает, и Сакуса едва сдерживает зевок. — Пока отдохните, а мы покажем, как это должно выглядеть. Контраст мягких и отрывистых движений мгновенно притягивает взгляд. Обязательный в румбе непрерывный зрительный контакт у этих двоих получается непроизвольным. Широфуку в руках Футакучи становится нежной и обманчиво покорной: слегка приседает, скользит руками вверх по его бёдрам, глядя снизу вверх. Сакуса оглядывает свою труппу: ребята наблюдают за ними, замерев и едва дыша. Хмыкает про себя: удивительно, как танец может украсить даже самую заурядную музыку. Ещё удивительнее то, как розовеют щёки Ячи, пока она смотрит хореографию. Класс взрывается аплодисментами, и Футакучи с Широфуку кланяются с улыбкой — по привычке. Сакуса останавливает музыку. Как только шум утихает, из толпы звучит голос: — Вы ведь не с этой программой выступали на последнем турнире, да? Хината, святая простота. — Нет, конечно. А что? — Широфуку щурится, глядя на него. — А покажете свою турнирную румбу? Она переглядываются с Футакучи, и улыбается снисходительно-хищно: — Только если справишься с хореографией и сделаешь так, чтобы партнёрша тебя захотела. — Договорились! — Хината в порыве азарта притягивает за талию и без того красную от смущения Ячи. Спустя два часа все едва стоят на ногах, вымотанные и уставшие. — Молодцы! — Футакучи делает громкий хлопок. Группа обращает взгляды в нему. — Отдохните пять минут и будем смотреть. Самые уверенные в себе действительно решают потратить время на отдых: кто вытирает собой паркет, развалившись под чужими ногами; кто отошёл и уселся под станками, переводя дух; кто пошёл за водой. Основная часть группы остаётся оттачивать движения. До Сакусы доносится негромкое: «Ну же, хорошо ведь получается, только спинку расслабь. Не зажимайся так, чуть свободнее!» Широфуку суетится вокруг Ячи, сорит комментариями и советами, гнёт спину, ставит руки в нужную позицию. — Готовы? Давайте начинать! — снова обращается к ребятам Футакучи и протягивает руку в сторону Широфуку. Она возвращается и становится рядом с ним; ловит и возвращает короткий взгляд из-под ресниц. Сакуса хмыкает: ни дать ни взять, мистер и миссис Смит. Просмотр проходит достаточно быстро. Сакусе остаётся только жать на пуск, стоп, перемотку — и так несколько раз по кругу. Смотреть на своих ребят, как они раскрываются в новой хореографии — похоже на то, как геммолог может ежедневно рассматривать бриллиант, с удивлением замечая в нём грани, которых прежде никогда не видел. Футакучи и Широфуку скомпоновали пары на своё усмотрение, руководствуясь, наверное, исключительно ростом танцоров. Комбинации вышли занятные. Настолько, что Сакуса насчитал про себя две пары, которые в отношениях на данный момент, одну бывшую и одну, которая, кажется, ещё не поняла, что между ними действительно что-то есть. Хината и Ячи танцевали в последней двойке пар. Получалось у них, по правде говоря, не очень: максимальные усилия и старания Хинаты, приложенные для того, чтобы «партнёрша его захотела», только подчеркнули неуверенность Ячи. Отрывистость движений румбы выглядела слегка истеричной — оба боялись не попасть в нужную долю счёта, но базовые движения освоили — уже что-то. — Для первого раза было неплохо! — подвёл итог Футакучи, перед этим прокомментировав первую пару и отпустив их отдыхать. — Я бы сказала, почти хорошо. — Широфуку материализуется рядом с ним, улыбаясь подопечным. — Вот видишь? — Хината оборачивается к Ячи, хватая её за руку. — Я же говорил, что ты самая лучшая партнёрша! Щёки Ячи вновь розовеют — но на этот раз причина очевидна. — Раз мы справились, вы покажете своё турнирное выступление? Больше всего удивляет, что говорит об этом не Хината. Просьба звучит тихо и неуверенно, но раз она спросила — наверное, действительно хочет увидеть, как танцуют бальные профи. Широфуку смотрит на Футакучи из-под ресниц, слегка улыбаясь, и тот, закатывая глаза, идёт искать нужный трек в телефоне, подключенном к аудиосистеме. — Тебе случалось прятать трупы, Оми-кун? — спрашивает он, присев на корточки рядом. — Мне, кажется, понадобится помощь. Однажды я убью эту женщину. В его тоне ни намёка на шутку, только спокойное благодушие и в голосе, и в выражении лица. — Ну, или она убьёт тебя первой. Лучше скажи, когда вы успели? Приходится кивнуть на кольцо, чтобы не пускаться в долгие объяснения. — После мастер-класса расскажем. — Футакучи счастливо улыбается, переводя взгляд с Сакусы на полоску золота на пальце. — С тебя кофе. — С меня вообще причитается. Поздравляю. Тот редкий случай, когда после рукопожатия не хочется сразу искать антисептик. — Вот, нашёл музыку. Запустишь? Утвердительный кивок, и тот возвращается обратно к Широфуку, становясь в нужную позицию. Сакуса жмёт на кнопку проигрывателя, и всё происходит снова: танец глаза в глаза, где она искушает, почти дразнит, тут же отталкивая, — но всё-таки подпускает достаточно близко, чтобы он не смог уйти. Труппа не может оторвать от них взгляда. Музыка, в этот раз совершенно другая, подчёркивает их характеры — сильные и властные, разжигающие пожар от одной едва заметной искры. Когда трек заканчивается, оба дышат тяжело. То, что танец иногда бывает интимнее секса, эти двое доказывают своим примером каждый раз, когда выходят на паркет. Зал взрывается криками «Браво!» и аплодисментами. Футакучи отпускает Широфуку из цепких объятий последней фигуры, и она делает реверанс — привычка, въевшаяся под кожу. — Ну что, кофе? — спрашивает Сакуса у подошедшей пары. — Да! А что-то вкусное к кофе будет? — Глаза Широфуку блестят всё так же радостно, когда речь заходит о еде. — Обязательно. — Ой, ты бы сейчас и бургер бы втоптала, если бы могла! — Футакучи легонько пихает её в бок. — Растолстеть не боишься? — Из нас двоих толстеешь только ты. — Она в долгу не остаётся и щипает его за ногу. — А так, я бы да, покушала. Может, съездим в какой-нибудь ресторан? До персонального мастер-класса Сакусы, который спонтанно добавился в расписание всего неделю назад, остаётся час с небольшим. — У меня скоро второе занятие. Давайте закажем доставку? — Супер, — отзывается Футакучи, рассматривая свою жену, пока та с интересом рассматривает ребят из труппы Сакусы. — Мы только за. Обычно от парочек воротит, но эти двое — не вызывают желания бросить их наедине и убежать куда глаза глядят. Почти идеальная пара. — Ладно, пойдёмте в мой кабинет. Разговор не получается коротким, но курьер привозит еду ровно в тот момент, когда Футакучи — не Широфуку, что удивительно — съедает последнее печенье. — Ну, как-то так. А предысторию ты и так знаешь. — Широфуку вытирает руки и рот, расправившись со своей порцией. — А вообще, я поговорить с тобой хотела. — О чём? Благо у Сакусы из его порции осталась только кола. — Об этой малышке, Ячи. Широфуку громко втягивает свою колу через трубочку и продолжает: — Тебе бы позаниматься с ней отдельно. Она немного слабее большинства твоих ребят, но это можно выровнять. — Она ещё стажёр, — уточняет Сакуса, опустошая свой стакан. — Вот как, — Широфуку мешает остатки льда трубочкой. — Но главная проблема не в этом. Что хочешь делай, но она должна стать увереннее в себе. Она и зажимается-то только поэтому. Так и растяжка хорошая, и ритм улавливает на раз-два, и обучаемая — сегодняшний класс это показал. — Да знаю я. Но я что, похож на психолога? Широфуку права. Ячи абсолютно не уверена ни в себе, ни в своих силах. Он видел это, но как подступиться к проблеме — не знал. — С чего ты взял, что здесь нужен психолог? Да и кому танцор скорее доверится — своему тренеру, сколько бы они вместе ни проработали, или какому-то незнакомому человеку, будь он хоть трижды специалистом? И если ты думаешь, что я пришла к своему первому тренеру хоть сколько-нибудь осознанной, уверенной в себе девочкой с нормальной самооценкой, то ты очень, очень сильно ошибаешься. Футакучи, разделавшись со своей едой, присоединяется к обсуждению: — На самом деле, она права: любой руководитель танцевального коллектива буквально сам лепит своих подопечных. Когда они помладше — само собой, ты влияешь и на характер тоже. Когда взрослые — уже меньше, но всё равно влияешь. Широфуку снова с громким бульканьем тянет колу из стакана, вытягивая к нему вторую руку, и тут же добавляет: — Только умоляю, не начинай штудировать специализированную литературу, искать какие-то тренинги по, не знаю, личностному росту или что-то подобное. Ты обычно ко всему подходишь основательно, так что с тебя станется. Делай, как чувствуешь. Вот как номера ставишь — по наитию, по ощущениям. Смотри по ней самой и по ситуации. Никто не просит еë воспитывать, как ребёнка, но как-то так оно и будет получаться. Главное, будь осторожнее и не перестарайся. Тут как у врачей: бойся навредить. Советов много, все пространные — никакой конкретики. — Спасибо. Правда, спасибо. Осталось воплотить на практике. — Нам уже пора. — Футакучи смотрит на часы и поднимается с дивана, потягиваясь и глядя на жену. — Ну что, покатились? Сакуса протягивает руку, но Футакучи неожиданно переводит это в верхнее рукопожатие, добавляя подобие объятия: легко притягивает к себе, негромко добавив: — Спасибо, что позвал. Приезжай как-нибудь в гости, сам или с кем-нибудь. Когда он отстраняется, Широфуку тут же обнимает Сакусу — в этот раз, кажется, уже не для того, чтобы позлить Футакучи. Так вот как понять, что общение действительно переросло в дружбу. — Вам спасибо, ребята. Ещё обязательно увидимся. Выходя из кабинета, они сплетают руки, даже не глядя друг на друга. Провожая их взглядом, он думает, что ещё один паззл сложился в прекрасную картину. х В кабинете совсем хорошо — тихо, никого, можно даже в какой-то момент подумать, что на этаже нет других людей. В наушниках, подключённых к компьютеру, крутится на повторе трек, который принёс Осаму. Музыка не выходит из головы всю неделю: Сакуса мысленно одёргивал себя, замечая, как качает ногой за завтраком; как отстукивал пальцами по рулю ритм в четыре четверти, стоя в пробке; как тело непроизвольно начинало двигаться, и он застывал в очередной идеально ложащейся на музыку позиции. Даже когда мыл посуду: мгновение — и он обнаруживал себя посреди кухни в середине ещё одного па, а с губки на босую ногу начинала неприятно капать вода... Вместо привычного плейлиста для разогрева он включает в наушниках сохранённую звуковую дорожку и начинает разминку — на следующий день, а потом снова и снова. Мысль о том, как соединить движения в хореографии, как вывести в нужные позиции, проедает мозг день за днем — медленно, как коррозия сжирает металл. Со стороны выглядит, словно разучился читать: кандзи вроде помнишь, но как сложить их в слова, а тем более в связный текст, понятия не имеешь. Пробовал, тыкался наугад, но нет — всё не то и не так. Мотив гораздо спокойнее и чуть медленнее, чем песня, под которую Ацуму танцевал ту небольшую хореографию на первом занятии. Более зрелый, что ли. Если первый трек похож на мальчишку, который вот-вот переступит порог своего совершеннолетия — яркий и взрывной, желающий всё и сразу, то здесь — молодой мужчина, который точно знает, чего хочет, и идет к своей цели. Интересно, он сам пишет свои песни? Время в углу монитора подсказывает, что скоро должен прийти Ацуму. Надо бы пойти прогнать хореографию пару-тройку раз, обе партии, чтобы не сбиваться в процессе, пока можно без музыки — так, по ощущениям. На глаза попадается ключ от шкафчика в раздевалке — ближайшего к двери — и Сакуса забирает его с собой, выключая компьютер. До начала занятия ещё двадцать минут. Старая танцевальная связка вспоминается легко и быстро; музыка к ней звучит в голове сама по себе приятным ненавязчивым мотивом. Ацуму заглядывает в зал за пять минут до начала занятия. — Оми-Оми-сан! — Да, добрый вечер. Приходится застыть в середине движения, чтобы не сбиться. «Оми-Оми-сан» всё ещё действует на нервы, но реагировать на него и портить себе настрой не хочется: месть обычно подают холодной и со спокойным выражением лица. — Мне опять тут переодеваться? Надо же. Совесть с прошлого раза замучила? — Нет. Вот ключ от шкафчика в раздевалке. У вас четыре минуты на всё про всё. Он оказывается рядом буквально в три прыжка и забирает ключ, случайно задевая пальцы. Кожа на подушечках немного огрубевшая, но видно, что за руками старательно ухаживают — звезда же, как-никак. Мысль сбивается. Вернуться в процесс не выходит. Ну вот зачем было отвлекаться? Ацуму возвращается в класс минута в минуту. Спешил — видно по задравшейся на спине футболке и беспорядку на голове, который обычно остаётся, когда переодеваешься очень быстро. — Присядьте. Он умещается на мате, и Сакуса садится рядом, протягивая к нему экран своего телефона, на котором запущено видео. Тот самый трек, что только что играл в голове, теперь отдаётся эхом в пустом зале. Классный всё-таки. Когда запись заканчивается, Ацуму поднимает изрядно округлившиеся глаза: — Это что… вы? — Я. — Офигеть. А она?.. — А её зовут Эрико. Моя одногруппница, а потом сотрудница — несколько лет после выпуска танцевали в Complexions. Ацуму как-то обмякает, всё ещё поглядывая на экран. — Стойте… это же танцевальный класс колледжа, да? — Он самый. — Сакуса только сейчас понимает, что, кажется, улыбается. Старый стал, сентиментальный, но вспомнить занятия с Шиномией-семпаем действительно приятно. — Советую пересмотреть видео несколько раз. — Погодите. — Ацуму поднимает на него совсем ошалевший взгляд, — Вы хотите, чтобы я… Взгляд получается достаточно выразительным, чтобы он понял. — У вас есть два часа на то, чтобы выучить и станцевать. — Что, вот прямо так, с видео учить? И танцевать одному? — Ну почему же одному, я вам помогу разучивать. — Лирический хип-хоп. Я. За два часа. Оми-Оми-сан, вы издеваетесь? — Абсолютно нет. Вы показали не совсем печальную хореографию несколько дней назад, значит, танцевальные навыки у вас есть. — Пояснять приходится, как маленькому. Ну, или как умственно отсталому — оба варианта подходят. — Теперь я хочу знать, насколько вы обучаемы и как быстро способны схватывать новое. И там не только лирический хип-хоп, там ещё поппинг и вейвинг. — Но там же женская партия! — Вас это смущает? Скептически приподнятая бровь действует на него, как красная тряпка на быка. Это же надо — вестись на такие простые уловки. — Ни грамма. Химию вот эту вот тоже изображать надо? — переспрашивает Ацуму, неопределённо размахивая рукой в воздухе. — Ну, чтобы было ощущение, что там прямо чувства-чувства? — А попробуйте. Сделайте так, чтобы я поверил. Не уверен, правда, что у вас получится, но можете постараться. Есть лёгкое ощущение, что самого только что взяли на слабо́, но это не критично: заодно можно будет посмотреть, как он вживается в образ. Но самое главное всё-таки сделано: месть в виде неслабой хореографии подана. Осталось только посмотреть, съест или подавится. Ацуму пересматривает видео ещё несколько раз, внимательно следя за движениями девушки на экране, и откладывает телефон. — Всё, я готов. Партия Эрико не слишком-то отличается от его, Сакусы, в основном отзеркаливает движения, создавая ощущение цельности в паре. Ацуму хорошо даются ломаные элементы, хуже — плавные переходы между ними. Зеркальная стена помогает не сбиться. Спустя полтора часа или даже немного больше у Ацуму наконец получается схватить основной костяк хореографии. — Можете отдохнуть пять минут, если хотите. — Сакуса по привычке задирает футболку, вытирая лицо. — Да, я на минуточку… — Ацуму вылетает из класса, бубня на ходу. Откуда только силы есть? План уместить всё занятие в два часа успешно провален. От Ацуму нельзя было ожидать навыков идеального ученика, но хотелось бы, чтобы процесс шёл быстрее и домой не пришлось ехать за полночь. — Что делаем дальше? — уточняет тот, вернувшись. — Пытаемся слепить всё в кучу, — Сакуса вздыхает, рассматривая его лицо, по которому всё ещё стекает вода. Полотенца, видимо, для слабаков. — И станцевать так, как оно должно быть. Парных хореографий давненько не было. Всё как-то брались одиночные или совсем уж групповые, иногда с солистом. Танцевать сейчас с ним как-то… странно и непривычно: около половины связок происходит в тесном контакте друг с другом, одно прикосновение сменяет другое. Чужие тёплые руки чувствуются то на плече, то скользят вверх по ноге; стоит встретиться взглядами в параллельных движениях, как он тут же отводит глаза. На последней доле, когда получается достаточно резко притянуть его вплотную к себе и осторожно, почти бережно опустить руки на талию и едва ли не уткнуться носом в плечо — так, как делал с Эрико много лет назад, — Ацуму дёргается и заливается краской, отшатываясь. — Оми-Оми-сан, вы… Детский сад. — Что? Где же ваш хвалёный образ и химия, Ацуму-сан? В его глазах что-то неуловимо меняется. — Давайте ещё раз. И под музыку, если можно. — Да не вопрос. Полминуты на подключение телефона к аудиосистеме и поиск нужной дорожки в сохранённых, и Сакуса возвращается на место. — Готовы? — Лучше уточнить, а то вдруг что-то опять ни с того ни с сего пойдёт не так. — Мы болтаем или танцуем? — Ацуму приподнимает бровь, глядя исподлобья. «Даже так? — мелькает в голове. — Ну что ж, погнали». Быстрое нажатие на часы — и мягкое вступление