We Don't Have to Talk

В день большого благотворительного концерта Мисы они снова дерутся. Несколько недель назад девушка умоляла Рюдзаки разрешить Лайту присутствовать на концерте, в наручниках и все такое. Она говорила, что там будет много ее соперников, что для нее это очень важный вечер, что ей нужна поддержка Лайта. Тот был безразличен, хотя старался не выглядеть таковым, и, к его удивлению, Рюдзаки согласился пойти при условии, что «ничего важного не произойдет». Ничего важного не произошло, и Лайт, измученный делом, с исцарапанными в драке горлом и руками, почти молился, чтобы произошло хоть что-то. Он ненавидел такие вечера. И знал: Миса будет хвастаться им перед своими друзьями; губы, всю ночь растянутые в фальшивой улыбке будут болеть; и Рюдзаки заметит это, и, возможно, будет вести счет тому, сколько раз Лайт не смотрит на часы. Когда они выходят на улицу, закатное солнце заливает город мирным оранжевым светом. Лайт хочет вернуться в штаб и работать в постели. Рюдзаки обычно оставляет его в покое, поглощенный своими занятиями, когда Лайт засыпает. Сейчас же он болтает с Лайтом в лимузине, притворяясь дружелюбным (я никогда раньше не был на концертах), но на самом деле просто раздражает того, потому что Лайт в курсе, что Рюдзаки всегда может определить, когда он в плохом настроении. Он знает, что это так, но все равно подыгрывает, поскольку больше ничего не может сделать. У него начинает болеть голова. Ехать дольше, чем он ожидал, и он уже готов рвать на себе волосы, когда они добираются до места. Погода изменилась, и теперь дождь бьет в окна — они оба вымокли насквозь за короткий переход от лимузина до места проведения концерта. Это не улучшает настроение Лайта, особенно когда Рюдзаки мягко дразнит его (не волнуйся, Лайт-кун, уверен, что Миса все равно найдет тебя очень красивым), пока он пытается расчесать свои промокшие волосы. После его попыток привести себя в порядок, их отводят к приватному столику недалеко от сцены. Они осторожны насчет наручников и цепи, но, конечно, люди все равно переглядываются и перешептываются. Рюдзаки, кажется, не замечает. Лайт скрипит зубами и чувствует себя так, словно оказался в аду. Подходит Миса, и ему приходится забыть об этом, заставить себя улыбнуться и обнять ее. Все это время Лайт чувствует на себе взгляд Рюдзаки, видит фальшивую радость, фальшивую уверенность, когда друзья Мисы смотрят на цепь. Он слышит, как в голове колотится кровь и он измучен. — Ты, должно быть, очень гордишься Мисой-Мисой, — говорит Рюдзаки, когда они снова остаются одни. Лайт даже не реагирует. Он старается не начать биться обо что-нибудь. — Она даже… — Прекрати, — огрызается Лайт. Рюдзаки смотрит на него. Он не хотел огрызаться, зная, что Рюдзаки понравится, если он это сделает, но ничего не мог с собой поделать — это похоже на прорыв плотины: — Просто прекрати, хорошо? Я так устал от этого. Думаешь, я верю во всю эту чушь о том, что я твой первый друг? Я тебе не друг. Я подозреваемый, так что давай оставим все как есть, договорились? Нам не нужно разговаривать, нам не нужно быть друзьями, нам даже не нужно улыбаться друг другу. Так что оставь меня в покое. Рюдзаки молчит. Даже когда шоу продолжается, когда злость утихает, он по-прежнему молчит. Даже не намекает на изменение процентной вероятности того, что Лайт — Кира, хотя это, должно быть, витает в его голове. Похоже, он воспринял слова слишком буквально. Лайт окидывает детектива взглядом раз или два, но не может разглядеть выражение лица за волосами, и задается вопросом, не задел ли чувства того. «Все хорошо» думает Лайт, не в состоянии убедить в этом даже самого себя. Он должен завоевать доверие Рюдзаки, но постоянно сдерживаться — утомительно. Рюдзаки молчит после шоу и во время долгой, долгой поездки на лимузине домой. Лайт закрывает глаза и пытается насладиться покоем. Огрызаться на кого-то достаточно неловко, но быть прикованным к ним — это совсем другое дело. Он от всей души переживает за сиамских близнецов. Только когда они лежат в постели, сменив мокрую одежду, вдали от камер и команды, Лайт говорит: — Прости меня. Рюдзаки открыл свой ноутбук, как только Лайт лег (Лайт знал, что он так сделает) и яростно печатает. — Все в порядке, — отвечает он сразу, словно зная, что Лайт заведет этот разговор. — Ты был прав. Не нужно вести себя дружелюбно, если не хочешь этого. Это должно быть непросто. — Рюдзаки… — устало выдыхает Лайт. Он понятия не имеет, действительно ли задел чувства детектива или нет. Он не уверен, почему его это волнует. — Я был вымотан сегодня. И не хотел идти на концерт. Рюдзаки продолжает печатать: — Так почему ты не сказал Мисе-Мисе? — Не смог. Мне кажется, я никогда ничего для нее не делаю. Правда в том, что он привык говорить «да», соглашаться со всем и забывает, насколько это может быть изнурительно. — Мне жаль, Лайт-кун. Лайт настороженно смотрит в ответ. Рюдзаки все еще печатает, и выражение его лица не изменилось. Трудно понять, насмехается он или нет. — Конечно, ты не мог наслаждаться временем со своей девушкой, когда там был я. И я прошу прощения за это. Я бы не стал принуждать вас, если бы не считал это абсолютно необходимым, — пауза, взгляд бежит по экрану, пока он читает, — если вдруг окажется, что ты не Кира, я заглажу свою вину перед вами обоими, обещаю. Даже оплачу свадьбу. Лайт вздрагивает, и Рюдзаки вопросительно смотрит на него. — Или… что захочешь, — медленно поправляет себя он. Лайт переворачивается, чтобы уйти от взгляда, от тех глаз, которые с самого начала выводили его из себя. Он чувствует этот взгляд на своем затылке. Цепь впивается в бок, но он не делает ничего, чтобы ее поправить. Через мгновение Рюдзаки возобновляет печать и ровным голосом добавляет: — В любом случае, ты был прав. Нам не нужно разговаривать. — Если бы я был уверен, что я не Кира, — говорит Лайт, прежде чем успевает остановить себя, — все было бы иначе. Пальцы Рюдзаки снова замирают: — Мм? Если бы я был уверен, что я не Кира — беззвучно произносит Лайт — у меня была бы хоть какая-то надежда на будущее с тобой. Когда он не отвечает, Рюдзаки продолжает печатать, и больше они не разговаривают. После этого конец кажется намного ближе.