***
Зато Хотару, кажется, понимает концепт вечности многим больше, чем он. Куникудзуши с большим неудовольствием отмечает, что смышленая девчушка из деревеньки на самом краю Инадзумы понимает в простой человеческой жизни намного больше него — и это немного да жалит его избитое ногами самомнение. Ее, вечно подкалывающую бывший сосуд Архонта, хочется перегнать у самого финиша их нескончаемого забега и самодовольно ухмыльнуться, забирая свой, несомненно, ценный приз — первое и такое желаемое место в их очень жалком подобии на соперничество. Куникудзуши с важным лицом знающего человека рассказывает ей о землях острова Наруками, о неотразимости Храма, в котором он, на самом деле, никогда и не был, рассказывает о солнце, так похожем на ее волосы, и о тишине зеленых-зеленых полей, прерываемой гуляющим ветром в деревьях на протяжении его одиноких путешествий. Хотару называет его сказочником, но слушает взахлеб, когда они выполняют порученную Сорой работу на день и возвращаются домой, промокшие почти насквозь. Хотару учит его житейским премудростям, она собирает вместе с ним фрукты на Ясиори, и они постоянно бегают то под дождем, то под деревьями, кричат друг другу не то гадости, не то какие-то почти детские слова, подстрекающие передвигаться быстрее, а иногда, когда верят в себя и Архонтов чуть больше обычного, добираются до Оробаси и отдыхают от вечных догонялок с погодой и проклятьем, сотрясающим землю. Они оседают у клыков змея, тяжело дыша, соглашаются съесть по фрукту и договариваются о том, что не скажут Соре о своем новом пристанище в виде останков головы давно убитого Наруками Огосё мятежника. — Ты сегодня неплохо справляешься, — говорит ему закаленная вечными забегами Хотару. Куникудзуши подавляет желание растянуть губы в победоносной ухмылке. — Для неженки. — Неженки, — бросает он, пародируя ее голос и закатывая глаза. — Удачи пережить воспаление легких. Она пихает самым локтем ему куда-то под ребра, вздохнув так, будто оказалась задета до глубины души. Куникудзуши шипит лишь для вида, самым краем глаза наблюдая за расцветающей полуулыбкой на чужих губах, и находит для себя, что несносная Хотару, скалящая зубы на него в самом начале их знакомства, теперь находилась в его компании не из-за отчаянных уговоров брата, но по своей воле и улыбалась потому что хотела, а не чтобы скрыть за фальшью желание переругаться на несколько дней вперед. — Сора меня выходит, — горделиво заявляет она, убирая намокшие волосы с лица. — Что заставляет его спасать столь невероятно ценный человеческий экземпляр, ума не приложу. — О, ну знаешь. Это называется любовь. Может быть, Великий Сказитель слышал о чем-то подобном в своих странствиях? Куникудзуши глупо хлопнул глазами. Вообще-то, слышал. Находил бесхозно раскиданные по Ясиори записки влюбленных, подслушал о возвышенных чувствах в восхваляющих песнях и читал пару коротеньких хокку о ней, но не смог понять и поставил Любовь на одну ментальную полку с Вечностью — может быть, чтобы разобраться потом. Может, чтобы не прикасаться к ним вообще. — Спроси еще чего побанальнее, быть может, я перестану разговаривать. — Хорошо, — она кивнула и хитро сощурила глаза и ничего не было хорошего в этом маленьком жесте. — А ты бы стал меня выхаживать? Простой вопрос пришелся тяжелым ударом по затылку. Что за глупость? С каких пор он стал похож на человека, который разбирается в лекарствах? С чего бы ему вдруг вообще сидеть с ней, болеющей — не маленькая совсем. С тем же успехом могла попросить его с ней понянчиться в отсутствие брата. — Обойдешься, — ухмыльнулся Куникудзуши, вглядываясь в золото чужих глаз. Хотару еще долго смотрела на него, прежде чем впиться взглядом перед собой и хмыкнуть. — Ну вот тогда обойдешься сегодня без ужина, пожалуй. — Пардон? Она поднялась на ноги, перехватила фрукты покрепче и взглянула на него с горящей в глазах решимостью. Секундная слабость оказалась сокрыта привычной бойкостью и вызовом, с которым она попеременно его оглядывала. — Поднимайся, лентяй. Кто не работает, тот не ест. Где-то далеко ударила молния и прокатился по Ясиори раскат грома. За Хотару шел прямой дождь, шумела протекающая речушка и она, растрепанная и промокшая до нитки с этими фиолетовыми дынями в руках казалась ему выглянувшим из-за туч солнцем. Она не стала его долго ждать, побежала, зная, что он обязательно нагонит. Куникудзуши смотрел ей в след и думал о том, что не хочет, чтобы она убегала далеко — совсем глупо отметил, что отпустить ее тоже не хочет. Потому, собрав оставшиеся фрукты, он кинулся за ней, уже спустившейся к реке и остановившейся у ее кромки. Она ждала его и кричала что-то, очень похожее на «быстрее!». «Как же глупо», подумал он, нагоняя Хотару. «Заболеет же, правда».***