заполняет акустику класса. Ацуму — Сакуса готов поклясться! — словно подменили: движения более резкие, почти отрывистые, руки скользят по телу ощутимее, взгляд преследует, словно не хочет выпускать из поля зрения ни на минуту. В завершающем движении он прижимается плотнее, опуская руки вместе с руками Сакусы, проходясь по волосам, щекам и линии подбородка. Объятие получается гораздо более… горячим. Это уже лирика на грани с эротикой. — Так лучше? — выдыхает он в самые губы, и Сакуса понимает, что они всё ещё стоят в обнимку. — Да, уже лучше. Повторим ещё пару раз. С каждой отработкой Ацуму смелеет (или наглеет) всё больше, набирает обороты. Теперь, можно сказать, в плане построения образа довыполнил и перевыполнил, но в некоторых моментах можно было бы больше нежности, чем страсти. Возможно, это просто придирки и личные ощущения: другие ребята во время того самого занятия с Шиномия-семпаем давали абсолютно разные по эмоции исполнения — кто-то более мягкое и нежное, кто-то погорячее. В последний прогон на завершающей фигуре Ацуму не просто вжимается — притирается пахом, дышит тяжело и смотрит из-под ресниц. То, что это уже не просто танцевальная химия, достаточно часто возникающая между партнёрами, выдаёт его намечающийся стояк. — Киёми-сан… — Ацуму облизывает губы, отводя взгляд куда-то в сторону. На открытой шее артерия отбивает участившийся пульс. Тепло тела чувствуется сквозь тонкую футболку. Он хорошо выглядит, ухожен, даже, можно сказать, красив. Странно, но обнимать его не то что не противно — даже немного приятно, но вот… Собственное имя режет слух. Приходится выпутаться из объятий и отстраниться. Ацуму подходит ближе, протягивая руку к лицу Сакусы, но тот перехватывает за запястье, сжимая не сильно, но достаточно крепко, чтобы удержать. — Чего ты от меня хочешь? — Думаю, ты и так понимаешь. — У нас не знакомство на одну ночь. Это сотрудничество, деловые отношения, которые не подразумевают постель. Ацуму громко цыкает и отступает на шаг, сжимая губы в тонкую линию. — А если бы на одну ночь, ты бы согласился? Критически осмотрев его с головы до ног, Сакуса выносит вердикт: — Может быть. Если бы был достаточно пьян. Ацуму хватается за грудь и открывает рот, чтобы запротестовать, но тут же закрывает обратно. Сакуса отмечает про себя, что более оскорблённый вид, чем сейчас у Ацуму, вряд ли увидит когда-нибудь в жизни. — Ладно, вернёмся к делу: если говорить о хореографии — это было неплохо. Обучаетесь вы медленнее, чем я предполагал, но стиль чувствуете неплохо, улавливаете… общее настроение. С этим заданием вы справились, поэтому жду вас через три недели — к тому моменту постараюсь сделать намётки танца для вашего номера. Ацуму вытирает лицо футболкой, тут же отвечая: — Оми-Оми-сан, а три недели для человека без вдохновения — не слишком быстро? Точно успеете? Раздражение разгоняется от нуля до сотни, как хорошая машина: буквально тут же. — Не переживайте Ацуму-сан. Возможно, даже успеете обзавестись отношениями и не будете приставать к малознакомым людям. — С этим я справлюсь. — Ацуму ухмыляется и прищуривается, глядя на него. — А как же вы? — О, у меня с личной жизнью всё в порядке. «Её просто нет», — ехидно уточняет внутренний голос, но Ацуму об этом знать не обязательно. Тот собирается что-то возразить, но зевок решает за него, и Ацуму прикрывает рот рукой. — Ацуму-сан, детское время закончилось, пора домой и в кроватку. Собирайтесь, на сегодня всё. Усталость берёт своё: не в силах подавить ещё один зевок, тот кивает и бредёт в раздевалку. — Спасибо за занятие, Оми-Оми-сан. Долетает ли до Ацуму брошенное через плечо «хорошего вечера» или нет, Сакусе не особо важно. Главное, что получилось вовремя остановить этот поезд по имени Мия Ацуму, пока все договорённости с холдингом и собственное понимание успешного сотрудничества не полетели к чертям. x Не успел оглянуться, как проходит пара недель: тренировки с труппой сменяются личными консультациями, те — поездкой на мастер-класс в родной колледж исполнительских искусств. Студенты (на удивление) не отлынивают и делают всё как следует, стараются отточить каждое движение и кажутся благодатной почвой, в которую действительно хочется вкладывать знания. Шиномии-семпай — сильно постарел, но сдавать позиции не собирается, — зовёт выпить после занятий. Будь это кто другой, отказался бы без промедления, но в этом случае без разницы и то, что среда, и то, что нужно будет как-то возвращаться домой. — Ну что, как твои ребята? Мысль непроизвольно возвращается к труппе: все такие разные, каждый со своими фишками, любимым стилем и идеальным исполнением даже неидеальной хореографии — хоть вместе, хоть по одиночке. Фраза «свои всегда самые лучшие» звучала часто из уст многих тренеров, но только сейчас она начинает обретать смысл лично для него. На ум приходят горящие глаза Хинаты, упивающегося процессом во время разучивания новых связок, робость маленькой Ячи, маленькими, но верными шажками идущей к улучшению танцевальных навыков. — Они большие молодцы. И я стажёров взял, двоих. — Знаешь... — Профессор щурится, допивая остаток пива, и ставит пустую кружку на стол. — Я не думал, что ты станешь преподавателем. Танцором — да. Знаменитым танцором — конечно да. Но чтобы учить… Не видел в тебе такого желания. Но я рад, что ты выбрал этот путь. Вечер в компании любимого учителя действует ободряюще. Домой Сакуса возвращается с мыслью о том, что делает всё правильно — по крайней мере в том, что касается ребят. Следующий день получается насыщенным: своя собственная, личная, практика не кажется такой унылой. Сакуса смотрит на часы и снимает наушники: уже поздно, за окном темень, хорошо бы ещё успеть в душ. Скоро должна приехать клининговая служба. Пора сворачиваться. В полутёмном коридоре полоска света на полу у двери в раздевалку и душевые выделяется ярким пятном. Последний уходящий выключает за собой свет: маленькое негласное правило их студии. После окончания практики прошло чуть больше часа, кому это захотелось дополнительных тренировок завтра? Тихий, сдавленный стон заставляет пересмотреть ситуацию и ступать бесшумнее — благо, не снял тренировочные сникеры, — остановиться и прислушаться. — М-м-м-м... Тише, как бы кто не услышал! Голос опускается до судорожного шёпота, слова прерываются, премежаясь с чем-то отдалённо похожим на очень слюнявый французский поцелуй. Громкое цокание, кажется, слышно на весь этаж. Как только всё стихает — оба вдыхают почти одновременно и так тяжело, словно только что пережили кислородное голодание. — Да в такое время здесь обычно никого нет! Смотреть необязательно — он знает эти голоса, — но глаза сами выцепляют одного, сидящего на лавочке посреди помещения, и второго, забравшегося ему на руки и самозабвенно вылизывающего чужой рот. Спасибо, что хотя бы одетые. Сакуса теряется в ощущениях, тут же накрывающих с головой: хочется зайти и отчитать, чтобы не пачкали раздевалку своим биологическим материалом; одновременно хочется спрятаться, чтобы не обвинили в вуайеризме. Ситуация кажется до того дикой, что получается только тихо ускользнуть к лифту, как есть — в тренировочной форме и сникерах. В конце концов, это не его дело, решает Сакуса, прислонившись спиной к зеркальной стенке лифта. Не думать не получается. Мозаика из обрывков увиденного сегодня и замеченного раньше складывается наконец в общую картину. Становится понятно, почему Хината так быстро ретируется из студии после каждого занятия. Теперь вопросов о том, чей паркетник со странными номерными знаками ждёт его возле здания каждый раз, не возникает. Да, это может быть притянуто за уши, но доводы слишком очевидны. Остаётся только надеяться, что дело не зашло дальше конфетно-букетного периода, иначе может запахнуть жареным, как для его труппы, так и для медиахолдинга, к которому принадлежит Мия Ацуму. По-хорошему, мешать этим отношениям было бы нерационально: это не его дело, а они взрослые люди и сами разберутся. Настроение скатывается из достаточно неплохого в паршивое как-то слишком быстро. По обычному маршруту домой пробок уже чуть меньше, чем было утром, но карты всё ещё показывают две красных линии. Перед глазами встаёт длинная шеренга остановившихся машин, и пополнять её собой совсем не хочется. Дорога в объезд добавит двадцать три лишних минуты к поездке, но это разумная плата за возможность добраться домой без пробок. Нужно будет занять себя чем-то по приезду, чтобы выгнать из головы назойливые мысли. Шкаф перебран и реструктуризирован. Вещи заново разложены по полкам, развешаны на вешалках, обувь стоит в отдельной нише, а сумки, перчатки и пояса вытерты и возвращены в пыльники. Пуховики сложены в чехлы и убраны в дальний угол, их место заняли более лёгкие пальто и бомберы. Удивительно, но уборка оказалась тем самым занятием, которое возвращает душевное равновесие. Если в наушниках или в комнате при этом звучит музыка — легче становится вдвое быстрее. Универсальный вид деятельности для любой ситуации: и когда нужно выбросить всё из головы, и когда нужно сосредоточиться и обдумать что-то конкретное. Пальцы повторяют механические движения: сложить здесь, разровнять тут, протереть там. Кто-то медитирует. Кто-то молится. Кто-то занимается йогой или спортом. Сакуса занимается уборкой. А тот, кто сказал, что беспорядок в доме — признак творческой натуры, был просто-напросто лентяем. Развешивая достиравшееся постельное бельё, Сакуса вспоминает, что забыл поужинать. Это и к лучшему: наедаться на ночь не полезно, да и живот не урчит и не требует топлива. Еду, как и размышления о том, что делать с этими двоими, можно отложить до завтра. x — Всем спасибо за тренировку. Ребята откликаются аплодисментами — давняя традиция, — и Сакуса присоединяется к общему хору рукоплесканий. Как только всё стихает, они расходятся по залу: каждый собирает свои вещи и спешит в раздевалку, чтобы поскорее попасть в душ — стабильная ситуация, когда танцоров гораздо больше, чем душевых. Ячи копается дольше обычного. Сакуса негромко выдыхает. Не испугать и не перегнуть палку. — Ячи, — осторожно начинает Сакуса, и она поднимает на него испуганный взгляд. — Ты могла бы задержаться ненадолго? Я хотел бы с тобой поговорить… — Всё так плохо? — Она старается говорить ровно, но голос подрагивает. — Вы меня выгоняете? До какой же степени она не уверена в себе?.. — Ну что ты, нет конечно. — Он подходит и садится рядом, облокачиваясь спиной на стену. — Я хочу предложить тебе дополнительные занятия. Ошарашенная Ячи смотрит на него во все глаза, и слёзы то наполняют их, то уходят по мере того, как она пытается справиться с эмоциями. — Занятия? С… вами? — Да, персональный дополнительный час после общей тренировки каждый понедельник, среду и пятницу. Что скажешь? — У вас действительно есть на... это время? — Ячи, кажется, осекается в последний момент, чтобы не сказать «на меня». Очень хочется закатить глаза, но нужно быть трепеливым. — Пойми меня правильно: если бы я не был заинтересован в твоём профессиональном росте, я бы не искал это время и не предлагал бы тебе частные тренировки. Сакуса вспоминает её на общих занятиях: Ячи не хватает звёзд с неба, но хорошо чувствует музыку и легко ловит ритм; тонкая и хрупкая, но жилистая, только двигается слегка неуклюже. Она задумывается на мгновение, лицо озаряется пониманием, и Ячи энергично кивает. — Что я буду вам должна, Сакуса-сан? Брать с неё привычную часовую плату собственных мастер-классов не хочется — своя же, часть коллектива. Но отдавать свой труд просто так, обесценивать его в такой ситуации тоже нельзя: результат в итоге может оказаться совсем другим, хотя Ячи — вряд ли тот случай. — Своё желание работать. О цене договоримся немного позже. И зови меня Оми-сан, хорошо? — Да, Са… Оми-сан, — исправляется она, и щёки становятся немного розовее, чем обычно, — я постараюсь! — Тогда я жду тебя в следующий понедельник после общего занятия. — Конечно! — Ячи снова отвлекается на свои вещи. — А сейчас можно я пойду? — Беги, там как раз освобождаются душевые. Она подхватывает слишком большую для неё сумку и оборачивается уже в в дверях, махая на прощание: — До завтра, Сак… Оми-сан, спокойной ночи! — До завтра, Ячи. Сакуса выдыхает. Кажется, первый шаг сделан успешно. Широфуку бы им гордилась. Когда он снова поднимает глаза на вход в танцевальный класс, в дверном проёме уже маячит Ацуму. — Личные уроки, значит. С самой младшей из всех ваших подопечных. Любите помоложе, Оми-Оми-сан? Если раньше на его шуточки было плевать, то сегодня они почему-то искренне злят. — Ни она, ни кто-либо ещё из моей труппы — не ваше дело, Ацуму-сан. Подкалывать его сегодня — ни настроения, ни желания. Мысли убегают, непроизвольно возвращаясь к Ячи. Нужно будет вечером сесть и просмотреть несколько статей по тренерству и составить план занятий. — Да ладно вам, Оми-Оми-сан, не отрицайте: она же хорошенькая, — продолжает Ацуму, оглядываясь на дверь. — У меня нет некрасивых ребят. Красота вообще очень субъективное понятие, вы знали об этом? А сейчас надо успокоиться, найти долбаный трек в телефоне, подключённом к аудиосистеме, и показать наброски постановки. — Согласен, и девушки у вас хороши, и парни ничего так. Достаточно невинная для человека со стороны фраза звучит втройне гаже и противнее, стоит вспомнить события вчерашнего вечера. Хотя чего можно было ожидать, запуская лису в курятник? «Если бы ты умел вовремя заткнуться, я бы, может, и закрыл бы на это глаза», — тут же мелькает в голове, но Сакуса понимает, что нет, не закрыл бы. Просто чаша терпения переполнилась бы немного позже — вот и всё. Любое посягательство на его танцоров — это посягательство на него самого. С какой стати он должен терпеть подобное у себя под носом? — Вон. Ацуму так и замирает в полуметре от него, занеся ногу для последнего шага. — Что? — Вы всё правильно расслышали. Вон отсюда. — Какого?.. — тот возмущённо давится воздухом, совершенно не понимая причин такой перемены. — Обсуждать это с вами я не собираюсь. Ацуму возмущённо вылетает за дверь, не говоря ни слова. В голове всплывает размер неустойки по контракту. Сейчас эта сумма кажется не то что маленькой, а смешной. Когда на кону стоит репутация студии — проще отдать эти деньги, не думая, и выставить лису из курятника. Недолго думая, Сакуса набирает сообщение: «Осаму-сан, нам нужно поговорить. Наберите меня завтра около девяти утра, пожалуйста». Отправить. «Обязательно», — приходит в ответ где-то через час — беспокоить и звонить вот так сразу он, видимо, не рискует. Это и к лучшему — будет время обдумать, как бы поспокойнее выразить своё возмущение. Мысль о том, почему вся эта ситуация задела так сильно, приходит как раз тогда, когда Сакуса наконец выбирает самую подходящую формулировку для описания ситуации из десятка возможных. Щёлкает в голове звуком зажигалки, извлекающей искру, чтобы зажёгся огонёк. Дело совсем не в Хинате. Да, поступил неправильно, да, не оправдал доверия. Но основная доля разочарования пришлась всё-таки на Ацуму. Разочарования. Если разочаровался, значит, был очарован. До этого. Раньше. Это не похоже на полетевшие к чертям ожидания, которые так или иначе составляешь о человеке при знакомстве, нет. Тут что-то больше. Корни где-то глубже. Ацуму запомнился. Из колледжа, с той самой джем-сессии, а может и раньше. Если спустя столько лет фамилию получилось связать с лицом, отпечатавшимся в памяти, — это не случайность, а намерение. Желание помнить человека дольше, чем до момента, когда вы пойдёте разными дорогами, исчезая из жизней друг друга. Иногда для того, чтобы появиться опять. Собственные ощущения до зубовного скрежета напоминают день, когда понял, что Комори — больше, чем просто кузен и одногруппник. Тот же ход мыслей, очень похожие чувства. Вывод напрашивается сам собой. Нравится. Мия Ацуму. Нравится. Понимание накрывает с головой, словно волна. Что делать? Как себя вести? Почему до него дошло только сейчас?! «Ваш пульс слишком высокий. Сделайте несколько дыхательных упражнений, чтобы снизить его», — высвечивается на экране часов. Приехали. «Вдохните». Думать о ком-то, кроме Комори, в таком ключе — ново и странно. Понятно, что и здесь ничего не сложится: Ацуму бегает за каждой задницей, маячащей в поле зрения, — последние несколько дней это только подтвердили, — неважно, женская эта задница или мужская. Угораздило же. «Выдыхайте». А сначала даже казалось, что что-то есть. Ацуму всё-таки хороший актёр: и на первом просмотре во время разучивания хореографии, и на других занятиях картинно ловил взгляды, смотрел в глаза, невзначай прикасался, сокращал дистанцию между ними. «Вдохните». А потом случилось то, что случилось. И комментарии в сторону Ячи — как вишенка на торте. Странно чувствовать себя использованным в ситуации, когда всё особенное отношение человека к тебе существует только в твоей голове. «Выдыхайте». Надо побыстрее встретиться с Осаму-сан, разорвать контракт, оплатить неустойку и жить себе дальше. Одному. Подальше от долбаных чувств, флирта и влюблённостей. «Отлично! Ваш пульс снизился до семидесяти восьми ударов в минуту», — оповещают часы. Пульс нормализован, осталось привести в порядок голову. x Осаму звонит в восемь пятьдесят