Изучай Каббалу, она объяснит тебе все!

«Оставь их, сосредоточься на тех, чей внутренний огонь еще не совсем погас. Разожги его с ними. Одну свечу, десять — неважно, сколько…»

Мягкие, практически невесомые подушечки пальцев скользили по россыпи еле заметных невусов, расположенных прямо меж двух лопаток. Обнаженная широкая спина, покрытая крупными мурашками, подрагивала от резкого напряжения мышц. Ладони, оглаживающие ее, медленно скользнули друг от друга к сильным рукам, покрытым проступающими синими венами. Пальцы продолжили свой путь, добираясь до гладких ладоней и жадно переплетаясь с чужими, вжимаясь в них с несравнимой ни с чем силой. — О каком дне идет речь? — Тихий мужской шепот прозвучал в обоих ушах сразу, будто он находится в самой глубине мозга, в недрах больного воображения. Сложно понять, кому принадлежит шепот. Он пробирал до костей, заставлял чувствовать себя загнанным зверем, агрессивно рычащим на любое нарушение личного пространства. — О сегодняшнем! У нас нет другого дня. Вчерашний прошел, а завтрашний еще не наступил, — в диалог вступил кто-то еще, кто-то, кому принадлежал женский бархатный шепот, ласкающий слух. Он совершенно не похож на тот, первый. Будто общались две противоположности, два полюса, Инь и Ян. Мышцы вновь заиграли на мужественной спине, приводя человека в движение. Длинные пальцы скользнули по всей длине фаланги, оставляя вместо себя лишь воздух. Лопатки сменились массивной грудной клеткой, в самой центре которой — над солнечным сплетением -, на фоне молочной кожи, был выведен чернильно-черный змей, свернувшийся кольцом. Круглая разъяренная глава жадно цеплялась за самый кончик хвоста, замыкая круг, образовывая бесконечность. Грудь размеренно вздымалась, утягивая за собой широкие плечи. Ладони, несколько секунд назад нежно сжимающие чужие, потянулись навстречу лицу, в последний момент меняя курс и останавливаясь на шее. Пальцы скользнули к сонным артериям, надавливая, сочетая в себе силу и нежность. Большие пальцы уткнулись в гортань, ища удобное положение для действий рук. Сдвинуться с места было невозможно. Руки, какое-то время назад оглаживающие широкую спину напротив, не подчинялись, позволяя чужим причинять боль. Боль, растекающуюся по телу, сменяющую движение кислорода, заставляющую глаза мутнеть и закрываться. Паника-паника-паника. Нарастающее чувство тревоги, вызванное нехваткой воздуха и невозможностью бороться со смертью. Последний взгляд на чернильно-черного змея и тёмная пропасть закрытых глаз, обволакивающая сознание. Глоток воздуха кажется небесной манной — настолько же жадно девушка сделала его, насколько жадно евреи поглощали пищу после сорока лет скитаний после исхода Египта — ужасное сравнение девушка провела быстро, даже спросонья. Грудь мелко вздымалась, позволяя прийти в себя и успокоиться, попробовать оценить обстановку и местонахождение. Аквамариновые глаза, обрамленные длинными ресницами, прошлись по комнате. Разбросанные вокруг принадлежности для сна оказались даже на кроватях соседок по комнате, одна из которых с недовольством смотрела на виновницу нарушения утреннего покоя. — Как же ты уже заебала, Ан, — донеслось из-под одеяла лежащей справа девушки. В нескольких дюймов от ее лица, защищенного одеялом, стояла тумбочка, на которой лежала белоснежная подушка. Из-под одеяла соседки торчали лишь непослушные пшеничные волосы, пересушенные миллионом окрашивающих заклинаний, а также медового цвета глаза, сонно щурящиеся в сторону своей соседки. — Ты здесь всего месяц, и это уже шестое нападение на меня твоих вещей. Анибаль Шрагер непонимающе свела брови к переносице, облизывая самым кончиком