***
— братан, ты бы с этой хуйней завязывал. типа, реально, выглядишь хуёво. — в голосе олега волнение в перемешку со страхом. он переживает. он очень сильно хочет помочь и сащеко это чувствует. рома не может позволить своему солнцу погаснуть из-за своих заскоков. звучит сопливо, а англичанин не фанат этой хуйни, но в голове это так правильно ощущается, что роме похуй. он сделает всё, чтобы олег был счастлив и чувствовал уверенность в завтрашнем дне. не в роме. потому что рома сам в себе нихуя не уверен. да и, если честно, рома надеется завтра сдохнуть. — я завязал, олежик. не кипишуй. — нихуя он не завязал. кидается колёсами ежедневно, потому что начинается неебическое привыкание, наравне с ломкой. настоящей ломкой рома это не называет. потому что признавать то, что ты — ебаный наркоман, как-то разочаровывающе. на самом деле, роме стыдно. не перед собой, нет, на себя ему похуй уже давно, с самой первой таблетки, которая горчила язык и вызывала на утро отвратительный сушняк. ему не похуй только на савченко, который упрямо пытался его спасти, не выкупая, что тонет сам. нашёлся блять, спасатель. наверное, поэтому он и пиздит нагло в лицо, притворяясь, что у него всё заебись. у англичанина нихуя не заебись. он блюёт кровью в засранном туалете какого-то клуба, куда они с олегом приехали после разговоров о вреде наркотиков. он не дал савченко подсесть на эту дрянь и подсел сам. как же, блять, самоотверженно. на языке чувствуется металлический вкус крови, из-за чего рома блюёт снова, надеясь, что он не откинется прямо тут. его хуярит и жарит так, что сил хватает только на то, чтобы прислониться к прохладной дверце кабинки. закрывая покрасневшие и стеклянные, как два блюдца, глаза, англичанин шумно выдыхает через нос, вытирая рот рукавами толстовки. кровь на чёрной ткани почти не видно. ему бы встать, да нихуя не получается. тело не слушалось и он ощущал себя марионеткой, которую выбросил кукловод и отрезал нахуй нитки, оставив его наедине со своими мыслями. было крайне паршиво. если рай и существует, туда он точно не попадёт. все великие — в аду, но ромка не великий. он просто нарик, слишком дохуя о себе возомнивший и переступивший черту дозволенного давным-давно. если это его последний вечер, он очень сожалеет, что так и не признался савченко в том, как сильно он его, блять, любит.***
олег нашёл его первым. и это было невыносимо больно. потому что не успел. не смог откачать. не смог быть рядом. савченко до сих пор чувствует всепоглощающую вину, которая, кажется, въелась под кожу, не желая оставлять его ни на секунду. и он уверен — это чувство с ним на всю жизнь. олег хотел бы, чтобы всё это оказалось самым ужасным кошмаром в его жизни, но он стоит перед чертовой плитой, закрывая глаза и по-детски вытирая слёзы рукавом толстовки. он до сих пор помнит ромкин взгляд, когда они только познакомились. такой, сука, живой и солнечный, хоть и немного пьяный. олегу было семнадцать, ромке уже восемнадцать и именно он обеспечил савченко бурную юность. настолько, что тот теперь ненавидит психоделики и ебаные колёса. в то время англичанин был похож на педиковатого эмо с отвратительной челкой, но он так сильно зацепил олега своим ёбнутым восприятием мира. тогда они не знали, что будут сосаться на всех поверхностях их собственной квартиры, трахаться на всё тех же поверхностях и любить друг друга до охуенной дрожи в коленях. так чувствовал олег, но он уверен, что у ромки было точно так же. тогда он ещё не знал, что проебёт момент, когда станет слишком поздно. и это было пиздец как больно. напоминание о том ебаном июле выгравированное на черной плите, заставляет зябко ёжиться, несмотря на знойную жару. сегодня ровно год с того момента, как олег потерял его. ровно год с того момента, как олег знатно проебался и проебал то единственное, что не позволило ему сторчаться в свои восемнадцать — ромку. ощущение фантомного присутствуя сащеко заставило олега приподнять уголки губ, глотая рвущиеся наружу всхлипы. прошёл ровно год, а он всё не может свыкнуться с тем фактом, что дома его больше никто не ждёт, не варит кофе в помятой турке, которую он так и не смог выбросить. никто больше не целует его, блять, с той нежностью, с которой мог только его