***
Храбрится — первое, что бросилось в глаза при виде незванного гостя. И сжатые зубы, и напряжённые мышцы — всё выдавало в нем хорошо спрятанный страх и готовность драться за свою жизнь до последнего вдоха, даже если шансов нет совсем. Такое в волчьей стае уважали. Конечно, он тоже не мог отнестись к нему без уважения, поэтому вопреки обычаю встал перед ним. В его кабинете кресло было одно — у него, и предложить его гостю он никак не мог, зато встать, чтобы лису не пришлось унизительно стоять одному — весьма. — Олег Волков, — представился, кивая в знак приветствия. — Сергей Разумовский, — кивнул в ответ лис. — Что привело тебя к нам, Сергей? — Долг народу, — сквозь зубы процедил лис, словно для него это было больной, но уже сто раз размусоленной темой. — Когда же ты успел ему задолжать? — Когда родился не в той семье, — обескураживающе честно. В волчьей стае семьей дорожили, какой бы она ни была. Каждым членом семьи, даже юродивым и слабым. — Так. А подробностей мне можно не ждать? — А вам они что-то дадут? — фырчит лис, кажется, не сумев сдержать своей чисто-лисьей натуры. Но тут же прикусывает упрямо губу и чуть щурится, не собираясь отказываться от своих слов. Гордый. Волк внутри скалится, ему нравится этот лисёнок. — Присесть не дадите? Уж больно сложно до вас было добраться. — Постоишь. Так какое же дело у тебя такое важное, что ты пришел сюда один и разозлил мне лучшего охотника? — Я к вам гарантией и одновременно проверкой о безопасности начинающейся дружбы лисов и волков. Дар и посыльный в одном флаконе. Через неделю к вам придет вожак лисиц, чтобы окончательно решить судьбу договора о ненападении. Я ваш. Отныне и навсегда. Моя судьба в ваших руках. Решите убить — отказываетесь от договора, сохраните мне жизнь — соглашаетесь, — каждое слово с едва сдерживаемой досадой. Очевидно, что послали юношу насильно, кажется, он говорил что-то о долге. — И что же, я могу делать с тобой все, что пожелаю? — волк внутри урчит довольно. Хочется с лисом поиграться. Слишком пугать не стоит, конечно, но показать, что волки это не только грубая сила, за милую душу. — Да, — а в глазах огонь и угроза: не подходи — укушу. — Ну что ж. Пока будешь бабам нашим помогать, а потом посмотрим, что с тобой делать, — хлопает по столу двумя ладонями, знаменуя конец разговора и зовет Грома. — Гром! Проводи нашего рыжего гостя к Анне Степановне, пусть на кухне помогает. — На кухне не могу, — говорит, а голос срывается посередине предложения, когда Волков вскидывает на него хмурый взгляд. Смеет перечить? — Отчего же? Воруешь? — требовательно спрашивает. Воров нигде не любят. Пусть только попробует — останется без передней лапы. — Нет, дичь перевожу. Кхм. Подгорает. — Ну значит, к Ирине Ивановне его. Пусть с детьми возится. Омега, — усмехается, чувствуя сладковатые нотки в, и без того, мягком запахе. Лис вскидывается, носом ведет, чуть голову наклоняя. Явно же долго в вонючей листве валялся, чтобы запах скрыть, чтобы оставить за собой место для маневра. — Вот пусть к детям и отправляется. Всё.***
у тебя слёзы на глазах,
у него — целый горизонт
Топлива для злости не осталось совсем еще на второй день, как из клана попёрли, грусть теперь только, словно вместо сердца засасывающая пустота, и дико так, что повыть охота, да ведь он лис. Это волки глотку драть горазды, им пусть и остаётся, а он не станет опускаться еще ниже, чем его опустили родители. Тьфу. Одно название, а не семья. И что толку теперь думать об этом, если о возвращении не может быть и речи — от позора потом не отмоешься — а всё же думается само и не хочет прогоняться. Утирает рукавом новенькой кофты невольные слёзы и на детей глядит. Те играются на утоптанной и засыпанной мелким песком полянке, счастливые такие, что должны заражать своим настроением, а получается наоборот. Он сам никогда не знал этой детской радости от игры со сверстниками. С самого детства из любой компании, стоило прибиться к кому-то, его выгоняли. Перед этим хорошенько отпинав и обозвав такими словами, о каких он даже не слыхал. Жаловаться кому-то было пустой тратой времени — взрослые на него внимания и вовсе не обращали, словно он пустое место. Жилось в таких условиях просто ужасно, хотя