Ледяное сердце

Виктор врывается в раздевалку ледянящим ураганом, пробегается по всем рядам, рыщит зверем, а, когда никого не находит... Юра начинает понимать ситуацию и пытается убежать, но Виктор задерживает его рукой, притесняет своим атлетическим телом к шумным, звонким металлическим стеллажам и начинает целовать в шею. Юра уворачивается и пытается его отпихнуть от себя. Он знает, почему Виктор так себя ведёт. Это из-за того мерзкого утра возле речки, или что оно — он не сильно разбирается в японской географии — когда толкнул его в спину, щедро, со всей дури, чтобы знал, как заменять его кем-то другим, кем-то недостойным и кем-то с кольцом на пальце. С таким же, как у Виктора. — Ты же сам этого хотел, Юрочка, — Виктор шепчет мерзостно-гадким притворным тоном, сладко проводит горячим языком по выделяющейся ключице. — Нет, остановись, — предательские слёзы начинают литься из глаз. Если бы он мог сдержать свои чувства и не показывать их, но эти дурацкие юношеские гормоны превращали Юру то в какого-то неукротимого дикого тигра, а, попросту, в мудака — то в сопливую историю, тандем которых Витя сейчас наблюдает на его недовольном ебальнике. Юра так не хотел этого всего. Паскудный день, наипаскуднейший, ещё хуже, чем вчера, когда он узнал про кольца и челюсть отъехала на пол-гандона из-за этого дерьма. Виктор придавливает своим телом, звенит общими ящиками, сюда могут войти в любой момент, а ему всё равно. Он же — мировая заезда, в конце-концов! А Юра в спортивках, блядь. Там их снять — нефик делать. Юра делает рывок грудиной, чтобы отпихнуть этого козла, но Виктор держит его руки возле своей груди и не даёт двинуть ему. И самое худшее происходит — Виктор быстро стягивает с него спортивки, они подводят его, а Юра ведь так их любил... — Вить, — Плисецкий не узнаёт свой гортанный голос от пересохшего горла и слёз, — не надо... пожалуйста... Юра не хочет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, не так он этого хотел с Витей, только не так! Спортивки внизу, Юра в трусах, ещё и в леопардовых. Может, это насмешит Виктора и он остановится?.. Пустые надежды — Виктор трогает его коленом между ног. Юра издаёт хрип, прижмуривает зелёные заплаканные глаза. — Прости меня, пожалуйста... Вить... Виктор отходит. Он ничего ему не сделал — только штаны стянул, но... Юра поворачивается, чтобы посмотреть этому съехавшему с катушек мерзавцу в его наглую ебливую морду. И на какое-то мгновение удивляется, потому что этот засранец сначала сделал, а потом стоит, кусает свой палец чуть ли не до крови и чувствует себя виноватым. Вот и чувствуй, гад! Покедово! Юра бегом, с прыгающим сердцем, натягивает штаны, подхватывает зимнюю куртку и выбегает на улицу. Он ревёт, его раздирают чувства изнутри, их дружба, его тайная любовь — всё к хуям, всё с треском рвётся по швам. И он не знает, кто из них в действительности виноват. Не знает. А на улице — снежно, холодно, дико, одиноко, уставше и остыло. Вокруг — люди ходят. Юра пытается сдерживаться и не плакать, но не может, ловит на себе косые взгляды прохожих, случайных зевак, бесится и чувствует себя таким одиноким, наедине с этим всем пиздецом. Он шарахается, когда чья-то ладонь вдруг трогает вздутое плечо болотистой куртки, когда-то любимой, но у него есть мерзкая привычка ненавидеть вещи, в которых случилось дерьмо, поэтому он поворачивается посмотреть, кто это сделал с ним, и ненавидит Виктора ещё больше. — Юр, — виноватый взгляд побитой собаки. Нахуя сначала делать, а потом думать головой?! Юра злится, в руках у Виктора его рюкзак — тоже когда-то любимый, помянем. Можно сжигать на свалке вместе со своим разбитым сердцем и расшатанными нервами. — Вить, отъебись от меня! — Юра забирает рюкзак, вырывает из его рук — может, где-то разорвал, похуй! — а другой рукой со всей ненависти ударяет в грудь Виктору. — К-котёнок... — начинает хрипеть Виктор, держась за рёбра. Вот это он, конечно, зря сейчас... Последняя нервная клетка говорит Юре «гудбай» — он с раздирающей его злобой наступает вперёд, на Виктора, ботинки проваливаются в снег, но Юра идёт так быстро, будто не чувствует никаких