***
Брайн услышал шум и грохот ещё на лестнице, когда торопливо спускался вниз. Именно класс с параллели оказался самым шумным, буйным и каким-то неправильным. Вечно у них были мутные разборки, которые гремели чуть ли не на всю школу. То учителя обматерят, ничего не стесняясь, то школьные украшения пообрывают, то всем классом обворуют какой-нибудь ларёк… То ещё чего-нибудь вытворят, того, что для Брайна было совершенно неприемлемым. Бандитом он никогда не был. Ну, да, не был он таким хорошим и замечательным, как минимум потому, что дружил с Оливией Стар, но подобные поступки были настоящим перебором. Брайн приоткрыл их скрипучую дверь, нагнулся, и всего одним глазком посмотрел в узкую щель. Здесь и правда творился какой-то кошмар, собственно, как и всегда. Кто-то громко крикнул матом, раздался звук гулкого удара, а Мапс по привычке никак не отреагировал. Какая-то девочка просто шарахнула кулаком парню по спине, а тот в ответ швырнул в неё увесистым учебником. Парты стояли все в разнобой, и каждый делал то, что хотел, как хотел… Весь этот цирк с конями больше напоминал стадо беспризорных баранов, бегающих по полю. Совершенно не понимающих, что делают. Да разве за ними всеми не следит классный руководитель?! На одной из парт по-царски расположилась Оливия, широко улыбаясь самой себе, и, видно, такая обстановка её больше забавляла, чем раздражала. На шею намотала множество всякой разноцветной мишуры и теперь сияла, словно ёлка, хохотала со всей этой картины, стукаясь ногами о парту. В пальцах та стискивала какую-то привычную электронную сигарету, довольно выдыхая ядовитый дым изо рта. Выглядела эта картина, конечно, очень интересно, но Брайн отвлёкся. Зажмурился, и с силой толкнул дверь, бесцеремонно входя в класс. Стар, завидев гостя, ухмыльнулась ему, махнула рукой, подзывая тем самым поближе к себе. Несмотря на то, что он и правда выглядел именно сейчас неважно, она продолжала делать вид, словно всё так и должно быть. В глазах поблескивала коронная уверенность, которую она никогда не теряла. — Вы что, телек включили? — удивился Брайн, махнув рукой в его сторону. Правда. В самом углу класса поблёскивал телевизор, на экране которого весело бегали персонажей мультфильма. Экран был весь в толстом слое пыли, показывал мутно, и, кажется, сейчас взорвался бы прямо в кабинете, от старости и неисправности, однако как стоял, так и продожал стоять, тихонько бормоча что-то себе под нос. — А че б и нет, — ответила Оливия непринуждённо. — Лёха нашёл какие-то там провода, что-то там заделал, присоединил, и вот тебе. Брайн сразу же перешёл к делу. Дышать тут табачным дымом, воспроизводимым Оливией, он не собирался. — Ты же придёшь сегодня на новогоднюю тусовку? — спросил Брайн. — Ну, собираются же сегодня нам организовать какое-то мероприятие, — Оливия глянула на Брайна, медленно понимая, к чему он клонит, а тот тут же слегка растерял свою уверенность под её пытливым взглядом. — А то у Ботана там уже нервоз прогрессирует!.. Оливия ухмыльнулась, по-хозяйски закинув ногу на ногу на парте. Та явно чувствовала себя уж слишком радостной, дотронулась до кудрявых волос на голове, и те колыхнулись под весом её гирлянд, а затем произнесла: — Нервоз? — она лукаво усмехнулась, загадочно подняв брови, словно была удивлена. — Прикольно. Брайн нетерпеливо потёрся о шкаф сзади, пытаясь снести шум в классе. Его и правда уже бесил этот кабинет, из которого до ушей доносился шквал голосов, они доказывали что-то своё, смеясь. По классу пролетел чей-то портфель, замызганный, и тот под массовое улюлюканье чуть не прилетел Мапсу прямо в голову. Безобразие!.. Брайн нервенно сжал кулаки. — Ну так что? Оливия тяжело посмотрела на него, взглянула из-под обворожительных ресниц. Смотрела долго, словно выжигала своим особенным взглядом, пыталась что-то понять, а в конечном итоге так ничего не ответила. Поёрзала на своём стуле, не спеша, словно выжидая, протянула руку под свою парту и ловко ухватилась за что-то тяжёлое, увесистое. И длинное… Стар заматерилась, устало нырнув под парту, и победно вытащила оттуда… Чехол?.. Он как-то подозрительно щелкнул в руках, но Брайн отмёл любые лишние мысли и лишь приковал свой долгий и изучающий взгляд к предмету. Тронуть тот его даже не пытался, словно он взорвётся. Но это ведь был не просто чехол. В нём что-то трещало. Брайн сверкнул глазами, завидев на самой верхушке яркую деревяшку, оттуда блестели выглядывающие натянутые струны. Оливия снова притащила в школу свою любимую гитару!.. Та, кряхтя, вылезла оттуда, улыбнулась по-лисьи Брайну и аккуратно, с глубокой заботой распаковала пыльный тёмный чехол. Она была здоровая, и как Оливия пронесёт её в актовый зал оставалось поистине загадкой. Стар кивнула на предмет своего обожания, закусила губу, дотронувшись своими пальчиками до струн, и оттянула одну из них. Она выглянула из-под своей длинной кудрявой чёлки на Брайна, выглянула с особым изумлением.Сегодня, даже чисто по приколу Я возьму гитару в школу и сыграю три аккорда, Дам в ебало той училке, что подальше рассадила. Телек включит "Эй, Арнольда!"