со временем обычно ко всему привыкаешь, но как привыкнуть вот к такому тотальному неуважению? Постепенно сам для себя становишься пустым местом, перестаешь обращать внимание на собственные потребности. Хотя у родителей прекрасно получилось вбить ему в голову ту хвалёную лисью гордость. Так и жил с густой кашей в голове из самовлюблённости, недолюбленности и презрения. Презрения не только к себе, но и к окружающим. Других ненавидеть очень просто, себя же — гораздо больнее. Словно ты и любишь, но при этом и нет. Кидает с одного края в другой, когда в один миг глядишь на себя в зеркало и улыбаешься, а в другой рыдаешь и режешь волосы разбитым стеклянным кусочком. Волосы с тех пор так и не отросли. Истерика за истерикой подводили его к краю, когда от них и вовсе хотелось избавиться, да жаль, ведь больше такими красивыми не отрастут. Теперь — вдали от собственного клана — и подавно. Не умереть бы от тоски хоть. Малышня вдруг вопит хором и сплоченной волной стекается в одну кучку. Серёжа глядит в ту сторону и затихает, боясь даже вдохнуть чуть громче. Ему ведь поручили с этими волчатами играть, а он сидит тут и прохлаждается. Как бы не досталось. Но вожак, внезапно вышедший из своего кабинета, на лиса не смотрит. Он улыбается волчатам, что-то весело говорит и вдруг подхватывает одного на руки, второй и третий цепляются ему за бицепс, а он их крутит. Они смеются, и он этот смех с удовольствием подхватывает, остальная малышня тоже начинает хохотать и просится покататься. Серёжа глядит на всё это и не знает, какая эмоция сейчас преобладает: смятение или абсолютно детская зависть. У него не получилось насладиться детством и он этим детям очень больно завидует. Плохо так, что приходится отвернуться, чтобы не разрыдаться прямо сейчас. Только в стане врагов он еще не рыдал... Вожак сильный — почему-то отмечает мозг — и становится любопытно, а смог бы он с такой лёгкостью поднять его? Он сейчас лёгкий, сильно схуднувший за то время, что был вынужден бежать сюда, так что, наверно, смог бы. Волки славились своей силой, а этот, наверное, вообще самый сильный здесь, недаром вожак. Вон, как легко сразу четверых детишек крутит. И отец он наверняка самый лучший. В общем, идеальный мужчина. И омега у него наверняка самая-самая, потому что у такого всё только самое лучшее должно быть. Из груди рвётся грустный смешок, и он его не давит, всё равно на него никто не обратит внимания. Всю жизнь он где-то у самого краешка жизни, на отшибе, откуда до по-настоящему живущих можно даже не мечтать докричаться. Но его внезапно словно слышат. Вожак взгляд поднимает, смотрит внимательно, словно заново изучает, и ухмыляется. Не зло, просто, словно его смешит что-то. И Серёжа отворачивается, прикладывая пальцы к губам, а второй рукой поправляя волосы. Что могло рассмешить этого оборотня? Серёжа уверен, что нигде не успел бы испачкаться, тогда что? Может, выражение лица у него было глупое? А вожак вдруг отцепляет от себя ребятишек, картинно перекидывается в волка в прыжке и принимается гонять их по двору, явно рисуясь. Перед детьми? Или — ну, вдруг, почему бы и нет — перед Серёжей? За мысль эту стыдно, и он прячет ее подальше, даже от самого себя. Глупости какие. Это волк! Волки — враги. А у тебя никогда не было ни шанса на нормальную жизнь. Пора бы уже привыкнуть. Он подтягивает коленки поближе, обхватывая их руками, и старательно на детвору не смотрит. Для наваливающейся серой тоски достаточно их звонкого смеха, эхом разносящегося по округе. В голове напоминанием о его клане бьёт глухой — из-за далёкого расстояния — голос отца. Серёжа кривится, пряча лицо в ладонях. Слёзы безжалостно подступают к глазам. Нельзя, чтобы волки видели его плачущим. — Жив ещё? — сердце ноет от знакомых серьёзных интонаций. Этот человек никогда не был ласков с ним, но всё же он — его отец, а это уже что-то значит для хрупкого сердца. — Жив, — голос дрожит, дёргается, и совсем не слушается. Серёжа всхлипывает, пряча лицо в сгибе локтя, приглушая подступающую истерику. Нельзя, нельзя, нельзя. Останешься один — хоть обрыдайся, а сейчас — нельзя. — Я рад, — Серёжа этим словам не верит. Нет, не рад, и никогда не был. Ты вообще радоваться не умеешь. — К-как там