задержек. Хватает Виктора за горловину пальто той же рукой, что держит рюкзак, а другой метелит что есть мочи по грудной клетке. Пусть рёбра сломает себе, ублюдок! Виктор с усилием терпит, хрипит, как заслужил, а потом неожиданно для Юры прижимает его со всей силы к той же грудной клетке. Сердце Юры бешено стучит. Он почему-то думает над тем, что под этим тёплым пальто, которое он сейчас пытался уничтожить вместе с его обладателем, в груди Виктора тоже бьётся сердце. Может, тоже быстро. Юра не выдерживает, он больше не может сопротивляться. Это очень хреновой день, он больше не может притворяться и делать вид, будто ему наплевать на отношения Виктора с «японской свиньёй». Не наплевать... Слёзы душат и рвутся наружу, ложатся ровными струйками на тёмно-синий, вязаный, крупной вязки, шарф Виктора. Юра не знает, почему берёт одно из вязанных колец и засовывает внутрь палец, играется, пытается отвлечься и успокоиться, шмыгая носом. Его психика — не железная. — Как ты мог так поступить? — Юра отстраняется от Виктора и смотрит на него, стыдливо прячет руки в карманы куртки, да и морозно же. — А ты? — Виктор смотрит искренне. Юра знает, о чём он. Ещё вчера Плисецкий в очередной раз орал, брызгая слюной Виктору в лицо, что то, чем он занимается со «свиньёй», противоестественно, и ему бы кого нормального найти. И, конечно же, исправлялся, что девушку, если Виктор пытался его заподозрить, ухватиться за это и наглым образом поддеть. Но сегодня нервы обоих сдали. Чёрт его знает, может, виной слишком тяжёлые в этом году предстоящие соревнования. Но уже ничего не исправишь, и им расхлёбывать теперь эту кашу, двоим. — Я погорячился. Это не моё дело, чем вы там занимаетесь, — Юра поднимает на него обиженное лицо в слезах, убирает рукавом толстовки грозящие стать льдинками человеческие капли. — Но и ты мог не делать... того, что пытался сделать. Объятия Виктора стали жёстче, между ними сильный ветер носил туда-сюда снег, укрывая Юрины слёзы и раскрасневшееся лицо. Хотя, они оба знают, что щёки у Юры красные от рыданий, Плисецкий всё равно будет отпираться и сделает вид, что это от мороза. В эту стужу Юра чувствовал, как сильно впились пальцы Виктора в его куртку, как будто он действительно был дорог и его не хотели отпускать, хотели задержать, извиниться, может, дать себе по лицу. Вокруг люди ходят: рядом — остановка троллейбуса. Становится совсем неудобно. Неудобно прятать своё лицо за снежинками, отворачиваться от Вити, делать вид, что это всего лишь русский мороз, а главное, — не знать, как выпутаться из этой дряной ситуации! А Виктор, сука, держит его за рукава пуховика и не даёт никуда деться от своего взгляда. — Я не... — говорят губы Виктора. — Ты ведь любишь меня? Виктор спрашивает настойчиво, смотрит в глаза, он серьёзен. И почему-то всё знает, блин. Ну почему сейчас, почему после всего этого надо было задать этот дурацкий вопрос ему?! Сердце Юры застыло и подскочило на этом моменте. Лучше бы он выполнил ещё бальных пируэтов или упал на четверном, чем так по-глупому попасться, и всё из-за этих колец, будь они прокляты. Или он просто перетрудился, пытаясь обогнать Кацудона, и не сдержался в своих чувствах и решениях. Мог бы сдержаться, сука, и не долбить Виктора по спине у того моста, не изводить его гадостями, не давать лишнего повода допустить мысль, что Виктор ему на самом деле небезразличен... А теперь всё обернулось вот так. — Вить, отпусти меня, — Юра смотрит вниз, его голос звучит так, как будто он сейчас убьёт его. А он ведь не хочет... Наверное. Виктор убирает руки от его пуховика. Этот старый хрыч, поди, извёлся весь, внутренне терзаясь от самобичевания. А наружу старается не показывать. Юра же знает его, как облупленного. Но... почему-то его жаль. — Давай... — Юра поднимает свои глаза и замечает какой-то странный блеск в глазах тренера. Он плачет или показалось? — ... Давай, — Юра смущённо оглядывается на проходимцев, — уйдём отсюда в другое место. Поедем к тебе, может быть. И там всё обсудим... Они едут в троллейбусе, как чужие друг другу, и молчат, делают вид для слишком наблюдательных глаз, что всё в порядке. Юра