Защитная реакция

Два дня назад умерла мама. Белый, тонкий листок, от которого едко пахло чем-то химозным, аккуратно, педантично ровно, положен на стол. Увольнительная. В квартире душно, грязно и противно. Стены сужаются, раздавливая своими узорчатыми обоями, отпечатывая их на коже зудящим красным рисунком. В носу гулко и пощипывает, но слезу не пустить. В голове нарастающая пустота сметает все пометки о том, что молоко в холодильнике прокисло, что надо постирать одежду, что на похороны денег нет. За окном поздняя осень. Лысые деревья своими кривыми ветками со звоном стукаются об окна домов спального района. Строчку с ФИО загородила другая, с корявыми строчками, написанным наскоро синими чернилами. На службу пойдёт, по контракту. Уходя из комнаты, Вадим с силой скидывает со стола стопку бумаг (кажется, это были уже проверенные контрольные) (кажется, он так и не озвучил оценки). Они совершенно не драматично падают в разлитую лужу водки на линолеуме. Скоро вспучится и начнёт терять свой цвет. Дышать невозможно, тошнота завязалась где-то в горле. Пора уезжать. В ушах тихим лепетом нудят правила безопасности, который год повторяемые к месту и не к месту. “Возле бензина не курить, работать в перчатках и защитных очках, с оружием не играться, друг с другом не драться“ и далее, далее по списку. -С оружием, блять, не играться... а нахуй оно тогда ещё нужно?- с сарказмом, ковыряя подошвой куски грязи на покрашенном газоне, произнести. -Это риторический вопрос? Для тебя то как два пальца обоссать ебануть прикладом по башке за тупую цитатку- нервно теребит стену, отколупывая кусочки дешевой краски, пачкая в пыли пальцы- а для нас дедовщина она с другой стороны, это нам по виску прилетает. Дай бог зеленый какой-нибудь на учениях башкой не двинется и не пристрелит тебя нахуй, вот это уже не играться, это да. За углом жутким, тяжелым басом, ругают какого-то рядового. -Для кого, так не для тебя уж точно дедовщина это проблема. Смешно бы не шутил и глазки не строил, я б тебя давно приструнил, и бегал бы вместе со всеми по сто раз в стойке стоять, да статьи ук всякие слушать. Окурок прижигает большой мозолистый палец. По ощущениям как обжечься о горячую тарелку из микроволновки, даже прикольно в какой-то мере. -Думаешь, в спецназе послужил и самый мощный тут стал? Скажу тебе так: нахуй никому не всрались твои лекции про Петра первого и его реформы. В восьмом классе все учились.- и щурит глаза довольно, как будто виртуозно подъебал. -Иди уже на огневую, перекур три минуты назад закончился. В части бесили все. Придумано деловые, придумано небрежные и до травмированного похуистические. Вадим таких не любил, потому что сам начал таким становиться. Ирония и жестокость смешались в одно, но ум был трезв. «Никому не интересно»... да потому что вы сюда не убивать пришли, а за плату в 25к и льготы в виде скидки на хлеб, или что там предлагают доблестным военным. Волчика было легко и трудно не заметить одновременно. Дракон (кто вообще эту кличку придумал?... вроде ещё с карьеры препода началось) Олежек был сломанным, даром, что не убил сослуживцев в первые года. От него терпко пахло дегтярным мылом и куревом, хотя запахи почти идентичны. Его легко прочитать от и до: семья была любящая, после того, как остался один начал подавлять эмоции, потом нашёл кто-то себе на побегушках, а теперь тут. И вот только один вопрос остался- зачем и почему он пошёл месилово разводить? Взять с образования- экономист, спецназовец. По взгляду видно сразу, что осмысленный, хороший мужик. Осанка прямая, из шрамов- коленки разбитые в детстве, да на ладони маленький, сливается с линией ума, клятву на крови, небось, давал. Вад бы погадал ему, что ли, вот: линия жизни длинная, но пересечена этим шрамом дурацким посередине, да так, что под конец распадается надвое. Морально умрет десятке на тридцатом. Волчик хорошо готовил, кривил губы от его шуток и классно дрочил голландским штурвалом в жаркие, наполненные адреналином и смертью ночи. Ему хотелось рассказать, хотелось отбросить все рожи и сарказм и сказать мол «я ту, рыжую твою, видел пару раз по телеку, кстати» Олег не смотрел телевизор, не писал никому письма и в свободные от заказов дни никуда не уезжал. В первые несколько лет пару раз отбегал за угол и там мягким, ласковым тоном (совсем не как обычно, пустым и деланно грубым) что то заливал сладко в трубку,позже опустошая половину запасов водки, что у них была. Любил, ждали его. Потом только в такие дебри отправились, что и трубка не ловила, и напивался он, похоже, просто так. У Олежека был 41 размер ноги и синяки по всему телу. Врага к себе близко не подпускал, не дрался, следовал технике безопасности, которая ночью от стенок черепа тихо отскакивает, как мантра причитается, стоит вспомнить молодость, лучшие, сука, времена. С Волчиком контакт был сильный, крепкий. Оба знали, что не похуй совсем, что так быть не должно, что от приклада оружия на плече синяк уже перманентный, что пальцы, столько раз ушибленные курком, не должны обвиваться вокруг плеч, а ноги с литыми мышцами, что не чувствуют усталости, не должны обвиваться вокруг талии теперь уже каждую неделю. Но по другому было никак, было тупо и пресно. Вываленные кишки и гниющие конечности стали общим поводом для шуток, секс стал общим поводом для сна в обнимку, а