папа? Лера? — от мысли о сестре всё в груди сжимается. Пусть она под воздействием родителей и сверстников сама была полна ненависти к нему, он не мог ненавидеть ее в ответ, помня, какой милой крохой она была в далёком детстве. Сколько же воды с тех пор утекло. — В порядке, — скупо отвечает и, кажется, прерывает связь, получив необходимый ответ. После он передаст его вожаку, и для Серёжи уже точно наступит конец. Хотя, кажется, для того, чтобы наступил конец, необходимо какое-то начало. А у него его словно и не было. Подавить рыдания не получается, зато приглушить их — вполне. Кажется, он упал ниже некуда. Мало того, что рыдает на чужом празднике жизни, так ещё и в окружении кровных врагов. В договор о ненападении не верится, как не верится и в то, что его действительно еще не убили. Но вот он где — еще топчет своими лапами землю и продолжает страдать за какие-то прегрешения, а за какие — только Луна ведает. И лучше бы ей поскорее рассказать об этом ему.***
Лис сворачивается комочком на своём месте, и становится ясно, что он пока абсолютно не готов выполнять хоть какую-то работу. Олегу не жаль, им помощников и без того не нужно было, пусть пока поубивается, раз душа требует. Но детей без присмотра оставлять — не дело, поэтому он выходит во двор, где его тут же окружает радостная ребятня, искренне обожающая его. Он частенько выходил к щенятам, чтобы поиграть с ними, узнать об их успехах и падениях, и вообще обо всём, чем они захотят с ним поделиться. Но в последнее время дел навалилось, да еще и приближение полной луны через пару дней, так что даже сон приходилось откладывать. В этот раз Луна будет значимой, и подготовка к ней поэтому шла особенная. Странно было даже пускать на это таинство лиса, потому что никогда еще в это время к ним не заявлялись чужаки — знали, что волки перед Луной особенно агрессивны к посторонним. Но ведь не выгонять парнишку вон на целую ночь. Ясно, что не сбежит — некуда, но это не гостеприимно и идёт вразрез его желаниям. Скрывать было нечего: омега привлекал его волка. Не только своей дерзостью и напускной храбростью, но и бледными изгибами тела в очаровательной россыпи веснушек. И ведь стоял, чертец, перед вожаком абсолютно голый, даже ухом не повёл. А сейчас сидит, сжавшись, и, кажется, плачет. Сердце ноет, а волк внутри неожиданно яростно рвётся омегу утешить. Олег и моргнуть не успевает, как перекидывается, прыгая в сторону лиса, да только волчьи планы сейчас его мало интересуют, так что он дёргает его за шкварник и натурально делает вид, что так и нужно было. Лис заинтересованно смотрит на него покрасневшими глазами и тут же отворачивается обратно. Маленький такой, беззащитный комочек. Сосредоточиться на реальности получается не с первого раза, волк рычит, рвётся, но Олег раз за разом разворачивает его, напоминая о щенках. Сначала они, а потом уже всё остальное. Да и лучше пока вообще никаких действий не предпринимать. После Луны всё ясно станет.***
От глухой тоски, пропитывающей душу, как вода губку, аппетит пропал, в желудке тяжело и от одного запаха еды муторно. Однако он сидит за обеденным столом вместе с остальными, слушает их мерную беседу и ковыряется в своей тарелке. Хочется сбежать. Душа рвётся куда-то, хоть куда-нибудь. Хочется кричать, рвать траву под лапами, кидаться из стороны в сторону. Чтобы деть куда-нибудь все те эмоции, мысли, убежать от себя и от волков. Невозможно просто сидеть здесь и слушать весь этот бред. Бред! Он вскакивает и вылетает на улицу. Никуда он не убежит и пугать детишек, столпившихся у качелей нельзя, но подышать свежим воздухом хочется дико. Он усаживается на ступеньки, яростно откидывает волосы со лба и дышит шумно, кусая нижнюю губу. Усидеть спокойно не получается, яростный огонь в душе обжигает каждое нервное окончание и дерёт глотку рыданиями и рычанием. Ему бы сейчас сбросить человеческий вид и дать волю внутреннему лисёнку, но приходится как вшивую псину держать его на коротком поводке, слушая его отчаянный скулёж. Он трёт лицо до покраснения и часто моргает. Слёзы отступают, конечно, но надолго ли? Он знал, что изгнание из клана — мучение, но чтобы настолько? Душу словно на клочки рвёт, и каждый клочок хочет назад, домой. А