одну. — Сакуса-сан? Доброе утро, я не рано? — Нет, в самый раз. Сакуса едва успевает ткнуть пальцем в кнопку громкой связи, выворачивая руль. — Осаму-сан, не хотите сегодня встретиться на ланч? Нам нужно обсудить одну ситуацию, и это не терпит отлагательств. — Насчёт Ацуму? Он, вполне ожидаемо, в курсе. — Да. Тема разговора достаточно щекотливая, поэтому я хотел бы поговорить лично. — Хорошо, думаю, часа нам хватит. Где вам удобнее? — Могу подъехать к вам в офис. Любое место, любое время — он даже готов отменить занятие с труппой, лишь бы разделаться с этим побыстрее. — Замечательно. Временный пропуск у вас есть, жду в двенадцать у нас. С меня кофе и сендвичи. Он отключается. Сакуса смотрит на часы: восемь пятьдесят пять. Ещё целых три часа и пять минут до полного решения проблемы. Надо будет не забыть взять свою копию договора из офиса. Занятие с ребятами проходит как-то мимо. Благо, сегодня привычная тема — контемпорари и можно не готовить ничего нового, а взять старые постановки времён Complexions. Все зачатки вдохновения, которые начинали появляться, ситуация с Ацуму и Хинатой срубила на корню; радует то, что хотя бы танец для видео успел поставить. В таком случае от второй выплаты можно отказаться — сделана всё-таки только половина работы, изначально оговоренной контрактом, так будет честно по отношению к Мейану-сан и Осаму. — Сакуса-сан, здесь так и должна быть остановка? — окликает кто-то из ребят. Приходится вынырнуть из мыслей: зависание в одной позе во время танца вредит и хореографии, и рабочему процессу. — Нет, простите. Здесь вот так, — и-и-и пам! вернулись обратно в исходное положение. Так происходит ещё несколько раз, и когда после традиционных аплодисментов в конце занятия танцоры разбредаются кто куда, Ячи осторожно подходит с вопросом: — Оми-сан, у вас всё хорошо? Вы какой-то сам не свой сегодня. То, что с ним что-то не так, сегодня не заметил только слепой. Но то, что ей не всё равно и она подошла спросить, как-то неожиданно приятно. — Не совсем, но скоро будет. Расстраивать её не хочется. Да и ощущение того, что один рывок и всё образуется, не покидает с самого утра. — Очень на это надеюсь! — Ячи расплывается в робкой улыбке и становится ещё больше похожа на маленького котёнка. — Занятие вечером как обычно? — Да, само собой. — Тогда до встречи! — она собирает вещи и уже почти выходит из зала, но снова поднимает глаза, добавляя: — Берегите себя! Он даже не находит, что ответить на это, но ответ и не нужен: Ячи мгновенно ускользает за дверь. Пару слов поддержки — и внутри теплеет; тоскливое, гадкое состояние последних дней ненадолго отступает. Есть что-то сокровенное в общении ученика и преподавателя, тренера и подопечного. Оно в деталях, и чем дольше длится это сотрудничество, тем больше вы узнаёте друг друга. Моменты, когда простые человеческие отношения проявляются сквозь основное «учитель-ученик» часто гораздо ценнее любых побед и наград — это было заметно на примере мисс Пол, когда ученики приходили к ней спустя много лет после выпуска, неизменно принося её любимый десерт «Павлова»; по Шиномии-семпаю, когда он водил свою группу в клуб со свободной сценой в качестве практики, а потом отвечал на вопросы ребят за кружкой пива, сорвав бурные аплодисменты своей танцевальной импровизацией. Кажется, пора начинать писать свою историю. От приятных размышлений отвлекает взгляд на часы: уже начало двенадцатого. Придётся сильно поднапрячься, чтобы успеть к двенадцати в офис холдинга. Хотя даже если и опоздает — переживут. Душ на скорую руку, бессчётное количество тянущихся, словно резина, минут в пробке (хоть и поехал в объезд!), и здание снова слепит, отблёскивая под теперь уже апрельским солнцем. Девушка на рецепции улыбается всё так же приветливо, охранник уже не так напрягается и пропускает почти спокойно, видя гостевую карту. Осаму встречает его у лифта — поразительно — без привычной лёгкой ухмылки, серьёзный и немного обеспокоенный. Жмёт руку, не говоря ни слова, и приглашает идти за ним. Лифт взмывает на одиннадцатый этаж, кажется, быстрее, чем в прошлый раз. Типичные коридоры, как и перед залом заседаний, кажутся пустынными. Да, пару месяцев тут не был. А хотелось бы не бывать здесь вообще. Кабинет Осаму оказывается среднего размера комнатой с панорамными окнами, оформленный в минималистичном стиле. — Присаживайтесь. — Он делает короткий пас рукой, огибая стол и приземляясь в кресло. — Вы голодны? — Нет, спасибо. Давайте перейдем сразу к делу. Не хватало здесь ещё засиживаться. — Речь, я так понимаю, пойдёт об Ацуму? Ожидаемо. — Да, о нём. — Он рассказал, что вы его выставили, но сказал, что не понимает, за что. У вас есть объективная причина для этого? Осаму не кажется напряжённым, но руки сцеплены в замок, и он то и дело косится на папку с документами, которую принёс с собой Сакуса — вряд ли она добавляет ему спокойствия. Как бы так начать, чтоб не в лоб и без оскорблений? — Мия-сан, как вы относитесь к романам на работе? Его лицо вытягивается, едва он услышал вопрос. — У нас в компании основными положениями не запрещено, но не приветствуется. — В моей труппе абсолютно такие же правила. Тогда объясните пожалуйста, почему ваш брат позволяет себе соблазнить одного из моих танцоров и закрутить с ним роман? Ещё и самого младшего? Осаму мгновенно меняется в лице. Молчит, сцепив зубы. Пожалуй, лучше сразу озвучить то, зачем пришёл. — Я не собираюсь терпеть подобное в своём коллективе и хотел бы прекратить наше сотрудничество, а также отказаться от второй выплаты по контракту. Само собой, неустойка будет выплачена. Когда Осаму поднимает глаза, в них читается ярость пополам с беспомощностью. Его можно понять: потеря перспективного контракта — какой-никакой, но ущерб репутации компании и брат-придурок в довесок, который заварил всю эту кашу. Он тянется к телефону, тычет пару раз пальцем в экран, и в трубке слышатся гудки звонка. — Зайди ко мне. Сейчас же. За Ацуму становится немного страшно. Хотя нет, не становится. Пожалуй, можно будет даже помочь Осаму с поиском адвокатов, если это будут тяжкие телесные или убийство. Ацуму влетает в кабинет буквально через минуту. Осаму жестом указывает ему на диван и, дождавшись, когда тот снова поднимет на него глаза, цедит сквозь зубы: — Ты что творишь? Что за шашни ты там мутишь с танцором из его труппы? Ситуация до боли напоминает школьные годы, когда вызывают к директору и отчитывают за плохое поведение. Ацуму буквально вжимается в диван, с ужасом глядя то на брата, то на Сакусу. — Так не было же ничего! А вот это уже враньё. — То есть вы считаете, что зажиматься по раздевалкам с одним из моих ребят — это «не было»? — подаёт голос Сакуса, глядя на него в упор. — Откуда вы знаете? — Да какая разница, откуда он знает! — В голосе Осаму звучит неприкрытая угроза. — Ты подумал, чем нам это обернётся? Ацуму замолкает, утыкаясь взглядом в пол. — Он сам подошёл ко мне. Сначала за автографом и за селфи, потом ещё зачем-то… не помню точно. Мы гуляли… немножко. А потом он меня поцеловал. Первый. Звучит очень похоже на дешёвую отмазку, но вот Хината… Хината, пожалуй, действительно мог. — Почему ты его не остановил? Ацуму мнётся, то и дело поглядывая то на Сакусу, то на брата, медлит, словно стесняется, но всё-таки отвечает, глядя куда-то в сторону: — Мне… это нужно было. Он поднимает глаза, пестрящие смесью эмоций: от пронзительной грусти до едва ли не отчаяния. Фраза колет где-то под рёбрами — потому что близко, понятно и знакомо не понаслышке. Память услужливо подбрасывает те немногочисленные знакомства на одну ночь, которые периодически происходили в жизни: вроде всё просто и понятно, удовлетворение базовых физиологических потребностей, но всё равно бессознательно ищешь тепла и принятия в чужих руках, вглядываешься в глаза, надеясь найти там не только страсть, а что-то глубже, больше, то, что не исчезнет, стоит кому-то из двоих выпутаться из смятых простыней и пойти в душ. Видимо, здесь то же самое. Мия Ацуму, сколько Сакуса его помнит, не выглядел несчастным никогда — вплоть до этого момента. — Твоё «нужно было» стоит нам контракта. А если вас видел кто-то ещё, или парень решит говорить об этом для прессы — скандала. — Ты… Вы хотите разорвать договор? Из-за этого? — Ацуму смотрит жалостливо-пришибленно-неверяще, как побитая собака. Невольно вспоминается вечер, когда увидел их двоих в раздевалке. И если сам выглядел так же, то как же повезло никого не встретить. — Из-за этого. Добавить больше нечего, чтоб не сорваться ненароком и не перейти на личности. — Сакуса-сан, — начинает Осаму осторожно, почти вкрадчиво, — давайте поступим следующим образом: вы не будете делать резких, возможно, не совсем обдуманных поступков, и подумаете ещё месяц. Взвесите все «за» и «против», окончательно определитесь. Если через месяц ваше решение не изменится — возвращаетесь в этот кабинет и мы расторгаем контракт, заверяем все нужные бумаги на месте и расходимся, как в море корабли. Хочется запротестовать, что решения более уверенного и взвешенного в жизни не принимал, но слова Осаму звучат разумно на фоне истерики обиженного ребёнка, бушующей внутри. В конце концов, это две несчастные постановки, о качестве которых в контракте не сказано ни слова. Первая часть гонорара невозвратная, от второй можно отказаться в любой момент, как и выплатить неустойку. — Я, со своей стороны, составлю договор о неразглашении, который мне нужно будет подписать с вашим пареньком, — мягко продолжает он, слегка подаваясь вперёд в своём кресле. — Ты свободен. Остальное обсудим потом. Ацуму моргает, понимая, что последние слова адресованы ему, и уходит молча, закрывая за собой дверь. — Я хотел бы обсудить с вами ещё одну сторону этой ситуации. — Осаму понижает голос. — Сакуса-сан, как вы относитесь к риску? Настроения для игр в угадайку прогноз на сегодня не обещал тоже. — Я к нему не отношусь. На что вы намекаете? — На то, что у вас под боком бомба замедленного действия. И если не обезвредить сейчас, то рвануть может в любую минуту: хоть завтра, хоть через несколько лет, и последствия будут в любом случае. Хината. Логично. Осаму мыслит рационально и последовательно, предусматривая развитие событий на пару-тройку шагов вперёд. — Вы предлагаете мне избавиться от своего стажёра? — Ну зачем так радикально… Я ищу варианты, как обезопасить всех нас от возможных проблем. — Он расстёгивает верхнюю пуговицу на рубашке. — подумайте над моим предложением. И дайте знать, когда парень будет готов подписать договор. — Думаю, об этом вы можете договориться с ним сами. Номер я вам пришлю. И будьте добры сделать это всё на моей территории и не таскать его в офис холдинга. Осаму удивлённо приподнимает бровь, но всё-таки кивает утвердительно. — Мы обсудили всё, что вы хотели? — уточняет он, вскользь глядя на монитор. — Абсолютно. Всего доброго, Мия-сан. Голос Осаму застаёт Сакусу уже на выходе из кабинета: — Сакуса-сан, я вас очень прошу… подумайте и не рубите с плеча. Нам действительно важно сотрудничество с вами. «Поэтому ваш брат постарался всё испортить?» — едва не вылетает в ответ, поэтому остаётся только крепче стиснуть зубы, кивнуть и выскользнуть из кабинета. x — На сегодня всё. В этот раз молодцы, хореографию добили до конца, но стиль остаётся на следующий раз. Можно присылать мне предложения со связками для разучивания — в ближайшее время нужно будет снять ролик для ютуб-канала, сделаем кавер. — Сакуса-сан, а когда у нас будут новые постановки? В смысле, ваши? — спрашивает Хината. Вопрос бьёт под дых, хочется спрятаться от вопросительных взглядов куда-нибудь подальше. Остальные ребята, наверное, тоже волей-неволей задаются вопросом, почему тренер ничего не ставит? Из оригинальных постановок, если порыться в карманах, сейчас только намётки для танцев в рамках контракта, да и те оставляют желать лучшего. Собрать себя в кучу, сделать спокойно-уверенное лицо и ответить: — Будут, но чуть позже. Стоит немалых усилий. Вопросы такого плана плюсов Хинате не добавляют от слова совсем. Ячи смотрит не то испуганно, не то сочувственно: в последнее время общение с ней стало больше походить на дружбу, чем на отношения учителя и ученика. За последние пару недель Хината… не сказать, что изменился — люди не меняются за такой короткий период времени, — скорее, выплыло наружу то, чему раньше не придавал значения. В какие-то моменты приходилось сдерживаться, чтобы не отвести в сторону и не отчитать или не сказать пару ласковых. Хината, мельтешащий рыжий комок, был, кажется, везде: то спорил с кем-то о том, как правильно выполняется та или иная связка, то сыпал вопросами во время занятия, то отвлекал кого-то из танцоров шутками и гримасами. Комори, давно заикавшийся о том, что хочет свою собственную студию, на днях сообщил, что открывается здесь же, в Токио, просто в другом конце города. Уговорить его забрать к себе Хинату стоило чашки кофе, пары пирожных и одного разговора по душам, который дался тяжело: кое-какие моменты проговаривать вслух не хотелось совершенно, но иначе Комори не понял бы, почему ситуация критична вот до такой степени. — Не переживай, пристроим мы твоего мальчишку. — Он снова смотрит поверх чашки, и Сакусу накрывает дежа вю. — Ему это можешь подать под каким хочешь соусом. Если он действительно хорош как стажёр, то мне такие пригодятся. Благодарить Комори хочется бесконечно долго. После традиционных аплодисментов в конце занятия ребята лениво расползаются по залу, едва переставляя ноги. Хината вполне ожидаемо больше не улетает первым в раздевалку — торопиться теперь некуда, — поэтому получается окликнуть его, когда зал почти пуст. — Хината! — Тот слегка вздрагивает, слыша своё имя. — Зайди ко мне, пожалуйста, когда освободишься. — Хорошо! — Он едва не подпрыгивает на месте, поднимаясь и подхватывая вещи, и пулей вылетает за дверь. Всё ещё слишком быстро и слишком активно. Что это — нервы или сущность — определить с ходу оказалось слишком сложно, да и не особо хотелось. Кабинет кажется уютным и прохладным после духоты класса. За дверью слышно, как шаркают ногами бредущие к лифту танцоры, — интересно, насколько быстро у них стирается обувь вне танцевального зала? — хочется что-нибудь съесть, а лучше уползти в душ. Часы максимально толсто намекают, что в ближайший час, если не дольше, не видать ни одного, ни другого: через несколько минут прибежит Хината, примерно через десять должен быть Мия-сан с готовым для подписания договором о неразглашении. Лучше потратить время на то, чтобы собраться с мыслями. Последние несколько дней все мысли были о том, как именно подать Хинате переход в другой балет и когда лучше это сделать. Само собой, он свяжет договор о неразглашении своей интрижки с Ацуму и мягкую просьбу свалить отсюда в виде предложения перейти к Комори, главный вопрос в том, как быстро он это сделает. Желательно, конечно, уже тогда, когда выйдет из кабинета, ну или хотя бы даст своё согласие на перевод, чтобы можно было начать готовить документы о расторжении контракта с ним по обоюдному согласию сторон. — Сакуса-сан? — В дверях показывается рыжая голова. — К вам можно? — Да, проходи. — Вы хотели со мной поговорить? — Хотел. Хината выглядит, как нашкодивший домашний любимец: опускает глаза в пол и теребит край толстовки. — Ругать будете, да? Вряд ли он точно знает, в чём провинился. По факту, ругать его, кроме как за ситуацию с Ацуму, больше не за что: все замечания, которые появлялись по ходу тренировки, Хината получал тут же. — Нет, ругать тебя не за что. Наоборот — у меня есть интересное предложение, которое тебе, возможно, будет интересно. Хината веселеет и начинает беспокойно ёрзать на кресле, блестя глазами. Заинтересовать получилось. — Мой друг открывает собственную студию танцев и хочет пригласить тебя к себе. Кажется, это всё-таки не то, что Хината ожидал услышать: по лицу пробегает лёгкая тень разочарования, которую тут же сменяет удивление: — Меня? В новую студию? Утвердительный кивок с совершенно невозмутимым лицом — и он сверкает улыбкой: — Сакуса-сан, а кто этот ваш друг? — Комори Мотойя. — Комори-сан? Солист балета Complexions? — Он цепляется пальцами за край стола, приподнимаясь и подаваясь вперёд. У Комори действительно было немного больше сольных партий, чем у самого Сакусы. Эрико иногда спрашивала: не обидно ли, когда твоему кузену дают соло чаще. Нет, обиды не было — скорее гордость. Он действительно хороший, сильный танцовщик, а сейчас, когда закончил курсы для тренеров — станет ещё и хорошим преподавателем. — Он самый. Значит, ты согласен? — Шутите? Конечно! Я его фанат! Это упрощает ситуацию в разы. Возможно, обойдется даже без обид. — А когда можно будет приступить? — Как только мы расторгнем наш с тобой договор и ты подпишешь его с Комори. Хината, кажется, хочет просить что-то ещё, но оседает в кресле, сгорбившись и потупившись. — Сакуса-сан… а вы на меня обижаться не будете? Ну, за то, что я вот так ухожу. Мыслей в голове много. Взгляд непроизвольно отвлекается на тень, мелькнувшую за дверью. Даже после всего случившегося хочется проводить его достойно, чтобы не осталось затаённых обид, чтобы вспоминал время, проведённое здесь, с улыбкой, а не с кривой горькой усмешкой. — Нет