держится за поручень, его шатает — он мало ел сегодня. Или от нервов. Или от того и другого. Троллейбус вдруг идёт на разворот, проезжая колесо, о котором Плисецкий успешно забыл —не до того было — Юра валится на Виктора, смущённо смотрит ему в глаза, в ответ находит что-то похожее на лице Вити, делает шаг назад, но снова падает, а Виктор крепко его держит со спины. — Не падай, пожалуйста, — Витин голос — тихий, значит, до сих пор себя съедает изнутри живьём, душеньку свою. — С тобой не упадёшь, — это был сарказм, Юра намекает на всё произошедшее, и Витя его понимает, грустно поджимает губы. Юре даже его немножечко жаль. Снова. Подъезд встречает их дверным писком кодового набора, затем — сигнализация, Маккачин ластится в коридоре, трётся об ноги, и, наконец, Витина спальня, или как он её там использует. Лучше не думать, а то затошнит ещё... Плисецкому бы сейчас развалиться на Витиной огромной кровати — и как он только здесь спит один? — и ни о чём не думать, но Витя, как назло —ёбнутый эгоист — ведёт в кухню. — Зелёный с жасмином, как ты любишь, — Витя сидит напротив и наливает чай, пододвигает к Юре чёрную, как его настроение, чашку. — Ты уже там много вещей, которые я люблю, разрушил сегодня... — Юра, нахмурившись, сёрбает чай. — Может, это ты не будешь у меня отнимать, а?.. — Согреешься, — игнорируя его чувства, продолжает свой эгоистический монолог Виктор. — А на счёт разрушений и вещей, которые ты любишь... Извини. Я не хотел, чтобы... — Забыли, я тоже на нервах весь из-за соревнований. — Юра пытается всё забыть и скрывает истинные чувства за мнимой желчью. — Но больше так не делай! Они немного молчат, каждый пьёт свой чай. — Ты так и не ответил мне, — Витя зачем-то сам лезет в петлю, а у Юры участившийся пульс бьётся в ушах. Или это от холода? Он не любит шапки... — З-зачем тебе мой ответ?.. — в животе урчит от подступивших «психов», Юра переминает опустевшую чёрную чашку в руках. — Потому что ты не говоришь напрямую и мне приходится угадывать, — Виктор вдруг поднимается со своего стула — удобно же сидел, чё он встал?! —наклоняется к Юре, берёт за подбородок и целует. Юра, кажется, сейчас свалится в обморок от нахлынувших чувств и нехватки воздуха. — Т-ты ч-чего...?.. — Юра хочет отпихнуть Виктора, но у него в руке чашка, тогда он думает ударить донышком Вите по лбу, но почему-то не может. — Надеюсь, это спровоцирует тебя, — без тени совести, с лёгкой ухмылкой отвечает Виктор. Юра-таки толкает его от себя ладонями вместе с чашкой. — Ах! — Внезапно Витя хватается за середину грудной клетки, а у Юры расширяются от волнения глаза. — Всё х-хорошо — успокаивает Витя: — просто сердце... — Старик... — прыскает Юра, ему стыдно, но мозг полностью сожран последними двумя неделями тренировок и мозговыноса с Виктором, кольцами и Кацудоном, и он даже не знает, что на это нормального ответить. — Я... больше никогда тебя не буду бить. Только живи, а... Юра краснеет и прячет глаза в чашке, тайком выглядывая, как там Витя. Виктор трогает его колени, опускается своим лицом к его лицу. — А обзывательства, чтобы скрыть свои чувства? — Виктор попадает в цель, Юра пытается убрать его левую руку со своего колена в тех самых трениках. Ему неприятно это вспоминать. Витя, кажется, тоже это понимает, немного грустный, оставляет его колени, выпрямляется. — Слушай, уже поздно, — Юра клянёт себя за то, что задержался в той судьбоносной раздевалке до вечера. — Я пойду, или мне придётся ночевать на улице. — Оставайся, — Виктор смотрит ему в глаза, почему-то страшно. — Нетушки... — Юра встаёт, но Виктор хватает его за талию и кладёт ему голову на грудь. — Юр, я тебя не трону... Прости меня за сегодня. Я не знаю, что на меня нашло. Всё так навалилось... — Я нашёл, — сдаётся Юра, признавая свои ошибки, и Виктор поднимает на него слезящиеся виной небесные глаза. Плачет, значит. Ну, хорошо... Юра смягчается. — Ладно, я всё равно вымотан и не хочу никуда рвать жопу... Он понимает, как это звучит в данной ситуации. И почему, вообще, ему приходят такие слова в голову, когда они говорят о сне в постели Виктора?! Стоп... А... — А постель