дома нет... А лис внутри плачет надрывно, скулит и наружу просится. В груди словно пусто. Эта пустота засасывает все силы и срывается с ресниц солёными каплями. Пока бежал, все мысли занимая лишь своей целью, было нормально. Не больно нисколечки. Он даже позволил себе обмануться этим чувством и поверить, что для него всё пройдет спокойно. Ведь дома никогда не было хорошо. Дома было одиноко и грустно. Что такого он нашёл там сейчас, что так страдает? Стоило ему остановиться, лишиться цели, как внутри удобно расположилась пустота. И теперь у него нет ни дома, ни цели, ни смысла. Никого. — Ты бы поел, — вдруг слышит он жалостливое за спиной. Это Ирина Ивановна — узнаёт — омега, заботящаяся о местных волчатах. Именно к ней его приставили. — Уж второй день скоро минёт, а ты голодный ходишь. Он на нее упорно не смотрит — стыдно. Она единственная, кто вообще хоть когда-то заботился тем, поел ли он. И вот сейчас он совершенно не знает, как ему реагировать на эту заботу. Но одно он знает точно: игнорировать ее нельзя. — Спасибо. Я не голоден. — Как знаешь, милый, — вздыхает женщина и ненавязчиво присаживается рядом, чуть подальше и устремляет взгляд в небо. — Через пару часов начнётся церемония Луны. — Что это? — интересуется он, впервые слыша о такой церемонии. У лис такой никогда не было. — О, это особенная для всей стаи церемония. Именно во время этой церемонии молодые пары воссоединяются. Тех, что соединились раньше Луна благословляет, тех же, что еще нет, она подталкивает друг к другу. Эта церемония будет особенной еще и потому, что в ней будет участвовать и наш молодой вожак. Женщина говорит с нескрываемым восторгом и уважением, словно вожак — её сын и она безгранично им гордится. Всё время глядит в небо и, можно подумать, видит там что-то, что скрыто от серёжиных глаз. Как бы он не вглядывался, он не видит даже луны, потому что еще слишком рано. — А как Луна подталкивает их? — совершенно искренне любопытствует он, никогда ранее не сталкиваясь с тем, что Луна может найти ему партнёра. Что такого особенного в волках, что она столь благосклонна к ним? Или дело в земле, на которой они живут? — Это волшебное зрелище — ты сам увидишь. Она оставляет на телах молодых людей свои метки. У каждой пары своя собственная. Она светится мягким белым светом и служит для отмеченной пары спутником во тьме. Пара издалека может увидеть друга друга через все препятствия. Им нужно только встретиться. Я участвовала в этом всего лишь раз, но запомнила на всю жизнь и сохранила в своём сердце это воспоминание, разделенное с моим мужем. Взгляд ее на несколько мгновений словно заволакивает туманом. Она ласково улыбается, вспоминая свою церемонию, и Серёжа улыбается тоже, искренне радуясь за нее. Ему бы тоже хотелось испытать это волшебство на себе, но что-то подсказывает ему, что его просто не пустят на это таинство. И он благодарен за то, что узнал о такой благосклонности Луны. — А случалось так, что волку не доставало пары? — внезапно интересуется он, зная о том, насколько судьба бывает несправедлива. Ирина Ивановна вздрагивает и удивленно глядит на него, совсем не ожидая такого вопроса, кажется. — Бывало, конечно, — грустно отвечает она, тяжело вздыхая. — Мой сын до сих пор одинок, несмотря на то, что участвовал в церемонии пять лет подряд. — Может быть, его парой является не волк? Или волк, но из другой стаи, — решает высказаться Серёжа. Это только догадки, но почему они не могут оказаться правдой? — Мы боимся даже думать об этом, милый, — улыбается ему грустно, похлопав по ладони, мирно лежащей на коленке. — Потому что тогда шансы найти его пару стремятся к нулю. Она поднимается и, взглянув на нее последний раз, Серёжа отворачивается, обращая взгляд туда, где маленькие волчата качаются на качелях и громко болтают, перебивая друг друга. За спиной хлопает дверь и это словно становится спусковым крючком для его лиса. Словно одичавший, он вырывается наружу, и Серёжа пугается, внезапно для самого себя оборачиваясь лисой. Лапы сами несут его куда-то. Впереди пахнет свежей дичью, и он бежит туда, наконец-то чувствуя голодную слюну во рту. Лапами мягко переступает, едва пригибаясь к земле, рыжий пушистый хвост волочится