конечно. Если ты решил идти дальше — значит, из этих штанишек ты уже вырос. Хината смягчается, улыбается, склоняя голову набок, и собирается, кажется, что-то сказать, но его прерывает короткий стук в дверь. Чуть раньше, чем хотелось бы, ну да ладно. — Войдите. Дверь приоткрывается и в кабинет заглядывает Осаму. — Может я пойду, Сакуса-сан? Тем более к вам пришли. Хината оглядывается… и замирает. Интересно, Ацуму говорил ему о том, что у него есть брат-близнец? — Добрый день. Хината открывает и закрывает рот, словно рыба, выброшенная на берег. Понять, что он сейчас чувствует, сложно: эмоции сменяют друг друга со скоростью, едва заметной невнимательному глазу. — А… — Здравствуйте, Хината-сан. — Осаму придвигает ещё одно кресло и присаживается напротив, здороваясь и сгибаясь в лёгком поклоне. — Меня зовут Мия Осаму, как вы уже догадались, Ацуму мой брат-близнец. Настороженный взгляд Хинаты мечется между ним и Сакусой. — Я бы хотел поговорить с вами о ситуации, сложившейся между вами и моим братом. Осаму сразу отрезает все пути к отступлению, не оставляя никакого пространства для манёвра. Хината уже выглядит растерянно-напуганным, но изо всех сил пытается собраться с силами и всё-таки выдаёт более-менее спокойное лицо. — Не поймите меня неправильно, — продолжает Осаму, поднимая руки в примирительном жесте, — я совершенно не против ваших, кхм, отношений. Но ситуация складывается вот какая: он — публичная личность. Вы, судя по всему, тоже скоро станете таковой. Скандалы и появления ваших совместных компрометирующих фото, да и вообще любой информации об этих отношениях, в жёлтой прессе совершенно недопустимо: никому из вас не нужно пятно на репутации. Хината косится на Сакусу, и щеки розовеют, но всё-таки смотрит на Осаму во все глаза и, немного подумав, согласно кивает. — И что вы предлагаете? — Вот. — Тот достаёт из кожаной папки несколько листов и подталкивает по столу ближе к Хинате. — Сакуса-сан уже подписал свою копию, копия для Ацуму, как непосредственного участника инцидента, ещё в процессе создания. Хината берёт договор в руки, перелистывает страницы и смотрит на Сакусу, видимо, в поисках подтверждения слов Осаму, и получает согласный кивок. Ободрённый такой реакцией, он оставляет открытой последнюю страницу. — Но прежде чем вы подпишете документы, я хотел бы спросить вот о чём: вы кому-нибудь рассказывали о том, что у вас роман с Мией Ацуму? Хината отрицательно мотает головой. Хината кажется одним из тех людей, кто вряд ли сможет скрыть откровенную ложь: эмоциональные реакции тела срабатывают точно, как часы. — Возможно, вас кто-то мог видеть? — продолжает Осаму, и Хината отвечает, глядя на него, Сакусу, каким-то нечитаемым взглядом: — Кроме Сакусы-сана? Сомневаюсь. В то время, когда мы пересекались, в студии вряд ли был кто-то ещё. А, и водитель Ацуму… -сан. Можно мне ручку, пожалуйста? Эта перемена в его поведении всегда поражала: беззаботный мальчишка превращался в зверя во мгновение ока, словно по щелчку пальцев. Значит, всё-таки понял, что его заметил именно он, Сакуса. А может и нет. Гадать уже нет смысла: Хината старательно выводит свою подпись в последнем нужном поле и возвращает документ. — Это ваш экземпляр. — Осаму протягивает ему несколько скреплённых листов в файле. — Спасибо. На минуту в кабинете воцаряется молчание, прерываемое только шелестом и звуками разъезжающейся молнии: Хината упаковывает договор в сумку с формой и поднимается с кресла. — Я могу быть свободен? — переспрашивает он, слегка выгибая бровь. — Да, абсолютно. — Осаму берёт последнее слово на себя. — Всего доброго, Хината-сан. Тот кивает и переводит взгляд на Сакусу. — До завтра, Хината. — До завтра, Сакуса-сан. В его голосе, кажется, всё-таки прорезается лёгкая улыбка. Или её просто хочется услышать: ситуация вроде разрешилась, но паршивое ощущение, словно выгнал щенка на улицу, осталось. Уже в дверях, обернувшись, Хината говорит, глядя на Осаму: — Передавайте Ацуму-сан привет от меня. — Обязательно. Как только они остаются вдвоём, Осаму тяжело вздыхает: — Знаете, а парень оказался не так-то прост. Я ожидал чего угодно, но уж никак не настолько спокойной реакции. Ещё бы не знать. — Вы тоже были на высоте. — Спасибо, — он улыбается едва заметно. — Я хотел предложить ему денег за молчание, но не уверен, что он бы правильно расценил такую благотворительность. — Вы можете помочь ситуации, перечислив деньги вот этому человеку. — Сакуса выводит аккуратные иероглифы имени рядом с цифрами номера на своей визитке и протягивает Осаму. — Это он согласился принять Хинату к себе в труппу. Можете указать, что это своеобразная стипендия за работу с Хинатой Шоё. — С вами всё-таки очень приятно иметь дело. — Осаму протягивает руку за визиткой, задевая кожу пальцами, и улыбается чуть шире. — Как вы смотрите на то, чтобы поужинать и отметить удачное завершение дня? Всё-таки что-то общее в характере у него с братом есть. Наверное, бесцеремонность: лёгкая в случае Осаму и максимальная у Ацуму. Прикосновение не случайное, но и ничего не обещает. При упоминании о еде желудок начинает неприятно тянуть: обед сегодня Сакуса бессовестно проигнорировал. — Я не против. — Ноги тяжелеют, сто́ит встать с кресла. Осаму поднимается следом. — Дайте мне десять, максимум пятнадцать минут. — Хорошо. Тогда я подожду вас внизу. — Он забирает свои вещи и поднимает глаза. — И Сакуса… Давай перейдём на ты. Работа работой, но общаться с тобой в официальном тоне за бокалом вина мне не хочется. x В семь утра этаж ожидаемо пуст. Нигде ни души, можно побыть одному, разогреться и размяться. Утренний ритуал — делать привычные дела не спеша — важен так же сильно, как глоток воздуха. Шея неприятно похрустывает и немного затекла: кажется, уснул вчера не в самом лучшем положении. Всю ночь снилась какая-то ерунда: что-то сумбурное, нелогичное и непоследовательное, но что конкретно — вспомнить так и не получилось. День начинается почти хорошо — даже хорошо, если не считать пробки в Токио ранним утром. Наушники ложатся в уши привычным жестом. Проигрыватель автоматически включает трек Ацуму — видимо, со вчера остался, — и мысли опять возвращаются к ситуации почти месячной давности. Всё ещё противно. Всё ещё отзывается гадким тянущим ощущением где-то в груди, больше фантомным, чем физическим. Надо же было вот так вляпаться. Попытки слепить что-то хоть отдалённо похожее на неплохую, вхарактерную хореографию, напоминают давнюю поговорку: «Не можешь идти к цели — ползи к ней». Если добавить: «Не можешь ползти — падай и лежи по направлению к цели» — это будет самым точным описанием ситуации. Пара плие у станка на пробу выходят кривыми и убогими: ноги и руки всё ещё деревянные. Продольные шпагаты даются просто, а вот поперечный тянется хуже. «Шутишь что ли? Тридцать — это самый расцвет, а не старость!» — звучит в голове голосом Шиномии-семпая, сказанное в последнюю встречу, когда жаловался на то, что гибкость уже не та. За дверью танцевального класса мелькает силуэт. Кто-то из ребят пришёл очень рано. Лёгкий стук гулко отдаётся в пустом зале, заставляя напрячься. Свои не стали бы стучать. — Войдите. Ацуму вваливается в помещение, неловкий и огромный, как мешок риса. Трёт правый глаз и отчаянно давит зевок, начиная: — Сакуса-сан, к вам можно? Видно, что встать в такую рань ему сто́ило огромных усилий. Отсутствие привычного «Оми-Оми-сан» даже немного настораживает. — Я… с вами это… поговорить хотел. Слушать его, почти лёжа на полу в поперечном шпагате, немного… странно. Не самая лучшая поза для серьёзных разговоров, но мышцы ноют, а значит нужно дожать немного до результата. Сакуса приподнимается на локтях, упирая ладони в подбородок. — Ну, проходи. Ацуму подходит и садится рядом, скрещивая ноги по-турецки. — Как на счёт того, чтобы не разрывать контракт? У вас же по сути эксклюзивные условия. Он вглядывается в лицо Сакусы, пытаясь поймать хотя бы намёк на положительный исход разговора. Видимо, не находит, поэтому продолжает, добавляя: — Ну пожалуйста? Ацуму выглядит, как заспанный школьник, опоздавший на урок и упрашивающий не ставить замечание в дневник. Детский сад. Даже несмотря на двухдневную щетину на его подбородке. — Какая мне от этого выгода? — Смотрите. — Он принимается загибать пальцы, перечисляя: — Вы получаете полноценный гонорар — это раз. Возможность продлить его и получить ещё бо́льший гонорар — два. Ну, и у вас остаюсь я — это три! На последнем пункте на его лице появляется довольная улыбка. — Смотрите. — Сакуса вытягивает руку, отзеркаливая чужое движение, чтобы пересчитать свои аргументы по пальцам. — Половина денег согласно контракту, невозвратная, поэтому я и так в плюсе. Раз. Я не люблю, когда кто-то лезет к моим ребятам — это два. А сотрудничество, в котором я трачу больше нервов на организационные вопросы, чем на постановки, мне и даром не нужно. Это три. И ваш последний довод достаточно сомнительный. Ацуму скисает так же быстро, как наполнился энтузиазмом. — Я вот настолько вам противен? Обезоруживающе искренний вопрос в лоб… заставляет растеряться. — Ну почему сразу противен? Просто мне не суть важно, с кем работать — с вами или с другим артистом, или даже не артистом вообще. — А вот и нет! — Ацуму наклоняется ближе к его лицу, упираясь локтями в паркет и подпирая ладонями голову. — Если бы вам было не важно, с кем работать, вы бы меня не выгоняли! Логика его рассуждений убийственно проста и так же убийственно правильна. Опыт последних нескольких контрактов, пусть даже краткосрочных, показывает, что пора прописывать какое-то подобие условий для сотрудничества, чтобы не разгребать потом таких ситуаций, как эта. Мышцы, уже достаточно разогретые, понемногу поддаются растяжке, и наконец-то получается отлипнуть от пола и сесть в полноценный поперечный с ровной спиной. Ацуму напротив сглатывает как-то слишком громко. — Раз уж вы тут, подайте мне пару блоков для йоги. Они вон там. — Тычок куда-то себе за спину, в другую половину зала. Ацуму кивает, встаёт и бредёт к стойке, на ходу едва не спотыкаясь о маты. — А как они выглядят? Он уже успел забыть, насколько раздражающим может быть Мия Ацуму. — Вы что, никогда не занимались йогой? — фыркает Сакуса в ответ. — Да мне ваша йога даром не сдалась! Настоящие мужики железо в зале таскают, а не завязываются в узел на ковриках! — Блоки выглядят как объёмные прямоугольники. А насчёт йоги — это вы зря. Откуда у вас в таком случае растяжка? — Она у меня с тех пор, как меня отдали на бальные танцы в детстве. А это уже интереснее. Последний ответ звучит где-то над ухом: Ацуму стоит совсем рядом, наклонившись и глядя в глаза. — Долго вы занимались? — Года два или два с половиной, не помню. — Он чешет затылок, но тут же спохватывается. — Так а с блоками для йоги что делать? — Подложите мне под голени, ближе к стопам. Ацуму обходит вокруг, опускается на колени и склоняется возле правой. — А ничего, если я?.. — переспрашивает как-то неуверенно. — Если вы что? — Ну, дотронусь. Звучит странно. Очень странно, учитывая то, что блоки поставить не получится, не взяв за ногу и не приподняв повыше. Лучше снова упереться локтями в пол и частично лечь на него грудью — иначе может быть слишком. — Я вас об этом вообще-то и просил. Ацуму обхватывает лодыжку ладонью и поднимает так резко, что лицо само собой морщится в гримасу: отдача тут же даёт о себе знать усилившейся тянущей болью в паховых мышцах — ощущения не самые приятные. — По… нежнее, пожалуйста, — только и получается выдавить из себя. — Прости, я не хотел! — Начинает суетиться Ацуму, тут же отпуская ногу и вглядываясь в лицо Сакусы. — Где болит? — Неважно. Просто подложите блок под голень и сделайте то же самое со второй ногой. Ацуму проделывает все нужные манипуляции так осторожно, как будто ноги Сакусы — раритетный китайский фарфор, и отходит, снова усаживаясь напротив. Наконец-то получается сесть ровно, даже не упираясь руками в пол. Короткий смешок нарушает тишину: Ацуму смеётся, поглядывая на него. Замечая непонимание на лице Сакусы и сложенные на груди руки, поясняет: — Ты… вы как Ван Дамм из того фильма, ну, где он на шпагат между машинами садится. О том, как он выглядит в такие моменты, Сакуса не задумывался никогда. А сейчас даже посмотреть не получится: зеркало сзади, а повернуться в такой растяжке можно, только хорошо разогревшись. За дверью снова мелькает чья-то тень — было бы лучше, будь стекло без матового покрытия, — и слышатся быстрые шаги. Кто-то из ребят снова пришёл пораньше. — Вы можете идти. Продолжим наш разговор вечером. Лицо Ацуму мгновенно меняется с радостного на непонимающе-обиженное. — Вы меня опять прогоняете? — Нет. Но я не хотел бы, чтобы вы снова столкнулись с Хинатой — это только усложнит ситуацию. — Вот и хорошо. Раз не прогоняете, я, пожалуй, останусь здесь. — Он усаживается в позу лотоса, складывая руки на груди. — Вы меня услышали? — Я не уйду, пока не услышу, что контракт в силе. — Вы что, ночевать здесь собрались? — Если надо будет — я здесь поселюсь. Абсурдное предположение, высказанное в шутку, вполне может оказаться полноценным планом действий. Глаза Ацуму блестят не то вызовом, не то решительностью. Вот ведь упрямый осёл… В коридоре слышен топот ног: труппа начинает подтягиваться на утреннюю практику. — На мате возле моего телефона лежат ключи от кабинета. Можете пока побыть там, только закройте дверь изнутри. Когда надоест — постарайтесь уйти так, чтобы вас никто не видел, и оставьте ключи на рецепции комплекса внизу. Ацуму победно улыбается, встаёт и звенит ключами с брелком. — Я пошёл. — Попробуйте сделать так, чтобы в коридоре вас никто не заметил. Он мгновенно превращается не то в ниндзя, не то в Джеймса Бонда: обтекает по стенке и беззвучно открывает дверь в класс, проверяя холл на наличие людей. — Чисто. — Вещает суфлёрским шёпотом через плечо и выскальзывает из помещения, отправляя на прощание воздушный поцелуй. Дверь за ним разрывается с тихим щелчком. «Клоун», — думает про себя Сакуса, снова ощущая, как губы растягиваются в улыбку. Он уже успел забыть, насколько классным может быть Мия Ацуму. x — Стоп. Группа останавливается; в глазах танцоров читается недоумение пополам с «ну что там опять не так». — Я вас о чём просил? Когда становитесь спиной к зрителю и отклоняетесь в разные стороны от Мия-сан, взгляд должен быть в пол! Стоять в центре на месте исполнителя не впервой, но всё равно как-то непривычно. Первые наработки для сценической постановки оказались ужасны при ближайшем рассмотрении, но стоило добавить более мелкие движения и немного поменять темп — стало интереснее, ярче и картинка заиграла новыми красками. Музыка включается заново. Часы вибрируют на руке новым уведомлением. Но отвлекаться не хочется: движения вплетаются в музыку мягко, почти осторожно — так же, как ювелир добавляет драгоценные камни в украшение, и тут же вытягивает руку, чтобы увидеть, как смотрится всё вместе. Часы продолжают настойчиво отвлекать внимание, и это начинает порядком раздражать. «А можно что-то поесть?» — высвечивается на маленьком экранчике, и Сакуса с ужасом понимает, что Ацуму действительно остался в студии ждать вечера. «Ваш коньяк, конечно, хорош, но я им не наемся», — приходит следом. На часах — начало третьего, значит, ел этот чокнутый в лучшем случае в шесть утра, если ел вообще. Кошмар. Мало того, что просидел голодным весь день, так ещё все ящики и полки обшарил, наверное. Взгляд скользит по той части труппы, что отдыхает, пока первая шестёрка вкалывает вместе с ним: нужно выбрать кого-то, кто сможет держать их внимание так же эффективно. Полминуты на раздумья — и подходящий вариант найден. — Ятабэ... — Один из ребят, сидящих под станками, поднимает голову и, оценив ситуацию, тут же встаёт с места. — Замени меня. Хореографию ты видел, добавлять ничего не надо, ты в роли исполнителя. Я постараюсь вернуться побыстрее. А вы... — Глаза ребят направлены в зеркало на стене, работающее по принципу зеркала заднего вида в машине. — Уже не детский сад, поэтому не превращайте всё в балаган. — Это я. — Приходится стучаться в свой кабинет тихо и осторожно, словно любовник, крадущийся к своему объекту обожания. Ключ проворачивается в замке спустя пару долгих минут. Хорошо, что в коридоре ни души; Ацуму, всё ещё немного сонный и медлительный, тупо смотрит на него, держа ручку двери. Приходится практически втолкнуть его обратно. — Легче. — Просит он, потирая лоб. — Голова болит. На диване валяется скомканный плед и смятая подушка. На беспроводной зарядке на столе лежит чужой телефон, панорамное окно зашторено только наполовину. — Сколько вы проспали? — Ну... — Он чешет затылок, глядя на часы на руке. — Где-то с полдевятого до сейчас. — А ночью спали? Вопросов слишком много, и они самому кажутся странными, но лучше понять, что с ним такое и нужны ли ему какие-то медикаменты. — Пару часов, кажется. Долго крутился и не мог заснуть. Ацуму усаживается обратно на диван, растирая кулаками глаза. Тишину нарушает выразительное урчание в животе. — Если вы не дадите мне поесть, я сейчас вас сожру целиком и не подавлюсь. Он не смотрит в глаза, только сжимает одной рукой голову, а другой — живот, поэтому понять, что это на самом деле такое, — идиотский флирт