***
— Ра-а-а-азойди-и-ись! — вскрикнула Оливия, залетая так звонко и пронзительно, что, казалось, её вопль вполне можно было услышать этажом ниже. Забегая на всех парах в кабинет, та в спешке случайно наткнулась на какую-то сердитую девчонку, толкнула картонную новогоднюю ёлку… Кудрявые угольные волосы весело подскакивали вместе с ней, лицо было такое счастливое, красное, словно та пробежала кросс до их кабинета, и коленки потрясывало. В честь её прихода музыка была внезапно приостановлена местым диджеем, и коллектив погрузился в полную тишину. Показалось, что огромная муха пролетит по кабинету, и её противное жужжание услышат, потому что даже шёпот в тот момент не смел шуршать. А это пугало. Все озабоченно оглянулись посмотреть, что заставило их праздник прерваться. — Это ещё что такое? — возмутилась учительница сквозь паузу, сурово глянув на Оливию из-под огромных очков. Она в тот момент была очень похожа на собаку-таксу в огромных советских линзах. Оливия застыла от всего происходящего, справляясь с ярым желанием наорать на всех присутствующих здесь, что сейчас откровенно пялились на неё. Взглядом она выискивала в этой толпе баранов Брайна, и желательно Ботана, скользила взглядом из угла в угол… Стар лишь кинула на суровую женщину холодный взгляд, передавая через него всё своё равнодушие к её упрёком, и во мгновение пролетела вглубь коллектива, прошипев себе под нос что-то слишком не внятное и нехорошее. Такие похождения из класса в класс учителя ни раз пытались ограничить, потому что это, как минимум, было безмерно неудобно им самим. Поступали тщетные попытки запретить передвигаться в чужие классы, однако ученики вряд ли желали слушать их нововведения. Оливии совершенно плевать, что потом на неё налетят педагоги с визгами, что та нарушает правила, и не имеет возможности даже приближаться к параллели. Плевать. Это их праздник, и она имеет на него право. — Оливия, — восхищённо произнёс Ботан, резко вздрогнув от нахлынувшей тяжёлой волной чувств. На его лице засияла широкая улыбка, что он сам не заметил как глупо захихикал, пытаясь спрятаться в ладонях. — Здоро́во, — Стар протянула ему руку для мужского рукопожатия, ухмыльнувшись. Ботан промолчал в ответ, взглянув на Оливию уж слишком открытым и бесстеснительным взглядом, пытаясь выдавить из себя хоть слово. Руку ей не протянул, она словно в какой-то неопределённый миг онемела. Брайн стоял сейчас прямо за ним, щекотно дышал в спину, наблюдая за всей картиной, и, наверное, в душе насмехаясь. Скорее всего, растерянное выражение лица Ботана выдавало его с головой. — С наступающим, — первое, что пришло в опустошенную от мыслей голову, когда на глаза попала яркая пушистая мишура, небрежно перекинутая через плечо. Она так шла ей, под клетчатую рубашку, такую привычную и любимую, пушащиеся чернеющие волосы мягко рассыпались по спине. Стар хмыкнула, отдёрнув руку. Опять разозлилась, что ли?.. Брайн вышел вперёд, разговорив Оливию о какой-то совершенно антинаучной ерунде. Ютубы, каналы, формулы… Ботан же, наверное, в тот самый момент и выдохнул в облегчении: побежал помогать расставлять тарелки к чаепитию, иначе бы сгорел прямо там рыжим пламенем, провалившись от стыда под землю. Погрузился в свои мысли, вслушиваясь в песню на фоне, промывая в умывальнике одну из посудин. Слышал позади, как забавно разливается в звенящих стаканах газировка, как хрустят упаковки от печенья, как Серёжка с грохочащим басом пытался надеть костюм деда Мороза и пропищать сквозь густую бороду хотя-бы что-то. В прошлом году роль местого волшебника досталась Ботану, и он до сих пор вспоминал то, как над ним тогда угорали одноклассники. — Бра-а-айн! Подойди, пожалуйста, помоги мне отнести посуду, — попросил Ботан, и его, естественно, никто не услышал. Как-то слишком тихо и нежно прозвучал он, и шум съел его просьбу. В голове неожиданно выросло дежавю. Ответа, конечно же, не последовало. Ботан вновь остановился, чуть громче произнеся: «Брайн!», в надежде на то, что это сможет ему помочь, но взгляд упал на него самого, на Мапса, похоже, оглохнувшего от обворожительной улыбки Оливии. Он медленно вытащил из своего пакета подарок в разноцветной шуршащей обёртке и протянул его довольной Оливии, что-то активно и эмоционально повествуя с широкой улыбкой, а та внимательно его слушала, совершенно позабыв о существовании Ботана. Они оба сидели в самом углу кабинета, абсолютно без дела, общались между собой, кайфовали. Просто любовались мощными ветками деревьев в окошке, покрывшимися белоснежным инеем, и о чём-то общались и общались, кивая, дотрагиваясь… Ботану словно горкую редьку под язык подложили. Он вновь взглянул на них и тут же стыдливо отвел погрустневшие глаза, чтобы те ни в коем случае не заметили. Ни за что они не должны заметить. Слушать занудства Ботана о метанефридиях она просто терпеть не могла, и он отлично знал это. Оливия просто не будет говорить с ним, как с настоящим другом, а не как с неким бонусом к Брайну. А Ботан больше и не знал тем, какими можно было расшатать интерес Оливии к разговору. И это неприятно жгло, как никогда. Они даже поговорить по-человечески не могут. Лицо продолжало сохранять прежний вид, и Ботан даже удивился, как за секунду не расплакался от увиденного. В голове больно чирканул горящей спичкой тот сковывающий во мгновение факт, что в руках у Ботана сейчас пусто, и сам он даже подумал, что, чёрт, нужно было приготовить что-то Оливии… Точно в этот момент на него нацепили наручники. Отношения с ней и без того жили, будто на горячей сковороде!.. Чертова Оливия. Слишком остро он на подобное реагировал, как идиот. И ничего не мог с собой поделать. Ему словно безжалостно давали пощёчину, со злорадной улыбкой смотрели в глаза, и вновь, и вновь всё с большей силой делают больнее… Что-то ведь не так… Ажно тошно становится. И как-то странно. Бессмысленно стоять тут и завидовать Брайну. Они же друзья, и это слово не просто пустой звук для них двоих. Подставлять руки под обжигающей струёй воды из крана, держать хрупкую тарелку, готовую выскользнуть из рук, пустым взглядом смотреть на неё, пытаясь деть куда-то руки, чтобы унять свои дурацкие мыслишки, и вновь слышать знакомые голоса за спиной. Главное – не забыть, как дышать… Хочется прибежать к ним, бросить всё это волонтёрство к чёрту, и продолжать невольно плавиться под обжигающим взглядом Оливии… Чувствовать, что он именно сейчас нужен, нужен, нужен, что его готовы прижать к себе теснее, что он готов крепче обнять!.. — Попробуй только разбей эту тарелку, — пригрозила Дашка, хрипло прошептала ему на ухо. Она мимоходом шла в другую сторону. — Стоишь тут, в облаках летаешь! Мой, давай.***
