Реквием по моей свободе

Я ненавижу его! Ненавижу настолько, что порой желаю его смерти. Долгой мучительной смерти. Хотя, кому какое дело до моих желаний? И ему плевать. До отвращения не сочетаемо. До тошноты неправильно. До слез больно. Но нужно. Нужно до дрожи. Знакомый переулок. Цвета, запахи, формы, звуки – все здесь какое-то бесцветное. Под ногами неровный асфальт, над головой серое пасмурное небо насквозь промокшее от постоянных дождей. Старая деревянная вывеска на кованых крючках с тихим скрипом над входом, маленькие окна размытыми пятнами света на тротуаре. Густой сигаретный дым заполняет пространство и, вытесняя собой воздух, заставляет горло сжаться в приступе кашля. Он даже не смотрит. Только делает большой глоток из своего стакана. - Где ты был? – резко, громко. - Пытался забыть тебя. Он ухмыляется, а потом смотрит в глаза. - И как? Резкий хлопок дверью и тут же удар затылком о стену. И больше нет воздуха, нет сил заныть от боли, нет места, чтобы глубоко вдохнуть. Четкость его движений смазывается, ровное дыхание сбивается. Звуки трещащей по швам одежды. Тесно… Влажные мягкие губы. Ненасытные. Не дающие дышать. Быстрые хаотичные движения. Пальцы, зарывающиеся в волосы, проникающие под одежду, рваными прикосновениями обжигающие оголенную кожу. Мгновение на вдох… И снова удар о стену, снова быстро, снова вспышки света от тусклой лампы и приглушенные стоны. Мои… Скорее, срывая дорогую рубашку, прижимаясь голой спиной к холодной стене, цепляясь за его плечи, обхватывая лицо, дергая за волосы. Тесно… снова тесно… Оттолкнуть его, повалить на кровать… Но он рушит планы… Лишь одно прикосновение сквозь слой ткани… Всего лишь его ладонь в штанах, ровно на член. Но это будто ток, вспышка, удар молнии сквозь все тело, вырывающей из груди громкий стон, прямо ему в рот… Его парфюм, всегда еле уловимый, сейчас кажется самым сильным запахом на свете. Испепеляющим, пропитывающим изнутри… - Джим, - на выдохе, с закрытыми глазами. Он любит это. Сильнее прижимает к стене, впиваясь губами в кожу на шее… У него был тяжелый день. У меня – тяжелое прошлое. Он ведет. Я подчиняюсь. Пульс… Он чувствует… Кровь по венам со скоростью света. Дыхание на излом. Рваное… Быстрое… Раскаленный воздух плавится, оседая в легких тягучей патокой. Стоны царапают горло… Рвут изнутри… Губы пересыхают, стягивает. Просто потянуться за поцелуем, но даже в этом какое-то шлюховатое подчинение, какая-то блядская послушность. И словно сучка подставляться, выгибаться, просить, скулить. Тут же ловит мои губы, и снова горячий влажный поцелуй, от которого кружится голова, заходится сердце, грозясь выскочить наружу, закипает кровь, разливаясь по телу жгучей лавой. Он опускается до снисхождения, топчет, берет, что хочет, потому что я отдаю все. Сразу все, без остатка и строго ограниченных вариантов применения. Пара неловких шагов… Он сверху… смотрит в глаза, опаляет взглядом, хлещет поцелуями, обдает неровным дыханием… Только одно движение… одно… четкое… быстрое… - Джим! – снова сквозь стоны… выгибая спину, облизывая пересохшие губы, царапая его кожу. Он реагирует сразу… ускоряясь, хватая за голову, заставляя смотреть на него. Он любит смотреть. Он любит ненавидеть и унижать взглядом. Он обожает это. Потому что никакой бондаж, наручники и прочая хрень, зовущаяся БДСМ-атрибутикой, и рядом не стояла с его взглядом. Глаза открыты… Его лицо, капельки пота на лбу, небольшая складка между бровями, потемневшие карие глаза в тени густых ресниц и обрамлении тонких морщин, приоткрытые подрагивающие губы… Кожа влажная, блестящая в оранжевом свете лампы. Перекатывающиеся мышцы. Каждое движение как гребанная сверхновая. Потому что он уже слишком хорошо изучил, распотрошил и хорошенько все запомнил. И словно на холодном столе в морге полностью обнаженный под его взглядом и яркими лампами. До абсурдного открытый. - Джим! – опять ненавистные звуки. В очередной раз вместе с порывом выдоха. Ненавижу… Но хочу… Завишу… Каждое движение проносится отголосками моих стонов и его хриплого дыхания. Извиваться под ним, выстанывать все гласные, которые только смогу вспомнить сейчас, просить еще, унижаться, скулить и сходить с ума от гребанной вселенной ощущений. Вмещать в себя все эмоции, все чувства: всю ненависть, всю злость и раздражение, всю боль, зависимость и жгучее желание. Копить, лелеять и держать в себе, чтобы потом вот так, раскинувшись под ним чувствовать, терпеть, умирать. Боль от укусов, зависимость от прикосновений, злость и раздражение от того, с каким превосходством он смотрит, и сумасшедшая, сметающая все ненависть. Ненавижу… Он цепляется тонкими пальцами, впивается ногтями в кожу, сдерживает стоны. Он не может показать, что хочет, что сам сгорает от того, что творится в его адской черепной коробке. Тихий стон. Затем еще один. Слушать его, заворожено смотря в глаза, спускаться к губам и впитывать его стоны и шумное дыхание. Он злится, когда понимает, что я вижу, вбивается сильней, буквально втрахивает в кровать, рычит. Он не позволит. Обхватывает член и давит на головку, заставляя зажмуриться, выгнуться дугой, застонать в голос так, чтобы оглушить самого себя, чтобы не слышать, не видеть, не думать, только чувствовать. Движется, подбирает угол, потому что знает, что надолго меня не хватит. Толчок, еще один, еще… - Джим, - его имя, как финальный аккорд реквиема по моей свободе.