или констатация своего бедственного состояния, — почти невозможно. — Здесь, в здании, есть только автомат со снеками и кофе. На первом этаже вроде бы есть какая-то кофейня. — Можно мне кофе и сэндвич? Из кофейни. Даже нет, два того и два того. — Ацуму жадно зыркает с дивана. Кивок, и взгляд его меняется с голодно-жадного на голодно-благодарный. Уже перед тем, как открыть дверь и уйти, Сакуса вспоминает один важный момент: — Пищевых аллергий нет? Ацуму, до этого просто смотревший в одну точку, оживает (это что, режим экономии энергии?), и отрицательно мотает головой. Негромкое «спасибо» слышится напоследок, прямо перед тем, как Сакуса захлопывает дверь. Очереди в кофейне в такое время нет, и сообщение с просьбой взять что-нибудь сладкое на десерт застаёт его уже на кассе. Улыбчивый парень кладёт в коробку пару эклеров с кремом, чизкейк и закрывает чек, желая приятного аппетита. В дверь собственного кабинета приходится стучать ногой — руки заняты. Ацуму открывает без каких-либо вопросов, — поразительное легкомыслие! — но в этом можно винить запах свежей выпечки, распространившийся по этажу. — Держи… те. — Сакуса сбивается, ловя на себе взгляд внимательных глаз, и отдаёт пакет. — Осаму вообще знает, что вы здесь? Ацуму моргает, отвлекаясь от шуршания упаковкой и коробками. — Знает. — Он отпивает кофе из стаканчика и расплывается в мягкой улыбке, но тут же спрашивает: — С каких это пор вы с моим братом на ты и по имени? — С тех пор, как вместе поужинали. Прозвучало нехорошо. Настолько нехорошо, что Ацуму так и застыл с открытым ртом, не донеся до него сэндвич. В картонную коробку у него на коленях шлёпнулся кусочек салата. — Ладно. Спасибо за еду. — Не за что. Не скучайте, до вечера осталось недолго. Дверь закрывается, и Сакуса прислоняется к ней спиной. Кажется, фраза про ужин была лишней: теперь Ацуму может надумать себе что угодно, сделать какие-то выводы… Громко щёлкает замок; дверь закрывается изнутри, но оборачиваться страшно, пусть даже через матовое стекло и не видно лица. Взгляд на часы отрезвляет: он, оказывается, бродил почти полчаса. Подходя к танцевальному классу, Сакуса слышит всё ту же музыку, с которой оставил ребят, и уверенное: «Стоп! Не синхронно, давайте ещё раз!» Лёгкая улыбка появляется на лице сама собой: приятно осознавать, что труппа может работать вне зависимости от обстоятельств и наличия руководителя в зале. x «Уже можно?» — всплывает на экране телефона около семи вечера. Сакуса закрывает дверь в душевые в одной из раздевалок. «А теперь?» — приходит спустя минуту, когда он убеждается, что во второй тоже ни души. «А сейчас?» — догоняет, как только он заходит обратно в танцевальный зал. «ДА», — улетает в ответ быстрее, чем он догадывается скрыть своё шутливое (или всё-таки нет?) раздражение. Замок негромко щёлкает, и Ацуму, уже не такой помятый, как днём, осторожно пробирается в класс. Не увидев никого чужого, потягивается и жмурится, словно кошка, проспавшая где-то в тени деревьев бо́льшую часть дня. — Разминайтесь пока. Начнём, как только разогреетесь как следует. Нога скользит дальше по станку. Приводящие мышцы уже даже не болят — просто тянут. На сегодняшнем классе было слишком много шпагатов. — Подождите, какая разминка? Я ведь так и не услышал ответа на свой вопрос. — Ацуму чуть поодаль снова садится в позу лотоса и внимательно смотрит на него через зеркало. Иногда всё-таки очень хочется иметь лазеры в глазах. Вот сейчас испепелил бы придурка одним взглядом — и всё, никаких дурацких шуток и глупых вопросов. — Почему вам так важен контракт со мной? Сакуса ложится грудью на ногу, не отрываясь от Ацуму в зеркале. Сейчас лучше как следует потянуться, чтобы завтра-послезавтра не умирать. Игра в вопрос-ответ продолжается. — В него… много вложено. — Тот находится не сразу, но всё-таки подбирает слова. Привычная полуулыбка сходит с его лица, но тут же возвращается. — Так каким будет ваш положительный ответ? Честное слово, иногда его хочется стукнуть. — Ацуму-сан, скажите, я бы просил вас размяться перед занятием, если бы хотел прекратить сотрудничество? Когда его лицо наконец-то озаряется пониманием, хочется закатить глаза. — Понял! Дайте мне пять минут! — У вас есть десять. Смотреть на что-либо, кроме Мии Ацуму, находясь в одном помещении с Мией Ацуму, практически невозможно. Сакуса честно старается не глазеть, отворачивается, но прокалывается, как школьник. Это и не важно. Гораздо важнее то, что Ацуму точно так же украдкой смотрит в ответ. Как малолетки, честное слово. — Удобно вам разминаться? — Удобно вам смотреть на меня постоянно? Игра в вопрос-ответ переходит в игру вопрос-вопрос. — Я наблюдаю за тем, чтобы вы не травмировались и делали всё правильно во время разминки. Надо выкручиваться и хоть как-то возвращать самообладание. — А давайте баттл? Танцевальный. — Ацуму встаёт и подходит ближе, но останавливается где-то на середине пути, глядя, как скептически взметнулась бровь на лице Сакусы в отражении в зеркале. — С проигравшего — ужин с доставкой сюда и признание. — Какое признание? — Если первое условие не волнует, то второе тут же заставляет напрячься. — Реальных причин, почему пялились. Музыка любая, хоть избранное в «Спотифай» включайте. Танцевать будем одновременно, каждый своё. Он звучит очень, очень самонадеянно. Тягаться с профессиональным танцором в его стихии? — Ну давайте. Готовьтесь платить, Ацуму-сан. Телефон подключается к аудиосистеме, и Сакуса открывает «Спотифай»: избранные так избранные. Первой оказывается та самая песня Ацуму, под которую он показывал отрывок хореографии на вступительном занятии. Быстрый темп и бит бьют под дых; думать некогда, пора двигаться. — Да вы мой фанат! — Ацуму ехидно улыбается, оттанцовывая уже знакомые движения. — Вам кажется! — Пальцы скользят по экрану часов, переключая трек. В списке оказывается всё что угодно: от старых треков нулевых до свежих релизов испаноязычных исполнителей. Стили разные, музыка разная, но Ацуму чаще склоняется к хип-хопу; наверное, осталось со времён работы с предыдущим хореографом. Когда именно все профессиональные мысли вышибло из головы, расстояние сократилось и танцы из сольных стали парными, Сакуса не понимает. Зато замечает, как спокойно Ацуму реагирует на прикосновения — руками, ногами, коленями, бёдрами, да чем угодно, — и как отдаёт ведущую роль в танце. Как делает вращение под рукой, глядя через плечо. Как дышит едва ли не в губы, в очередной раз нарушая все границы личного пространства, и опускает взгляд. Спустя почти пятьдесят минут, когда ни один уже не может нормально двигаться, плейлист выдаёт тот самый твист-трек из «Криминального чтива». Танцы превращаются в чистое баловство и Ацуму хохочет, едва переставляя ноги и делая руками что-то похожее на лапы ти-рекса. Часы давно распознали тренировку и продолжают отслеживать активность, настойчиво намекая на очень, очень учащённый пульс. — Надо сворачиваться. — Сакуса сгибается, упираясь ладонями в колени и тяжело дыша. Неприятно сдаваться первым, но домой хочется всё-таки уехать самому, без вызова такси. — Всё, вы сдаётесь? — Сдаюсь, не могу больше на это. — Приходится выровняться и окинуть Ацуму выразительным взглядом. — Смотреть. В конкурсе на худший косплей Мии Уоллес вы бы взяли первое место. — Эй, это было обидно! — Тот подходит и шутливо пинает в бок, но тут же прислоняется, кладёт голову на плечо, да так и остаётся стоять. — Ну что, ужинать? — Ага. Шевелиться не то что не хочется — не можется. Ноги, наверное, не разогнутся больше никогда. И Ацуму, возможно, больше никогда не будет стоять вот так близко и пытаться выровнять дыхание в его, Сакусы, шею. Закрыть глаза и чувствовать вес чужого тела. Остаточный запах одеколона, смешавшийся с собственным запахом Ацуму. Даже сердцебиение — такое же, как у него самого, быстрое. Ещё пять минут, пожалуйста. Слишком хороший сон. — Мы так уснём, — раздаётся где-то возле уха. — Угу. — А с тебя ещё ужин. — С каких пор мы на ты? — Сакуса косится на за́нятое плечо, приоткрыв один глаз. — Не хочу на вы, раз вы с Осаму уже перешли на ты. — Ацуму сияет яркими глазами, смотрит внимательно. — Кстати, как он тебе? — Что значит «как»? — Ну… вообще. — Ну, у нас нашлись общие темы. Было о чём поговорить. — А, теперь это так называется? — Что именно? Ацуму отлипает от его груди и становится напротив. — Да я в жизни не поверю, что у вас ничего не было. Саму привлекательный, даже очень — зря мы, что ли, близнецы, — ты тоже… ну, ничего так. — Он отворачивается, надеясь хоть как-то скрыть… Это что, смущение? — То есть. — Вопросов много, но один бьётся о черепную коробку сильнее остальных. — Ты скорее поверишь в то, что мы с твоим братом переспали, чем в то, что он меня не интересует в этом плане? — Ну... да? На его лице столько эмоций сразу, что весь коктейль сходу не определить. Уверенность и сожаление оказываются ярче других, улавливаются в секундном движении уголков рта, сдвинутым бровям… — Дело твоё, конечно, думай как нравится. Но Осаму не тот человек, с которым я хотел бы каких-либо отношений, кроме рабочих и дружеских. Пока Ацуму так и остаётся стоять, переваривая услышанное, усталость берёт своё, и Сакуса, еле переставляя ноги, подходит к матам и с глухим звуком падает на спину. Лежать, закрыв глаза, кайфово, как никогда раньше. — Душу бы продал за ужин. Мат прогибается совсем рядом. Ацуму устроился на животе, уложив голову на руки, и смотрит не отрываясь. — Мы так и не решили, кто выиграл. — Я предлагаю ничью. — Хитрая улыбка растекается по лицу. — Поэтому еду закажу я, а вот почему пялились друг на друга — расскажем оба. — Ладно, но я так ещё не придумал, что хочу поесть. На самом деле на то, чем именно ужинать, Сакусе глубоко плевать, — страшнее было не придумать хоть сколько-нибудь похожее на правду признание. Усталый мозг лихорадочно шерстит варианты, пока Ацуму листает что-то в телефоне. — Блин… Хочу что-нибудь из Бургер Кинга. — Я не ем такое. Язык срабатывает раньше, чем он успевает подумать. — У тебя аллергия какая-то или просто не любишь? Ацуму выглядит обеспокоенно-заинтересованным. — Фастфуд — это вредная еда. Ацуму рядом снова усаживается в позу лотоса и с серьёзным видом поучительно поднимает палец вверх, говоря: — Древняя японская легенда гласит, что, если съесть меню из Бургер Кинга раз в месяц, ничего от тебя не отвалится. Полчаса спустя, когда еда изъята у курьера со всеми надлежащими благодарностями, бросаться кусочками картошки фри с Ацуму так же весело, как танцевать. Почему-то вспоминается детство, когда ездили к бабушке на выходные: приезжала семья Комори, и их с братом часто оставляли играть в песочнице во дворе дома. Сказать честно, Сакуса не помнил, но мама рассказывала, что он смеялся, обсыпая Комори песком. Память об ощущении осталась и проявлялась сейчас, в общении с Ацуму, где-то неуклюжим, а где-то смешно-непосредственным. — Так что. — Ацуму громко втягивает колу через трубочку, выразительно блестя глазами. — Почему ты на меня смотрел? — Я… наблюдал. Хотел убедиться, что ты ничего себе не повредишь во время разминки. Звучит не особо убедительно, но Ацуму кивает и отворачивается к своему пакету с едой. Вряд ли поверил, конечно. Сказать «ты мне нравишься» или «ты красивый» сейчас кажется не то дикостью, не то подвигом; ни первое, ни последнее Сакуса себе позволить не может. — А мне просто нравится на тебя смотреть, — говорит Ацуму с набитым ртом, будто это что-то простое и обыденное, и продолжает сосредоточенно жевать свой бургер, розовея кончиками ушей. Когда за Ацуму приезжает машина, он прощается быстро и старается не смотреть в глаза. Всю дорогу домой сложно сосредоточить мысли. Пару раз Сакуса едва успевает вжать педаль тормоза в пол, чтоб не въехать стоящему впереди автомобилю в зад. В голове роится множество разных «а что, если…?», которые тут же отсекаются одним простым «да нет, вряд ли». Вряд ли это было сказано всерьёз. Вряд ли Ацуму пытался на что-то намекнуть. Вряд ли над этим стоит вообще задумываться. x «Сможешь забрать меня из офиса компании? Пожалуйста! Паркуйся сразу у чёрного хода». Сообщение прислано час назад, перезвонить и уточнить, там ли он ещё, было бы неплохо. Ещё лучше было бы, бери этот засранец трубку. Третий, контрольный, тоже остаётся без ответа, и Сакуса набирает Осаму, по ходу дела заводя машину. — Алло? Мия-сан, извините, что беспокою. Ацуму-сан в студии? — О, Сакуса, привет. Да, подъезжай, заходи со второго чёрного хода и сразу поднимайся на третий этаж. У нас тут… увидишь, в общем. Пропуск не забудь. Он отключается, а ощущение собственной неуместности остаётся. Кажется, после всех неловких ситуаций, которые Осаму умудрился разгрести и замять, официальные обращения и тон действительно пора придержать для более серьёзных мероприятий. Парковка у входа в здание заставлена под завязку. У входа толпятся человек двадцать навскидку, может больше, — журналисты, как пить дать, — и достают расспросами двоих охранников. Хорошо, что чёрных ходов в здании несколько. Сакуса уже традиционно еле успевает занять одно из последних мест на парковке. Маска, очки — всё, вроде готов. Разыгрывать такое представление не надо было бы, если бы не та статья в жёлтом журнальчике с фотографиями, где Сакуса забирает еду у курьера, а из-за двери одного из кабинетов этажа отчётливо видны золотистые волосы и глаза Ацуму, высунувшегося непонятно зачем. Узнавать стали ещё чаще, тут и там начали мелькать жёлтые заголовки о новом увлечении Мии Ацуму — Сакусе Киёми, блестящем хореографе и руководителе балета. Странно только как это всё соотносится со статейками в тех же журналах и газетах, которые пишут о том, что Ацуму в отношениях с Эш. Верить им, конечно, не хочется. Дверь оказывается незапертой, а вот дежурный охранник не сразу узнаёт в этом маскараде — и очки с маской приходится снять, чтобы подтвердить свою личность. Гостевой пропуск тоже никто не отменял, и мужчина, несколько раз переведя взгляд с фото на него и обратно, одобрительно хмыкает и пропускает вглубь здания. Охранник на третьем этаже оказывается посговорчивее и пропускает сразу. В самом конце коридора из-за плотно закрытой двери доносится музыка. «Последняя дверь слева, заходи» — высвечивается на экране телефона сообщение от Осаму. Если снаружи казалось, что музыка звучит громко, то внутри она бьёт под дых. Студия звукозаписи, довольно просторная на вид, умещает два дивана-уголка и огромный стол, сплошь заставленный пультами и микшерами. Четыре огромные колонки по бокам и два монитора в центре дополняют композицию. На диване, немного подавшись вперёд и уперев локти в колени, сидит Осаму, чуть поодаль от него — молодой мужчина европейской внешности, на вид одного возраста с Сакусой. — Такахаши! — Осаму приходится кричать, чтобы дозваться парня за пультом. — Прикрути немного! Тот кивает, и громкость уменьшается до более приемлемого уровня. — Это Дэнни, звуковой продюсер Эш. — Мужчина привстаёт и слегка удивлённо жмёт руку в ответ на протянутую к нему ладонь. Видимо, ждал традиционного японского приветствия. — Эш с Ацуму… В общем, сам смотри и слушай. Осаму кивает в сторону Такахаши, обложенного звуковыми контроллерами, и только тогда Сакуса замечает, что за монитором есть ещё одна комната, огромное окно в которую частично перекрывает монитор. За прозрачным стеклом двое: Ацуму и… девушка. Блондинка в жёлто-чёрном худи смеётся, активно жестикулирует и беззастенчиво обнимает того, словно они если не пара, то как минимум знакомы очень давно. Ацуму отвечает тем же: что-то говорит, размахивая руками, тычет пальцем в свой телефон… Через динамики колонок доносится приглушённая болтовня, вслушиваться в которую совсем не хочется. Настроение скатывается в ноль. Мысли непроизвольно возвращаются к случаю с Хинатой: если Ацуму нравятся девушки, почему он тогда позволил себе целоваться с парнем? Значит, интересуется и одними, и другими? Желание отвесить себе пощёчину удваивается. Почему, спрашивается, его это так задевает? — Ну что, дубль три? — интересуется Такахаши в микрофон, выключая музыку. — Ацу-сан, давай в этот раз ты не будешь кашлять и заплёвывать аппаратуру? — Я не виноват, что мошка влетела мне в рот на длинной ноте! Девчонка возле Ацуму хохочет, даже не пытаясь сдерживаться. Осаму делает звучный фейспалм, и вся эта ситуация, до смешного дурацкая, заставляет улыбнуться. — Надевайте наушники, и я запускаю. Бэк кое-как свёл с аранжировкой, пока вы пили кофе, оно ещё всё совсем сырое, но попробуйте, как ляжет. Они кивают, подходят к своим микрофонам, стоящим друг напротив друга, и Такахаши начинает отсчёт: — Три… два… один… Там, где по логике вещей должен быть «ноль» уже начинаются первые аккорды. «Наверное, опять какая-нибудь слащавенькая песенка о любви», — мелькает в голове, но когда вступает блондинка, Сакуса непроизвольно замирает. Мягкий, но сильный голос — никакой вкрадчивости. Наверное, именно так и признаются в чём-то важном: честно обнажая нутро, глядя в глаза, когда страшно сказать правду, но терпеть дальше уже нет никаких сил. В проигрыше после припева появляется танцевальный бит и это становится похоже на какой-то рэп, судя по движениям и Ацуму, и её самой. Когда на втором куплете вступает Ацуму, его голос звучит надрывно — но не от усилия, а от эмоций, бьющих через край. Ни он, ни она не стесняются жестикулировать, протягивать друг к другу руки, пританцовывать, но больше всего поражает то, что они поют, почти неотрывно глядя друг другу в глаза. На припеве их вокальные партии расцветают так же быстро, как растёт бамбуковый тростник: из тоненькой веточки вырастают высокие, могучие рощи. Голоса сплетаются, образуя невероятное соединение, дополняют друг друга, рисуя полноценную картину. Ни грамма фальши — ни в звучании, ни в смысле, который они вкладывают в трек. Сакуса честно обещал себе не вслушиваться в текст, но сознание выцепляет какие-то отдельные фразы: «Ведь когда-то давно ты была для меня всем...» По сути, первое впечатление не оказалось ошибочным, — действительно, песенка о любви с простым и избитым текстом, — но исполнение, мать его, исполнение! Припев заканчивается, и на распевке мощь их голосов достигает максимума; в студии почему-то становится холодно, и Сакуса задирает рукав кофты. Кожа вся в мурашках. «...