из пепла не рождается феникс

Предательство Перл ничему Джейкоба не учит — он всё также внешне беззаботен, весел и смел, полон амбициозных идей и безумных планов. Детская мечта о собственной банде превращается в реальность с каждым захваченным районом и завербованным Висельником. Не то чтобы Джейкоб верит в их безоговорочную преданность, но подаёт пример сам, когда бесстрашно поворачивается спиной к бывшим врагам и не ждёт подлого удара в спину. В глубине души у него по-прежнему болит Перл, ужасно и стыдно вспоминать её шальную улыбку и терпкий запах кожи и шампанского в интимном полумраке кареты. Наверняка он ей нравился, ну, как может нравиться смешной привлекательный мальчишка, готовый свернуть горы ради твоего милостивого жеста. Со временем боль уходит — фейерверком проносится по небу целая череда событий, от которых у Джейкоба голова идёт кругом, а в ушах звенит ужасно занудливый голос сестрицы. Поиски Частицы и артефакта-что-б-ему-там-икалось не цепляют, намного веселее носиться по городу на чужой карете и перелетать через улицы над головами ничего не подозревающих бандитов. Ему нравится вседозволенность и простор, нравится мрачный и серый Лондон, скрывающий тёмные делишки ради благих целей. Пусть в нём полно грязи, порока, мрачных мыслей и подлых людей, Джейкоб не готов променять ощущение полёта на сомнительные радости копания в архивах. Он живёт в Лондоне, а Лондон живёт в нём. Как ни странно, но Джейкоб знает о городе намного больше Иви. Сестрица полностью ныряет в свои древности и сокровища, поднимая голову от старинных чертежей лишь затем, чтобы отчитать голосом отца и буркнуть «Снова прибирать за тобой, дурачина». Она не замечает мелочей, на которые у Джейкоба уже глаз наметан — разудалые песни в пабах, трескотня детей, уличные жонглёры и факиры, беспечные дамы с собачками под мышкой; всё это кричит, размахивает руками и огромным транспарантом, буквально умоляет взглянуть и понять. Под присмотром Джейкоба город медленно оживает, наполняется искренним, а не иллюзорным счастьем от дешёвого и гадкого наркотика. Пока Иви занята своим Грини, Джейкоб носится по узким улочкам, как умалишённый, у него нет времени, чтобы грызть себя за ошибки, и нет сил, чтобы в редкие часы отдыха прокручивать в памяти, что же он сделал не так. Рефлексия вообще Фраям не свойственна, а Джейкобу и подавно. Он фыркает в ответ на нотации и отворачивается к спинке дивана, притворяясь жутко уставшим старым дедом, которому трудно пять минут послушать умную и всё всегда знающую старшую сестрицу. В рёбра стучится гулкое сердце поезда, который за ночь проносит всех Грачей по периметру огромного и такого разного города. С наслаждением Джейкоб дышит в такт биению механического сердца и почти урчит, когда удаётся взобраться на его крышу и по-хозяйски оглядеть свои — наконец-то! — владения. Биг Бен вдалеке отбивает пять часов утра, медленно просыпаются булочники и молочники, мальчишки разносят газеты и суют их под нос редким прохожим. По утрам у Джейкоба меланхоличное настроение, он спрыгивает с крыши и слоняется по Уайтчепеллу, почти неотличимый от его обычных жителей — воров и проституток, бандитов всех мастей и любителей лёгкой наживы. Иви брезгует появляться в таком обществе, а ему не стыдно выпить пинту-другую эля или побороться на руках, благо дурной силы навалом, из всех щелей хлещет. Он опьянён Лондоном, и Лондон пьёт в пабах за его здоровье, и боже, храни королеву. Письмо от Максвелла Рота пахнет вином, дорогим табаком и почему-то кедровой смолой. Джейкоб медленно вдыхает этот удивительный запах и представляет, как неизвестный ему тамплиер, один из сподвижников Старрика, писал приглашение огромным гусиным пером