***
Память у Кенмы не очень — поэтому Куроо начинает помогать ему с зельеварением — но есть ещё один день, который забыть будет сложно. День святочного бала. Им с Куроо по пятнадцать. Кошка уже почти не сбегает (почти), Куроо начинает играть в Квиддич, Кенме нравится трансфигурация (прочитал почти весь учебник по ней!), и он всё ещё бесится с того, что «уродская и вонючая шляпа» распределила их с Куроо на разные факультеты. Ещё он бесится с того, что помимо зельеварения Куроо пытается помочь ему с девушками. Но — как там говорится? — спасение утопающих в руках самих утопающих. Кенма не умеет ни плавать, ни спасаться, но он совершенно точно, абсолютно и бесповоротно утопает. В чём — пока ещё не понимает. — Хочешь, приглашу за тебя Акане? — предлагает Тецуро, имея в виду сестру своего очередного нового друга с Гриффиндора. Когда он успел стать таким открытым? — Нет. — Так ты пойдёшь один? — Да. — Ну, как хочешь. А Кенма вообще, так-то, не хочет. Он, как группа поддержки, сидит на кровати своего друга, пока тот прихорашивается перед зеркалом. Куроо надевает жилетку, и она ему до отвратительного идёт. Идёт намного больше, чем проклятая мантия с красной подкладкой. — Это бесполезно, — сообщает Козуме, когда видит безуспешные попытки Куроо поправить чёлку. — Я почти придумал, как мне сварить что-нибудь для укладки, — Кенма смеётся. — Вот увидишь, это будет гениально. — Да-да, алхимик хренов. — Мне надо всего парочку зелий из кабинета профессора. — Он тебе их никогда не даст. Оставь своё гнездо в покое. Тецуро подходит к нему и взъерошивает его волосы в качестве мести. — Эй. — Если я иду с ужасной причёской, то и ты тоже. А потом вытягивает его за руки, прижимает к себе и кружит по спальне. Кенма не то чтобы против. Но раз уж на то пошло, можно было и пригласить. — Отпусти! А Тецуро только звонко хохочет. Кенма бы с удовольствием оценил всю басистость и глубину его голоса, если бы не бешено оглушительный стук собственного сердца в ушах. Что там про утопающих? Под толщей воды, если что, ничего не слышно. Лучше бы ещё и не было видно, потому что зрелище поистине тошнотворное: Куроо, прижимающий к себе стройную красотку (по чьему-то, но точно не по мнению Кенмы), его обольстительная улыбка и её руки у него на плечах. А Кенму воротит от всего этого шика, от блестящих платьев и хохота. От стука каблуков и надушенности химозным парфюмом. Может, наколдовать, чтобы Тецуро споткнулся и наступил ей на ногу? Раз так десять. Он почти решается на это (может, шляпа всё же не ошиблась со Слизерином?), но понимает, что оставил палочку в своей комнате. Хотя, судя по всему, всё и так идёт не по плану Куроо, но очень даже по плану Кенмы. Тецуро садится рядом с ним. — Она сказала, что я слишком много говорю про Квиддич и что я скучный. — Правильно сказала. Он берёт бокал с пуншем и вальяжно откидывается на стуле. Смотрит на Кенму своим кошачьим взглядом. А тот не очень понимает, как можно сказать Куроо Тецуро, что он скучный. Это как сказать, что их директор — плохой волшебник. — Так ты тоже уйдёшь? — Нет. Кенма? Уйдёт? Смешно. Следовало бы ценить то, что он был готов терпеливо ждать, пока Куроо накружится с той девушкой, чтобы потом вместе уйти с бала. — Тогда у меня есть идея. Ты со мной? — Куда? — Увидишь. Хоть на Астрономическую башню, на которую подниматься до одышки и сводящих ног. Кенма утонул настолько, что солнечный свет уже не проникает на такую глубину. — Не говори мне, что ты реально хочешь украсть его зелья. Козуме оглядывается по сторонам, потому что «стоит на страже», как выразился Куроо, пока он сам открывает дверь кабинета зельеварения. И он абсолютно точно собирается украсть его зелья. — Не скажу. Люмос, — они заходят внутрь. — Это нечестно, что у меня нет возможности реализовать свой безграничный талант только потому, что я не могу достать ингредиенты. — И что это за безграничный талант такой? — Я, к твоему сведению, почти научился варить сыворотку правды, — по