Ход короля

С высоты караульной башни город кажется другим: иллюзорным, искусственным, — тусклым, совсем как дым, окутавший улицы. Крохотные люди копошатся в грязи и чаде, вгрызаются друг другу в глотки, удобряют трупами бывшую землю саксов. Теперь она принадлежит ему — Ивару Бескостному — весь Йорк, каждое дерево и камень, до самого горизонта. Ивар не сомневается: победа будет за ним. Развернувшаяся битва — всего лишь ещё одна партия в хнефатафл, где он — центральная фигура игры, белоснежный король, вырезанный из великого ясеня. Он разработал план, он организовал людей: только благодаря ему всё это стало возможным. Ивар алчно осматривает владения — королю любопытно, сколько пешек падёт, обмотав кишками колья его ловушек. Судя по всему, правителя Уэссекса посещает похожая мысль. Когда тот решает продолжить наступление прямо по саксонским воинам, Ивар довольно облизывается: умирающие враги дрожат, попираемые ногами, захлёбываются кровью и воплями. Ему интересно, как они разберутся с кипящим маслом. За плечами Этельвульфа Ивар обнаруживает его сыновей — те жмутся к отцу, словно агнцы на заклание. Среди склизкого месива из пепла и чьих-то выпавших внутренностей мальчишки выглядят упоительно растерянными: их страх он чует даже со своего места. Что ж, по крайней мере, первый настоящий бой Альфреду запомнится надолго. — Выходи и сражайся, жалкий трус! — кричит Этельвульф, бессильно озираясь. Пусть надрывает горло, сколько влезет. Если Ивар и решит присоединиться к всеобщему веселью, то уж точно не из-за провокаций никчёмного саксонского королька. Горячка сражения поднимается вверх вместе с нагретым воздухом, моровым поветрием просачивается сквозь бойницы. Ивар не сводит глаз со шлема, лежащего неподалёку. Металлические изгибы искушают, глянец отзеркаливает хищный блеск зрачков: осквернить, испачкать, заляпать алым. Он делает глубокий вдох. Под колёсами — хруст рёбер, стоны лопающихся жил и разрывающихся мышц. Копыта отбивают знакомый ритм, отдаваясь в висках ударами колокола: колесница летит. Сама Фрейя возлегла бы с ним, чтобы овладеть такой мощью, — издавая боевой клич, Ивар в этом уверен. Но всё заканчивается значительнее быстрее, чем он планировал: реальность бьёт в голову рыжим древком копья. Ивар приходит в себя распластанным в мятой траве — перед глазами пляшут искры. Он едва успевает увернуться, когда остриё вспарывает землю там, где только что была его шея. Секунду спустя клевец впивается саксу в икру с влажным чавканьем; тот падает, навсегда лишаясь возможности подняться. Ивар продолжает наносить удары, снова и снова вонзая железный клюв в заиндевевшее лицо, пока от англичанина ни остаётся лишь скользкая масса из розовой плоти. Кровавые брызги окропляют лоб, на языке оседает солоноватый привкус чужой смерти. Вокруг разлетаются в щепки щиты и осыпаются кольчужные звенья. Укатившийся шлем уже не найти, но Ивару плевать — тот с трудом о нём вспомнил. Он ползёт к колеснице, перевёрнутой гибелью лошади; прислоняется к доскам спиной. Буря клинков затихает: все до единого взоры устремлены к Ивару — внимательные, заинтригованные, пропитанные ужасом. Им нисколько не мешает то, что он калека, неспособный самостоятельно встать; напряжение становится гуще, осязаемей, — Ивар мог бы разрезать его ножом. — Вам известно, кто я?! — он почти рычит, упиваясь броской неуязвимостью. — Я — Ивар Бескостный! Вы не можете меня убить! Никто не может меня убить! Его не удивляет, что дерзкий вызов остаётся непринятым: саксы топчутся на месте. Они отводят глаза, прячась за бронзой умбонов, и вряд ли причина этого замешательства в