и ты всегда будешь рядом, до самой моей смерти». Боковым зрением Сакуса замечает, как Осаму косится на него, и тут же одёргивает рукав. Стоит повернуться — тот смотрит на ребят за стеклом, слегка улыбаясь, прислонив к губам руки, сцепленные в замок. Невозможно так петь, если между исполнителями нет никакой связи. На пустом месте подобные дуэты не рождаются. Понимание догоняет мало-помалу. — Есть! — комментирует в микрофон Такахаши спустя десять секунд после того, как отзвучал последний аккорд. Ацуму и девчонка отмирают, и через колонки доносится негромкое: — Эш… Эш, ну ты чего… Они тянутся друг к другу, и Ацуму обнимает её за плечи, пока она пытается утереть глаза кулачками. — Да как-то получилось… — Она притягивает к себе микрофон Ацуму. — Такахаши, ну как там? — Выходите, будем слушать. Второй раз испытывать это не хочется. Встречаться с ними лицом к лицу — тем более. — Я выйду за кофе. — Сакуса поднимается, на ходу доставая из кармана маску. — Давай, мы ещё будем тут. — Кивает Осаму. Закрывая за собой дверь студии, Сакуса вспоминает, что понятия не имеет о том, где в этом долбаном здании расположена хоть одна кофемашина. И, что гораздо хуже, не знает, как теперь везти Мию Ацуму в студию, проводить общее занятие с ребятами, а как потом выживать на персональной практике — неизвестно. Остаётся только нацепить максимально отстранённое выражение лица, и… всё-таки пойти искать кофемашину. Голова раскалывается. x — Поздно уже как-то, начало двенадцатого. — Сакуса смотрит на часы. Минут пятнадцать назад ушла клининговая служба, паркет в пустом и тёмном танцевальном классе блестит, отражая городские огни и неоновые вывески. Ацуму, кажется, спит, забравшись с ногами на огромный подоконник и привалившись правым боком к стене. Стекло, конечно, крепкое, но воображение уже дорисовывает красочную картинку несчастного случая и завтрашних заголовков газет и медиа-источников. К такой ответственности Сакуса явно не готов. Пора будить и выпроваживать домой. — Эй. — Он приседает на корточки возле Ацуму, осторожно теребя за плечо. — Просыпайся, тебя уже наверное заждались. Э-эй... — Ммм… — Тот лениво шевелится и часто моргает, пытаясь проснуться. — Собирайся, водитель тебя скорее всего уже ненавидит. — Я его отпустил ещё до того, как служба уборки пришла, — бубнит он, сонно растирая глаза. — Подумал, что доберусь как-нибудь. У него семья, ребёнок, его ждут дома. Поразительный альтруизм. Слабоумие и отвага. Как можно добраться домой «как-нибудь», если тебя в этой стране знает буквально каждый куст? — А ты? Тебя разве брат не ждёт? Ацуму потягивается, усмехаясь как-то не очень весело. — Осаму? О, ждать меня дома может кто угодно: фанаты, папарацци, воры, убийцы, но уж точно не Осаму. Мы живём отдельно друг от друга. У него своя жизнь, и мешать ему её строить я не буду. После этих слов его становится даже немного жаль. — Всё вот так плохо? — Да не, ты что. — Он, кажется, слегка улыбается, качая головой. — Он всегда был и остаётся моим братом, переживает за меня, просто не хочу, чтобы он ставил мою карьеру главным приоритетом в своей жизни. Сакуса вздыхает, поднимаясь с корточек. — Что, отвезти тебя домой? — А можно? — Ацуму поднимает на него сонно-благодарный, почти щенячий взгляд, и это подкупает ещё сильнее. Когда, спрашивается, успел стать настолько слабовольным? — Можно. Переодевайся, собирай сумку и поехали. — Ла-а-а-адно, тогда уже дома вымоюсь. — Он зевает, потягиваясь, и бредёт в сторону раздевалок. Спустя пять минут Ацуму выползает в коридор всё в той же тренировочной форме, но в других кроссовках, олимпийке и с упакованной сумкой. — А фиг с ним, решил не переодеваться. Всё равно в душ сейчас нет времени идти. — Если провоняешь мне сиденье в машине — оплатишь химчистку всего салона. — Эй, это нечестно! — Он пытается догнать, но едва ковыляет вплоть до самого лифта. Крепатура уже начинает брать своё, и Ацуму кряхтит и смеётся одновременно, наклоняясь и разминая мышцы. Ноги налились приятной тяжестью после долгого дня и переставляются как-то совсем медленно. До машины они бредут целую вечность. Ацуму падает на штурманское, предварительно закинув в багажник сумку с остатками формы. — Если сумка повредится хотя бы немного — купишь мне новую. Ноги пока плохо слушаются, но стоит завести мотор, как организм мобилизуется, кажется, уже автоматически: сел за руль, ещё и с пассажиром — лицом не щёлкай. — Проложи маршрут, я же не знаю, куда ехать. Ацуму несколько раз тычет в экран телефона, и голосовой помощник подсказывает, куда поворачивать на развилке. Благо, в такое время дороги посвободнее и пробок уже гораздо меньше. В салоне тихо всю дорогу: заводить какие-либо разговоры, кроме тех, что по делу, нет никакого желания. Ацуму тоже молчит, рассматривая то городские пейзажи, то дорогу прямо перед собой, то бросая взгляды на самого Сакусу. Странно видеть обычно громко-надоедливого человека таким тихим. Сразу хочется проверить, жив или не очень. Когда спустя почти час они подъезжают к воротам одного из лучших отелей города, Сакуса перестаёт понимать что-либо вообще. — Отель? Это что, розыгрыш? — Никакой не розыгрыш. — Ацуму поворачивается к нему, протягивая футляр. — Надень свою маску и мои очки. Не хватало ещё тебе здесь засветиться. Огромные ворота с тихим жужжанием отъезжают в сторону, пропуская на территорию — как раз в тот момент, когда голосовой помощник оповещает о прибытии в место назначения. Небольшой стенд с сенсорным экраном и камерой встречает их чуть дальше въезда. — Притормози. — Ацуму-сан! Поздно вы сегодня, — из динамика на стенде раздаётся на удивление бодрый мужской голос. — Привет, Широ-сан, да как-то так получилось. — Он машет в камеру, устало улыбаясь. — Заработался. — О, у вас новый водитель? Ацуму оборачивается через плечо на Сакусу, тихо прыская, и тут же возвращается обратно к экрану. — Можно и так сказать. — Ладно, хорошего вечера, Ацуму-сан! Проезжайте. Очки, слава ками, оказываются без диоптрий — иначе вести машину просто не вышло бы. — Въезд на парковку с обратной части здания. Здесь только подземная, — роняет Ацуму, но тут же умолкает. Это совсем не похоже на него обычного, хочется как-то расшевелить, привести в привычное состояние. — Водитель, значит. — Сюда не пускают чужих. — В смысле? Это же отель. — На то и расчёт. На деле это просто многоквартирный дом для знаменитостей средней руки. — Ты разве знаменитость средней руки? — Думаю, что да, — заключает Ацуму и отворачивается в окно. На въезде в подземный паркинг он ещё раз улыбается и кивает в камеру очередному служащему, и спустя несколько минут блужданий наконец получается найти свободное место — о чудо! — на первом ярусе. Пауза оказывается совсем неловкой, стоит запарковаться и стянуть с лица маску. Поднимая глаза от приборки, Сакуса уже собирается прощаться и желать доброй ночи, но Ацуму оказывается быстрее: — Может, зайдёшь? У меня кофе есть. Вкусный. И чай, если хочешь. И немножко выпечки осталось со вчера, — выпаливает он почти скороговоркой, всматриваясь в лицо Сакусы в полутёмном салоне. Предложение сбивает с толку. Ситуация из тех, когда готов был услышать что угодно, но явно не это. Сакуса понимает, что пялится на него слишком долго, когда Ацуму начинает неловко махать руками: — Ты не подумай, это не намёк и ни к чему тебя не обязывает, я не наста… Ноги напоминают о своём существовании лёгкой судорогой. Если не размять и не намазать мазью, в дороге могут быть сюрпризы. Сакуса тянется к голени и сжимает несколько раз на пробу: та отзывается тупой тянущей болью перегруженных мышц. Умереть в ДТП из-за того, что не справился с управлением из-за судороги в ноге. Какая нелепая смерть. — Хорошо. У тебя есть согревающе-охлаждающая мазь? — Да, должна быть. — Опешивший Ацуму чешет затылок, но внимательно следит за ним и тут же переспрашивает: — Ноги болят? — Такое, — отнекиваться нет смысла, раз уж всё равно попросил мазь, — просто устали. — Пойдём тогда? Сакуса кивает и медленно выползает из машины. Нельзя показывать, что дела не очень. Да, наверное сегодняшняя тренировка была лишней. В лифте Ацуму жмёт на кнопку семнадцатого этажа и тот начинает ползти вверх. Стоять, ни на что не опираясь, тяжеловато, но других вариантов пока нет. В коридоре нужного этажа на удивление пусто. Ацуму сканирует ключ-карту и заходит вовнутрь, придерживая дверь. — Проходи. Если захочешь разуться — тапочки на полке справа. Нога предательски подгибается и Сакуса едва не падает, но успевает схватиться за дверной косяк и выставленную вперёд руку Ацуму. — Эй, ты чего. — Тот вглядывается в лицо Сакусы как-то слишком обеспокоенно, всё ещё держа за руку. — Убиться решил? — Даже если и так, думаю, ты найдёшь, где спрятать мой труп. Беспокойство на лице Ацуму тут же сменяется поджатыми губами и взглядом «как-ты-мог-обо-мне-такое-подумать». — Гостиная прямо и направо, в твоём распоряжении. Сейчас принесу мазь. Сакуса находит гостевые тапочки — на удивление, не жёсткие и не совсем уж тонкие, как в большинстве отелей, — и… кто бы знал, как приятно иногда снять кроссовки. Кроссовки! Даже не туфли, не джазовки, а, казалось бы, самые обычные кроссовки, в которых всегда было хорошо и удобно. То, что Ацуму назвал скромным словом «гостиная», оказывается чем-то очень похожим на главную комнату в президентских люксах обычных отелей. Во времена работы в Complexions, бывало, приглашали в подобные, если приходилось выступать вместе с какой-нибудь знаменитостью, желавшей после всего пообщаться с танцорами. Диван (какое счастье!) не кожаный — мягкий, удобный, по ощущениям почему-то напоминает кресла-мешки. Возможно, дело просто в усталости. Ноги гудят, и к ним присоединяется голова: стандартное явление после долгого и достаточно насыщенного дня. — Вот, держи. — Ацуму перегибается через спинку дивана, протягивая аптечный тюбик. — И я всё-таки мотнусь в душ, ты не против? Получается только утвердительно кивнуть, и шаги проследуют куда-то вглубь помещения. Хотелось бы и самому помыться, да хоть ноги намочить, но для этого надо доехать домой. Сакуса закрывает глаза и устало трёт веки; живот урчит и начинает слегка подташнивать — надо было съесть хоть что-то перед занятием с Ацуму, но времени на это категорически не хватало. Гостиная выглядит почти хорошо: интерьер достаточно минималистичный и не слишком броский: тому, кто создавал дизайн этого номера, хочется как минимум выразить своё почтение, как максимум — отвесить поклон. Мрамор, чёрное дерево, обивка — материалы далеко не из дешёвых. На ковре возле низкого журнального столика валяется пара ботильонов на каблуке. Мысли сразу возвращаются к событиям двухдневной давности и блондинке из студии. Если слухи всё-таки окажутся правдой, лучше уходить прямо сейчас. Зудящая боль в ногах — мелочь по сравнению с количеством нервов, которые придётся потратить, чтобы всё осознать и принять. — Чаю? Кофе? Что будешь? — звучит над самым ухом. — Чай, пожалуй. — Логика ускользает, как песок сквозь пальцы, когда Ацуму едва не обжигает кожу дыханием. — И… классные каблуки. Он кивает в сторону столика в ответ на непонимающий взгляд Ацуму, и тот тушуется: — Ой, забыл убрать. А что, нравятся, да? К чему этот вопрос, вообще непонятно, но Сакуса всё-таки находит в себе силы ответить: — Симпатичные. Каблук устойчивый. На худых женских ногах смотрятся, наверное, очень красиво. Звучит более обиженно, чем хотелось бы. Ацуму моргает, смотрит на него внимательно с минуту и заходится хохотом. В полуосвещённой комнате это выглядит странно и даже как-то… неуместно. Что такого в этой фразе, Сакуса так и не понимает, но тот, отсмеявшись, поясняет сам: — Ты думал, они женские? — А они что, нет? Переход на ты всё равно режет ухо — до сих пор непривычно. «Ничего, это вполне может быть ненадолго» — напоминает себе Сакуса вскользь. — Это мои. — Ацуму наклоняется и поддевает пальцами кожаные голенища, доставая ботильоны из-под стола. — Где ты видел девушек с сорок третьим размером ноги? Хочется тут же запротестовать, что, мол, и такое бывает тоже: высоких европейских и американских девушек-моделей никто не отменял, но… Взгляд различает знакомое тиснение — фирменную подпись обувного мастера, у которого заказывал свои каблуки. — Зачем они тебе? — На всякий случай. Вдруг ты решишь поставить меня на каблуки в своей постановке, а я на них даже ходить не умел толком? — Ацуму вертит в руках обувь, показывая со всех сторон. Внезапная мысль прошибает голову. — А сейчас что, уже умеешь? — Показать? — Он смотрит с вызовом, приподнимая бровь. — Покажи. И плевать, что, даже при всём желании, Сакуса не смог бы поставить его на каблуки в постановке — он ведь не стилист, не костюмер, а хореограф. Есть что-то завораживающее в том, как Ацуму надевает ботильоны, опустившись на корточки. Как осторожно, почти любовно придерживает пальцами тонкую кожу голенищ. Как поднимает взгляд на него, застёгивая замки-молнии с характерным звуком, и медленно, почти дразняще выпрямляется во весь рост. — Ну, по крайней мере стоять на них ты научился. — Включи «Диану», — просит Ацуму, и Сакуса тянется к телефону на автомате: оторвать от него взгляд сейчас тяжело. В телефоне оказывается только нарезка под хореографию. Секундное колебание — и Сакуса всё-таки жмёт на «плей», немного сомневаясь в том, что это именно то, о чём его просили, но… Знакомые движения заставляют глотку пересохнуть. Это та самая хореография, которую он готовил своим ребятам пару месяцев назад. Ацуму делает полный оборот бёдрами в такт, лёгкий боковой выпад на одну ногу и смотрит, смотрит через плечо из-под ресниц, не давая свободно вдохнуть. Отрывок заканчивается, и Ацуму выравнивается из наклона, как когда-то сам Сакуса, дышит тяжело и громко. А ведь хореография казалась, ну, такой себе. Средненькой. Но если так, то почему в комнате стало душно? И когда он успел выучить эту постановку, а главное — зачем? Вопросов много. Ответов мало. Всё как всегда. — Это было… кхм… хорошо. — Правда? — Ацуму едва не светится от похвалы, сползая с каблуков и тут же уходя куда-то в сторону кухни. — Эш тоже сказала, что выглядит круто! И — я сейчас, чай уже готов! От упоминания девчонки неприятно колет внутри. — Ну, ей положено тебя хвалить. — Открой дверь на балкон, пожалуйста, пить чай будем там. В помещении как-то слишком жарко, — просит он, возвращаясь с подносом, полным посуды. — И почему это ей положено меня хвалить? — Потому что она твоя девушка? Звон посуды, опускаемой на стол вместе с подносом, кажется оглушительным. — С чего ты взял? — спрашивает тот и едва не садится мимо кресла. — Ну как с чего. — Заварник подрагивает в руках, когда Сакуса начинает разливать чай по чашкам. Не расплёскивает, но всё равно заметно. Главное, что голос не дрожит — хоть какая-то видимость того, что он держит себя в руках. — Разве простых знакомых обнимают при каждом удобном случае? Вытирают им слёзы, вглядываются в лицо в поисках причины? И нельзя, ну невозможно петь так, настолько эмоционально выкладываясь, если между вами ничего нет. Не отрицай, она для тебя больше, чем просто певица, с которой у вас дуэт. В глазах Ацуму даже в темноте явственно читается что-то среднее между «какого хрена?!» и «ну ты и идиот», но вслух он говорит: — Бред. Ты делаешь выводы из ничего. — В ситуации с Хинатой я тоже делал выводы из ничего? Обиженные интонации искажают голос — звучит нетипично, почти незнакомо. Никогда ведь не было ничего подобного. Так почему сейчас? И почему с ним? — Чего ты от меня хочешь? Фраза кажется до боли знакомой. Ацуму смотрит с настолько нетипичным для него выражением лица — как на докучливого прилипалу, решившего, что чужое время и терпение безграничны. Память подбрасывает флешбеки: пустой танцевальный класс в студии, поздний вечер и они вдвоём. Точно. Вопрос звучит, как хлёсткая пощёчина: Ацуму вряд ли забыл обиду и сейчас платит той же монетой. Совсем не вовремя. Лишь бы не расклеиться, лишь бы не расклеиться, лишь бы не раскле... — Я не знаю. Ситуация абсурднее некуда: последние пять минут разговора выглядят так, словно один супруг предъявляет другому претензии. Со стороны, наверное, звучит ещё более дико, особенно если учесть, что