Страх, оказывается, неприятный и липкий — он забирается тебе под кожу и проникает в вены холодом. Может быть, он заставляет Куникудзуши на самом деле бегать за лекарствами, которые ему первое время очень недовольно диктовал Сора. Может быть, что-то еще — еле уловимое и почему-то сжимающее сердце неприятными тисками. Чувство противное и доставляющее дискомфорт — хочешь сбежать да не выйдет. Ответственность за свою новоявленную сентиментальность и излишнюю эмоциональность он перекладывает на Хотару и ее пагубное влияние. Не проводи она с ним так много времени, возможно, перед приютившим его Сорой ему было бы чуть менее стыдно и чуть более наплевать. Да, альтернатива была бы очень хорошая. Жалко, что так теперь его мышление не работает и ему правда не все равно на то, как себя чувствует Хотару и не сильно ли ей плохо, пока он попеременно выполняет работу то за них двоих, то за оставшегося с сестрой брата. Он часто думает о близнецах, когда вынужден собирать какие-то травы, входящие в состав лекарств, или когда он ходит за этими же лекарствами к соседям, спрашивая, не появилось ли чего нового и нужного, чуть ли не вылезая из кожи вон от раздражения и привычного «прости, парень, все также пусто». «Пусто», ядовито повторяет он про себя. «Так, может, нужно что-то сделать, раз здесь ничего ни у кого никогда нет». Дверь открывается со скрипом и норовит удариться о стену так громко, как только возможно под давлением разбушевавшегося на улице ветра — Куникудзуши успевает придержать ее и войти, а потом натыкается на Сору взглядом и отдает все необходимое, не иначе как с накопившимся раздражением, растворившимся в усталой полуулыбке близнеца. — Спасибо, Куникудзуши-кун… Он поднял руку, обрывая поток благодарностей — Не стоит. Оно правда того не стоило — он делал, что должен, потому что был виноват. Еще одно «спасибо», даже самое искреннее, грозило разорвать Куникудзуши на тысячи гроз намного страшнее проклятья Оробаси. Хотару болела уже с неделю и лучше ей не становилось. Мысли о том, что его старания бесполезны неприятно укололи и он передернул плечами, стараясь скинуть их. Они с Сорой расстались в коридоре — он скрылся за сёдзи в комнату сестры, а Куникудзуши остался в окружении всполошенного вороха своих мыслей. Нестройные и некрасивые, сейчас они казались лишними и мешали ему, не давая отвлечься. Скидывая мокрые тряпки с себя, он думал, что еще могло бы помочь Хотару встать на ноги. Выжимая длинные волосы, он вспомнил о солнце, запутавшемся в волосах девушки. Завязывая их в один некрасивый пучок, он хотел было подумать о чем-то еще, но почувствовал взгляд, впившийся ему между лопаток, и повернулся. Сора выглядел неловко и, казалось, все глотал слова, которые так хотел сказать. — Ей стало лучше, — камень скатывается с плеч, бьется о ключицы и улетает куда-то в небытие. Дышать становится ощутимо легче. — А еще она тебя зовет. Куникудзуши не помнит, когда в последний раз эмоции так быстро сменяли друг друга, погребая его за собой. Он кивнул и медленно сжал и разжал кулаки. Пальцы колоть от этого меньше не перестало. У Хотару в комнате пахнет болезнью и травами, которые он собрал пару дней назад. В углах, чуть дальше от ее футона, догорали фонари, погружая комнату в приятный полумрак. За окном все также стучал дождь. На звук закрывающихся сёдзи Хотару открыла глаза и попыталась приподняться на локтях, заметив чужую фигуру. — Я знаю, что ты очень рада меня видеть, но не вздумай вставать, — Куникудзуши для человека, старающегося звучать совершенно нейтрально, уселся у ее футона быстрее чем должен был. — Хуже мне явно не станет, — протянула Хотару, поворачивая к нему голову и совсем слабо улыбаясь. — Привет. Куникудзуши почти усмехается. — Мы не прощались. — Я знаю. Но тебя долго не было, так что