языка пересохшие от волнения губы. Нечто похожее на очередную паническую атаку медленно отступало, давая возможность свободнее дышать и расслабляться. Девушка уткнулась затылком в спинку кровати, обреченно вздыхая и прикрывая глаза. — Извини, Мари. Ничего не могу с этим поделать, — выдохнула обладательница длинных платиново-серых волос, окрашенных, очевидно, такое же количество раз, как и у соседки по комнате, но, к удивлению, не так сильно пересушенных. — А перед нами никто не хочет извиниться? — Недовольное высокое сопрано прорезало возникшую — на долю секунды — тишину, заставляя обратить на себя внимание. Аквамариновые глаза стрельнули за печь, стоящую в середине круговой комнаты, пересекаясь с такими же голубыми, почти небесными глазами Флоры Голдстейн. Видел бы кто из их однокурсников местную Афродиту с утра, и она непременно перестала бы носить такой звучный статус: плохо смытая тушь толстым черным слоем налипла на нижнее веко, на персиковой коже зияли красные рубцы акне, белесые брови практически сливались с не менее светлой кожей, растворяясь на лице. — Точно не перед тобой, — огрызнулась Мари, окончательно вылезая из-под одеяла и принимая сидячее положение. Пухлые губы растянулись в ехидной ухмылке, растягивая и ноздри, между которыми, на хряще, располагалось серебряное колечко. — Надеюсь, в следующий раз Ан будет лучше целиться и попадет точно в твою рожу. — Совсем охуела, грязнокровка?! — Фло вскочила с кровати, ступая маленькими босыми ножками на ледяной каменный пол подземелий. Блондинка уперла руки в бока, с вызовом глядя на Мари, все еще нагло ухмыляющуюся в паре метров от нее. — Заткни свою грязную пасть. Такую же грязную, как и твоя кровь, Кресток. Вскочив с постели, Мария рванула на соседку, собираясь посильнее толкнуть ту на пол, нависнуть сверху и пару раз пройтись по самодовольному чистокровному лицу, покрытому акне. О, сколько раз она мечтала выволочь ее за волосы из комнаты девочек и показать ее истинное лицо обитателям слизеринской гостиной. Но каждый раз ее останавливали, к огромному сожалению Кресток. — Перестаньте, — тихо отозвалась третья соседка, явно до последнего пытающаяся не отпускать полудрему, лавируя между сном и реальностью. Из-под ее одеяла торчал кончик волшебной палочки, направленный на пространство между двумя блондинками. Яркая белая вспышка пулей вылетела из палочки и превратила стоящий на пути к Голдстейн стул в огромную подушку, благодаря которой, ни о чем не подозревающую Мари, отпружинило обратно к кровати. — Если бы не Дэвис, я бы вырвала тебе остатки бровей! — Прокричала Кресток, бросая взгляд на пребывающую в прострации подругу, все еще лежащую на кровати и, кажется, не обращающую абсолютно никакого внимания на перепалку, инициатором которой, косвенно, но была именно она. — Ан, долго будешь пялиться в потолок? — Пока мозги не появятся, — слившиеся в один голоса близняшек Забини все же заставили Шрагер оторваться от каменного потолка и бросить на них взгляд. Тем не хватало разве что вытащить языки и начать крутить ладошками у висков, чтобы полностью соответствовать возрасту первого курса. Кажется, эти двое потеряли свою индивидуальность еще до рождения: одинаковый макияж, по две ярко-синие пряди на угольно-черных волосах, один и тот же размер одежды, а также одинаково невыносимый идиотский смех. Их даже называли Клик и Клэк, и вряд ли кто-то из окружающих — и даже учителя — могли вспомнить их настоящие имена без журнала. Две эти темнокожие слизеринки являлись верной свитой Голдстейн и следовали за ней по обе руки и на занятия, и в большой зал, и даже в уборную. — Глядите, Клик и Клэк снова ходили умываться