по земле за ним, и он раздраженно дергает им, умоляя лиса успокоится. Но тот не слушается Серёжу, обижаясь за то, что его так долго сдерживали, и подходит к человеку поближе. От него пахнет силой, а еще кровью с железным привкусом, тяжело ложащимся на язык. Он облизывается, заглядывая вожаку в руки, а тот улыбается вдруг и протягивает ему кусок сырого мяса в ладони. Лис с благодарной жадностью выхватывает кусок, чтобы поскорее проглотить и позволяет чужой опасной руке погладить себя по густой шерсти. Серёжа фыркает недовольно. Спелись — думает. И вновь пытается вырвать полный контроль над телом. А лис довольно лижет чужую руку, не видя для себя и своего человека никакой опасности, а потом и вовсе укладывается у вожака в ногах, чтобы немного вздремнуть, и подталкивает Серёжу ко сну тоже. Вожак жарит мясо, и пахнет от него довольным волчарой. Серёжа прямо видит, как тот ухмыляется, облизывая клыки, как гордится тем, что гордый лис сейчас валяется у него в ногах. Ага, как же. Гордый лис... Серёжа, может быть, и гордый, а у лиса вообще ни капельки гордости — продался за кусочек мяса, стервец. Развить мысль дальше у него не получается — засыпает, но зато прекрасно запоминает лисье удовлетворение, какого он никогда не знал. От этого ощущения в груди такое спокойствие разливается, словно он дома. Не у себя в клане, а по-настоящему дома.***
С наступлением темноты волки повыходили из своих домов в ритуальной белой одежде с браслетами на босых ногах, призывающих покровительницу Луну заметить их, и разошлись кто куда. Серёжу Ирина Ивановна тоже переодела, наказав отойти подальше от деревни в лес. — Как Луна распорядится, так и найдешь своего альфу. А коли нет, значит, дома он остался, — И погнала прочь из дома поскорее, чтобы не опоздал. И Серёжа ушел, чувствуя странное смятение. Лис внутри не подавал и виду, что он существует, оттого ему было еще страшнее, словно он совсем один остался и не было у него даже внутреннего баланса. Зато он видел среди веточек деревьев других оборотней, их белые одежды мелькали среди них то тут, то там. И он, отпустив ситуацию, направился дальше, куда повела его душа. Луна сверху хорошо освещала ему дорогу, словно прокладывала тропинку, куда нужно идти, своим бледным ласковым светом оглаживая скулы и босые ноги. И он шел, глядя себе под ноги. Шаг — ступил в небольшую ямку в земле, еще шаг — задел камешек, отправив его катиться дальше от лунного света. В воздухе стояла мрачная тишина, словно он вдруг оказался в пустынном месте, в котором никто не живёт. Ни стрёкота, ни птичьего чириканья, ни даже завывания оборотней на луну. Серёже казалось, что они непременно начнут выть, и даже пытался подготовиться к этому. Он всё шел и шел, и казалось, что теперь суждено идти ему бесконечно. Куда Луна его ведёт? Подальше от суженного или поближе? Хотелось бы поближе, но ведь не бывает так всё в жизни чудесно — он на своей шкуре в этом раз за разом убеждается. И раз за разом тщетно пытается дать отпор своей судьбе, бессердечно засасывающей его в пучину страданий. Сколь плохо не было дома — он оставался домом. И никогда ему даже в голову не приходило, что однажды он покинет эти земли и вдруг поселится в стае волков. Ведь это даже звучало до ужаса странно. Луна в последний раз мягко скользнула светом по бледной ступне, и Серёжа очутился перед тёмной стеной густого леса, кажущейся непроходимой. Вот здесь. Это конец, дальше идти нет смысла. Стало быть, для него всё скоро начнётся. Найдет ли он здесь своего альфу? Среди волков? Может быть, ему с самого детства было не место в лисьем клане? Не зная, что предпринять дальше, он сел на холодную землю, принявшись ожидать. От гулкой тишины и беспросветной мглы леса с каждой минутой становилось всё неуютнее, но Серёжа пытался держаться. Глядел на бледный диск луны в небе, беспокойными пальцами разрывая травинку на несколько тоненьких лоскутков. — Что мне делать, скажи? — обращаясь к Луне, спросил он, с надеждой вглядываясь в небо. Но Луна не ответила ему, безразлично оглядывая своего сына с далёкого чёрного небосклона. Лис внутри завозился, просыпаясь, и Серёжа радостно фыркнул, ощущая свою силу каждой клеточкой. Это намёк? Может быть, ему стоит сменить