голосу Кенма слышит, что Куроо гордо лыбится, но в полумраке он этого не видит. Вот и славно. А то он уже почти касается ногами дна — скоро тонуть будет некуда. — И зачем она тебе? — Тебе буду давать. — Только попробуй. — Скрываешь что-то? — Нет. Кенма не врёт: он сам ещё не понимает, что скрывает. Куроо перебирает колбы на полке, подсвечивая наклейки на них палочкой. — Мне нужна банка с чем-то красным и лирный корень. — Ты знаешь, что тут каждая третья с чем-то красным? — Куда-то спешишь? — Нет. Вряд ли их кто-то хватится до утра. — Ты даже не знаешь, как оно называется? — Я узна́ю по запаху. Ладно, может, он всё-таки хорош в зельеварении. Но сыворотку правды Кенма всё ещё не хочет проверять на себе. — О, кажется, нашёл, — говорит Куроо с другого конца кабинета. — Иди сюда. И как только Кенма подходит, они слышат голос смотрителя Хогвартса за дверью. Переглядываются — кажется, они всегда так делают, когда им нужно что-то решить, но нет времени говорить. Не то чтобы им вообще нужно говорить: они понимают друг друга быстрее, чем кто-либо успевает сказать «Квиддич», и Куроо гасит свет: — Нокс. Минус 50 очков Слизерину и Гриффиндору, выговор и наказание, отстранение от уроков и поход в Запретный лес — прекрасные перспективы. Нет, серьёзно. Козуме готов даже драить женский туалет на третьем этаже. Это всё куда лучше, чем стоять почти вплотную к Куроо в полной темноте и слышать, как глубоко он дышит. И как его дыхание потом сбивается. Только у Тецуро оно сбивается от страха быть пойманным, а у Кенмы… что-то другое. Он ничего не скрывает — совсем — просто сам ещё не понимает, что это. — Ушёл, — шепчет Кенма. — Люмос. — Пошли уже отсюда. — Подожди, надо проверить эту банку, — и тогда Козуме вспоминает, зачем вообще подошёл сюда пару минут назад. Оказывается, не для того, чтобы постоять рядом с Куроо. Какая жалость. Парень берёт банку, крутит её в руках, подносит к голубоватому свету от палочки — содержимое какое-то мутное и со странным осадком, но не Кенме судить: не он тут недоделанный алхимик — и говорит: — Походу, оно. А когда открывает, чтобы понюхать, — ведь все профессиональные зельевары проверяют по запаху — содержимое вспыхивает, и одежда, лицо и волосы Куроо оказываются в ярко-красном порошке. Кенма прыскает со смеху. — Видимо, это просто краситель, смешанный со взрывной жидкостью. — Поздравляю. Если после этого у тебя вырастет ещё одна конечность или ты облысеешь, я буду смеяться с тебя каждый день. — Я буду только рад. Блять. После этих слов Куроо снимает жилетку и осматривает её, пытаясь оттереть красный порошок: — Хорошая была. Дважды блять. Куроо в жилетке — хорошо, а без неё — ещё лучше. То есть плохо и ещё хуже. Кенма уже в Марианской впадине. — Куро. — М? — Тебе не идёт красный. Тецуро хмыкает. — А тебе — зелёный.***
Если бы у этих трёх дней были названия, они были бы следующими: «Худший день моей жизни». «Будь ты проклят, кабинет зельеварения». «День, когда я понял, что никогда нельзя слушать братьев Мия». Куроо — капитан команды Гриффиндора по Квиддичу. Все говорят ему идти в профессиональный спорт и пророчат ему чемпионат мира, но он отнекивается и говорит, что хочет преподавать зельеварение и написать свой учебник. Кенма всё ещё любит трансфигурацию, планирует начать завязывать волосы в пучок и наконец понимает, через какие проходы кошка сбегает к Куроо по ночам. У него даже появляются два почти-друга на Слизерине — Мия Ацуму и Мия Осаму. Те самые, которые когда-то сорвали экзамен СОВ своими фейерверками. Его тогда все пересдавали. А сейчас — спустя два года — Куроо и Кенма сидят в Хогсмиде после их, наконец, последнего экзамена за всё обучение. — И что ты будешь делать? — Ещё не знаю. Бокуто уговаривает идти с ним в команду, но папа больше поддерживает идею с преподаванием. Им приносят сливочное пиво, и Кенма делает глоток. Приторное. — А ты? — интересуется Куроо. — Наверное, пойду в министерство. — Там, где работают родители? — Да, наверное. Только