***
Их спальня — милое местечко, большая кровать, светлые стены и эти маленькие тумбочки, набитые горой мелочей. Ацуши сидит на мягком матрасе, немного недоуменно и с этим пристально смотрит на мафиози, который предпочёл стоять напротив, оперевшись на стену и скрестив руки. На нём надета одна из его чёрных курток, длинная, чистая, вот позавчера только выстирали, блестит, несмотря на цвет и материал. Упираясь в неё взглядом, парень не может унять свое волнение, едва заметное, больше заводящее, чем действительно пугающее. Они надумали сделать нечто... Интригующее. Рюноске подходит ближе, заглядывая к нему в глаза своими, холодными, тёмными, как ночное небо, и такими пленительными. Сейчас в них, точно крохотные звёзды, мелькают нежность, забота и капелька нетерпения, это обнажающее все внутренности внимание отчего-то успокаивает, давая теплу растечься в груди и согреть, как ничто иное. Всего лишь раз попробовать. С Акутагавой. Звучит просто отлично. Руки брюнета опускаются на худые плечи. Лёгкость этого жеста подкупает, Накаджима чувствует ладони сквозь тонкую рубашку, они приятные, тяжёлые, вблизи кажутся немного не такими, как ожидалось: не грубые, аккуратные, твёрдые. Он делает слишком резкий и большой вдох и поднимает голову, тут же кивает, поймав свое отражение в бездонных обсидианах, в которых, кажется, уже начинает тонуть, как в тёмном холодном омуте чарующий мглы. Вот так просто. Рюноске гладит Ацуши по голове, ероша волосы: платиновые пряди очень мягкие, пушистые, тонким серебром они поблёскивают в тусклом лунном свете, голубыми лучами охватывающим всю комнату, служа единственным источником освещения. Уютный сумрак окутывает двоих, укрывая и отделяя от всего остального мира, словно существует лишь этот миг, лишь эти стены, лишь человек напротив. Сердце нервно пропускает удары — а всё это из ниоткуда взявшееся волнение — пока глаза упиваются, зачарованные визави. Акутагава стоит прямо, натянутый, как струна, всегда такой: строгий, колючий, он подобен мраморной статуи мифологического персонажа, замеревшей в величественной позе. Острые черты его проникают в разум Ацуши, колдуют над его мыслями, умело играют с ними, преследуют, отвлекают, а потом бесплодным призраком исчезают, растворяясь, как утренний туман, чтобы вновь неожиданно явиться потом. Настоящая чёрная магия, без всех мёртвых языков и рун. Непозволительно! Как этот человек так легко может завладеть его волей? Без заговоров тут явно не обошлось. Но всё это в момент становится неважным: ответ, как и вопрос теряются в потоке разума, чтобы исчезнуть вместе с ним, стоит тонким, на удивление, тёплым пальцам коснуться обнажённой кожи. Полы тёмной куртки заискрились алым в поглощающей свет полутьме. Ленты, плавными вьющимися линиями, взвились: они разделялись, как стебли лозы, метались и вздымались, будто живые, направляясь к Ацуши, обхватывая его со всех сторон, связывая и немного сжимая, крепкой хваткой удерживая парня от любого движения, сковывая и запирая. Когда их танец закончился, оседая красными искрами на тигриные плечи, юноша вздохнул, пытаясь отрезвить голову, попробовал шевельнуться в попытке понять, что же представляют из себя его оковы. Шёлковые, а именно таким ощущался материал Расёмона, путы опоясывали его руки, фиксируя их поднятыми вверх, грудь, ноги — всё тело было во власти красно-чёрного. И это странно давило. Осколки страха проникали в грудь, с дрожью разносясь по организму, доходя до пустеющей головы. Взрывной коктейль из чувств заставлял сердце взрываться от каждого удара, ловить секунду за секундой ртуть тучных небес в жадном взгляде. Но даже так резкие чувства не вызывали отторжение. Напротив, тигр ощутил, как эти всполохи, острые, как иглы, рождали в нем пекущий жар страсти и желания. Именно, он хочет почувствовать, какого это — быть послушным, подчиняться чужой прихоти, когда она направлена на тебя, давать власть над собой, чтобы с риском и адреналином в кровь проникала эйфория страсти от получаемых эмоций. Тигр закусил губу, чувствуя, как