Ацуму ничем ему, кроме исполнения пары постановок по контракту, не обязан. Ацуму упирает локти в колени, запускает пальцы в волосы, перебирает пряди. В конце концов руки замирают на шее, у самого ворота футболки, и он выпрямляется, глядя Сакусе прямо в глаза. — Ладно. Я не знаю, что ты успел себе придумать, но дай мне всё объяснить. С Эш мы познакомились много лет назад, когда я только завёл ютуб-канал и начал выкладывать первые видео с каверами, сначала просто гитара, а потом уже и голос. Она оставила комментарий, — я тогда читал их все, — я ответил и мы начали общаться. Эш точно так же начинала, как и я, и готовилась к участию в шоу «В Америке есть таланты». Мы дружим очень, очень давно. А всё, что пишут сейчас в прессе — пиар-ход наших рекламщиков, и, надо сказать, хороший. Вон, даже ты повёлся. А Хината, — он замолкает на мгновение, но тут же продолжает: — Ты же знаешь, что инициатива была не моей. Но я повёлся, как последний дурак. Его слова немного, — совсем немного, — успокаивают. Отчаяние, до этого набатом бившее в виски, царапавшее горло, отступает. Отвечать ничего не хочется, да и не нужно, наверное: Ацуму вряд ли ждёт ответа. Лицо его при свете луны бледнее, мимика подчёркивается острее. Даже яркие при дневном свете золотистые глаза сейчас кажутся остывающей лавой, а не кипящей. Смотрят внимательно, словно пытаются что-то разглядеть в его, Сакусы, лице. Последний глоток выходит сделать через силу, чтобы не подавиться. Не разглядывать его в ответ не получается. Чай почти остыл. Момент — и Ацуму протягивает руку, подцепляя за подбородок, и проводит большим пальцем по нижней губе, провожая движение взглядом. Всё та же немного шероховатая кожа. Дыхание предательски сбивается. Пальцы размякают, словно хлеб, вымоченный в сладком молоке. Чашка каким-то чудом не выскальзывает из рук. Он осекается, одёргивая руку и тут же поясняя: — Чай. Там была капелька чая. Даже сейчас, в лунном свете, его щёки горят отчётливым румянцем. Если это намёк, то на балконе им больше делать нечего. Чашка с недопитым чаем возвращается на столик, целая и невредимая. — Пойдём внутрь. — Сакуса поднимается с кресла, поправляя смявшуюся футболку. — Врё-ёш-ш-шь, — раздаётся из-за спины, едва закрывается балконная дверь. — Всё ты знаешь… Вот ведь гадёныш. Реакция срабатывает мгновенно: Ацуму оказывается крепко прижат к стеклянной двери. Смотрит из-под ресниц цепко, нахально ухмыляясь. Всё это совсем не вяжется с тем Ацуму, который полчаса назад рассказывал об имидже плейбоя, заботливо придуманным для него агентством. Что это на самом деле такое — правда или очередная провокация, — не разберёшь. Желание переместить руку с ворота футболки повыше, на горло, и сжать посильнее, усиливается втрое. — Повтори. — Ты всё прекрасно знаешь. — Что я знаю? Руки Ацуму обвивают шею, тянут к себе, пальцы забираются в волосы. Сопротивляться, когда до его лица остаются считанные сантиметры, уже поздно. Он разгоняется сразу от нуля до сотни, целуя размашисто, жадно и мокро. Ментол зубной пасты на языке смешивается с зелёным чаем. Вкус получается немного странным: сладким с долькой горечи. Ацуму очень подходит. — Вот это. — Он кусает напоследок за нижнюю губу, прихватывая её своими, и отстраняется. В голове — звенящая пустота. Ацуму облизывается, отстраняясь и глядя исподлобья, вытирает влажный рот тыльной стороной ладони. — Не стыдно, Оми-сан? У нас ведь не отношения на одну ночь, а долгосрочное сотрудничество. Быть пристыженным Ацуму, ещё и собственными словами, сказанными несколько месяцев назад, как минимум неприятно. Как максимум — кайфово: переступать границу дозволенного иногда жизненно необходимо. Да, отношения не на одну ночь, а хотя бы на несколько. Ацуму непозволительно хорошо целуется, чтобы отпускать после первого раза. Оторваться от него получается только тогда, когда воздуха перестаёт хватать. — Любишь держать контроль? Ацуму дышит тяжело, приподнимая бровь и глазами указывая вниз. Сакуса с некоторым удивлением обнаруживает свою руку несильно сжимающей его шею. Лишь бы не было синяков и отметин: неловко потом будет смотреть в глаза Осаму. — Мы болтаем или продолжаем? Глаза Ацуму слегка расширяются, когда он слышит свою фразу из чужих уст, и на лицо снова наползает гаденькая ухмылка. Он перехватывает руку, всё ещё сжимающую ворот футболки, за запястье и осторожно ведёт языком по ребру ладони, не отводя взгляда от лица Сакусы. Провокация на троечку из десяти, но дыхание почему-то спирает, стоит Ацуму осторожно облизать, а потом и взять в рот указательный и средний. Ладно, теперь на шесть из десяти. Приходится осторожно извлечь свои пальцы из его рта, крепко прижать к себе обслюнявленной рукой, а второй задёрнуть штору: отель огорожен, но лучше максимально закрыться от чужих глаз, даже гипотетических. По шее расползается дорожка влажных поцелуев, крепкие ладони ведут вверх по спине, приподнимая футболку. Оторвать его от себя сейчас дорогого стоит. — Так, стоп. Пусти меня в душ. Разговаривать и мыслить связно становится всё тяжелее. Особенно когда шею за ухом обдаёт горячим дыханием, а следом мочку несильно, но ощутимо прихватывают губами. — Не-а, — слышится прямо в ухо, и Ацуму пускает в ход зубы. С губ против воли срывается вздох. — Ладно, иди. — Ацуму отпускает, отходя на шаг. — А то сейчас кончишь даже без рук. Сволочь ведь. Обычная устойчивость к провокациям с ним почему-то не работает, и схватить его за подбородок и притянуть к себе кажется единственно правильным решением. Никаких нежностей, только мягкие, податливые губы Ацуму и его язык, который всё ещё пытается бороться за право хозяйничать в собственном рту. Ага, ну. Когда наконец получается отстраниться, Ацуму открывает глаза не сразу. — Сколько же ты перецеловал, чтобы так научиться?.. Его голос звучит тихо и немного обиженно. — Так кто из нас кончит без рук? — Ванна прямо и налево. — Ацуму так и остаётся стоять там же, где стоял, трогая пальцами припухшие искусанные губы. Месть удалась, но её кажется недостаточно. Самое время снять футболку по ходу в душ. Сзади слышится тихий стон. Боковое зрение захватывает Ацуму, жующего край своей кофты. Игра во флирт слишком затягивает, но прохладная вода возвращает в реальность: а сто́ит ли идти на поводу у своих желаний? Наплевать на принципы можно всегда, а репутацию уже не восстановишь. Обдумывать ситуацию и метаться меж двух огней уже поздно, решить нужно здесь и сейчас. Стоит закрыть воду, как становится невыносимо холодно. Повезло, что за гостевым полотенцем не приходится шлёпать к Ацуму, оставляя после себя мокрые следы. Тяжело. Не хочется наломать дров, особенно сейчас, когда контракт в процессе выполнения, обе постановки практически готовы, а Осаму тонко намекал на продление сотрудничества в последний раз, когда они разговаривали. С другой стороны, есть Ацуму, который хорошо целуется, офигенно красив и полчаса назад признался, что был влюблён в него, Сакусу, ещё во времена колледжа. С влажных волос капает, заставляя вздрагивать при каждом соприкосновении воды с кожей. Бельё опять начинает мешать. Таких совпадений не бывает дважды. Либо брать сейчас, либо жалеть потом. В отражении — взгляд человека, который не хочет упускать своё. Сакуса выходит из ванной, едва натягивая спортивки. В самой дальней комнате горит приглушённый свет. Ацуму лежит на животе поверх простыней, растопырив ноги, как лягушка, и листает что-то в телефоне. Слыша шаги, оглядывается через плечо: — Я думал усну, пока дождусь тебя. Матрас пружинит под коленями, Ацуму дышит тяжело и прогибается под короткими поцелуями, поднимающимися от поясницы вверх к загривку. Прохладная вода с волос теперь капает ему на спину. До изголовья кровати еле получается дотянуться, чтобы не улечься на него сверху. Телефон улетает куда-то под подушку. Ацуму шипит, чувствуя укус на плече. — С ума сошёл? Как я завтра это прятать буду? — Тебе, думаю, не впервой. Он откидывает голову назад, не то подставляясь, не то пытаясь поймать губами губы. Чтобы не прятать укусы, нужно просто выбрать место поукромнее. — Перевернись. Ацуму слушается: приподнимается на локтях, задевая задницей пах. И если это было случайно, то вжимается уже намеренно. Отголоски возбуждения, до этого отзывавшиеся в теле, сворачиваются в тугой узел внизу живота. Горячий напряжённый член трётся о ткань белья. Приходится перевернуть его самому, чтобы действительно не кончить вот так сразу. Ложась на спину, Ацуму обхватывает за шею и тянет к себе, требуя ещё поцелуй. Прижимается всем телом, мычит что-то неразборчивое, и, отстраняясь, повторяет после судорожного вдоха: — Сними наконец свои спортивки, хватит мучить и себя, и меня! Когда штаны падают куда-то на пол, он улыбается и протягивает руки навстречу: — Намного луч… Договорить у Ацуму не выходит: чтобы устроиться поудобнее, приходится сдвинуть его чуть выше на кровати, подхватив под колени. Кожа на внутренней стороне бедра тонкая, нежная; сто́ит провести языком — и он начинает мелко дрожать. Если возле колен можно просто оставить лёгкие укусы, то чем выше, тем больше отметин появляется на теле. Сомкнуть зубы поближе к паху, с силой втянуть кожу губами и тут же облизать, чтобы получился засос. Наблюдать за реакцией Ацуму, за тем, как он мучается, плавится, дышит заполошно, откидывает голову назад, сжимая в кулаках простыни… Нравится. Очень нравится. Трусы Ацуму улетают куда-то к спортивкам. Его отвердевший член прижимается к животу, с головки стекает крупная капля смазки. Сто́ит взять в руку, пару раз провести кулаком по всей длине, надавить подушечкой пальца под головкой — и Ацуму перетряхивает сильнее. — Где презервативы и смазка? Он вслепую шарит где-то под подушками, не отворачиваясь, и рукой выгребает маленький тюбик, коробку и свой телефон. Как вовремя. Приходится почти лечь сверху на Ацуму, чтобы дотянуться. Взгляд у него, до этого словно в дымке, становится внимательным, когда Сакуса отрывает квадратик презерватива от гирлянды, держа в руке телефон. — Ты что… Серия звуков затвора камеры в тишине комнаты кажется почти оглушительной. — Нахрена? Ацуму поднимается на локтях и тянет руку, пытаясь забрать телефон. — Не бойся, это тебе для личного пользования. Он рассматривает фотографии, пока Сакуса раскатывает презерватив по члену. Не отвлекается даже на щелчок колпачка на тюбике смазки. — Уверен, что мне? Тебе бы больше пригодилось. Он охает и выгибается, закусывает губу, когда Сакуса вводит первый палец. Собственный член ноет, требуя внимания. Растереть смазку по рукам нужно быстро, чтобы не дать ей высохнуть. — Выглядишь как хирург перед операцией. Смотреть, как Ацуму давится воздухом, принимая три пальца сходу — отдельный вид удовольствия, хотя раньше садистских наклонностей Сакуса за собой не замечал. По телу пробегает крупная дрожь, сто́ит провести левой по члену. Через презерватив ощущения смазываются, но картинка перед глазами — ярче любого порно. Взять одинаковый темп и двигать одновременно пальцами в Ацуму и рукой на члене сначала сложно, но кое-как получается. Ацуму подбрасывает несколько раз на постели. Собственные бёдра начинают подмахивать, сильнее вбиваясь в кулак. Остановиться тяжело, почти невозможно. Оргазм вот-вот накроет, но спускать самому вот так и дать Ацуму кончить от одних только пальцев — нет, ни за что. Если брать, то всё целиком. — Да ты издеваешься, — Ацуму не то просит, не то возмущается, чувствуя влажные от смазки руки на своих бёдрах; голос хриплый, словно отработал полноценный концерт вживую. Взгляд у него сейчас мутный, с поволокой. Подушки где-то гораздо выше у изголовья; Сакуса буквально складывается вдвое, ложась на Ацуму сверху, чтобы нашарить вслепую хоть одну. По спине лёгкими, почти невесомыми движениями проходятся короткие ногти. Выдох приходится Ацуму в самые губы, короткий и рваный. Он высовывает язык, обводя губы Сакусы по контуру, и прикусывает, посасывает нижнюю, поднимая глаза в ответ. Возбуждённые члены соприкасаются, зажатые между разгорячёнными телами. Сакуса жмурится, пытаясь сфокусировать взгляд и вспомнить, что собирался сделать. Получилось бы, если бы Ацуму, нахально ухмыляясь, не задвигал бёдрами. Сильный укус в плечо заставляет его громко застонать, запрокинув голову назад; наверное останутся следы, но так плевать. Сакуса успевает приподнять его и подложить подушку под поясницу, чтобы следом сразу вогнать на всю длину. Глаза Ацуму распахиваются, лицо искажается в странной смеси удивления, удовольствия и совсем немного — боли. В нём горячо и тесно; запоздалая мысль о том, что у Ацуму, возможно, долго не было партнёров и надо быть поаккуратнее, мелькает на грани сознания и тут же исчезает. — Нечего… было… дразниться… Голос хрипит и сбивается с каждым толчком. Кому предназначалась эта фраза — Ацуму или собственным мыслям, — неважно. Важен был сейчас только сам Ацуму, который выгибался под ним и сжимал в кулаках простыни, подмахивая бешеному темпу. Сакуса мысленно благодарит всех преподавателей танцев, что были у Ацуму: связки в паху напряжены, но хорошая растяжка позволяет насадить его так глубоко, что тот начинает громко стонать. Закусывает губу, пытаясь сдержаться, но получается хреново. Пресс Ацуму сразу напрягается, очерчивая рельефные мышцы, сто́ит провести рукой. Когда Сакуса сжимает между пальцами тёмный сосок, царапает ногтем второй, не прекращая двигаться — Ацуму вскидывается, крупно вздрагивает и кончает себе на живот. Перед глазами всё плывёт разноцветными пятнами: мышцы ануса сжимают член так, что становится почти больно. Пальцы впиваются в кожу, жёстко фиксируя бёдра, и через несколько звучных шлепков Сакуса кончает следом, всё ещё продолжая рефлекторно двигаться. Оргазм накрывает с головой, разливаясь по телу волной удовольствия. Сил на что-либо, кроме как улечься сверху на Ацуму, не остаётся. — И кто из нас кончил без рук? Собственный голос звучит как через толщу воды, а звук сердцебиения в чужой грудной клетке — наоборот, громко и отчётливо. Тук, тук, тук… — А если без рук, но с проникновением — это разве считается? Голова отказывается соображать окончательно и Сакуса замолкает, пока Ацуму не понял, что к чему. Кожа лоснится и липнет к коже; грудь немного холодит от спермы Ацуму, уже начавшей высыхать на его животе. Надо хотя бы встать и стянуть с себя презерватив, но тело похоже на медузу — мягкое, желейное, совершенно неспособное двигаться. — Надо вставать и идти в душ, — глухо бубнит Сакуса куда-то в грудную клетку Ацуму. — Надо, — отзывается тот откуда-то сверху. Шевелиться никто, само собой, не собирается. — Ацу, — повторяет он спустя пару минут. — Засохнет же. Хочется верить, что он звучит серьёзно и с укором, но какое там. — Ладно, мам, сейчас иду. — Сакуса готов поклясться, что Ацуму в этот момент закатил глаза. — И вообще, это я из-за тебя встать не могу. А. Ну да. — Тебе лишь бы отговорку найти. В спину прилетает лёгкий тычок, и Сакуса мычит, нехотя поднимаясь и вставая с кровати. Сперма на груди почти застыла и неприятно стягивает кожу; Ацуму лениво улыбается, глядя, как снятый презерватив завязывается в узелок. — Где ванная, думаю, ты уже запомнил. — Он делает пас рукой в воздухе, указывая в нужную сторону. — Запомнил. — Сакуса оборачивается уже в дверном проёме, собрав по полу все свои вещи. — А ты так и лежи тут, грязный и голый. — Я для кого, по-твоему, стараюсь? — Ацуму выразительно выгибает бровь, улыбаясь ещё шире. — Всё, чтобы тебе нравилось. «Придурок» — мелькает в голове. Получается быстро отвернуться и уйти, чтобы тот не заметил, как уголки губ дёрнулись вверх. Когда он возвращается, Ацуму смотрит в потолок и пальцами выстукивает по своей бедренной косточке какой-то странный ритм, покачивая ногой в такт. В руке зажат телефон и из динамика слышится какая-то мелодия, — нескладная и незнакомая. — Я быстро! — Он буквально выпрыгивает из постели, блокируя на ходу телефон и оставляя его на тумбочке. — Только не уезжай, ладно? И уносится в сторону ванной. Кровать прогибается под весом; как же всё-таки хорошо раскинуться на подушках. Как отсюда теперь уехать без участия самого Ацуму, даже представить сложно: светиться на камерах не хочется, даже несмотря на то, что охрана, наверное, уже рассмотрела каждую родинку на лице и нагуглила все нужные данные. Пересечься с Осаму не хочется вдвойне: явно же припомнит ситуацию с Хинатой. То, что произошло сейчас между ним, Сакусой, и Ацуму, будет выглядеть хреново, очень хреново в его глазах. — Хорошо, что ты всё-таки остался. Ацуму, уже натянув свежее бельё, встряхивает ещё влажными волосами в дверном проёме. На самом деле разморило так, что даже шевелиться не хочется, но он заставляет немного потесниться, усаживаясь у Сакусы в ногах по-турецки. — Ты, наверное, очень устал. — Он осторожно обхватывает рукой правую лодыжку и кладёт стопу себе на колено. — Давай я тебе массаж сделаю? Только дурак откажется от массажа ног в конце рабочего дня. Тёплые пальцы уже начали шарить по коже, поэтому вопрос был чисто для формальности, как, наверное, и ответный кивок самого Сакусы. Ацуму явно знает, что делает: где-то дотрагивается аккуратно, где-то ведёт с нажимом, надавливает, разминает между пальцами, и из горла вырывается не то смех, не то стон. — Я