облик? И он пустил лиса к своему телу, мягко обращаясь. Наверное, именно поэтому обрядовая одежда столь лёгкая и простая — чтобы скинуть, обернувшись, было проще. На этот раз лис остался внутри, полностью отдавая своему человеку бразды правления. И Серёжа потоптался мягкими лапами по земле, привыкая. В самом деле, целых два дня он не принимал эту форму — это очень долго для них. Он еще раз оглядел лес, не зная, в какую сторону ему бежать, как вдруг, моргнув, заметил вдалеке чуть левее промятой им тропинки, белёсый огонек, ярко выделяющийся на темном лесном фоне. Не помня себя от вспыхнувшей радости и какого-то детского азарта, он в несколько прыжков очутился далеко от света луны и со всех лап кинулся к далёкому огоньку, издалека приманивающему его, словно он мотылёк. Далекий свет даже оттуда отогревал что-то в душе, о чём он даже не подозревал. Смутное ощущение, дарящее ему сил. И уже не важно, где он находится, кто он и что происходило с ним все те дни. Теперь единственное, что имеет значение — всё приближающийся огонек, видный даже сквозь густые ветви деревьев. Ветки словно расступались перед ним, а лунный свет мягко освещал тропинку позади него, чтобы оставаться рядом со своим сыном, но не мешать ему видеть свет своего альфы. И Серёжа бежал к нему, радуясь тому, что совсем скоро он увидит этого оборотня. Еще чуть-чуть. Уже вот-вот...***
Я отправлюсь за тобой, Что бы путь мне не пророчил.
Отец его — бывший вожак — давненько помер, так что некому было проводить его на судьбоносную Луну, некому было дать ему наставления. Да даже, если бы и не помер, человеком он был весьма скупым на слова и ценил больше поступки, так что максимум, на который Олег мог рассчитывать — гордая слабая улыбка и пара хлопков по плечу. Но это было бы хоть что-то. Тогда не пришлось бы одиноко выходить во двор, как никогда чувствуя себя лишним на этом празднике жизни. Все вокруг стояли на крыльце своих домов, обнимали родителей, те прощались со своими детьми, отпуская их в совершенно другую жизнь. Провожают они одного, а встречать будут совершенно другого. Чувствуя себя в крайней степени неуютно, он ступил во двор, чтобы тут же направиться в лес. Нечего растягивать свои мучения, глядя на счастливую стаю. Это, конечно, нехорошо, он — их вожак и по-хорошему должен радоваться за них. Но радоваться как-то не получалось. Получалось только эгоистично завидовать и надеяться на то, что после этой Луны его одиночества не станет. Волк внутри завывал и поскуливал, разделяя его ощущения, но на волю не рвался, прекрасно понимая традиции. Пройти лунный путь он должен человеком. И он пошел, наблюдая за неспешными перемещениями лунного света, прокладывающего ему путь вглубь леса. Он шел по этой тропинке и надеялся лишь на то, что его пара, если она здесь, окажется не очень далеко. Ждать еще больше, зная, что его омега где-то рядом, казалось просто невыносимой пыткой. Но, если такова их судьба, он пройдёт через весь лес, через все преграды, которые только возникнут перед ним. Всё внутри рвалось туда, куда-то, куда — он не знал, но вперёд, к своему омеге. Он словно чувствовал — он зашел в лес, он здесь и совсем скоро они встретятся. Почти врезавшись в лесную стену, он порывисто обернулся назад, практически зная, в какую сторону ему стоит смотреть, и, только почувствовав волчье нетерпение, тут же перекинулся, жадным взглядом выцепляя изменившуюся картинку леса. Вот он — тот самый огонёк, обогревающий его душу даже издалека. Едва сдерживая внутри радостный вой, он кинулся в ту сторону, с каждым метром ощущая всё усиливающееся тепло. А мысли дикими птицами вились в голове. Бежать. Встретить. Обнять. Своё. Поскорее. Волк внутри рычал. Олег рычал тоже, не имея ни сил, ни желания сдержаться. Он так близок. Еще немного, и он встретит его. И больше никогда не будет одинок. Больше никогда его омега не будет испытывать столько страха и боли, сколько испытал за все те дни, что они жили друг без друга. Он всем своим существом ощущал чужое бессилие перед бурным потоком жизни, безжалостно сносящим его в самые болота. Теперь у него будет тот, кто поможет выплыть в чистое озеро. Теперь они будут друг у друга.***
Этой ночью чье-то сердце От любви горит.
