***
В общих чертах, жить вместе удавалось достаточно спокойно: несмотря на разницу в характерах, у них оказалось много общего, да и развлекать друг друга, чтобы не скучать, не приходилось — работа основательно выносила мозги и Хэнку и Ричарду (Хэнк даже был готов признать, что федералу чуть больше). Так что наедине друг с другом они просто наслаждались краткими моментами покоя и возможностью отвлечься. Но иногда Перкинсу что-то ударяло в голову, и начинался Ад. Казалось, что Ричард вдруг как-будто обижался. Именно обижался, а не привычно злился, буравя Хэнка стальным взглядом. Случалось это всегда внезапно и чертовски не вовремя: посреди уютного вечера на диване, после тяжелой рабочей недели; в постели; за ужином — в моменты, когда ты особенно расслаблен и ничто не предвещает. Так что быть к такому готовым было невозможно. По психике било ощутимо: федерал был необычайно талантлив по части психологического воздействия — манипуляции никогда не были случайными, и Хэнк, даже при всей своей выдержке и опыте, ощущал себя загнанным в угол. Для него начиналось очередное хождение по канату над пропастью, только страховочную палку у него отнимали, а канат поджигали. И с каждым разом Андерсон все глубже впадал в состояние на грани паники. Среди попыток спасти ситуацию не работало вообще ничего: разговоры — мимо, молчание — мимо, ночевка на диване — мимо, попытка лечь рядом — мимо. Бегство тоже не стало ответом — упаси Боже было отправиться ночевать к Коннору или в мотель ещё хотя бы один раз. И даже при полном понимании, что это долбанный фарс, Хэнк, под давлением умело внушаемого чувства вины, со временем действительно начал думать, что все это из-за него. Что он заслуживает такого отношения к себе. Не без причин, конечно. Например, появление в его жизни относительно регулярного секса и постоянного партнера мало повлияло на его алкоголизм. Он по-прежнему мог прийти домой из бара под утро, или напиться дома и уснуть на диване глубоким алкогольным сном, заливая слюной светлую кожаную обивку, за которую Рик его самого был готов освежевать. Он по-прежнему ел в постели, мог оставить пятно от кофе на журнальном столе. Грязнулей Андерсон не был, но как, блин, вообще можно быть настолько помешанным на чистоте, как Ричард? Не будет же Хэнк каждый раз выискивать крошки на простынях, лишь бы этот Шакал ему потому в глотку не вцепился. Уж непонятно, чего ожидал Перкинс, когда давал ключи, ведь в их возрасте уже мало стараешься подстраиваться под кого-то, и пытаться становиться лучше тоже не то, чтобы сильно хочется. Нет, сам Ричард, разумеется, был идеален во всем: образец педантичности, порядка, исполнительности и вообще человек-мечта. Никакие замечания в его адрес не работали и не принимались. Это вот его, Андерсона, так, с улицы подобрали и позволили иногда прикасаться к прекрасному — это ему «разъяснили» быстро.***
Коннор жутко не одобрял такого человека в жизни друга и напарника, и когда Хэнк в очередной раз приходил на работу с углубившимися тенями под глазами, потирая затекшую после сна на диване шею, заводил свою волынку. Говорил что-то о психологическом абьюзе, деструктивных отношениях, разрушении личности, эмоциональных качелях и что-то еще, от чего у Хэнка голова ещё больше пухла. В андроида, наверно, была загружена обширная база знаний на тему человеческой психологии. И хотя лейтенанту каждую такую лекцию хотелось надеть напарнику на голову ведро, определенный толк от его болтовни все-таки был: Хэнк просек, почему его извинения никогда не работали. Потому что Перкинс, блядь, не злился и не обижался на Хэнка за какой-то его конкретный проеб, как тому всегда казалось. Сам Андерсон тут вообще был совершенно ни при чем. Федералу просто нравилось иногда строить из себя королеву драмы, удовлетворяя какую-то свою нарциссическую травму. Проще говоря, Хэнку только и оставалось, что ждать, пока его любовник вдоволь наиграется со своими и его чувствами. Ричард просто не умел ощущать себя любимым и нужным, не пожирая мозги партнеру. Странно, но от этого знания стало легче. Будто тяжелый груз никому не упавшей ответственности сняли с плеч. А позднее Хэнк понял и то, что андроид, скорее всего, никогда не сможет: причину, по которой он все ещё возвращается к нему. Истина оказалась проста как два пальца: Хэнк, выварившийся за последние годы в чувстве вины, жалости к себе, разочаровании и депрессии был уже физически неспособен перестать страдать. Просто раньше у него были его револьвер и игра на удачу, а теперь — персональная Немезида в лице Ричарда. Засевшие глубоко внутри напряжение, разочарование и тяга к саморазрушению облачились теперь не в дуло у виска, а в человеческую фигуру рядом. И, непонятно как, но от этого действительно становилось легче. В этом плане пассивная агрессия Перкинса оказалась в разы эффективнее толпы психологов, по которым в свое время успел помотаться Хэнк. И Андерсон в какой-то момент с удивлением осознал, что впервые за долгое время, даже при всей пиздецовости ситуации, не ощущает себя несчастным.***
Со временем, Хэнк научился угадывать момент, когда уже было можно. Можно подойти со спины, обхватить одной рукой поперек груди, прижимая к себе, а другой — стиснуть ягодицу, слегка массируя. Он точно знает, что Ричард любит чувствовать их разницу в росте и комплекции. Исключительно в контексте секса, конечно же. И тогда Перкинс смотрит на него улыбаясь, и Хэнку мерещатся в его взгляде искры вины — он знает, что его раскусили. Это капитуляция. Хэнк думает, что в Аду не так уж и плохо.