Смешно, наверное, было в тот момент людям, которые данную предновогоднюю картину наблюдали уже давно. Такой пейзаж повторялся неоднократно, да и правда забавлял своей простотой: в актовом зале нелепо повесили какие-то дешёвые гирлянды, переливающиеся, искрящиеся, как ни в себе, такие резкие, стояла обречённая ёлка посреди зала, вся потемневшая, словно и не ожидала яркого праздника. По всему залу развешены мандарины с прилепленными абы-как рожицами, снежинки, кривые-косые, но пушистые и довольно привлекательные. Повсюду блестел новогодний «дождь», свисающий с потолков. Однако по помещению раздавался неестественный запах хвои, от чего Ботан внезапно как-то грустно поёжился. Он рассматривал каждый кусочек, не упуская ни одной даже самой мельчайшей детали, с таким неприкрытым изумлением раглядывая всё происходящее, стараясь запомнить этот школьный вечер с самого начала и до самого конца. В груди трепетало непривычное волнение, как будто внутри разливалось что-то такое горячее, скользкое, дурманящее сознание, и такое редкое, незабываемое… Зато довольно двуликое. Мать будет недовольна. И это слово, «недовольна», нужно стократно умножить, возвести в квадрат, а затем ещё сложить с щепоткой ярости. Эти пугающие до дрожи мысли играли в голове, словно сильные и настойчивые пальцы стучали не по клавишам рояля, а по его нервам, стараясь поскорее выключить мысли о том, как прекрасно ему сейчас. Болезненно напоминая, что, рано или поздно, чёрт с ним, близиться тот ужасный момент, когда Ботан вернётся домой. Какой скандал ждёт его. И он не имеет понятия, по какой дороге двигается, в рай или в ад. Прямо сейчас он держит за руку, чёрт его побери, Оливию, легонько стискивает её грубую, сильную ладонь, а глаза наливаются разными оттенками чувств, мягкими, обвалакивающими добром, простодушием, а также резкими, разъедающим… Живот предательски скручивает от происходящего, словно кто-то тянет его со всех сторон, ведь сейчас он тревожен как никогда… Брайн волокётся рядом, устало улыбаясь происходящему, но он так прекрасен сейчас. Так обычен, так дружелюбен, как настоящий Брайн Мапс, такой, каким хочется видеть его всегда. Ботан рассматривает мелькающие перед взором лица, радостные, они и саркастически улыбаются, и с презрением щурятся, и подмигивают, играя всеми возможными эмоциями, да даже просто проплывают мимо. Народ подходил к хмурой ёлочке, выросшей до потолка, дёргал скудные украшения. Крик стоял невыносимый, что уши закладывало… Этот вечер сладко шептал на ухо, что он будет бурным, и по-настоящему предновогодний, окажется как подарок под ёлкой. — Держи мандаринку, — Ботан с багровыми щёками робко протягивает разгорячённой Стар украденную мандаринку, с широкими глазами улыбнувшуюся ей в ответ. Оливия глянула на него, оценивающе прошлась глазами, нахмурила тёмные густые брови, и сердце Ботана без того ещё сильнее сжалось в груди, словно из него выжимали последние силы при её темнеющем взгляде. — Это что ещё за нежности, уродец, — прорычала она, выделив обращение особым ядом, а взгляд резко потемнел, стал совсем непривлекательным. Ботан испуганно прижал мандарин к себе, готовый прямо сейчас развернуться и удрать куда подальше. Лишь бы не видеть её взгляда. Злого, направленного на него, такого острого. Однако она бодро расхохоталась во весь голос, своим хриплым, черствым басом, неспеша пригнулась вперёд, принимая необычный подарок. Видимо, это была очередная глупая шутка Оливии. Стар деловито откинула длинные сухие волосы назад, и в тот же самый миг в шумном зале заиграла громкая, завлекающая музыка.А завтра, – будут танцы и софиты. На танцполе всё забито, крашу длинные ресницы. Крики, музыка и лица – всё блестящее искрится.
***
Всё происходило так странно быстро, что Ботан успевал лишь привыкнуть к одному ритму, пытаясь пристроиться к остальным, как тут же его с неимоверной скоростью кружил разум, и всё менялось, менялось, так настойчиво и бесстрашно, свободно… И ёлка вскоре засверкала. Наконец-то засверкала. Ботан метнул на неё свой восхищённый взгляд, когда та загорелась, ослепляя весь зал, словно окунулась по самую макушку в жгучее пламя. Шарики плясали под пушистыми ветками, а на самой макушке краснела огромная звезда, разливая свои неповторимые лучи. Какая-то дурная девчонка притащила с собой миску оливье, самого настоящего. Дурная – не то слово. Белокурая девочка с настоящим ураганом на голове, пушащимися и зачёсанными в безобразный пучок на макушке волосами, постоянно смеющаяся с поводом и без, всех вокруг угощала своими праздничными салатами, слегка кисловатыми. Она надела шубу деда Мороза, покрутилась в ней по залу, расхваливая свои угощения. Оливия локтём больно толкнула Ботана в бок, не без своеобразной улыбки кивнув на девчонку. — Нихрена себе, оливье халявное разбазаривают, — произнесла она со своербразным удивлением и довольством, тут же с силой потянула Ботана за рукав, от чего тот взвигнул. Брайн уже радостно носился с тарелкой, дабы поскорее отхватить свой заветный кусок, однако Ботан с удивлением глянул на Оливию, такую спокойную, с лицом, полным желания. — Оливия, да ты в своём уме! А если мы отравимся?! — сквозь режущую слух музыку было говорить даже как-то непривычно, поэтому он чуть сильнее прижался к Оливии, в полный голос проговаривая слова ей на ухо. Та сразу же нахмурилась, зло зыркнув на Ботана, размахивающего руками, что-то ещё бубневшего в ответ. Ей не нравится, когда перечат. Она развернулась к нему проностью, резко, безукоризненно, и смотрела на него, смотрела, словно волчица. — Слышь, жуй, пока предлагают, — это было единственным аргументом настойчивой Оливии, и, наверное, отнюдь не весомым в представлении