ничего ещё не сделал толком, а ты уже стонешь? Мышцы понемногу расслабляются. Ацуму меняет ногу. Глаза закрываются сами по себе. Это не сон — так, лёгкая полудрёма, из которой вырывает ощущение горячего дыхания на лодыжке. Когда наконец получается открыть глаза, Ацуму касается губами тонкой кожи под косточкой, не отводя взгляда от его, Сакусы, лица. Ведёт языком по внутренней стороне, прикусывает большой палец поперёк, тут же зализывая укус. В горле снова пересыхает. Желание лежать тряпичной куклой никуда не делось, но просто наблюдать за ним тоже невозможно. Вторая нога одной только подушечкой ложится на солнечное сплетение, ведёт вниз по крепким мышцам, и Ацуму выдыхает тяжело и рвано, выпуская палец изо рта. По телу снова пробегает волна колючих мурашек, заставляет слегка дёрнуться. — Да ты фетишист, — голос предательски сел, но подколоть Ацуму хочется сильнее. — Ты тоже, — замечает тот, отвлекаясь от мизинца и собирая языком слюну. — Или ты думаешь, я не заметил, как ты смотрел на мои ноги, пока я танцевал на каблуках? Сакуса уверен, что в свои тридцать знает о своих фетишах (точнее, об их отсутствии) всё, но Ацуму, ками-сама… Мия, чтоб его, Ацуму переворачивает всё с ног на голову. Мысли. Ощущения. Привычный уклад вещей. Кажется, даже жизнь. x Следующие два месяца пролетают быстро, словно лепесток сакуры, гонимый ветром во время Ханами: не успеваешь моргнуть, как исчез из поля зрения. Музыкальное видео выходит спустя месяц после релиза трека — в июле. В том же конференц-зале, в котором подписывали договор, установили прожектор, открыли шампанское и разрешили Ацуму торжественно нажать на кнопку загрузки и релизнуть клип своими руками. Танец для видео получился достаточно простым, но красивые парни в смокингах и идеально выверенные синхронные движения в счёт сделали своё дело. Добавить к этому вокал Ацуму и идеальный монтаж — и выходит конфетка. И Мейан, и Осаму, и даже Такахаши, — все в один голос согласились с тем, что релиз вышел совершенно непохожим на предыдущие. — Знаешь, как будто мальчишка наконец-то понял, что вырос из детских штанишек. Осаму как всегда не прочь подколоть брата: подмигивает и улыбается через весь стол, приглашая оценить шутку. Отсалютовать ему бокалом в ответ уже не кажется зазорным: последний месяц до релиза Сакуса появляется в здании холдинга едва ли не чаще, чем в собственной студии. — Да как вы можете? — Деланно дуется Ацуму, предварительно нанеся шуточный удар Осаму по почкам. — Это, между прочим, плоды моего труда! — И моего. — Находится Такахаши, утаскивая канапе с огромного блюда. — И моего. — Подключается Мейан. — И моего. — Улыбается Осаму, тут же кивая в его, Сакусы, сторону: — И его. Ацуму перехватывает взгляд смотрит, снова смотрит этими своими невозможными глазами так, что кожу накрывает волной мурашек совсем не из-за кондиционера. Пузырьки шампанского лопаются на языке, отдаваясь фейерверками куда-то в голову. Клип крутится на повторе через проектор. Смотреть на собственную хореографию в кои-то веки не стыдно. Даже наоборот приятно, несмотря на то, что подобное мог бы придумать любой ребёнок, умеющий двигаться в такт. Мало-помалу внутри оформляется мысль. Всё оказалось так просто. Некоторые вещи универсальны: ощущения, чувства и эмоции переживают абсолютно все, от мала до велика. Вдохновение — производная той эмоции, которую переживаешь ярче всего. Значит, последние пару лет его просто ничего не пропало до такой степени сильно, чтобы поделиться этим с теми, кто смотрит и танцует его, Сакусы, постановки. Когда ты пуст, тебе нечего отдать, нечего показать. Сейчас сосуд наконец-то наполнен. x Из-за спины раздаётся мерное посапывание. Правая нога ниже онемела и не чувствуется вообще — кажется, Ацуму закинул на неё свою. Левую щёку придавила тяжёлая ладонь. Доброе утро, блин. Глаза ещё закрыты, но под веками почему-то уже светло. Странное ощущение для шести утра. Так обычно бывает, когда лежишь где-нибудь у моря, у бассейна на шезлонге или когда в лицо светит высоко поднявшееся солнце. Высоко поднявшееся солнце… — Ацу! Ацу, мать твою, мы проспали! Голова протестует против резкого отрывания от подушки и мгновенно мстит вспышкой головной боли, резкой настолько, что приходится обхватить голову руками и пригнуться к коленям. — Оми, ну проспали и проспали, чего ты… Оми? Всё в порядке? На макушку ложится тёплая ладонь. Гладит, слегка ерошит волосы. Спазм отпускает окончательно, стоит немного растереть виски и проморгаться. — Ну, кроме того, что я старею и того, что мы проспали — да, в порядке. В плечо прилетает кулак Ацуму, пока вторым он трёт глаз, заразительно зевая. Рот сам по себе раскрывается в широкий зевок. — Сколько там времени вообще? — Полвосьмого. — Да, наверное немного опоздаем, но ничего. — Ацуму выглядит поразительно бодрым для человека, открывшего глаза пару минут назад. — Так, ты — в душ, я — на кухню, попробую сообразить тебе что-нибудь на завтрак. Давай-давай, не спи! Эй, Сири, включи утренний плейлист, — командует он в телефон, натягивая бельё, и через пару мгновений в зале начинает играть музыка. По-хорошему, занятие с ребятами начинается в восемь. Ацуму нужно быть в здании корпорации тоже в восемь. Как этот ненормальный собирается опоздать «немножко» с учётом токийского трафика? Через пятнадцать минут, когда Сакуса наконец выползает из ванной с тканевой маской на лице, на подносе в гостиной ещё теплятся две чашки кофе в компании двух бутербродов с авокадо и кусочками не то лосося, не то форели. Колонка продолжает орать что-то на английском о том, что любовь — ещё одно слово, которое исполнители трека так и не научились произносить. Ацуму орёт то же самое с ней в унисон из гардеробной. Задорно так, с сохранением всех интонаций, то высоким голосом, то обычным. — Ванная свободна, иди мойся! — Бегу! — И громкость убавь, пожалуйста! — Я распеваюсь! — Вот этим? — Да! У тебя свои утренние привычки, у меня свои! Ешь и пей кофе, скоро совсем остынет! Остаётся только вздохнуть в чашку и включить шазам на телефоне — слишком уж заразительным оказался мотив. Ещё через пятнадцать минут, когда они подходят к лифту, у Ацуму звонит телефон. — Алло. Да, и тебе доброе. Проспал, скоро буду. — Осаму, — поясняет он, поворачиваясь. Надо наверное позвонить Ятабэ уже из машины, чтобы начинали разминку без него — как минимум с этим они справятся сами. На выезде из паркинга Ацуму всё ещё просит нацепить кепку и очки. Это уже порядком надоедает, потому что так происходит каждый раз, сто́ит им решить, что сегодня они едут к нему. — Я ещё не говорил Осаму, — не выдерживает он в очередной пробке, когда молчание затягивается. — Не знаю, почему. — Боишься его реакции? Сакуса и сам побаивается его реакции на отношения с Ацуму. Не хотелось бы получить что-то похожее на: «А как же твои принципы?» в лицо и откровенное неодобрение. Пробка начинает медленно, но достаточно уверенно двигаться. — Наверное. В любом случае, он сейчас очень занят подготовкой тура в поддержку альбома, а я бы хотел, чтобы мы ему сказали в какой-нибудь... ну, спокойной обстановке, что ли. Дорога до здания холдинга занимает в общей сложности около часа. — Подъедь сразу на чёрный ход. На второй. Не хочу повторения истории с курьером и фотками в газете, — просит Ацуму. — До вечера. Он тянется ближе и целует, сразу проталкивая язык внутрь. Сакуса прикрывает их лица кепкой — на автомате. Отстраняясь, в ответ на не-то-чтобы-сильно-удивлённый взгляд говоря: — Что? Теперь твоя очередь страдать. Или ты думаешь я собираюсь один по утрам мучиться? — Напиши как освободишься. Ацуму исчезает за дверью чёрного хода, помахав напоследок. Пора на работу. Рука тянется к телефону, который уже подключился к аудиосистеме машины, и замирает над плейлистом для разминки. Нет, не то. Вот, что надо. Первые звуки вступления даже не искажают лицо гримасой, как было утром, наоборот — пальцы постукивают по рулю в такт биту сами по себе. На дисплее капсом отображается название трека: «Фанат». x Счастье, искрящееся миллионами огней, пьянящее и кружащее голову. Так, наверное, ощущается эйфория: захватывает и уносит в карусель вечного праздника. Ощущение кажется забытым: последний раз что-то подобное получилось почувствовать на заключительном концерте тура их труппы в прошлом году. Десятки софитов слепят глаза. К лицу и одежде липнет блестящее золотистое конфетти. Стадион — огромный, заполненный тысячами людей, — взрывается криками, свистом и оглушающими аплодисментами. Закончить постановку спиной к зрителям определённо было хорошей идеей. Ацуму стоит рядом лицом к стадиону, почти вплотную, положив правый локоть на его, Сакусы, плечо. Дышит загнанно, даже не пытается делать вид, что смотрит в пол, как договаривались. Скулы снова сводит до сих пор непривычным ощущением, уголки губ тянутся вверх — сами, меняя привычное выражение лица. Сакуса чувствует, что улыбается, выдыхая сквозь слегка приоткрытые губы. Взгляд фокусируется на ребятах; через одного человека от него, почти не щурясь от софитов, ловит его взгляд и едва заметно улыбается Ячи. Малышка выложилась на все сто, несмотря на высоченные каблуки, которые пришлось подбирать ей для этого номера, чтобы выровнять рост под вторую девочку. В глазах Ацуму чернота зрачка затопляет золотую радужку. Любимое сочетание цветов. — Спасибо, Уэмбли! Ацуму улыбается и снова кланяется, срывая оглушительные овации. Новая пластинка представлена: он исполнил четыре трека из двенадцати, что вошли в диск, разбавив программу старыми хитами. Пора уходить, и ребята как могут скрывают Ацуму, покидающего сцену вместе с балетом. Руку обжигает горячее касание. Ацуму как солнце: жаркий, несмотря на сентябрьские плюс двадцать в Лондоне; подойдёшь чуть ближе — расплавишься и стечёшь безвольной лужей под ноги. — Можно мне кофе пожалуйста? Ацуму падает в кресло перед зеркалом, тут же хватая воду со стола. Провожает взглядом, на ходу стягивая пиджак. — Кофе или чего покрепче? — Осаму материализуется рядом с ним и протягивает руку: — Сакуса, ребята у тебя огонь. Жалко, что тот парень заболел, но смотреть на тебя самого на сцене — одно удовольствие. Одно большое «Саму, какого хрена?» на лице развернувшегося Ацуму в окружении отпрянувших от него гримёра и парикмахера уже вызывает смешок. Слова Осаму цепляют очень сильно; в голове одно за другим всплывают воспоминания: прошлогодние видео с отчётников и турне, жалкие попытки исправить ситуацию в одиночку изнуряющими личными тренировками… — А ты не расслабляйся, — Осаму разворачивается к брату, напутственно опуская планшетку с бумагами на голову. Тот кривится, но больше для вида. Парикмахер явно недовольна вмешательством в причёску Ацуму, но, отступив на шаг, машет рукой — повреждения не критичные. — С тебя ещё второй блок, да и потом концерт вряд ли окончен, в Европе принято звать исполнителей на бис. Надо бы пойти и снять с себя всё это. Из зеркала на Сакусу смотрит молодой мужчина в идеально сидящем смокинге, но самое главное — глаза. В них что-то изменилось — неуловимо, почти незаметно, — но разница по сравнению с началом года кажется огромной. Хотя бы за это Ацуму можно сказать спасибо. За это, а ещё за вдохновение, все утра и вечера вместе, все «Оми, ты же знаешь, что круто вышло, ну?» и ещё миллион вещей, больших и маленьких, которыми наполнилась жизнь после появления в ней человека, которого, оказывается, в ней отчаянно не хватало. В зеркале отражается хитрый, с прищуром, взгляд из кресла. Ацуму никогда не упускает возможности посмотреть, почти потрогать — в любой ситуации, уместной и не очень. Это не изменилось ни через неделю, ни через две, ни через месяц. Такое внимание всё ещё непривычно, и Сакуса опускает глаза, смущаясь непонятно почему. Казалось бы: оба достаточно взрослые люди, видевшие всякое, но не вести себя, как глупые подростки, не получается. Через пятнадцать минут, когда костюм уже упакован в кофр, весь сценический грим смыт, и наконец-то можно спокойно выпить кофе, Сакуса поднимается обратно за кулисы. Труппа уже в других костюмах, все на исходных; короткий взгляд на Ячи — быстрая проверка, скорее по привычке, чем из необходимости, — готовы. — Я вам это уже говорил, но всё-таки: не смейте думать, пока танцуете. Танцуйте в своё удовольствие. Всё отрепетировано до идеала, вам не о чем переживать. Всё, вперёд! Ребята один за другим вылетают на сцену, строятся в нужную фигуру на первых аккордах очередного трека. — Не зря Ацуму так хотел контракт именно с тобой. — Осаму материализуется рядом, словно из ниоткуда, тоже со стаканом кофе и с сигаретой в руках. — Смотри, какие они крутые. — Да, мне с ними действительно повезло. — Возможно, он им даже скажет об этом. Возможно, даже сегодня вечером на банкете. — Не знал, что ты куришь. — А, это. — Осаму виновато улыбается, выпуская остаток дыма изо рта и выбрасывает окурок в мусорное ведро, так удачно расположенное под знаком «Курить запрещено». — Это нервное. Редко балуюсь, но иногда прямо-таки надо. Если охрана увидит — мне конец. Ты вообще не против, что я?.. Он смотрит вопросительно, но смысл вопроса доходит не сразу. — А, ты про дым. Не против, если это не будет что-то дешёвое и гадостное. — Обижаешь. — Осаму ловит и зеркалит лёгкую усмешку. — Так, нашему красавцу осталось две песни и всё, финал. Долгожданное «финал» радует и ласкает слух; очень хочется обратно в отель, желательно сразу в кровать. Быть на ногах с пяти утра на третий день уже почти отпустившего джетлага довольно-таки тяжело. — Скажи, что холдинг не снял какой-нибудь ресторан и всё можно будет отпраздновать в отеле. — Мы сняли конференц-зал отеля. — Осаму роется в телефоне под оглушительные крики и свист фанатов брата. — Не переживай, дресс-кода никакого, прессы тоже никакой. Только не вздумайте с этим придурком. — Он кивает на сцену. — Лизаться по углам. Мейан, конечно, мужик с юмором, но прикол не оценит. Мгновенно становится стыдно за все те разы, когда они чуть не попались: в коридоре, где вроде как не работали тогда камеры, в зале для совещаний в здании холдинга, даже в кабинете Осаму. — Тссс! — Ацуму шипит в микрофон, успокаивая фанатов. — Сейчас я хочу показать вам кое-что особенное. Толпа почти стихает, но тут и там слышны выкрики. — Тихонько, говорю! Тссс! — Он прикладывает палец к губам, призывая замолчать. — Этот трек в альбоме значится секретным бонусом, без названия. Сейчас я исполню его впервые. Это — для вас! Он отворачивается от зрителей и наворачивает круг по сцене под первые звуки минусовки. Сакусе кажется, что Ацуму смотрит прямо на него, когда тот улыбается и подмигивает, поднося к губам микрофон. Голос звучит совсем иначе. Мягко, почти нежно и сильно одновременно. Это не похоже ни на один трек из пластинки. Совсем другая манера исполнения. Боковым зрением Сакуса замечает взгляд Осаму на себе. — Ну как, нравится? Слов не то что не хватает — их нет. Он молча поднимает руку и задирает рукав куртки, показывая мурашки на коже и то, как мягкий пушок на руках почти стал дыбом. На сцене Ацуму отклоняется назад на длинной ноте, опираясь назад на звуковой монитор, то поднося микрофон ближе, то отдаляя. — Значит, всё не зря. Осаму прикрывает лёгкую улыбку рукой, переводя взгляд с Сакусы на Ацуму. Когда на припеве тот повторяет: «Это — для вас», неопределённо указывая куда-то рукой и на мгновение задерживаясь взглядом на них двоих, стоящих за кулисами, Сакуса окончательно теряется в ощущениях. Всю мощь своего голоса, весь лучший вокал Ацуму приберёг для этой песни. Так исполняют песни-манифесты, гимны или… песни-признания. Так поют о чувствах. В груди что-то сжимается. — Ты так ничего и не понял? Осаму смотрит выжидающе, развернувшись к нему всем корпусом. — Что я должен был понять? Мозг отключился, отказавшись функционировать ещё пять минут назад. Голова совершенно пуста. — Прочитай ещё раз название песни. — Он протягивает планшетку, тыча ею едва ли не в лицо. Последним треком значится: «Это — для вас». Название на английском, как и все песни в альбоме, выпущенном для дебюта в США и Европе. Так хочется повернуться к Осаму и спросить: «Ты издеваешься? В чём подвох?», но он перечитывает фразу снова и снова. Взгляд почему-то цепляется за местоимение. В английском ведь и «ты», и множественное «вы», и уважительное «вы» — всё обозначается одним и тем же словом. — Кажется, всё-таки понял, — заключает Осаму, глядя на него. На сцене взрываются хлопушки с золотистым конфетти. Стадион тонет в криках и аплодисментах, фанаты скандируют: «А-цу-му!!», но всё это не имеет значения и доходит до его сознания приглушённым, словно кто-то скрутил звук. Перед глазами остаётся только картинка: золото конфетти кружится в воздухе, оседает на одежде Ацуму, его волосах, искрится и бликует в лучах софитов. Закулисье тонет в темноте. Сакуса тоже тонул — долго и мучительно, пока не встретил его и не потянулся к свету. Золото ведь гораздо ярче чёрного, но всегда оттеняет его, привнося новизну. Наблюдать за ним — ярким, будто светящимся изнутри, ловить взгляд солнечных глаз, — уже само по себе кажется подарком. То, что у них есть — одно на двоих, — дороже всего золота мира. И пока они есть друг у друга, идти вперёд, в неясное, туманное будущее не так уж и страшно.