при свете камина, растопленного кедром и елью, чтобы окрасить спёртый воздух хвойными нотками. Ещё ему кажется, что Рот заинтересован не только подвигами «неудержимых близнецов Фрай», ведь столько восторга кроется за вежливыми строчками, столько детской радости от скорой встречи с человеком, который тебя понимает и разделяет твои убеждения. Дыхание перехватывает при мысли, что он войдёт в логово врага, встанет перед ним лицом к лицу и услышит… Что же? — Мой дорогой друг! В Джейкоба словно стреляют в упор из револьвера. Он недоверчиво смаргивает, дышит тяжело и прерывисто — за кулисами правда душный и спёртый воздух, пахнет пылью, картоном и клеем, и ещё немного чем-то острым и свежим, что тянется за Ротом подобно верёвке на шее висельника. — Давайте развлекаться вместе? Театр — это целый мир со своими правилами и законами. Джейкоб ни черта не смыслит в живописи и искусстве, ему до лампочки декорации из папье-маше и особенности освещения на три часа после второго акта. Попробовав красное вино со специями, он даже не пытается делать вид, будто слушает Рота — достаточно того, что глаза прилипают к завораживающим движениям его губ и выразительным бровям, которые в любой момент готовы сорваться с лица в бреющий полёт. Для Рота не секрет полный провал Джейкоба на ниве тонких материй. Он дружелюбно скалится своими белоснежными крепкими зубами, гортанно хохочет и приобнимает Джейкоба за плечи. — Будьте моей музой, Джейкоб, дорогой. Большего от вас не требуется… Разве что совсем немного безумия! О, безумия в Джейкобе тоже с избытком. Он забывает Перл и Тапенни, не вспоминает про раздражающе-скучного Генри, почти не видит сестрицу. Странно, но с Ротом легче общаться, чем с работником на заводе, и интереснее, чем с премьер-министром Великобритании. За одной его маской скрывается другая, он жонглирует ими, как мячиками, а затем срывает все разом и подставляет обнажённое, открытое лицо миру, Джейкобу… в первую очередь Джейкобу. Тот не знает, с какой стороны подступиться к такому подарку, но с восторгом мальчишки наблюдает за представлением. Счастливая улыбка не сходит с его губ, и Рот доволен произведённым эффектом даже больше, чем аншлагом на премьере нового спектакля. Для дорогого друга он отбирает билеты не в первый ряд, а рядом с собой, за кулисы — где совсем не видна игра актёров, зато открыты их покрытые испариной спины и задранные до белья юбки. Прямо на затылок льётся «свет палящего итальянского солнца», пахнет жареными каштанами и бутафорской кровью — на самом деле водой с красителем и капелькой томатного сока, — и Рот так близко, что Джейкоб плавится от жара его руки на своей шее. — Тебе нравится?! — возбуждённо кричит Рот, у него страшное лицо в такие моменты, словно он готов броситься и перегрызть горло, если Джейкоб скажет «нет». — Какой кураж, великолепное представление! Альгамбра переполнена, яблоку негде упасть, даже Частица Эдема не поместилась бы между плотно сбитыми рядами кресел. На лицах зрителей Джейкоб видит искренний, неподдельный восторг. Им правда нравится? Он с трудом заставляет себя сосредоточиться на происходящем, слушает не только хриплый голос Рота над ухом, но и слова актёров — кто кого убил-любил-желал, заговор и предательство, запретная страсть и неизбежная смерть в конце. Сюжет пошлейший до безобразия, на такие представления нельзя приводить детей, но глаза женщин восхищённо блестят, а мужчины довольно покручивают усы. Прямо на сцене раздевают женщину: оголяют стройные ноги, бёдра, залезают под юбку. С плеч стекает шёлк, атлас, неважно, что на ней было надето, важно то, что теперь пышную грудь не скрывает вообще ничего, и Джейкобу становится нечем дышать. Он надрывно кашляет