Ботана. И он еле запихивал в себя это непривлекательное оливье, пытаясь распробовать там столь родные нотки, но, увы, безуспешно. Кислятина. Бегло рассматривал всё вокруг, и пейзаж плыл с каждой секундой всё сильнее, мутнея и собираясь вновь. Голова кружилась от происходящего, от пьяного понимания, а он лишь весело подскакивал под четкий такт музыки, так глупо, так смешно, что сам готов был разлиться в этой детской улыбке. Видел Брайна, забавно дрыгающего плечами и откидывающего голову, видел Оливию, которая, как бешеная, сдирала с себя в порыве энергии кусочки гирлянды на плечах и на голове, а те разлетались, перламутровые, салатовые, прорывая сознание своими вызывающими цветами. Её кудряжки, столь обожаемые Ботаном, летали на воздухе, глаза Оливии, которые Ботан видел в разном состоянии, наливались какой-то приторной смесью ярости, веселья, и чего-то ещё, что он видел впервые. Девочка всё раздавала какую-то еду, визжала, а Ботан радостно улыбался происходящему, наблюдая за тем, как на экране меняются оттенки, а музыка, кажется, рок, била по ушным перепонкам так, как ему и не снилось. Мелькают лица, мелькают люди, и каждый совершенно разный, непохожий на другого. Ботану даже на секунду показалось, что он, как дурак, кружит головой, неловко поправляет свои приглаженные волосы, заправляет клетчатаю рубашку, горящими глазами разглядывая толпу, и понимая, что он вспотел до нитки. А мелодии крутятся, как в урагане, что он сам не замечает, как тёмный зал вспыхивает красным, зеленым, синим цветами, и ещё пуще заиграли гирлянды на ёлке в треугольном платье, и Ботану на секунду даже показалось, что та вертелась прямо на глазах. «С НАСТУПАЮЩИМ!», — загорелась яркая надпись на экране, и ребята в толпе закричали сильнее, пронзительнее, что их крик пронизал душу насквозь, прорывая её, тяжело и горячо дыша… — Ботан, ты чего это? — обеспокоенно спрашивает Брайн, дотрагиваясь до плеча друга. Ботан лишь вытирает выступившие горячие слёзы, смотрит в лицо Мапсу, склонившегося к тему. Он сдвинул брови, изучающим взглядом пытается понять, что тот чувствует. Но кроме самого Ботана этого никто не поймёт. Даже так широко любящий Брайн. Потом он пожалеет, склонится над учебниками, и вновь с удовольствием окунётся в мир физики, но это словно было именно сейчас, именно в данный момент не так-то уж и важно. А он не может передать свои эмоции. Всё внутри взрывалось фейерверком, разрыхлило уснувшее сердце, требовавшее искр. Бури. Именно сейчас, потому что ему всего четырнадцать, и грудь вздымается от чувства… Необъяснимого чувства. Но вместе с ним равеяло ощущения, что он делает что-то не так. Что весь вечер – это что-то не так, неправильно, неверно решено, как и настроение резко скачет от минус бесконечности до плюс бесконечности. — Всё хорошо, — отвечает Ботан, а в его запотевающих очках отражаются огни. На фоне громко поют какую-то знакомую песню, улюлюкая и смеясь, а Ботан отоходит чутка назад, пытаясь справиться с налетевшей головной болью.И те самые девчонки, что в четырнадцать страдают - Очень громко подпевают.
Музыка слегка затихает, и вокруг раздаются возмущённые возгласы, но она сейчас же зажужжала с новой мощью, и толпа издала довольный крик, накаляя всю ситуацию до предела. А Ботан, не понимая, в чём дело, оглядывается вокруг, и видит прямо перед собой Оливию, налетающую на него на всех парах, схватившую его за скользкую шею, как змея, готовая безжалостно задушить, проглотить свою добычу. — Слышь, пошли, спляшем и уроем тут всех нахрен, а? — шепчет Оливия, превкушающе фыркая, а Ботан не в силах ей отказать. Но он не может. Просто потому что не может танцевать с Оливией, с человеком, который такой… Такой… Неоднозначный. Разностороний. Сейчас она может подобреть, внезапно, только на несколько минуток, а потом украсить нос алыми струками крови, обсыпая грязными матами. Но её так хочется увидеть со всех возможных ракурсов, прижать к себе, заплакать, бессильно притягивая грубую девчонку к себе. Он поправляет очки, так и наровившие слезть с кончика носа. — Брайн может… — начинает свою речь Ботан, пытается отказаться, привести в голове аргументы, которые он бесприкословно озвучит Оливии, потому что слишком стыдно было вновь держать озверевшую Стар за руку, заглядывать в её душу так близко… — Го-о-осподи, да харе уже, — лаконично отвечает она, с силой толкая Ботана всторону. Он пытается элегантно, как в тех романтичных фильмах, взять её за руку, поклониться, предзнаменуя волшебный танец, но Оливия лишь с хохотом поднимает его приклонившуюся голову, и откидывает вновь лохматую макушку. Боже, как же сейчас она великолепна!.. Ботан не знает, что нашёл в этой дворовой хамке, но неприлично разевает в изумлении рот, чувствуя, как внутри всё бурлит от счастья. В зале было темно, и только мигалки на новогодней ёлке открывали очи, освещали, тускло, но так этого непутёвого света не хватало бы. В этой мгле Ботан видит, как Оливия улыбается, ухмыляется, а карие глаза распахиваются, темнеют от предвкушения, в этом обворожительном взгляде шумит столько всего, что Ботан падает в бессилии, даже не пытаясь рассматривать всё там. Слишком сложно. Тем более для Ботана, что видел Оливию сейчас, словно на ладони. Грязные волосы лезут в лицо, Оливия вновь от залившегося в душу пыла сдирает мишуру с плеч и дышит так беспокойно… Хватает его за руки, резко прокручивает, от чего огоньки, словно в замедленной съёмке проплывают в голове, и лишь образ счастливой Оливии появляется в голове, лишь он, лишь он… Он прижимается к ней всем телом, чувствуя, какой бешеный ритм отбивает её неспокойное сердце. Позади кто-то визжит ещё дурнее, и Ботан, сам того не понимая, обжигающе дышит Оливии в шею, а та чувствует весь вкус. Все оттенки. Сладость и горечь… Ей не по нраву, и она резко отстраняет осмелевшего заучку от себя, хмурясь и набухая от злости. Такого букета эмоций Ботан не ощущал на своей шкуре ещё никогда. Как же сильно он любит её, чёрт возьми, как же сильно, и не может объяснить этого кошмара. Он думает о том, что держит её сейчас, как волчок вертится в танце, и она, Оливия Стар, чёрт её побери, лишь со страстью кивает головой. Не замахивается