происходящее заводит его. Тёмная ткань пульсировала, алым отблеском застилая взор. Смертоносная способность. Она подобна ножу, приносит лишь то, что велит передать её хозяин. Эти ленты живые. Они шепчут, переливаясь пунцовым и карминовым, звеня темнотой, являясь ей, съедая и уничтожая. Это щекочет кромкой страха по нежной коже, слетает и завязывает тугие узлы, но остаётся на грани, не пугает, не обдаёт ужасом, лишь звенит осторожным любопытством. Акутагава. Что же он хочет? Ацуши живёт с ним, любит его, причём так сильно и так давно, что почти не может вспомнить время, когда его сердце замерзало в одиночестве. Личная мгла этого человека знакома ему не хуже своей собственной, родной, в каком-то смысле тоже необходимой. Тьма грызётся, может разорвать на куски, взбунтоваться, давая ярости и отчаянию выйти наружу, и это неизбежна истина. Это осознанный риск. Упиваясь страстным поцелуем, они рискуют больше никогда не коснуться желанных губ, обнимая, рискуют потерять свою стойкую сильную опору и поддержку, доверяя друг другу сердца, ставят на кон всё, что у них вообще когда либо было. Такова их нелёгкая жизнь, но сейчас это никого не волнует. Их любовь прекрасна, рождённая на руинах и остатках изломанных душ, она помогала им излечивать свои и чужие раны и идти вперёд, пронося маленький огонёк чувств сквозь лютые бури. Так разве этот чёрный зверь страшен? — Если что, не молчи. — тихий, немного хриплый бархатный голос. От него по спине пробегают мурашки. Ацуши кивает, немного поёрзав, ловя аметрином холодные ониксы, под пристальным взглядом которых млеет. Так интимно, позволять глазами сдирать одежду. Ждать этот алчный взор, хотеть, чтобы смотрели только так и только на тебя. Сумасшествие и собственничество. Накаджима связан. Их неразрывными узами. Он подчинён. Этому прекрасному чувству внутри себя. Ленты двинулись и поплыли, трение лёгкой ткани скользило по открытым участкам алебастровой кожи, мяли одежду, порой норовя залезть под рубашку и бриджи тонким подобием гибких, аккуратных, столь любимых рук. Внезапно шею немного сдавило, окружило кольцом, принимая литую форму ошейника. Блондин сглотнул и с недоумением уставился на Акутагаву, словно спрашивая, зачем? — Тигры — опасные животные. Их нужно держать на цепи. — Слышит он у себя над ухом, и, сам не замечая, тянется навстречу тихому звуку голоса, желая прикосновений, но его останавливают тугие оковы, и знакомый силуэт сливается с вездесущим мраком, пока чёрные змеи продолжают свое движение. — Аку… — он хочет вернуть его, сжать эту куртку, впиться в губы и не думать ни о чём, но руки и ноги не слушаются, тело кажется бессильным и размякшим, а среди вороха мыслей нет ни одной, говорящей о сопротивлении. Он зачарован, пытается найти невидящим взглядом своего мучителя, но тут его отвлекает Расёмон: незаметным движением проскользнув между ног, атласная лента натягивается, надавливая на пах. — Ха! — Ацуши обескуражен столь сильным ударом, схожим с током, что пронзил каждую его клетку. Он и не ожидал от себя, что уже настолько взвинчен, это даже кажется ему немного стыдным, заводиться от подобного. Удивление выветривается, исчезает в непрекращающемся гудении, давлении на его плечи, ноги, тело, разум, что отдаётся сладким ощущением в кончиках пальцев, заставляя сжимать их и бессильно пытаться выдохнуть застывший в груди воздух. Когда оно всё же ослабевает, остатки острого чувства продолжают бежать с немыслимой скоростью по кровотоку, а стиснутые лёгкие не могут расправиться и спокойно вдохнуть, отчего всё происходящее кажется нереальным, как смутное воспоминание о сне из-за отсутствия кислорода. Ошейник, что почти свободно покоился на его шее, по ощущениям удушающе стискивал дыхательные пути, плотный и холодящий. Символ подчинения, говорящий о тигриной покорности, принуждающий беспрекословно следовать словам Акутагавы, пусть приказа пока и не последовало. Это безмолвное повиновение. Зрение подводит, но, когда в акварельных мазках размывающейся картинки багрового и чёрного вспыхивает и блестит