без своей Королевы? Выколите мне глаза, я не переживу такого! — Театрально прислонив тыльную сторону ладони ко лбу, Кресток свела брови вместе до образования морщины и прикрыла глаза, после чего бросила взгляд на усмехающуюся Шрагер и хохотнула. — Потеряйтесь, клоны. — Да что ты…? — Слова Голдстейн утонули в недовольном рыке вскочившей с кровати Дэвис, которая, совершенно точно определила, что утренний сон на этом завершен. — Если вы продолжите не давать мне спать, я нашлю на вас летучемышиный сглаз и сгною в кабинете Слизнорта! — Качнув каштановыми волосами, слизеринка встала возле входа в уборную. — Ненавижу! Громкий хлопок заставил всех вздрогнуть и разойтись по своим делам. Без грубого слова Делии Дэвис каждое утро в этой спальне могло закончиться летально для всех обитателей. Являясь префектом, девушка имела командный голос и влияние, отчего соседки слушали ее — как минимум — по наитию. Голдстейн, не теряя времени, занялась усовершенствованием «непрезентабельного» утреннего лица, изъяны которого она скрывала, но не признавала. Кресток скрылась за ширмой, желая переодеться без лишних глаз и фраз о проступающих и «торчащих во все стороны костях». Клик и Клэк стремительно высыпали в общую гостиную, желая поведать всем проснувшимся об очередном утреннем конфликте. Шрагер все еще сидела на кровати, глядя на каменную стену холодных подземелий. *** — Когда ты расскажешь мне? — Тихий шепот заставил Анибаль вздрогнуть и обернуться на подругу. С самого утра она была в прострации — такое всегда случалось после очередного повторяющегося сна. Каждый раз одно и то же — обнаженное мужское тело, уроборос* и смерть от удушья. Спасало лишь то, что снилось это раз в четыре-пять дней, а иногда и того реже. Частота напрямую зависела от морального состояния Шрагер и уровня стресса в ее уставшей девичьей нервной системе. А за последний месяц его накопилось просто предостаточно. Переезд за год до выпуска из престижного Дурмстранга в мало кем — за границами Великобритании и Ирландии — почитаемый Хогвартс, оказался большим ударом по психике Анибаль. — Как-нибудь обязательно, Мари, — негромко ответила слизеринка, останавливая взгляд на отце, сидящем за преподавательским столом. Сэмюэль Шрагер мог быть отцом кого угодно, только не Анибаль. Он был обладателем роста под два метра, рыжих волос и торчащих в разные стороны ушей. И даже несмотря на то, что природный цвет волос Ани был шоколадным, а не платиново-серым, не меняло ситуации. Его темно-синие глазки-буравчики не шли ни в какое сравнение с крупным разрезом аквамариновых глаз, жирно подведенных чернильно-черным карандашом. Дочь профессора каббалистики любила выделяться — носила короткие юбки, делала невообразимо яркий макияж, постоянно экспериментировала с волосами и старалась избегать общения с новыми товарищами по факультету. — Я нагну любую! — Громкий баритон оттолкнулся от стекла стаканов, разнося фразу практически по всему слизеринскому столу. Парни тут же заулыбались, приподнимаясь со своих мест, пытаясь разглядеть автора слов, а девушки смущенно начали закатывать глаза, пытаясь казаться возмущенными. Знали бы их родители, с какой частотой они оказывались в чужих спальнях… — Брось, Гойл… ты себя видел? Смесь гиппокампа и фестрала, — тут же затараторил белобрысый лопоухий Макмиллан, тыкая в бок локтем своего соседа. Такое сравнение имело право на жизнь, учитывая то, что Гойл сочетал в себе толстый живот и полное отсутствие какой-либо симпатичности. А уж щетина, начавшая расти у него еще на пятом курсе, не оставляла никаких шансов на знакомство с приятной девушкой. — Убери свой отросток, придурок, — недовольно