на него, не требует работ по русскому и биологии, просто искренне забывает, что он – ботан, что он – предмет её ненависти и презрения во плоти, что он — чистый кошмар. Откидывает его, энергично топает ногой, скользит носком, и затем щурится, возвращая в прежний ритм… О боже мой… О боже… Как не тронуться головой… Слёзы снова хлынули из обезумевших глаз, и на невесомое мгновение он не может ясно разглядеть силует Оливии… Однако Ботан даже не думает стирать их, потому что чувствовать ручейки на своих разгоряченных щеках, именно в этот момент, это ведь слёзы непереносимого счастья – это так здорово. — Обана, — восклицает Брайн, и ритм сердца, откуда-то из самой глубины, подсказывающий им обоим движения, вдруг неукоснительно стихает, перед затуманенным взором возникает широко улыбающийся Брайн, раскинувший руки в удивлении. Оливия отпускает хлипкие плечи Ботана, разворачиваясь к нему. — Ух… И мне до звезды, что-там-кто, а это было… Это… Вообще… — она толкает Ботана в бок, но одновременно хватает Брайна за кофту. — Охереть… — Мне жарко, — это единственное, что сейчас смог произнести Ботан, хватаясь за грудную клетку. В мозгу вспыхнули яркие звёздочки. Из него выжали все соки. — Ребят, это было незабываемо, — похвалил Брайн, поднимая брови. Хотя, искренне ли это было сказанно, или он просто прикалывается над ними? Зато с его утверждением Ботан поспорить однозначно не мог.***
— У меня же ещё гитара с собой, — напоминает Оливия, словно говорит в пустоту, смотрит дальше, но её грубый голос раздаётся на весь коридор. У неё и без того он хриплый, а когда она, накричавшаяся, горячая, сырая, просто спокойным голосом говорит какие-то банальные вещи… Такое чувство, как будто она снова рычит. Вся школа сейчас была на мероприятии, и лишь они сейчас идут одни по коридору, где отражается любой шорох. Внизу слышен гром от музыки, там, походу, вновь начался какой-то марафон танцев, но они настолько устали, что дышать могли с трудом. Оливия тащила за собой темный чехол с гитарой, инструмент сползал и гремел о пол, неприятно звеня, от чего голова ещё пуще прежнего раскалывалась. Они делают паузу, иначе все вместе сойдут с ума. — Смотри, Брайн, — тихо-тихо говорит Ботан, и Мапс бросает на него говорящий взгляд, мол, чего тебе, — там наш подоконник. «Нашим» его назвать, конечно же, было бы слишком громко, но Брайн улыбается, разглядывая вдали освещенный зимним холодным солнцем подоконник. Окно широкое, прозрачное. Кажется, тут кроме них двоих редко кто бывает. Ботан кидает взгляд на их погрустневший пустой кабинет и вновь смотрит на подоконник. Вокруг темно, рядом, прямо сбоку – обветшалая дверь в подсобку, где хранится всякая утварь техничек, тоже грязная, душная. Всё вокруг пыльное, такое печальное, но такое привычное. — А вы, значит, тусите вдвоём тут без меня, — с претензиями решила Оливия, лязгнув зубами. Она закидывает на него свой музыкальный инструмент, и присаживается рядышком, прижимает гитару к груди, обнимает и поглаживает через чехол. Словно никого роднее для неё и нет, кроме этой бренчалки. — Да Оливия, ну ты же знаешь, — произносит Брайн в своё оправдание, уже как видит возмущения Оливии, легко закидывая ноги. Шепчет: «Так, главное, не спалиться тут…» Ботан пристраивается рядом с Мапсом. Смотрит на Оливию, а та, похоже, вообще потеряла ориентир. Смотрела долго-долго в одну точку, не отрываясь, и ничего не произносила, погрузившись в свои раздумья. Такое бывает очень редко, поэтому он как-то поёжился, ощутив по коже лёгкую дрожь, и прижался к Брайну, наблюдая за реакцией Стар. Она непредсказуема. Оливия думала долго. Смотрела, почти не моргая, а лицо её не меняет состояния. Изредка гримаса становится всё более злая, а изредка мягко улыбается, совсем немного, будто лицо стягивают… Брайн в молчании глядит на Оливию, ровно и спокойно дышит, а та медленно вытаскивает своё успокивающее лекарство на все случаи жизни – вейп, перелившийся в её руке оттенками жёлтого. — Оливия, опять ты курить будешь! — визгливо возмущается Ботан, сам не помня себя. Запах никотина он ненавидел. — Эти сигареты рано или поздно сведут тебя в могилу!.. Ты вот знала, что на лёгкие любое вдыхание табачного дыма сказывается… — Хлебало закрой, — оскалилась Оливия в один миг, и по телу пробежала холодная неприятная дрожь. И такая тишина длится довольно долго, никто и не смеет пошевелиться, чтобы только слышать томное дыхание друг друга, успокаиваться. Оливия делает затяжки, довольно выдыхая узорчатые клубы дыма, улыбаясь и наслаждаясь процессом, иссыхая внутри. Брайн поглаживает её по сгорбленной спине, что Стар, кажется, и не чувствует вовсе, а Ботана слегка потрясывает, он молчит, в нависшей тишине лишь разглядывая вид из окна. До ушей доносятся бедные обрывки заводной музыки, какие-то уж больно истеричные крики, они раскатывались по всей школе, лёгкие, но одновременно ранящие их умиротворение. Картина там была, наверное, самая прекрасная за всё зимние время: был полный штиль. Пушистый, совершенно чистый снег падал с неба, затянутого белоснежными тучами, а те высоко в небе зависли над оживлённым мутным городом. Толстые сонные ветви деревьев нагружались этими тяжёлыми пластами снега, машины шуршали по дорогам, издавая своеобразный лязг. Сверкали разными оттенками предновогодние вывески на магазинах, пушистые ветви ёлок подмигивали прохожим в окнах ближайших домов. Так красиво не было уже давно, что Ботан просто уставился в этот шедевр улицы и попросту позабыл, где он находится. Утонул в своих чарующих мыслях… Подумать только – новый год ждёт их уже, он уже в пути, всего каких-то два дня… Всего ничего. А год и правда прошёл почти впустую. Словно впустую. Но ведь столько они прожили за него. А словно ничего, крупинка!.. И от следующего года они ждут и верят, что всё будет отлично, и все беды обойдут стороной. Безумно и слепо в это верят. Верят в незабываемое чудо. Оливия распаковала свою заветную гитару как ни в чём не бывало и принялась подкручивать струны, изредка пробуя звучание на вкус. Ботан совершенно ничего не понимал в музыкальных инструментах, но наблюдал за тонкими бледными пальцами Оливии, так искусно настраивающими мелодию, вот-вот