голубым отражением гладкое лезвие, в почти полностью фиолетовых от возбуждения аметринах прорезается острый зрачок, отчётливо видящий и ловящий каждое движение. Клинок, окутанный тьмой, висит в воздухе, пунцовая дымка трепещет, словно беспокойный огонь свечи, но Ацуши отчего-то знает, подозревает, что стоит ему отвлечься, и он тут же с ревом нанесёт удар. Чужое присутствие было почти полностью скрыто танцующими тенями, но Акутагава здесь, он может видеть всё, что творится в этих стенах. Каждая эмоция, каждый порыв на залитое краской лице тигра, его азарт и желание, отразившееся в диких глазах хищника, в чёрных полосах на лице, хвосте и ушах. В какой момент всё так перевернулось, что мафиози стал находить подобное милым и привлекательным, ужасно красивым. Сочетание белого и алого в тумане мрака озаряет яркий ежевичный, который давно уже ассоциируется с его сладким возлюбленным, что так отчаянно смотрит в сумрак. Рюноске нравится сводить Ацуши с ума, в этом воплощаются его собственные желания, раскрывается его непомерное эго, не переставающее шептать сбитое «моё», раз за разом рождая горячее пламя в его холодных обсидианах, стоит тигру сказать или сделать что-нибудь сексуальное. А сейчас внутренний голос твердил о том, что этой картине следует добавить больше эротики. Лезвие, раньше выжидающее, чтобы сделать бросок, срывается с места, вмиг разрывая белую ткань рубашки, оставляя после себя ровную линию разреза и небольшой розовый след на коже, и снова замирает, хладнокровно наблюдая. Всё существо Ацуши подлетает и падает вниз с высоты в тысячи метров, то, что даже ещё нельзя назвать порезом горит, кожа, что была закрыта плотной тканью, теперь замерзает под прохладной комнаты, а все органы сжимаются под пристальным вниманием стального взгляда, теряющегося и плавающего, который явно наслаждается, наблюдая, как сокращаются мышцы оголенного пресса. Царапина исчезает вместе с проблеском голубого сияния, но Накаджима не чувствует от этого облегчения, напротив, в его глубоких фиолетовых аметистовых глазах пляшут бесы, а на бледных губах загорается довольная ухмылка, явно не соответствующая коралловым щекам и прерывистому дыханию. Или нет. Расёмон снова приходит в движение, прорезая одежду уже в трех местах, от неё остаются одни свисающие клочки и пара порезов, а следящий за всем этим тигр вновь рефлекторно пытается выбраться из своей тюрьмы, пока всё же не обмякает, как тряпичная кукла. Обрывистый вдох, переходящий в стон, вырывается из него и глушится плотными стенами, ставшими в темноте бесконечными, призрачными, несуществующими. Чувства бурлят внутри Ацуши, их контраст столь резкий и яркий, что ему становится почти дурно от смеси эндорфина и адреналина в собственных венах. Остро, больно, приятно, сладко, будоражаще! Голубой мелькает на задворках сознания, а лезвие продолжает свои уже медленные атаки, заставляя всё больше дрожать и стенать, находясь во власти холодного взгляда. Чёрный клинок скользит по Ацуши, по его одежде, по коже, тонкой ниткой оставляя алый след на белом, словно ягоды рябины расцветали на снегу. И это кажется так пленительно, что мурашки бегут по спине. Густая тьма поглощает его без остатка, даруя больное наслаждение от ощущения опасности. Вновь и вновь это чувство загорается и потухает, укрывает волной и даёт немного отвыкнуть, прежде чем снова захватить и утопить в липкой страсти. Ленты, обвивающие ноги и руки, не прекращают своего плавного движения, порой касаясь заживающих с нечеловеческой быстротой порезов, раздражая, причиняя боль вместе удовольствием. Время теряется со всем остальным, блондин даже не чувствует пространства, подвешенный над землёй, в этой бескрайней ночи он не может отделить верх от низа, лево от права, свои вопящие мысли от реального звука его глухого крика, столь пошлого и развратного, что тигр и сам не понимает, как Акутагава, отчётливо его слышащий, держит себя в руках. А потом все схлопывается и взрывается, когда Накаджиму резко куда-то поворачивают так, что голова идёт кругом, а