в плечо Роту и отворачивается, крепко зажмурив слезящиеся глаза. Рот выводит его на улицу, хлопает по спине и плечам, усмехается, и отсветы огней со сцены отражаются в его глазах адским пламенем. Он чудовищно красив в этот момент и в голову Джейкоба лезут совсем уж ненормальные, безумные мысли. Он тяжело и часто дышит, не может не надышаться смогом Лондона, дымом и дьявол знает чем ещё, пока Рот громким шёпотом суфлирует ему о происходящем на сцене и коварно предупреждает о концовке (словно Джейкобу правда интересно, чем закончится этот кошмар). Он смущён, растерян и пьян и, пожалуй, слегка — немного — влюблён. — Ты украл поезд, Джейкоб? Ты украл чёртов поезд?! Иви зла: брови нахмурены, руки упёрты в бока, а у Джейкоба в крови кипит азарт и чистый детский восторг. Самоконтроля хватает, чтобы не поправить «мы украли», потому что Иви вовсе не стоит знать, с кем именно Джейкоб проводит время, раз уж она чудом узнала, как. Наверное, галки принесли. Или Галки. Джейкоб обещает себе поговорить с членами банды, чтобы поменьше чесали языками, отмахивается от сестрицы, говорит — ну что ты, я знаю, что делаю, я всё могу сам! Он уже не маленький и его не нужно контролировать и направлять, лишь бы не испортил очередной умный сестрицын план. Рот обещает Джейкобу свободу — и Джейкоб верит ему. Ему тесно в клетке, крылья болят. Он хочет ещё, больше и дальше, увидеть и заполучить весь Лондон и желательно сделать это рядом с человеком, который понимает тебя до конца. Они похищают людей, и тут у Джейкоба тоже ничего не ёкает. Эти люди плохие, они совершили множество дурных поступков. Разве не справедливо будет покарать их? Ассассины занимаются именно этим вроде как. Хорошо, что Иви не знает. Джейкоб чувствует странное предвкушение от мысли, что у них с Ротом есть общий секрет. Это что-то уровнем выше, чем сражение в бойцовском клубе или стычка стенка на стенку. Размах… шире. Грандиознее. Сразу видно, что у Рота талант к подобным вещам. А затем… что-то ломается. Джейкоб не до конца понимает, что. Мир концентрируется на детях, на взрывчатке и снова детях. Будто на плохой плёнке он видит хищный оскал Рота, бешенство в его глазах. Болезненную хватку на предплечье. Всего на мгновение, но Джейкоб едва не поддаётся. У Рота дьявольская харизма, его слова — сладчайший мёд, и Джейкоб готов идти за ним, готов убивать ради благой цели, только вовремя же он вспоминает, что любая дорога с благими намерениями ведёт совсем не в паб с элем и развлечениями. Наверное, это ломается сам Джейкоб. Когда вырывает руку. Когда отталкивает, спрашивает, пытается понять, почему. И в ответ слышит хохот и хриплое: «потому что я хочу, друг мой». Потому что жизни маленьких воронят ничего не стоят, правда? Джейкоб пятится, продирается сквозь воздух, как сквозь толщу воды. И всё-таки всплывает на поверхность. Его мир в это время поглощает огонь. Альгамбра горит. Джейкоб сидит на крыше поезда, бездумно и бездушно колесящего по районам Лондона, дышит дымом и дьявол знает чем ещё, и смотрит на медленно умирающего монстра вдалеке. Рот как-то говорит… говорил о мифической птице феникс, которая сгорает заживо и восстаёт из пепла. Только после удара в шею скрытым клинком не воскресают. Джейкоб надеется, что нет. Рот фокусник, циркач, ненормальный убийца, но не бессмертный. У него нет в запасе такого трюка. Не должно быть. Иви по-прежнему делает вид, что ничего не знает. Джейкоб пьёт в пабах паршивый эль, выбивает дурь из всех, кто подвернётся под руку, и совершенно, нисколько не думает о том, что сделал не так. Не думает о том, в какой именно момент сгорел вместе с Ротом в его проклятом театре. Из пепла в его душе уже ничего родится. Боже, храни королеву.