я подумала, что поздороваться будет правильно. — Здравствуй, Хотару, — произносит он неожиданно мягко даже для себя. — Ты все раньше уходишь и все позже приходишь. Что ты делаешь? — Помогаю по дому, пока кто-то отдыхает, — цокнул языком Куникудзуши. Хотару прикрыла рот ладонью в попытке сдержать приступ кашля. Преследующее его чувство сжало сердце снова. — Только не перетрудись, добытчик, — отмахнулась она, поправляя одеяло. — Как самочувствие? — Готова драться с Сёгун Райден прямо здесь и сейчас, — Куникудзуши на это почти посмеялся. — Не забывай обо мне, когда станешь следующим правителем Инадзумы, в таком случае. И спи с открытыми глазами. — Как же я скучала по твоему остроумию. — Ну-ну, Хотару, у нас что, вечер откровений? Она замолчала как-то очень резко и тишина, терроризирующая Куникудзуши, вернулась снова. — Да, — кивнула Хотару, и посмотрела ему в глаза. — Сегодня будет вечером откровений, потому что мне есть, что тебе сказать. Ее серьезный тон звучал настораживающе. Он удобно уселся и приготовился слушать. — Я знаю, что ты помогаешь Соре с вещами, которые мы должны были делать все втроем и что за лекарствами ты идешь стоит брату только о них заикнуться. Я знаю, что ты обо мне спрашиваешь. Знаю, что беспокоишься. Правда неприятно режет глаза. Звездная пыль оседает на легких, хочется выкашлять что-то, что мешает дышать, но руки все такие же чистые — что-то, что боготворила Райден, между своими пальцами он не находит. Находит только желание убрать чужие волосы в сторону, и он позволяет себе быть чуточку эгоистом, когда пальцы рассекают пряди и зачесывают их назад. Хотару почти подставляется и он скидывает и это, и диалог на горячку. Приходящую и уходящую. — Я хотела сказать тебе спасибо, — искренне и так, как загадывают желание на падающую звезду. Куникудзуши думает, что никто не говорил с ним так. Что не смотрел — тем более. — Спасибо, что заботишься о нас с братом. Он ожидает продолжения отчаянно. «Спасибо, что не обокрал нас в первый день». «Спасибо, что не убил нас во сне». Что-нибудь, кроме того самого «спасибо», готовящегося взорваться у Куникудзуши в груди. Он берет ее за руку и оглаживает бледные костяшки, кажущиеся почти белыми на фоне болезни. Он хочет пообещать ей, что все будет хорошо и она поправится, что не нужно говорить ему спасибо за что-то подобное и что потом она будет сидеть с ним и выслушивать весь его больной бред, старательно ставя его на ноги. Он кивает. Она улыбается, переплетая свои и чужие пальцы вместе.***
Когда Хотару выздоравливает, Куникудзуши отправляется вместе с близнецами на Наруками и наконец блистает своими знаниями об островах и прочих мелких безделицах, которые он научился понимать, покинув Тенсюкаку и сторону Электро Архонта. Они слушают его так, будто он один является чудом света — или просто делают вид, чтобы Куникудзуши продолжал свои концерты каждый день. Втроем они останавливаются чаще нужного, спят больше запланированного и в целом живут не настолько плохо вдали от вечного дождя острова Ясиори. Наруками встречает их теплом и догорающим солнцем у самого горизонта, Хотару и Сора бегают по пляжу и купаются в лучах заката. Ветер играет в их волосах, разнося смех по округе, и Куникудзуши отмечает, что сделает все, чтобы их ничто не прервало прямо здесь и сейчас. Они знакомятся с людьми, остаются у них переночевать, несмотря на его уговоры отправляться дальше. Они, молодые и полные жизни, идут куда глаза глядят. Сора иногда читает им хокку, которые он вспоминает в дороге, Хотару каждый раз светится, когда туча мерно проплывает над небом и не собирается разразиться громом, и Куникудзуши жаль, что они почти пришли. Гора Ёго встречает их лепестками сакуры у самых ног, отражающей ночное небо рекой и людьми, пришедшими в Великий храм Наруками. Он отпускает близнецов внутрь одних, а сам ждет у маленького храма, мимо которого частенько проходят люди. Он скучающе смотрит на лису, на подношения, оставленные у монумента, на виднеющийся вдали Тенсюкаку и не чувствует ничего, кроме залегший где-то в недрах ни то обиды, ни то непонимания. Сейчас это было в общих чертах и не важно. Хотару вернулась первая — она закрыла ему глаза, подойдя сзади. — Как сходили? — Замечательно, но Сора там побудет еще какое-то