после и вовсе пустеет от неожиданного поцелуя, жадного и властного, не терпящего возражений, хотя Ацуши и не думал противится, ведь он так долго ждал, жаждал прикосновений, и теперь отвечал с не меньшей остервенелостью и рвением, млея от знакомого любимого вкуса, от движений их языков, от безумно горячих рук на талии. Как же ему хорошо. Этого слишком много, этого слишком мало. Накаджима мечется меж двух огней, меж двух крайностей, пытается одновременно думать и отбросить все мысли, но его отвлекают, сминают, сжимают, желанных касаний становится просто сверх меры, руки по всему его телу, тонкие пальцы проводят по зарастающим царапинам, кожа под ними пульсирует и пылает, обоженная прикосновением, точно кипятком или льдом, и Ацуши готов поклясться, что он, точно оголенный провод, слишком чувствителен, слишком сильно. Слишком. Всего много, на мгновение он даже закатывает глаза, думая, что не выдержит и умрёт прямо здесь и сейчас. — Рюююю… Блондин точно не знает, не помнит, как его избавили от всей одежды, когда их положение сменилось и его переложили на кровать, ослабляя путы, но лишь настолько, чтобы он мог немного развести руки и согнуть ноги. Туман не хотел покидать его сознания, в нём минуты становились часами и днями. Ацуши был уверен, что годы пролежал без движения, пытаясь восстановить дыхание. И только тогда до него дошло понимание, что он только что кончил. Так странно. Обычно все немного не так. Немного… Нет. С Рюноске всегда было невозможно. И только в определённый момент стало невозможно хорошо. Как сейчас. Наконец-то придя в себя, Накаджима оглядывается, замечая Акутагаву в одном плаще, нависшего над ним. Его тонкие черты вырисовываются из мрака, словно сотканные из самой тьмы, настоящее божество из страшных сказок, миф, воплощенный в реальность. Вид Рюноске успокаивает, он — всё тёплое и нежное, что Ацуши когда-либо знал, даже сейчас сердце его плавится и растекается приятным жаром в груди, и тигр замирает в ожидании, самозабвенно наблюдая за мафиози, на задворках рассудка чувствуя себя настоящим Пигмалионом, восхищающимся ожившей статуей. Его терпение вознаграждается совершенно неожиданным для детектива на тот момент образом: он чувствует, как что-то проникает в него, влажно, тонкое, не приносящее боли, но совершенно не знакомое, не похожее на пальцы Акутагавы, движение которых блондину было так знакомо. В глазах Ацуши золотым кольцом отражается замешательство, пока Рюноске с долей насмешки не вертит перед ним одной из чёрных лент, которая тут же тает в сумраке. Так это… Накаджима не знает, что и думать, в глубине души ему хочется освободить свою руку и ударить ей в накрытое Расёмоном предплечье брюнета, стирая эту странную улыбочку, но в этот же момент он впервые за сегодня ощущает давление на простату и дёргается, пропуская электрический удар вместе с небольшой дрожью по всему телу. Стоит признать, теперь ему вообще не важно, что это, где они, и есть ли свидетели, единственное что Ацуши хочет, это чтобы Рюноске сделал так ещё раз, и ещё, много раз. И, когда чёрные ленты способности, как заговорённые, повинуются, Накаджима не может сдержать свой голос, впиваясь в чёрный от возбуждения оникс напротив. Да, он может видеть Рюноске, мафиози расположился очень близко к нему, и всё же это безумно далеко. Ацуши ещё слишком хорошо помнил, как обильно его окутало жгучей эйфорией, каким лёгким и счастливым он чувствовал себя в эти мгновение, тянувшиеся самую настоящую вечность, когда каждой частью себя он был где-то далеко. Нельзя же и теперь оставить Акутагаву в стороне? Совершенно не обращая внимание на связавшие его оковы, блондин двумя руками ухватился за воротник, ощущая ту же черную материю, что уже так долго причиняет ему столько разных чувств, и потянул на себя, впиваясь в чужие губы, но они тут же отпрянули, потому что любовники наткнулись на возбуждение друг друга, тихо простонав. В который раз ловя звёздную рябь в своих глазах, Ацуши снова притянул возлюбленного к себе, возвращая ему все приятные ласки и укусы, нападая