Они почти врезались друг в друга, не видя ничего вокруг, кроме своего оборотня, и Серёжа покрепче вцепился в него, буквально повиснув. И только потом поглубже вдохнул чужой запах. Знакомые нотки мускатного ореха и жженого дерева. Вскинув голову, он лишь убедился в своих догадках. Жадно обхватив его за талию, напротив него стоял сам вожак оборотней. Тот самый Олег Волков, перед которым он так гордо предстал тогда, полностью голым. И ясно стало такое беспечное поведение его лиса. Оказывается, он сразу всё почувствовал и знал, что свой альфа ни за что не причинит ему вреда и у него можно, пофыркивая, поваляться в ногах. Альфа ухмылялся, глядя ему в глаза, так, словно для него это было ожидаемо, а в глазах у него горел такой яростный огонь, словно он был готов прямо сейчас взять и сожрать его. Или просто взять его. Кажется, так оно и было, потому что он вдруг сжал его ягодицу, приподнимая, и Серёжа закинул на него ногу, невольно всем телом прижимаясь к нему и всем собой чувствуя его возбужденное состояние. — Лисёныш, — низким томным голосом шепнул он, всё так же ухмыляясь, и жарко толкнулся ему навстречу, крепче сжимая. — Не врал, когда говорил, что ты весь мой. Серёжа заскулил, впервые ощущая столько чувств разом. И возбуждение, и радость от встречи со своим альфой, и смятение от того, кто именно оказался его альфой. Кажется, эта ночь и впрямь запомнится ему, как никакая другая. Олег наклонился к нему, и Серёжа послушно подставил шею, плавясь под его жаркими мокрыми поцелуями-засосами. Кожа горела там, где он целовал, гладил, касался. Всё внутри трепетало и пылало, требуя еще больше касаний. Он наклонил голову, ловя чужие губы и буквально врезаясь в них своими. Прямо в ухо ему рыкнули, и он охнул, внезапно спиной ощутив прохладу земли. Олеговы руки поползли выше ягодиц, с нажимом оглаживая спину, и он невольно выгнулся, следуя этим касаниям, глубоко жадно дыша, раскрыв губы. Олег, словно завороженный на них глядел, пока не осознал, что это теперь открытая территория, что он имеет право. Сыто улыбаясь, он целовал эти губы, пальцами скользя по чужим рёбрам, ощущая, как грудная клетка ходит ходуном под его касаниями. А Серёжа плавился в его руках. Просто идеальный. Теперь весь его. В последний раз поцеловав его, Олег сжал его в объятиях, рывком переворачивая на живот. Так удобнее. Так он полностью в его власти. Крышу уже давно беспощадно сорвало, а стоило только увидеть рыжий подрагивающий хвост, оставшееся сознание словно всё ураганом сдуло. Он приник к чужой косточке копчика, от которого шел хвостик, открытыми губами и широко лизнул, упиваясь зрелищем, представшим перед ним. Его омега, весь открытый, жаждущий, подрагивающий от возбуждения в его руках. Стоило ему удобнее устроиться между омежьих призывно раздвинутых ног, хвост, дрогнув в нетерпении, приподнялся, обвивая его руку, щекотным движением погладив, и Олег едва сумел сделать вдох. Серёжа бёдрами нетерпеливо покачал, и с его входа сорвалась белёсая капелька смазки, тут же проложенной дорожкой уходя ниже. Олег, поднырнув под хвост, прижался ко входу, жадно вдыхая сладкий запах, и Серёжа заскулил громче, бёдрами подаваясь назад. Сжав чужую коленку, Олег еще немного раздвинул его ноги и ткнулся носом между ягодиц, широко слизывая всё новые капельки. Изнывая, тот зашептал что-то, громко дыша и умоляя поскорее взять его. И