ПТСР- общим оправданием до судорог правдивого шепота ночью. И много всего было, в целом. Работа подарила пятнадцать ножевых, два из которых Олежа сам заливал коньяком из горячей фляги, разъедая мясо, лишь бы заражения не было. Два пулевых, одно из которых пришлось в бедро, и его Волков лично вылизывал, когда текла сукровица, а потом намеренно лез с языком в рот, чтобы оба блевали в ближайшие лужи. Был легендарный отсос посреди трупов, пока ещё тёплые, они тогда тяжелую миссию закрыли, позже феерично обкончав оружие жертв. Были романтичные ношения на ручках, когда берцы не по размеру протирали кожу, кажется, до кости, и идти было невозможно, хотелось хныкать. Но тем не менее, Волчик испарился так же плавно, как появился. Держа дистанцию, бочком под утро вот так взял, и исчез, уехав к рыженькой. Вадим рвёт на себе волосы весь оставшийся день. Много платят, а, Олежек? В жопе детство заиграло, а предчувствие проигнорировал в угоду потрахушкам и красным бликам на спутанной шевелюре. А потом Волчик (Олежек, Олег, Леж, Волчище, Поварёшкин и во время перестрелки Блять-удачливый-ты-пёс) умер. И в армии умирали, тупо, на учениях, и в подсобке из за дешевой алкашки, и на заказах умирали, пачками, сотнями. Кому- пулю в любую часть тела, кому- кровопотеря, кому- пытки. Зверем глушил дешевый коньяк, пока подошвой тяжелых ботинок размазывал остатки крови, да впивала ногти в ладони, как подросток в истерике. Мучался, тревожно тряслось оружие, пока в ярости резал сослуживца, а потом ночью полумертвому, с ампутированными пальцами, рассказывал анекдоты, искривив рот в подобии сожалеющей улыбки. Ну как, Волчик, весело тебе там, с другом детства, которому нежности ворковал, да ночью шепотом имя на языке перекатывал? Любят там тебя, в Питере? Целуют, маскируя страшную и незнакомую нежность оскалом издевательским? Смерть номер два. Пора уезжать? И правда пора, повторял себе без устали, мол “Вад, не будет больше ничего здесь, зря ты медлишь. Вокруг тебя кусками пепла развеяно этой смертью, уебывай отсюда, ты больше ничего не сделаешь полезного“. Но голос в подсознании звучал совершенно не смутно- знакомым. Ну куда ему теперь? На гражданку не охота совершенно, да и что там делать, кроме как опять идти студентов до истерик доводить, а потом студенток домой приводить. Дагбаевы платили много, много-много, да так, что на новый моцик накопил за неделю. Работа была не грязная, и вроде-как со стороны даже изящная и уважаемая. С легкой руки бурятской статной женщины можно было и шуткануть по-чёрному, и парочку неприятелей подвесить в подвале, да развлекаться (не столько из потребности в садизме, сколько из-за скуки, перетереть было не с кем, а язык учить влом, так и осталось только медленно, кропотливо, наживую позвонки вырывать). О Волчике вспоминать было по приятному тоскливо, и по приятному тяжело, когда вечером в туалете дрочил наскоро. Воспоминания стирались как фото с бумаги, если его часто пересматривать и пальцами щупать, оттого их диалоги все больше перебивались выстрелами. И хоть в Питер через время приехал, на могилу не сходить, кто-ж его хоронить будет, сироту жестокую. В четырнадцатом году в жизни появилась ещё одна сиротка, да ещё одна гибель. Алтана понять просто. Страшнее, чем попасть в ебаный мафиозный клан- потерять близкого. Под антидепрессантами он отстранённый, тяжелый, густой, как пар от одноразок. «Был бы я помоложе,», думает Вад, «сочувствовал, да сравнивал с аристократами былых времён» но когда ты сам был такой же, разве что не заглушал агрессию колёсами, понять легко- почувствовать- уже не очень хочется. Да и какая разница, работа не требует человечности и здоровой эмпатии, кому это нужно от туповатого убийцы, которому лишь бы оружием помахать, да бицепсы поцеловать, как стереотипный качок. Золотой Мальчик на спаррингах хрустит суставами и неплохо делает удушающий, конечно, после того как заново научился ходить. Если проводить неосознанное сравнение с Волчиком в его возрасте, то ничего, держится. Не хмыкает одобрительно на шутки категории б, не реагирует на провокации и не шугается резких движений. Алтан заполнил внутри себя дыру размером с пачку феназепама манипуляциями и удобрениями для цветов. Рыженькая объявилась опять, конечно же, и Золотой Мальчик ослеп. Спарринги поставлены по меньшей мере четыре раза в неделю, колёса больше не глотаются с каждым приемом пищи, превращая в овощ, красные радужки глаз смотрят с осмысленной ненавистью и презрением. Тяжело, все равно тяжело относиться к праведному гневу и бурлящей в молодом парне ненависти. Потешно смотреть на попытки закрыть одиночество совсем неумело. Позолота на манжетах пиджака тускнеет на фоне грозовых туч, а шторы в комнате Дагбаева покупаются чёрные. Внутри себя вопросы кончились. Да, Вад, умрешь ты, видимо, от духоты и глянцевого пафоса. Но сломанный цветочек оплачивает тебе стоматолога, так что радуйся жизни в условиях истерички, что мешает снотворное с вином, и выстирывай подтеки масляной жидкости для вейпа с футболок. Может, в параллельной вселенной ты умер от ножа в глаз и так и не столкнулся с влиянием на твою жизнь террориста, из за которого Олег не разрешал называть его “Волче“. Копай себе могилу, Дракоша, напяливай куртей и подштанники, настал час расплаты. Волчик ошалело смотрит своими серыми глазами.