незнании датского языка. Ивар пополам складывается от смеха: жуткого гортанного хохота, тысячей спазмов скручивающего органы. Несколько человек начинают пятиться. «Ублюдки знают, кто здесь главный». Как только из прогорклого марева возникает Уббе — с подкреплением — бойня вновь раскаляется добела. Повсюду разбросаны ошмётки тел и отрубленные конечности, рядом с пылью клубится полу-звериный рёв. Численность англичан стремительно сокращается: осталось недолго. Губы Ивара растягивает усмешка. — Вы все сегодня сдохнете! Но на него не обращают внимания: одни слишком заняты, пытаясь отнять чью-то жизнь, другие стараются сохранить собственную. Ивар сипит, он смеётся и скалится, продлевая разверзшееся сумасшествие, — опьянённый весомостью момента. Со всех сторон звонко скрещивается сталь. Её танец лют и неистов: сплетает людей в мельтешащий точёный клубок, где не определить ведущих и ведомых. Однако его он замечает сразу. Христианский военачальник будто целиком отлит из железа: металл сквозит в его осанке, разлёте плеч и твёрдой линии профиля. В том, как легко и изощрённо он орудует мечом, прорубая толщи врагов, словно свежее козье масло. За воителем стелется изогнутый бордовый след; он похож на Одина гораздо больше того, с кем Ивар говорил в день казни отца. Именно так должен выглядеть верховный бог: высокий, сияющий и беспощадный. Ивар практически готов поверить в свою безумную идею, позабыв обо всех язычниках, павших от рук загадочного воина. Но их взгляды пересекаются, и он натыкается на непреодолимую стену ненависти и презрения. Пасмурно-серые радужки охвачены пламенем. Воитель направляет на Ивара меч, стоя от него в нескольких эллах; клинок посеребрён дамасском, украшен изысканной гравировкой. Меч восхитителен, а значит: Ивар хочет его себе. Из глотки исторгается очередной приступ истерического хохота — всегда приятно отыскать новую игрушку. Сейчас Бескостный в своей стихии, он почти абсолютно счастлив: хлопает в ладоши и смеётся, смеётся, наполняя лёгкие эйфорией… …когда бедро пронзает обжигающе белая вспышка. Окружающий шум делает выстрел беззвучным: лишь слегка подрагивает пёстрое оперение да пятно расползается под тканью. Ивар понятия не имеет, кто посмел это сделать, и ему всё равно. Он резко выдёргивает стрелу, ощерившись, не отрываясь от сакса. К извращённому удовольствию примешивается гнев, тут же отражённый серой гладью напротив. Кажется, ещё мгновение, и воин бросится на него, исполосует красным, разорвёт в клочья. Ивар уже смакует предвкушение, терпкой лаской обтекающее нёбо, но между ними сталкивается чья-то сталь. Из-под смежённых секир вырываются снопы икр, — взор христианина застывает на коже. Он останавливает под уздцы осиротевшего вороного — в крови и прахе; устраивается в седле: — Рукоплещите все народы, вознесите Богу крик радости, ибо Господь Всевышний страшен! Голос осенён металлом, сверкает ярче пластин ламеллярной кирасы: Ивару нравится. — Бог — царь над всей Землёй! — не унимается воин. Его пальцы перехватывают меч под гардой: вызывающе, тщеславно, в духе христиан. Серые бездны затуманены ядом, издевательски зовут, предлагают: давай, возьми. Совсем близко, и всё же… воитель разворачивает коня. Саксонский приказ об отступлении проникает в слух с криками Этельвульфа, услаждает победителей песней. Но едва расписное лезвие скрывается в ножнах, а ножны тают вдали, Ивар чувствует, будто у него отняли что-то важное. Он остаётся здесь — в тени вороньего пира — среди перемолотых черепов над размозжёнными мозгами. Ивар убеждён: с тем воином они скоро встретятся. И ему не терпится узнать вкус его имени.