я хочу в Отдел выявления и конфискации поддельных заклинаний. Кенма не любит разговоры о планах на будущее. Его план — плыть по течению, а такой ответ обычно никого не устраивает. Он снова отпивает сливочного пива и думает о том, что лучше бы оно было горьким, чем настолько сладким. И — он что, освоил какую-то телепатию на последнем году обучения? — к ним за столик подлетают взявшиеся из ниоткуда братья Мия. — Привет-привет. Как экзамен? — Мы всё написали, — отвечает Куроо сразу за двоих. — А у вас? — Я тоже, — говорит Осаму. — Если повезёт, наберу проходной. — Будете с нами пиво? — спрашивает Тецуро. — Нам ещё в лавке работать. — Ого, тебя теперь это останавливает? — Осаму! Кстати о пиве. Я тут недавно такое заклинание выучил. Хотите сделаем его покрепче? И смотрит безумным взглядом человека, который не боится ни экзамен сорвать, ни вылететь из Хогвартса за такие заклинания за пару дней до выпуска. Куроо и Кенма снова переглядываются — некоторые вещи не меняются даже за семь лет — и утвердительно кивают. Ацуму оглядывается по сторонам, достаёт палочку из внутреннего кармана мантии и подносит её к бокалу. Напиток начинает бурлить, пены становится чуть больше, а цвет меняется на более насыщенный. Кажется, у Куроо появляется конкурент в зельеварении. — Не благодарите. Ну, мы пошли! Куроо берёт пиво, с восторгом потенциального зельевара осматривает и принюхивается. — Ну что, за выпуск? — и подносит свой бокал к бокалу Кенмы. — За выпуск. И нужно отдать близнецам должное, потому что от неприятной сладости остаётся всего ничего: она уступает место свойственным алкоголю горькости и крепости. И так Козуме нравится куда больше. Последнее, что он помнит из Хогсмида — пена, остающаяся над верхней губой Куроо. Последнее, что он помнит не из Хогсмида — руки на пояснице. Под рубашкой. Хотя этого, наверное, не может быть. Кенма, видимо, словил нормальный такой приход. Но он осматривается и уже почти не сомневается в том, что находится в выручай-комнате. Сидит на каком-то пыльном деревянном столе. И целуется с Куроо. Торжественно клянусь, что больше не соглашусь ни на что от братьев Мия. Сколько в том пиве было градусов? Десять? Двадцать? Куроо гладит его бёдра, Козуме запускает холодные руки под его рубашку, и всё ещё чувствует сливки на его губах. — Кенма, — на секунду отрывается от поцелуя Тецуро. — Что? — Ничего. Мне нравится твоё имя. Если бы Кенма был трезв, он бы закатил глаза и назвал это пьяным бредом. Это и есть пьяный бред. Но от этих слов (да нет, не от них, от пива, всё это только от пива) у него покалывает в руках, в ногах, в кончиках пальцев, приятно тянет в низу живота, а в груди что-то смешанное с тревогой и предвкушением. Какой же пиздец будет утром. Какой же, мать твою, пиздец. Если их застукают, то точно исключат. Отец Куроо будет разочарован, а родители Кенмы опять с осуждением выдохнут: «Ну, что ещё от него было ожидать?» Хотя мысль о примерном гриффиндорце, делающим такое вместе с ним, тешит Кенму. Это в нём говорит, если не шипит, его внутренний слизеринец. От них пахнет пивом и сливками, и это странный запах — уже не сладкий, но ещё не горький, кисловато-перегарный, но его Кенма уже вряд ли когда-то забудет. Куроо убирает руки с его бёдер, и он уже почти берёт их в свои, чтобы вернуть обратно, но Тецуро упирается руками в стол, нависая над Козуме так, что тот невольно наклоняется назад, и спина касается деревянной поверхности. Хогвартс можно закрывать, потому что здесь такой магии не учат — Кенма не может по-другому назвать то, что с ним делает Куроо. Он обвивает ноги вокруг его талии и запускает пальцы в волосы, отчего тот издаёт стон прямо в поцелуй, не в силах оторваться от губ Козуме. — Куро, я люблю тебя, — на одном дыхании выдаёт он. — И я тебя. Он проклинает эту уродскую сморщенную шляпу, потому что, если бы не она, они бы сейчас шли в спальню Гриффиндора, Кенма забрался бы к Куроо в кровать под одеяло, и одному Мерлину