Олег с удовольствием подчинился своему омеге, скользнув повыше и одним слитным движением входя в его мокрое жаждущее тело. Серёжа выгнулся, сжав его внутри, и выстонал его имя, отчего в груди поднялось дикое ликование от обладания этим омегой. Он толкнулся поглубже, тут же выравнивая темп, и вгрызся клыками в его загривок, чтобы не елозил так яростно по земле. Рыжий хвост обвился вокруг его ноги, всё так же дрожа, а Серёжа сладко простонал, выгибаясь и подаваясь бёдрами назад, чтобы поглубже насадиться. В душе наконец-то воцарился полный покой. Гармония между его внутренними частичками, словно все они слились наконец-то в единое целое в его голове, чтобы теперь навсегда только он лишь один имел контроль над своим телом. И не будет больше никакого волка и никакого лиса внутри. А будут только они сами: омега и альфа, лис и волк. — Мой, — прорычал он, яростно врезаясь в чужие бёдра толчком, и омега простонал, согласно, подставляясь под зубы. Сжав его бёдра пальцами, Олег спустился кусачими поцелуями от шеи к плечу и, широко лизнув, впился клыками в нежную сладко пахнущую кожу, оставляя собственную метку. Теперь только его омега. Навсегда. От осознания того, что сейчас под ним скулит и извивается тот самый дерзкий лисёныш, так и манящий своим телом к действиям, возбуждение копилось внутри, грозя сбросить его в самое низменное поведение. Омега завёл руку назад, вцепившись в его загривок, выгнул шею, и Олег засмотрелся на свою метку на этой гибкой шее. Клыки зачесались и он прошелся укусами ниже, срывая с чужих губ всё новые стоны, врываясь в разнеженное податливое тело. Хотелось сильнее, больше. Серёжа только подмахивал и обессиленно стонал сорванным голосом, еще сильнее распаляя. Олег вылизывал его манящую вспотевшую спину, жадно вдыхая сладкий запах, слизывая его с бледной кожи вместе с веснушками. Серёжа заметался, возя длинными волосами по земле, и опустился на нее грудью, еще выше задирая задницу, а потом громко всхлипнул, роняя голову и последний раз подаваясь назад. Олег опустился на него, водя носом по шее, и в несколько глубоких толчков дошел сам, с громким рычанием прямо в чужое красное ухо. Голову кружило осознание того, что сейчас под ним, отходя от оргазма, поскуливал его помеченный омега. Красивущий до звёзд перед глазами, податливый, громкий, ласковый. Похоже, действительно самый лучший. Сжимать его, размякшего, выжимая буквально стон за стоном, оказалось так хорошо, что немедленно захотелось повторить. Так и не выходя из расслабленного входа, он вновь толкнулся вглубь полувставшим членом, и прошептал ему в ушко: — Мой дерзкий лисёныш. Серёжа обернулся, затуманенным взглядом глядя ему в глаза, и очаровательно потянулся за поцелуем, тут же получая его. Такой нежный, такой ласковый. Полностью его. Олег уложил его на спину, массируя явно уставшие ноги, и аккуратно закинул их себе на спину, наклоняясь над ним, нежно целуя. Разомлевший Серёжа охотно принимал каждый размеренный толчок, поглаживал его крепкую спину и шумно дышал, время от времени мешая дыхание со стонами. Олег медленно толкался в него, наблюдая за чужим лицом, искажающимся от наслаждения, за выгибающейся бледной шеей, за розовыми искусанными губами. И не мог даже поверить собственным ощущениям. Влюбился в этого лисёнка. Как мелкий пацанёнок, беспросветно влюбился. Кажется, с самого первого взгляда.