проворчал получивший тычок сосед, опуская свой задумчивый взгляд обратно в тарелку с гренками. Отчего-то Поттер сегодня был не в духе, что не укрылось не только от притихшего после выговора Макмиллана, но и от сидящих неподалеку однокурсниц. Анибаль невольно зацепилась взглядом за сдвинутые на переносице брови сына «Избранного», из-под которых практически не было видно изумрудных глаз, сводящих с ума добрые три четверти девушек на одном только факультете слизерин. Его и без того тонкие губы были сведены в одну линию и напряженно подрагивали. Сам он держал в руках столовые приборы так крепко, что костяшки пальцев белели от напряжения. — Чего это с ним? — Себе под нос прошептала Мари, озвучивая ту же самую мысль Анибаль, сидящей рядом. — В прошлом году он вел себя совершенно не так. Чтобы Альбус Поттер пропустил мимо провокационную фразу? Да не в жизнь. — Разве тебе не все равно на него? — Ан отвела взгляд от однокурсника и, будто повторяя его позу, вперила глаза в тарелку с положенным в нее заботливой Кресток лимонным пудингом. — Мне-то? Абсолютно все равно. Вот только это ты сверлила его взглядом минуты три, — усмехнулась Мари, наконец, замолкая и давая подруге время привести мысли и голову в порядок. Однако слова Кресток заставили Шрагер удивиться. Она и не заметила, что наблюдала так долго. Простое любопытство, ничего более. — Так что, Винни, нагнешь любую? Даже новенькую? — Всё то же утреннее сопрано Голдстейн прервало звон посуды. Несколько десятков пар глаз тут же опасливо обратились к Анибаль, которая ни на секунду не подняла своих глаз на стадо идиотов, факультет которых, очевидно, нужно было наградить эмблемой барана, а не змеи. На нее смотрели все ее однокурсники, и даже — что было крайне необычно — обладатель изумрудных глаз, секунду назад сверливший им свои гренки. — С ума сошла? А вдруг она нализывает своей грязнокровой подружке по ночам, пока вы спите? — Гойл театрально распахнул глаза, будто действительно боялся озвученного. Кресток тут же сжалась, понимая, что при полной посадке большого зала показывать свое недовольство будет крайне не прагматично. Она закусила нижнюю губу, крепко сжимая в руке вилку и случайно сгибая ее пополам под сильным давлением пальцев. Смех, звучавший вот уже несколько секунд со всех уголков слизеринского стола, прекратился будто по щелчку пальцев — в тот момент, когда Анибаль Шрагер подняла на Гойла свой мертвенно-светлый взгляд. С лица последнего в момент стерлась ухмылка, меняясь на испуганно приоткрытый рот. Анибаль боялись. Каждый ученик Хогвартса был наслышан о том, какие дисциплины изучаются в дурмстранге и, в отличие от местных студентов, изучающих лишь защиту от темных искусств, в болгарской школе волшебства практиковали запрещенную магию в полной мере. Последней каплей масла в огонь было еще и то, что отец Ани был профессором, и ту вряд ли выгонят из школы за проступок средней тяжести. — Затвори си устата, воня прасе**, — резкий и грубый болгарский язык заставил вздрогнуть не только Винсента Гойла, но и всех сидящих рядом с ним студентов. Толстощекий слизеринец вскочил из-за стола с такой скоростью, с какой не вылетает и пробка из бутылки шампанского. Крикнув ей «ненормальная», он побежал в сторону выхода под удивленные взгляды профессоров. Из всех сидящих за столом Слизерина улыбался лишь один студент, сидящий прямо напротив светловолосой девушки. — Не буду врать, что не согласен с тобой, но ты действительно считаешь, что эта уловка будет работать и дальше? — Спросил парень, когда однокурсники более-менее отошли от шока и начали опасливо обсуждать различные темы, отличные от предыдущей. — Думаешь, они