она и вправду заиграет. Только для них троих. Оливия хочет что-то сыграть, вот это!.. Она проводит кончиками пальцев по струнам, и резко зажимает несколько из них, мягко облизывает засохшие губы. Какого-то шедевра и не ожидается, но такое уютное, тихое, что-нибудь… — Снег и ёлки, ледяные горки, Лыжи и санки, шапки-ушанки. Снежные бабы, ямы да ухабы!.. Как-то грустно. Оливия сглотнула, поморщившись. Слишком грустно. Тихим голосом, хрипловатым, но он непременно отражается о стены, что придаёт мелодии больший окрас. Ботан глянул вглубь коридора, аккуратно поправил съехавшие с носа очки и облокотился на окно, холодное, зимнее, но спине стало щекотно, и он приторно улыбнулся. Сам не знает, чему. Тому, как хорошо он сейчас чувствует себя, или тому, как позабавила его пробная песня Оливии. Может, тому, что спину приятно по-детски закололо. Она играет эту детскую песенку лишь для того, чтобы настроиться на что-то шедевральное, чтобы прочувствовать свою родную гитару, ощутить по коже её ритм, чтобы сердце билось так же, как эта гитара будет исполнять свои песни. Ботан улыбается такой простой песенке, смешной, наивной, но пропитанной праздником, а Оливия бросает на него свой фирменный взглял из-под бровей. Но уже не ухмыляется так зло, словно волчица. Ботан приподнимает уголки губ и ещё пуще краснеет, теплеет. — Сейчас будет. Будет… — превкушающе произносит Оливия, настраивая струны.***
Однако Ботан окидывал весь школьный зал взглядом, понимая, насколько мероприятие здесь утихло. Люди знатно устали. Но прежнее яркое желание Ботана, наверное, не стихнет до самого вечера. На самом деле, пожар внутри возгорался всё пуще, сильнее, и сердце стучало с ещё звонким темпом, но что-то странное внутри неприятно отталкивало от самого же себя. Ботан всё никак не мог найти Оливию, она словно затерялась в толпе людей, и с этими мыслями он одиноко прислонился к чумазой стенке в актовом зале, дожидаясь Брайна, который со словами: «Пардон, я на секундочку», ушёл уже как на десять минут. Без них двоих он уж как-то и растерял свою невесомую уверенность. Комфортно чувствовать себя просто не получалось, когда Мапс шатался где-то по школе, чёрт знает, что с ним там приключилось, а Стар была где-то здесь, кажется, совсем рядом, но её заволокли вглубь обескураженные визги массы, заволокло веселье. Во взгляде всё поплыло, и Ботан несколько раз протёр ослеплённые глаза ладонью, в попытках прийти в норму, но оглушающая музыка всё никак не давала покоя, только стучала по ушным перепонкам так сильно, яркая новогодняя ёлка всё кружилась в танцах, на сцену к ней забегали какие-то обескураженные смехом девчонки с телефонами, фонариками, выли, как ненормальные… Да голова становилась, будто маятник. Дынь-дынь. Отовсюду лился свет, плясали забавные цветастые блики, но он уже не замечал этого, потому что гудение только нарастало с каждым новым толчком, а тёплые радостные тела друзей рядом он не чувствовал, всё это вмиг становилось словно чуждо. Он смотрелся сейчас так нелепо: все вокруг что-то делают, прыгают, бегают, по-своему развлекаются, шепчутся, а он стоит тут как дурень, беспомощный и скучный, подрагивает и без конца смотрит на время. Тринадцать минут прошло. Где там Брайн провалился, в конце-то концов?! Ботан всё с паникой поглядывал на вход, на деревянные скрипящие двери, ждал, когда Мапс шустро проскользнёт к нему через канитель и даст понять, что беспокоиться не о чем, и что всё хорошо. Поглядывал, но проход с тяжёлыми вязкими минутами оставался закрыт. Разум словно затуманился… Вот, как утренний туман, когда на улице ещё темно, холодно так, что ноги потрясывает, а впереди только светлая непроглядная дымка… Только это, то, что чувствовал он, в сто раз тяжелее. Совсем отчаявшийся взгляд мягко и медленно скользит в ту сторону, откуда буквально с минуту назад отплыли ученики, бледные пятна во вгляде, туман рассеивается на малое мгноение, но глаз успел засечь мохнатую тёмную макушку на выходе. Та крутиться волчком, туда развернулась, сюда, но двигалась не со стороны школьных коридоров, а обратно, дальше, в другую сторону… Знакомая тёмная макушка. Ботан подозрительно прищурился, фокусируя зрение, и тут же разглядел и смольные кудряшки, и клетчатую замызганную рубашонку, и саму Оливию Стар, которая торопливо пыталась выйти из зала куда-то туда, стискивала в руках бутылёк, подзывала своего товарища жестами, активно кивала ему головой, а потом ухватилась за сутулые плечи, нахмурилась, лицо словно потемнело, что-то тараторила ему прямо в лоб, крепко держит за плечи… Что там вообще происходит? Может, плохо им?! Он сам двинулся вперёд, поднимая голову выше, чтобы разглядеть вновь расплывшуюся волнами в линзах очков Оливию, кудрявую голову среди других, но та поспешно двинулась в другую сторону, под руку ухватив с собой дружка. Лицо её перекосилосось от злости, а взгляд её был таким страшным, как звериный… Ему всегда кажется, что глаза в такие жуткие моменты словно сверкают. Он не видел его точно, но будто чувствовал её эмоции уже издалека, понимал то, что Стар сейчас ощущает. На фоне заверещал голос сумасшедшей певицы, что-то кричавшей на английском языке, и музыку сделали ещё слегка громче, смелее… Кто-то нашёл зашуршавший микрофон с учительских столов, победно ухмыльнулся под поддерживающие слова школьников и поднёс к губам: — Ё-ёлочка, гор-и-и-и-и! — заорал парень что есть мочи, и новогодняя красавица засверкала ещё ярче, свежее, уже даже не мелькала, а правда, будто горела в беспощадных языках пламени. В очках Ботана отразилась вся эта картина. Чувства стали острее. В голову крепко вонзилась колючая мысль – кому-то плохо, и она, как сирена, чиркала, резала его ум ещё большими и оглушимыми муками, вонзала нож, вынимала, вонзала, вынимала из бездыханного тела… Ужас, наплывший так внезапно и дерзко, что Ботан просто на автомате разгребал себе проход дрожащими руками, немеющими, ватными пальцами дотрагивался до лба. Стало жарко. Он ускорился, видя перед собой сгорбленный ситуэт Оливии, чёрные волосы, дурманящий взгляд… Ботан, окутанный своими мыслями, не понимал уже ни слова, лишь ринулся туда по зову безумия. Он вновь разглядел