Жизнь продолжалась

Девизом этих последних дней стал Тибет. Тибет и дугласовы пихты. Шериф Гарри Трумен не спал ночами, полный решимости разобраться во всем, что составляло круг интересов его друга. Нового, потрясающего друга, который слишком неожиданно ворвался в его жизнь и начал есть его пончики в белой глазури. Нет, конечно, пончиков для хороших людей не жалко, а агент Купер несомненно хороший человек, но что-то во всем этом было не так. Жизнь, как водится, продолжалась. Сначала Гарри наблюдал. Помогал по мере своих сил, радушно встречал и слегка печально прощался, но все же наблюдал. Пытался понять, как это существо, приехавшее из огромного города, может так восторгаться пирогами и соснами. Как может так быстро переходить с одной темы на другую, искать лучший чёрный кофе во всех штатах, искренне верить в свои странноватые сны и при всем этом продолжать вести серьёзное расследование? Нет, Гарри не сомневался в своём друге, это совершенно точно. Он просто хотел понять. Что там делают с людьми, в этом загадочном Тибете, что они становятся такими? Такими настоящими, немного наивными, прямолинейными и прекрасными во всем этом? Специально ли их обучают покрывать волосы таким слоем геля, что кажется, будто он до сих пор не высох, и, если провести рукой по этим волосам, наверняка мягким, на ней останется вязкая масса, почти точно пахнущая хвоей? Потом Гарри начал осознавать, что его друг...просто всегда такой. Просто всегда ищет вкусную еду, комнаты с телевизором, который он никогда не включит, может, даже цветочки. Горные, фиолетовые такие. Гарри они очень нравятся. А ещё ему нравится думать, что Куперу они бы тоже пришлись по душе. Нет, не подумайте, Гарри не собирался дарить ему цветы, вовсе нет. Гарри всего лишь с удовольствием угощал своего агента вишневыми пирогами и втайне хотел научиться варить такой кофе, что он бы просто не поверил в возможность существования этого произведения искусства. Гарри, конечно, понимал, что это вряд ли выполнимо, но он не мог (да никогда и не собирался) обманывать самого себя. А ещё он позволял себе мечтать. Жизнь продолжалась, вот и все. Гарри не называл Купера по имени. Он мог сообщить тысячи причин этому, но главной (и тщательно игнорируемой) был тот факт, что Гарри может слишком понравиться произносить имя, которым не обладал ни один другой его знакомый. А значит, Гарри не собирался привыкать к превосходному, достаточно короткому, но все же мелодичному слову, которое однажды придётся сказать в последний раз. Худшим было, пожалуй, то, что это однажды приближалось. С каждым днем, с каждым часом, да даже с каждой секундой, проведённой с Купером, в ожидании Купера, во сне после прощания с Купером, покупая Куперу кофе, показывая Куперу очередной дом, здороваясь с Одри, которая пришла поздороваться с Купером, время, отпущенное им с Купером, сокращается. Купер, Купер, везде этот Купер, занимает все мысли и даже не догадывается, как Гарри мучается... А жизнь, наглая кошка-жизнь, все ещё продолжалась. Купер, конечно, был гением, невероятным, неподражаемым, невозможно притягательным гением со своими невнятными методами, гипотезами на грани безумия и диктофоном (в последнее время Гарри с тревогой заметил, что начинает завидовать чёрной штуковине), Купер был гением, но по правилам Твин Пикса ему не дозволялось обратить внимание на Гарри и его странное поведение. Это было бы просто нечестным. А Купер, к счастью, не признавал необходимости время от времени поступать не до конца правильно, даже если для целого мира это выглядело иначе. Так что Гарри жил, уверовав в Купера и его счастливое неведение. Жизнь продолжалась, верно? Однажды Купер уехал. Совершенно запланированно, утром, после горячего завтрака и неизменного кофе, простившись с друзьями, поцеловав Одри, уехал, совершенно как полагается. Как и ожидалось. А Твин Пикс стал... Да никаким он не стал! Остался прежним, все таким же гордым, скрытным городком, которому будто все равно, уехал ли вчера очередной бродяга, золотоискатель или агентишко. Остался прежним, только запахнул поплотнее полы дорогостоящего, хотя и заношенного уже халата, тщательно залатанного тысячами жителей. Одна только неловкая заплатка портила его потрепанное благоухание, одна, которая заставила его насквозь пропитаться затхлой речной водой, чернилами и цветочной гнилью, одна, которую десятки людей скрывали судорожно пришитыми домоткаными платочками, кривыми стежками по красному шелку, древесной корой, кусочками лоснящейся кожи, перьями и обрезками клетчатых рубашек. Купер узнал. Срезал её, высушил и сжёг дотла, начисто вычистив старый халат, и забыл только пару ниточек второпях, предоставив, наверное, Гарри разбираться дальше. А может... Нет, милый, не может, забудь и спокойно спи. Жизнь все ещё продолжалась. Однажды Купер вернулся. Совершенно не запланированно, да так самоуверенно-нахально, что Твин Пикс растерялся. Об этом нахальстве не думал и не упоминал никто, кроме самого Купера, несколько даже смущенно потрясавшего новеньким ключом от давно пустующего коттеджа на той стороне улицы. Гарри не знал. Его не было. Он был. Довольно далеко, на самом деле, но был. А Куперу не было до него никакого дела. Или он просто ни у кого про Гарри не спрашивал. Люди, знаете ли, часто подменяют эти понятия. Жизнь продолжалась, хрустально посмеиваясь над людьми. В кабинете Гарри, под самым потолком, уже давно висит несколько наскоро перевязанных пучков. Мята, можжевельник, зверобой. Гарри уже давно не спрашивает себя, почему заваривать травяной чай в жестяном кофейнике стало проще, чем всюду носить термос с горячим кофе (может быть, кофе стал чуть менее вкусным с тех пор, как Купер уехал, а может, он разбил несколько лишних кружек, или однажды его старенький термос ловко схватил уличный воришка, кто знает). В саквояже Купера (довольно потрепанном, на самом деле), на стопке рубашек, сложенных будто по линейке, возлежит огромный пакет кофейных зерен нового сорта, термос и пара фарфоровых стаканов с фиолетово-цветочным орнаментом по краю, все аккуратно в картонной коробке. Купер не задумывается, почему увозит с собой не фотографии и антикварную мебель, как это принято среди людей, а запасается кофе (потому что, кажется, чувствует, что возрождать к жизни ушедшую традицию придётся ему, Куперу) и новыми кружками (потому что когда-то давно одну, идеально круглую и белоснежную, он случайно увёз с собой), и почему на пассажирском сиденье, тщательно пристегнутый, едет его фикус (потому что здесь, наверное, будет кому за ним ухаживать в отсутствие Купера). Однажды они, наверное, встретятся снова, и Гарри закашляется от непривычно-крепкого кофе, обжигающего десны, и Купер будет странно смотреть на будто знакомые фиолетовые цветочки в вазочках, расставленные по всей закусочной великолепной Нормой, и все будет почти по-прежнему, и, знаете, время, отпущенное Гарри с Купером, все ещё будет сокращаться, но вместе с этим оно совершенно точно будет расти. Жизнь будет продолжаться. Больше того, она почти наверняка будет налаживаться.