всегда будут верить, что ты насылаешь темномагическое заклинание, а не обзываешь Гойла свиньей? — Ты назвала Гойла свиньей?! — Тут же оживилась поникшая Кресток, но ее фраза утонула в диалоге сидящих напротив друг друга студентов. — На данный момент, этот способ — самый действенный, Крам, — негромко проговорила девушка, бросая быстрый взгляд на веселящегося земляка. Оказавшись здесь в начале учебного года, девушка была рада встретить хоть одного земляка, который, к ее ужасу, по своему желанию выбрал учебу в этой школе волшебства. Виктор Крам, подогреваемый аргументами жены — экс-рэйвенкловки Пенелопы Кристал -, был вынужден принять выбор сына и отпустить его в Великобританию. Здесь сын знаменитого Крама добился больших высот, став не только префектом факультета, но и лучшим учеником школы. Правда, в квиддиче не преуспел — в отличие от родителей, Даниил не питал любви к этой магической игре, предпочитая заниматься учебой. — Я бы на твоем месте… — Больше дисциплины Дан любил лишь читать нотации, одна из которых так и грозила сорваться сейчас с его языка, но выросший за спиной Анибаль профессор Шрагер, заставил того прикусить язык и вернуться к завтраку. — Доброе утро, Анибаль. Пожалуйста, следуй за мной, — бархатный бас мужчины заставил его дочь обернуться и обреченно подняться с места. Под насмешливые взгляды однокурсников она вышла из большого зала. Отец остановился в следующем же коридоре, поворачиваясь лицом и скрещивая руки на груди. — Что ты опять натворила? — Терпеливо поинтересовался он, однако девушка лишь пожала плечами, не зная, про что начать рассказывать — про очередной кошмар или липовое проклятье на болгарском. — Я понимаю, как тебе тяжело, но я не мог поступить иначе. Профессор МакГонагалл осталась без преподавателя, а, как ты знаешь, людей, разбирающихся в каббале, осталось не так много. — Ты мог поехать один, — утомленно проворчала младшая Шрагер, говоря эту фразу, наверное, в миллионный раз. И в тот же миллионный раз слыша тяжелый вздох отца, в миллионный раз ощущая его понимающие похлопывания по плечу. — Ты знаешь: это — невозможно. — Сегодня снова он, — абстрактно проговорила Ан, боковым зрением замечая недовольное качание головой со стороны отца. Тот сгреб дочь в крепкие родительские объятия, опечаленно стягивая уголки губ к низу. Он делал так всякий раз, когда она рассказывала о сне. — Что-то необычное? — Нет, — отрезала блондинка, отстраняясь от отца. — Всё та же обнаженка. Слова были брошены с нескрываемым издевательским тоном, будто этими словами она хотела поддеть отца. Тот только покачал головой, в очередной раз вздыхая. Юношество — прекрасная пора, упуская ужасы переходного возраста, с которыми он все еще пытается бороться. — Не забывай пить зелье, — посоветовал Сэмюэль, бросая на дочь последний взгляд и, выждав еще секунду, удалился в сторону коридоров. За спиной тут же послышались шаги нескольких пар ног. Анибаль дернула головой в сторону источника звука, встречаясь глазами с уставшим Поттером, который тут же отвел свой взгляд в сторону, все так же позволяя его вечному спутнику Макмиллану, забалтывать его. Шрагер же смотрела до конца, пока статная фигура Альбуса не скрылась за поворотом. Слова Кресток о том, что он сильно изменился с прошлого курса все еще вертелись в голове новоиспеченной слизеринки, над факультетом которой, в кабинете Минервы, шляпа рассуждала с полминуты, гадая между львиным и змеиным факультетами. Блондинка еще несколько секунд вглядывалась в каменный выступ, пока из-за угла не послышался знакомый голос: — И долго будешь пялиться в стену? Пойдем, Ан. Флитвик будет недоволен, если мы снова опоздаем.