на шею и грудь, оттягивая волосы. Они оба провалились и упали, забываясь в происходящем, вжимаясь и ликуя от ярких и снедающих чувств, которые им даровала страсть. Сумрак дымкой следовал за ними, их души горели, как закатные звёзды, пока мир шёл ходуном от резких движений. Накаджима чётко помнил, как обвивал своим полосатый хвостом талию мафиози и тянул его на себя, заставляя прижиматься максимально близко. В отместку за порезы, что оставлял клинок Расёмона на его коже, тигр водил выступающими клыками, дразня и надавливая, а потом лишь немного прикусывал, но этого было достаточно, чтобы выбить из Рюноске желанные вздохи. Пальцы собирали выступившие солёные капли, рисуя ими неаккуратный узор. — Стой!.. Я х-хочу... Я хочууу поменять... Акутагава отстранился, холодный воздух, что пришёл следом, заставил немного поёжиться. Ацуши наконец-то вдохнул полной грудью и немного нетерпеливо двинулся вперёд, оставив смазанный поцелуй на кончике носа. Он до последнего не хотел отводить взгляд, фиолетовое пламя его глаз отражалось в холодном дымном стекле, пока тигр все же не повернулся спиной, вставая на колени. Прошло несколько секунд, но поле того, как Рюноске накрыл его своим телом, обжигая дыханием шею, давая чёрным лентам команду обвить их двоих, словно изначально они были единым целым, Ацуши позволил себе полностью раствориться в этом тепле, интуитивно двигаясь в такт выбранному ритму. Ему, конечно, нравилось ощущать Расёмон внутри, но с размеренными и глубокими толчками Акутагавы, с его рычанием над ухом, с запахом, с тем, как натягивал он этот чёртов ошейник, создавая иллюзию удушья, не сравнится ничто. Реальность окончательно разбилась, оставляя лишь тьму и головокружительное чувство, смешанное с небольшой болью и тянущим наслаждением. Комната накалилась от температуры их тел, вздохи и стоны смешались в один единый и были поглощены тишиной ночи, оставляя каждое оборванное «люблю» в строжайшем секрете. Как бы то ни было, они вместе, едины и счастливы, проживают самые дорогие сердцу секунды, разделяя всё на двоих. В пылу их безумия Ацуши успел запечатлеть в памяти тот момент, когда чёрные ленты способности повисли на нём простыми тряпками, но после всё померкло, жарким потоком поднялось и отозвалось громкими ударами сердца, рассыпалось тысячью цветных искр, делая темноту, подсвеченную голубым и багровым, похожей на галактики и туманности.***
— У тебя очень удобная способность, Рюю! — сказал он, прижимаясь к мафиози. Тот издал низкий звук, напоминающий ворчание и перевернулся, позволяя заключить себя в объятия и прижать к груди. — Очень выматывает, да и держать концентрацию во время самого процесса неудобно, — его приглушённый голос почти утонул в складах одеяла, отдаваясь лёгкой вибрацией в теле Ацуши. Накаджима бодро хихикнул, ластясь, как кот. — Не ворчи, как старик, тебе не идёт. Тем более я знаю, что тебе очень даже понравилось, — блондин зарылся пальцами в чёрные волосы, приглаживая их. Они были немного жёсткими, но приятными, густыми. Акутагава же с явным недовольство уставился на него, пытаясь скрыть небольшое смущение. Он расслабился под ласковым взглядом витиеватого витража аметринов, которые до сих пор были почти целиком пурпурными, счастливыми и довольными. — Если мне не изменяет память, ты первым это предложил, — контратакует брюнет, опуская свою голову на подушку. — Вовсе и не так было. — тихо шепчет Ацуши, руки его все ещё играют с тёмными прядями, это приятно и это ещё больше усыпляет. — Это ты полез ко мне с этой газетой, — упрямствует Рюноске, слова его звучат лениво и устало, Накаджима даже уверен, что они произнесены с улыбкой. — Ты меня тогда неправильно понял. — так тихо, почти на границе слышимости, но брюнет всё равно понял, но отвечать не стал, потому что услышал довольно громкое мурчание, звуковые волны проходили через его уставшее тело вибрацией, укачивали ещё сильнее. — Ты такой кот. — смешливо заметил мафиози, закрывая глаза. — Тигрррр. — недовольно мурлычет Ацуши. — Тигр. — соглашается Акутагава.