время. Куникудзуши кивнул, но не сделал ничего с руками, все также погружающими его в кромешную темноту. Хотару, казалось, хотела постоять так подольше — но вместо этого провела по длинным неосторожно срезанным волосам, водопадом стремящимся по обтянутыми темной тканью плечами. Она хотела сказать что-то, но промолчала. Он не стал настаивать. Разговор ненавязчиво завязался сам собой, пока они прошагали еще несколько ступеней и не сели под небольшим деревом сакуры, свешивая ноги почти с обрыва. Неуловимо пахло вишней и летом. Розовые лепестки затерялись в светлых волосах. — Звезды сегодня красивые, да? — спрашивает Хотару, совершенно на них не смотря. — Луна тоже, — отвечает Куникудзуши не глядя. — Да, — кивает она оторопело. У Хотару, бойкой и ничего не боящейся девушки, пунцовеют щеки и глаза грозятся затмить собой небесное светило. — Да, правда красивая. На небо смотреть хочется, наверное, только потому, что оно запомнит их вдвоем, молодых и счастливых, так глупо друг другу признавшихся. Куникудзуши смотрит на Хотару и думает, что все звезды на ее любимом небе меркнут на ее фоне. Он смотрит на нее и думает, что, может быть, наконец-то понимает Вечность. И что готов провести свою вот так. С ней.***
Куникудзуши думает, что это несправедливо. Он смеется, когда зарывается обеими руками в длинные волосы и не может поверить, что все это на самом деле происходит с ним спустя какой-то жалкий год после того, как его жизнь перестала быть похожей на постоянно повторяющийся день. Трескающееся сознание говорит, что теперь постоянно плывущим перед глазами будет не только день, но момент, секунда в секунду. Хотару и Сора умирают в один день от остановки сердца. Лекарь на Ясиори говорит ему, что с такими старыми сердцами им не смогли бы помочь даже вовремя. Куникудзуши, запертый в четырех стенах их некогда живого дома, думает, что это одна большая тупая ложь. «Старые сердца»? Они даже пожить толком не успели. Он впадает в состояние крайнего отчаяния и винит во всем небо, винит во всем звезды и винит в своем всепоглощающем несчастье Баал. Небо — лживое и бессердечное. Оно забрало у него Хотару и сказало учиться с этим жить. Куникудзуши задыхается от дыры в груди и говорит «не буду». Педролино, нашедший его на пляже, дежурно улыбается и протягивает руку. Куникудзуши скалит зубы, но предложение принимает.***
У Балладира злой язык, злое сердце и злой взгляд. Он преисполнен черным ядом, и он плюется им в неугодных, и сколько бы он ни говорил черноты в нем меньше не становится. Ярость на белый свет оставила на его лице свой отпечаток, залегла в острых чертах и на кончике языка — чтобы он никогда не забывал вкуса своей самой горькой таблетки. У Скарамуша есть все — у него есть подчиненные, крыша над головой, его больше не преследуют грозы и гром. Никто не говорит ему «нет», но склоняют голову, когда он проходит мимо и внимают каждому слову, не говоря ничего в ответ. Сказитель рассказывает красивые сказки встречным, путает их и снова закольцовывает в танце своих придуманных на ходу баек, но Балладир не может обмануть себя. Он смотрит на небо и ненавидит его. Скарамуш видит мешающихся его проекту людей и терпеть не может само их существование — отправляется в Мондштадт, чтобы лично разобраться с теми, кто осмелился перейти ему дорогу и стереть его в порошок одним касанием руки. Реальность бьет его наотмашь, почти ломая и выбивая маску хорошего и милого парня из рук. Он перестает слышать, что говорит девчушка с вороном, когда чужая рука ложится ей на плечо, заставляя замолчать, а ее обладательница выходит вперед, намереваясь вести с ним диалог. — Так ты, должно быть, тот самый Почетный Рыцарь Ордо Фавониус? — Да, — больше похоже на контратаку. Оно резкое и холодное, как сталь клинка. Подставишь руку и лишишься ее. — Меня зовут Люмин. «Люмин», думает Скарамуш, всматриваясь в лицо напротив. Ему хочется засмеяться, когда он замечает потерявшийся в ее волосах цветок, когда замечает россыпь веснушек и старые-старые шрамы на тех же местах. Он тянет губы в полуулыбке, стараясь выглядеть дружелюбно — стараясь сделать все, чтобы она осталась. Небо — бессердечное и лживое, ничто под его куполом поистине не вечно. Но Люмин вечная, и она сияет все также ярко. Коллапсар и Сверхновая.