рома. и от этого отвратительно паршиво, потому что сащеко был его, а потом его не стало. всё, сука, заканчивается, олег. привыкни и живи уже, блять, как человек. рома хотел бы именно этого, савченко знает на все сто процентов. счастливого олега, который спит ночами и ему никто не трахает мозг эмоциональными качелями. олежика, который не курит по пачке в день из-за того, что сащеко в очередной раз объебался и ловит трипы, которые даже хамфри осмонду не снились. олега, который получает должную поддержку, а не ромино «братан, мы всё равно умрём, не парься». во всём этом есть одно и большое «но». олега, блять, никто не спросил, надо ли ему это «счастье» без его ромки.***
— блять, ром. — тихо шепчет олег, крепко хватая за плечи еле стоящего на ногах парня. зрачки сащеко полностью затопили зеленую радужку и взгляд больше похож на кукольный. он не живой. у савченко сердце болезненно стучит в груди, а сам он наконец падает с небес на твёрдую землю. падение ломает кости и превращает органы в кашу, заставляя опомниться. не завязал. не прислушался и продолжает убивать себя, из-за чего олегу хочется уебать роме. но он не может. — ты мне обещал, чё за хуйня? слова, кажется, пролетают мимо англичанина, который лезет обниматься. ему банально не хватает олега. он боится потерять его раньше, чем всё закончится. и это, на самом деле, пиздец как эгоистично, но сейчас ему на это похуй. — олежик, ты такой красивый, — мурлычет на ухо, следом опаляя дыханием чужую шею. — нахуя ты со мной возишься, а? — шепчет хуй пойми куда, потому что ноги подкашиваются и он полностью опирается на друга. и олег его, очевидно, не слышит. в этот вечер савченко снова не спал — рома знает. следил, прислушивался, как послушный пёс, поставив стакан с водой поближе к кровати. смотрел на своего объебанного долбаёба с щемящей нежностью. рома ненавидел жалость, а олег даже и не думал его жалеть. просто он слишком сильно его любил. два придурка, которые по случайности встретились в клубе минска и прожили самые счастливые моменты вместе.***
«две вещи никогда не умирают — это ромка и любовь» — думается олегу, когда он разворачивается на пятках и сваливает подальше от этого, сука, гиблого места. в голове мелькают обрывки расплывчатых воспоминаний, которые занимают отдельное место в голове — больше в сердце — олега. но почему-то забыть хочется поскорее, чтоб было не так паршиво. схватиться за волосы и самолично впечатать кудрявую голову в стену, до потери памяти на долгое время. забыть ромкины руки, которые так охуенно смотрелись в руке савченко. может, забыть, наконец, тот смазанный поцелуй с привкусом джин тоника, который и послужил началом их отношений. и он же служил началом надвигающегося пиздеца, который олег ещё три года назад окрестил «новой жизнью».***
рома лежит на диване, щурясь от яркого света, пока савченко многозначительно кашляет, сложив руки за спиной. рома знает, что за этим следует, и он думает, что лучше бы он всё-таки умер вчера. олег раздражён и одновременно чем-то озадачен. у олега мысли не хотят складываться в одну кучу, но, как только сащеко улыбается криво, у олега в голове что-то щёлкает. он, если честно, даже и не помнит, как впечатывал кулак в нос ромы, но зато отчётливо помнит, как сам же и заклеивал пластырем пострадавшую кожу. — ты мудак, ром. конченный мудак, – произносит олег в тишину комнаты, аккуратно разглядывая чужой нос. всё это время рома ожидаемо молчал. знает, что заслужил. снова подвёл, довёл, расстроил. и простить себя никак не получается. он бы позволил олегу расквасить ебало в кровь, потому что это будет честно. рома рвёт олега ментально, разбирает по кусочкам своё солнце, в то время как олег херачит по лицу физически, заставляя немного протрезветь. роме трезвость не нравится. — и ты всё равно меня любишь. так кто из нас конченный? тогда это звучало настолько глупо и правдиво, что савченко не выдержал, рассмеявшись в ромкино плечо. сейчас, всё, что осталось от ромы — помятая турка и воспоминания, которые каждый раз делают нестерпимо больно, но ничего делать с этим олег не будет. потому что так надо. потому что рому он любит, даже сейчас, когда его нет рядом. и это именно то, о чём толковал савченко. ромка и любовь — бессмертны.