пламяную улыбку Оливии, те же спутанные кудри, пальцы, наигрывающие мелодию, и этого дурного парня, какого-то подозрительно дрожащего, мятого… — Оливия! — взвизгнул сквозь толпу Ботан, бесцеремонно толкая какую-то синеволосую девчонку всторону. Не услышит. В голове стоял туман, да такой густой, что казалось, если он сейчас же не появится перед Оливией, то решится его нелёгкая судьба. Ботана вело странное и необъяснимое чувство, заставляющее гудеть, и тот еле сдерживал шипевшие слёзы, чтобы не расплакаться прямо здесь и прямо сейчас. Везде ж ему нужно залезть!.. Заглушить дикие крики и музыку было невозможно, и сквозь темноту зала было даже как-то жутко теперь бежать вперёд, нестись сломя голову, черт возьми, Оливия!.. Теперь он точно не найдёт Брайна в этой накипевшей буче. Он прошептал что-то сам себе, резко скрипнул дверью и пролизнул вперёд, где шум и гам веселья был уже позади, где доносились только оборванные фразы. Где хотя бы частично отгораживал его от того кошмара, оставшегося за спиной. Звуки доносились, словно Оливия опять уронила свою голосяющую колонку в речку, как тогда летом. Оливия стояла в самом конце коридора, облокотилась на школьную стенку, смотрела куда-то вперёд, пустым и будто каким-то обезвоженным взглядом, тёмные брови съехались у переносицы. Парня рядом не было. Она сжимает в костлявых руках бутылку, в которой плескается тёмно-бордовая жидкость, приподносит её к синеющим губам, отпивая несколько жадных глотков. Он еле догнал её, со рваным дыханием и стучанием каблука, перекошенными набок очками. Она поддерживала свою прежнюю изрисованную сияющими мелками гитару, а в темноте Стар мерещилась странно напуганной. Бездушной и напуганной. Ботан знал, что так быть не могло, не должно, но сознание улыбалось, дико улыбалось, хохотало в лицо, и он ринулся к ней, быстрее, ошалевший, одержимый от своих страхов. Оливия резко повернулась, заметив Ботана, а обеспокоенные глаза её снова заблестели. — Как же я рад, что нашёл тебя!.. — признался Ботан, и лицо его переменилось от лёгкой лукавой улыбки. Он нервно поправил рубашку, приблизившись к ней, дотронувшись до плеча, робко, с опаской, но тут же одёрнул ладонь, словно там были угольки. Ботан ведь хочет ей помочь, а мысли повылетали из головы. В чём помочь? Она молчала. — Послушай меня, я… — он схватился за шею, дико откашливаясь, пригнувшись. — Я… Что у тебя произошло? Что такое?.. — режущий больной кашель вновь грубо сковал пересохшее от быстрого бега горло, не давая вымолвить и слова. Она нервно дёрнула рукой, а эмоции будто кончились, ничего не отражала в себе, ни грусть, ни злость, ни озабоченность. Молчала, даже губа не дрогнула, только моргала быстро-быстро. Ноздри так раздулись от дыхания… — Ты. Такая… Странная, чёрт. Я и подумал, вдруг, ну-у, тебе, там, нужна помощь?.. — словно со стеной разговаривает. — Ты ничего не подумай, я… Не-е-ет, я не… Как сказать… Чтоб ты поняла моё намерение верно… Я хочу помочь. Только Брайн… — язык предательски заплетается, и Ботан прислоняется к Оливии ближе, словно страх прямо сейчас, на этом месте теряет, не видит больше берегов, теперь можно всё. Пока она просто стоит, не произносит ни звука, то ли слышит его слова, то ли нет. Однако что-то не такое. Правда, не такое… Пара лёгких горячих вдохов у её шеи решили, наверное, все его подозрения буквально в один миг. Так неожиданно, так шустро. Связали ноги и руки, пустили внутрь мощный заряд тока, а тот прошёлся по всему телу, медленно разлился, шипел, пронизая насквозь, бился по ногам и рукам, облизнув разум. Он вскрикнул, так, словно по спине прошлись огнём, резким и необдуманным движением вцепился ей в одежду, затряс с сумасшедшей силой, готов был разорвать вклочья её кофточку, столь обожаемую им. Схватился, прижал и онемел. Эмоции мигом сменились с боли, с мягких объятий, с попытки чистого разговора, на железную, хрустящую ненависть. Черт возьми! Он отлично знал, чем пахнет. Ботан учуял ядрёный запах алкоголя в секунду. Мысль жестко стрельнула и пропитала его змеиным ядом, да так, что Ботан позабыл обо всех своих проблемах, уставился на Оливию такими глазами, уже совсем не помутневшими и слабеющими, судорожно дернулся от нервов, не чувствуя кончиков пальцев. Слишком грубое предположение, но всё в голове, по ошибке или нет, сложилось верным, грязным и кричащим паззлом, больше походящим на кошмар. На бурю. На мощный циклон. И в вере самому себе он не сомневался ни на секунду, это – Оливия Стар, и он знает, что она может всё. Она может совершенно всё. Она всегда пахла табаком. Всегда пахла чипсами и сыростью. Дурманящий запах, которого он не забывал сутками, ощущал вновь и вновь, как паранойя, вдыхал, закрывая глаза от нахлынувших нежных чувств… Не раз он слышал с каких-то разговоров то, что такие школьные вечера тщательно не контролируется учителями, и здесь, в этой среде, может твориться что угодно. От простых посиделок до… До… Голос дрогнул. — Ты, что, совсем уже сдурела?! — сипло взвизгнул он, набросившись на неё с ещё большей хваткой, ощутив её руки на себе. — Ты совсем уже, а?! Оливия! Оливия! Это что ещё такое?! — он остановился, истерично вздрогнув. Перед глазами выросла эта чёртова бутылка, наполненная бордовой переливающейся жидкостью, поблескивающая наклейка, которую Ботан так и не смог разглядеть во вновь помутневшем взгляде. — Пьёшь! — выкрикнул он ей это прямо в лицо, а из мерцающих глаз полились обжигающие слёзы, и даже в темноте коридора их было отлично видно. Он взревел, одёрнув руку от неё, но согнулся, приходя в чувство. В нос снова ударил запах алкоголя. Растерянный взгляд, трясущиеся руки, истеричное дыхание сковало обессиленные лёгкие, а сердце убивает его изнутри своими бешеными ударами, мучительнее, чтобы внутри всё разорвалось вклочья, чтобы оно лопнуло… Ещё один вдох, и он больше не наберёт в грудь воздуха вновь. Посетило желание убиться. — Пьёшь же, дура! Мать твоя пила, и ты туда же! — резко выкрикнул Ботан ей прямо в лицо, зажмурившись от жгучих слёз. Заревел так, чтобы задохнуться в этих слезах. Чтобы никого больше не увидеть. Никого. Взвился буквально с минуты, да так, что психика просто рухнула, разлетелась. Мысли