одна? — осторожно спрашивает Юра, он никогда об этом раньше не думал... — Да, — Виктор блуждает взглядом в сторону спальни и обратно. — Но ты не бойся, она большая... Поместимся. — Да не боюсь я! — огрызается Юра и отталкивает его. — Я мылся с тобой и Кацудоном голым в горячих источниках, чего мне ещё бояться после этого... И отпусти, давай, сдавишь всего. Я спать, вообще, хочу. Витя ослабляет хватку и топает в след за Юрой в спальню. — Может, сначала примешь душ? — Витя роется на полках с полотенцами и халатами в своём шкафу. На лице Юры проскакивает согласие, но тут же он понимает, что будет мыться в доме Виктора... после всего, и ну его нафиг. — Нет, в пизду! — отрезает Плисецкий. — Я не буду подглядывать. Я телек посмотрю, — Витя его уговаривает. — Ой не пизди, когда ты в последний раз врубал телек? В девяностых? — Юра не сдаётся. — На прошлой неделе. Не мог заснуть — попалась какая-то страшилка, — Витя ему отвечает честно. — Хорошенький же у тебя способ засыпать... — Иди в душ, — мягко настаивает хозяин комнаты, — расслабишься, пока у меня есть горячая вода — у тебя же её отключили... — Сука... После душа Юра взаправду вернулся более расслабленным и с чуть более отдохнувшими нервами. — Ну, что я говорил? — Виктор уже лежал в футболке под одеялом и что-то листал в телефоне. Юре было неловко оказаться одному в халате, как будто они были в Хасецу. — А ты почему не в халате? — он подошёл и осторожно сел на край кровати, она и впрямь ощущалась просторной и мягкой. Захотелось сразу ложиться. — Желаешь, чтобы я переоделся? — Виктор под конец дня совсем разошёлся. Напомнить ему, или пусть живёт? Да и что-то нет сил на лишнюю ругань... Юра вздохнул, пытаясь сдержаться. В ответ прилетело понимающее: — Извини, я пошутил. Неудачно. — Точно неудачно, — Юра плюнул на всё и забрался в постель. Близкое расстояние с Виктором его смущало, но что поделаешь. Виктор тот час выключил свет. Придурок. И ещё обнял со спины. — Я тебя тоже люблю, — горячий голос Виктора дует между его лопаток. — Кольца ничего не значат. Ты должен был это понять... Юра встрепенулся и потянулся к выключателю. Ну надо же было ему начать этот разговор на ночь! Лампочка была нажата и снова загорелась. Юра пытался не вмазать Виктору и одновременно не разреветься. — Вить, ну... это твоё дело, серьёзно... Я больше не буду к тебе приставать, — Юрины щёки вспыхнули, — то есть, орать матом на тебя не буду. Голова не соображает уже совсем. Вырубаю свет. Юра успел дотронуться до пластикового белого квадрата, когда его руку остановили. — Котёнок, посмотри мне, пожалуйста, в глаза... — Да блять, я — не котёнок! — Юра разворачивается, но смотрит. — Ты меня любишь? Скажи мне правду. Виктор требует ответа. Юра с вновь нахлынувшей эмоциональной волной, которая, кажется, сейчас накроет его и унесёт куда подальше отсюда, сжимает пододеяльник и изучает точечный голубой с белым рисунок на синей ткани. — Да, — говорит он и сглатывает. — Во рту пересохло... прости... Хриплю... Плисецкий пытается перевести тему. Не хочется, чтобы Витя ещё и издевался над ним теперь за его чувства. Но ему не удаётся. Виктор берёт его за руки и целует в губы. — Я — тоже... Юра от эмоций медленно проезжается рукой по своим губам. — А как же «японская свинка»?.. — Юри — влюблённый фанат, но я ничего такого не чувствую к нему и не влюблён. Я ждал, когда ты подрастёшь, но... — Виктор нервно зарывается в свои платиновые волосы, — ты меня вывел и я не сдержался. Извини. — Ладно, это... не бери в голову... — сердце отскакивает галопом, Юра не знает, что делать дальше, но он честен. — Ты мне не веришь? — У Виктора грустное выражение лица, он ещё раз целует, Юра на этот раз поддаётся этому поцелую и берёт оттуда сполна тепла Виктора, как и хотел всегда. Быть только его. — Юра, я тоже... чувствую это. Я дорожу тобой. Нашей встречей. Всем тем, что нас связывает. Тренеровками, прогулками и даже тем, когда ты бесишься. Мне нравится всё в тебе. Виктор ещё раз бережно целует Юру, этот аккуратный поцелуй переходит в пылкий, передающий все, когда-то скованные обстоятельствами чувства. — Вот теперь верю, — Юра счастлив.