известно, чем бы они там сейчас занимались. Всё, что у него сейчас есть, это Куроо, который теперь упирается коленом в его явный стояк, и сам едва ощутимо елозит на бедре Козуме. Он как будто тоже боится зайти дальше, но даже так они находят что-то наподобие ритма и наращивают его вместе под мокрые поцелуи, шумные выдохи друг другу в губы и полустоны. Под срывающееся «быстрее» и ещё несколько «люблю». А на языке привкус сливочного пива. Потому что это всё оно, и ничего больше. Но пусть даже так, но слышать «и я тебя» от Куроо — это даже не магия высшего уровня. Это темнейшее из темнейших искусств. И это «и я тебя» будет особенно тяжело забыть. Потому что это было вчера. И теперь Кенма прячется от Куроо. Это ведь было пиво и ничего больше. Поэтому наверняка его друг жалеет, если помнит. Ему хочется, чтобы он помнил, но в то же время хочется, чтобы забыл. А у Куроо какая-то необъяснимая, возможно, даже магическая способность находить всё, что ему нужно. Потому что как он всегда находит их кошку, где бы она ни была, так же и сейчас находит Кенму, сидящего около зеркала желаний. — Привет. — Привет. Прошло семь лет, но теперь Кенма думает о первом дне в Хогвартсе. Каким крошечным себя чувствовал при одном взгляде на замок, как почувствовал себя ещё меньше, когда на него надели распределяющую шляпу, и как совсем сжался под пристальным взглядом всей школы. Но вместо всей школы сейчас лишь Куроо Тецуро. Он садится рядом с ним. — Что видишь? Он знает, что Куроо всё равно почувствует его неумелую ложь, но тем не менее говорит: — Я работаю на самой престижной должности в Министерстве магии. Куроо издаёт смешок, и Кенме, признаться, самому смешно. — Не ври. — Не вру. — Я тебе подолью сыворотку правды на ужине, если не скажешь. Кажется, сыворотка правды у Куроо на вооружении в любых ситуациях. — Нам по одиннадцать, мы на церемонии распределения, сидим за одним столом на Гриффиндоре, — не на Слизерине, потому что за это время для Кенмы его факультет так и не стал «второй семьёй», как ему обещали. — Нам выдают красные галстуки, у нас одна спальня, и Харуко больше не сбегает к тебе. Кенма смотрит на него и впервые за всё время не понимает, что означает его взгляд. Наверное, что-то вроде «да ладно, на разных факультетах было не так уж и плохо, тебе бы не понравилось на Гриффиндоре». Но Куроо легко говорить: на своём факультете он был как дома. А Кенма подружился (с натяжкой) с двумя близнецами-придурками, из-за которых сейчас гадает, что будет с их с Куроо дружбой. Но Тецуро шутливо показывает пальцем на зеркало и спрашивает: — А это нормально, что я вижу то же самое? Или оно сломалось, и я вижу твои желания? — Не ври. — Не вру. — Я украду у тебя эту конченую сыворотку. Куроо подвигается ближе к нему и приобнимает за плечи. — Ну кради. А Кенма смотрит на них в зеркало. Он точно сожжёт эту шляпу после выпуска, потому что разделять их — самое настоящее преступление. — Тебе бы не понравилось на Гриффиндоре. А зелёный и красный хорошо сочетаются. — Мне не нравится, — бурчит Козуме. — Но это факт. Его это не убеждает. — Через несколько дней мы выпустимся, — начинает Куроо, глядя Кенме в глаза через зеркало. — И не будет больше ни красного, ни зелёного. Ни Гриффиндора, ни Слизерина. И Харуко больше не будет сбегать. Договорились? И Тецуро протягивает ему мизинец. Они делали так в детстве, когда обещали, что вместе поедут в Хогвартс; они делали так после церемонии распределения, когда обещали друг другу, что всё равно будут дружить, даже будучи на разных факультетах; они делали так, когда обещали друг другу в кабинете зельеварения, что никому не расскажут про всё-таки украденные лирный корень и сыворотку правды. И с тех пор ни один из них не нарушал ни одного данного обещания. — Договорились. И Куроо целует его в макушку, прижимая ближе к себе, а он смотрит на него в зеркало, не в силах оторвать от этого взгляд. К трём дням, которые Кенма никогда не забудет, добавляется четвёртый.