смешались в одну кучу, тёмную, раздирающую что Ботан с громким шлепком грохнулся на холодный пол, со всего размаху нарочно долбанувшись головой об стенку. На тебе, получай, чтоб ещё больнее было!.. Он знал, что мать Оливии – алкоголичка. Знал и сочувствовал. Как-то в морозный день после школы она спокойно ковырялась носком в снегу, и неспеша рассказывала ему и Брайну как ни в чём не бывало о том, как она променяла свою родную кровь на бутылку водки. Пожимала плечами, отсмеивалась, а Брайн уже и пожалел, что вообще завязал эту тему. И она ведь променяет, раз стискивает в руках бутылку. Что сейчас было, черт возьми?! Что было?! Запахло же, запахло!.. Резко, противно… Он лютой ненавистью терпеть не мог эту омерзительную гадость. Она хмурилась. Она смотрела ему прямо в глаза, наливающиеся радугой эмоций, самый непонятный и мутный взгляд, прочитать который не по силам. Не дрогнула ни на секунду, пока Ботан корячился и визжал рядом так, словно он – пациент психбольницы, и сейчас из его души повылезали все тараканы, всех демонов вытрясет изнутри. Её не трогает Ботан. Резким злобным движением руки сорвала себя праздничную весёлую гирлянду, а та за секунду весело зашуршала, звякнула и с громким «чфырком» шлепнулась на пол. — Так-к, бл-лядь, — Ботан никогда не слышал такого тона от неё. Никогда. Она произносила каждый звук так чётко, медленно, процеживала ледяным голосом… Грубым, низким басом, обкуренным, неприятным просто до дрожи, до головной боли, до звёздочек перед глазами… Лучше бы она вознила в него нож. Лучше бы убила прямо здесь, на этом месте!.. Он так её любит, чёрт побери. Так сильно, так глубоко, что сейчас цепляется за какой-то торчащий гвоздик, готовый смять его, чтобы только вылить свои чувства в какое-то действие, чтобы сделать кому-то так же больно, как катастрофически больно ему сейчас. Она затряслась от нестерпимой злости, с угрозой сжимая стальные кулаки. Зашевелилась в ярости, и Ботан вновь зажмурился, размахивая руками от истерики. — Оливия, — дышит, дышит, рвано, грубо. — Оливия… — его тело вновь нездорово сотрясается от рыданий, а в тишине мёртвого коридора слышно только болезненные, самые жалостливые всхлипы. Запах то появлялся, то вновь куда-то исчезал, испарялся. Так мерзко, но он ведь чувствует его, запах табака, запах алкоголя!.. Она… Да она… Стар внезапно ухватила его за волосы, с яростью потянула наверх, пропуская мимо ушей визгливые мольбы оставить его в покое. — Я тебя за волосы оттаскаю, блядину, — шипит она прямо в лицо, шипит, будто змея, тяжёлая, смыкалась на его больной шее, обвивала горло и сладко душила, душила… Он чувствует её тяжелое гневное дыхание на себе, словно львица дышит, скалится, готова убить. Но запаха он не чувствует. Готова разорвать его на кусочки. Кудрявые волосы Оливии, столь обожаемые Ботаном, теперь не казались такими привлекательными и красивыми, теперь они свисали перед его лицом тяжёлыми локонами, угрожающе потрясывались, а губы Оливии кривились в ядовитой усмешке. Он плачет, не может выдавить из себя и слова, и она, чувствуя его слабость каждой клеточкой тела, выдирает его волосы, поднимая с колен. — Оливия!.. — Уёбок, — угрожающе произносит она прямо в ухо, а сама держит в готовности кулак у него под ребром, в любую секунду заставит завизжать его от нестерпимой прилившей боли. Именно эта ошибка сейчас может оказаться роковой. Самой последней и самой горькой, которую он только мог совершить. Из зала заиграла мелодичная песенка про Новый год, мягкая, праздничная. Ботан улавливает нотки, судорожно дышит в повисшей тишине, ощущая её грубую хватку, и просто ждёт, когда та его прикончит в один момент. — Оливия, умоляю!.. — просит Ботан, а слёзы вновь обжигают онемевшее в безумном страхе лицо. Круто уворачивается, хватает оледеневшими ладонями её бледное лицо, совершенно безумный и полный отчаяния, томно целует каждый миллиметр, нежно дотрагивается дрожающими губами до её губ, до щеки, до подбородка… Пользуется моментом, когда она растерялась, не чувствует ничего, словно тело онемело. Как дурак здесь устроил этот скандал. Самый дурацкий скандал в его жизни. Самые гнилые слова в его жизни. Сумашествие. Она передёргивается, грубо хватает его за запястья, мучительно больно пинает прямо в живот, он отшатывается со звонким жалким визгом, наконец понимая, что творит. Неожиданно теснувшая сухая губа отдаётся металлическим привкусом. Разве он такое заслужил?! Столько копил в себе эту грязь, столько терпел и бился в истериках, годами заглушая свои задвиги, годами подлизываясь к Оливии и так и сяк, чтобы только она заметила его, его, Ботана, хотя бы на секундочку одарила его тёплой улыбкой, скучая на уроке алгебры, самой обычной, но он растает от неё, падая в слезах счастья. Чтобы не слышать её унижения и хохот класса, чтобы не обрабатывать рассеченную руку перекисью, шипеть от боли, которую каждый день доставляет эта стервозная девчонка. И теперь не заслуживает просто понимать, просто ощущать теплоту, просто оставить эти грёбанные чувства к ней, пропади они пропадом?! Из глаз по инерции льются слёзы, которые Ботан не в силах остановить. Он дёргается, попытавшись сбежать из-под ловких когтистых лап Оливии, но угрожающе зарычала ему в ухо, до бела сжимая пальцы на его горле, что даже дрогнуть теперь для него опасно. Голова как набухла… В её глазах зацветает сильная и неумолимая ненависть. Слишком страшно от её сужающихся зрачков, тёмных глаз, распахнутых, подрагивающих, чувствовать сейчас её горячее напряжённое дыхание, и смотреть в эти самые глаза, говорить только глазами, постараться прочесть то, что она чувствует через её гнилую душу… Эта последняя и самая хрупкая ниточка в их взаимоотношениях. Она разорвалась. Он почувствовал это как никто другой. И он порвал её своими руками. Словами. О боже, последняя, чёрт возьми, она, она!.. — Прости, — одними губами шепнул он в бессмысленной надежде. Она больше никогда к нему не притронется. Оливия ненавидит его. Ботан чувствует это. Он знает это. — Ребят?.. — робкий, нерешительный вопрос загремел в нависающей тишине, и Ботан резко развернулся, тяжело ухватившись за стенку. Перед глазами промелькнуло пустое лицо Брайна.