Silentium

      Когда он только увидел его, то сразу понял — они не уживутся.       Белокурый юноша стоял на пороге в тесной прихожей, обвешанный вещами; несколько старинных кожаных сумок на заклепке, свисавших с плеча, три горшка с цветками, и большой чемодан. Чем он его тащил — остаётся загадкой.       Леви стоит в противоположной стороне коридора и ему кажется, что в тени перед ним самый настоящий Лаокóон (только без сыновей). А вместо хищных змей его обвивают стебли фикуса и аглаонема. Сложное название, запомнил он его не с первого раза.       — В какой комнате мне расположиться?       Леви показывает ему квартиру, без лишних прикрас описывает, где что находится. Молодой парень слушает, потом угукает и кивает; Они теперь сожители.       — Вы играете? — его голубые глаза загораются, а приподнятые все это время от напряжения плечи наконец опускаются.       — Нет. — Леви не играет на фисгармонии, она старая. — Шла вместе с остальной мебелью в доме.       — У вас пальцы пианиста… — заявляет тот. Хотел в начале добавить «а зря», но подумал, что прозвучит дерзко. А прозвучало банально.       Аккерману не нравится вся эта растительность, он не хочет, чтобы его жилище походило на университетскую библиотеку. На каждом углу по кусту. Еще бы кроссворды решал. Тот не смущается, только молча перебирает оставшиеся коробки.       Арлерт негодует и не понимает, почему его отстранённый сосед не зовет никого в гости уже столько времени. Хоть раз позвал бы — и он тогда бы тоже смог. Осмелиться.       Как только они появились в этой квартире, время будто перестало для них существовать. Сколько они здесь пробыли? Год, неделю? Как назло, ни одних часов на стене.       — Я принес трюфельный сыр, — произносит Леви, когда он вместе с затихшим Армином находились вечером на кухне.       Два разных профиля на белой стене. Немного курносая тень и другая. Прямая. Волосы почти одинаковые.       Они были, как две птицы: Сирин и Алконост — меланхоличная и жизнерадостная. Алконост несет яйца на краю моря и опускает их под воду, устанавливая тихую безветренную погоду. Обе пели свои песни, но на разный лад. От светлой птицы люди радовались и забывали о невзгодах, а от чарующего пения Сирин все падали замертво.       — Надеюсь, он несильно пахнет. Например, как козий…       — Ты что, не любишь козий? Ты… — кажется, он тогда хотел сказать «ребенок», но решил, что парень этого не заслужил.       Их город неплохо восстановили после бомбежки. Но все еще можно наглотаться строительной пыли у основания дома. Война окончилась, еще недавно на улице опознавали тела погибших, пахло известкой. Они были там.       Два парня не ходят гулять, они не веселятся и ни с кем не встречаются. У каждого что-то тяжелое в сердце.              Оба привыкли. Привыкли находиться в тишине и без посторонних людей. Оба приучают друг друга к своим привычкам; Леви подсадили на шахматы, хоть голубоглазый вечно его обыгрывал. А Армин по-прежнему не приглашает друзей домой.       В перерывах между чтением стихотворений Тютчева, парень иногда убирал прядь за ухо, внезапно прерывая и без того редкий голос сожителя.       — Вы сейчас сказали «скрывайся»?       — Да…       — Знаете, я вот только что в тексте сейчас прочитал это слово.       — И что?       — Разве не здорово, что вы его произнесли, а я наткнулся на него в книге именно в этот момент? И тоже мысленно его произнес! У меня очень часто такое бывает.       — Хочешь сказать, что сломал матрицу?       — Просто иногда меня пугает, насколько в этом мире все взаимосвязано. Сразу потом думаю о пчелиных сотах, о золотом сечении…       Он кладет алюминиевый таз, опустив его в ванну. Садясь на край, забирается в таз ногами и набирает его до краев. Кажется, он никогда не совладает с первого раза с напором и температурой воды, этот старый кран ему не подвластен.       Он не любит набирать ванну целиком, всегда расходует мало ресурсов. Армина всегда удивляет внезапное появление Леви в такие моменты. Сероглазый просто неожиданно появляется сзади, перешагивает край ванны, вставая в нее с другой стороны.       — Я не буду тебе мешать. — интересно, зачем он это сказал. Никогда ведь не мешал.       Студент коротко кивает и отворачивает кран от себя, делясь им. Леви открывает его, пуская ручей, прислоняется спиной к плиточной стенке, намачивая вместе с Арлертом ноги. Он — рядом в тазу, Леви неподалеку стоя.       Оба не обращают друг на друга внимание. Лишь изредка Арлерт замечает, как от колыханий его холодных стоп, вода начинает немного плескаться и выходит за края его алюминиевого таза, стекая по ногам Аккермана. Он наблюдает за ручейком до тех пор, пока он не приползёт к решётчатому сливу, из которого переодически выползают змеи, если юноша невольно опасался своих же фантазий. Поэтому он никогда не любил сидеть спиной к этой маленькой бездне, если принимал душ целиком. Поворачиваться беззащитной белой спиной к неизвестному почему-то было тревожно. Действительно, как-то по-детски.       — Вы замерзли?       — Нет. Походил по нашему полу. Посмотри, сколько грязи. — он приподнимает к себе стопу, счищая щёткой серую пыль. Ее совсем немного, но и Леви не ходил босиком весь день.       Армин только что со двора — там снег и метель. Но не холодно, просто все тихо и укутано мягкими высоченными сугробами, из-за которых так сильно хочется провалиться в сладкую дрему в полусогнутом состоянии.       Леви бросает взгляд на сожителя. Он замечает копну снежинок на и без того светлых ресницах. Забавно. Оказывается, на бровях та же история.       Армину нравится их молчание. Оно дает им возможность просто замереть во времени. Это тот момент, когда не обязательно ничего друг другу говорить. Если они иногда засиживались подолгу в делах, то первым включался Леви, давал себе разрядку. И мелкого отвлекал. Не грубо, но и без нежностей. Просто появлялся рядом, открывал окно нараспашку, или гремел сервизом на кухне. Мог приказать сходить за хлебом, мол, я вот работаю, а ты сиднем сидишь.       Армин в такие моменты поднимал на него свою бедную голову, потирая глаза; тут же беззвучно вставал и шел за ключами в прихожую.       Сероглазый отдергивал его от своих дум в реальность, как отдергивают тяжёлую бархатную занавеску, давно застоявшуюся в нежилом доме. И Арлерт точно не знал, нравится ли ему это. Он все ещё не мог привыкнуть к тому, что с ним происходит. Он лишь смутно догадывался, но все новые мысли только мешали и редко давали покой. Легче было даже не думать. Конченый сюрреализм!       Иногда по ночам Леви замечал, что блондин не спит, а просто меланхолично смотрит в стену. «Снова за свое…».       — Черт, ты же не хочешь, чтобы у тебя снова начались мигрени. — Аккерман навис сверху, недовольно упершись руками в матрас по обе стороны от головы своей птицы.       — Ты ведь тоже не спишь. Интересно, почему, — в его голосе было столько холода, что Аккерман чуть не поёжился. И то правда. Лучше он поговорит с ним утром, когда юноша станет помягче и утратит во взгляде эту колющую безысходность.        Арлерт инфантилен, иногда угрюм и тревожен. Тревожность позволяла ему вовремя оплачивать счета, за свет, вносить средства в их общую с Леви квартиру, и тот был ему благодарен за это. Потому что самому трясти с мальчишки деньги было как-то некрасиво.       В свете тёплых ламп накаливания с теми самыми причудливыми вольфрамовыми завитками внутри стекла видно серьезное выражение юноши. После ванны и влаги несколько его прядей закрутились так же, как в лампочках. Армин сосредоточено вытирает тряпочкой пыль с лепестков, поливает из тяжелой бутылки. Леви останавливается в проходе дольше обычного, заворожённый…       Белокурый оставляет чашки в раковине и никогда не домывает последнюю ложку. Леви совсем не злится. Сейчас он занят бумажной работой и ему хочется, чтобы кто-нибудь размял ему ключицы и плечи.       Приоткрытая дверь. Арлерт случайно видит, как он снимает чёрный свитер через верх, немного вытягивается, наполовину исчезает в одежде, видна голова, и вот он уже стаскивает оставшиеся сборки ткани с аристократичных рук. Он настолько красив, что ему перед ним страшно.       На балконе холодно курить — замерзают лодыжки. Тот кидает ему тапки, проходя мимо. Арлерт чувствует дрожь, но не сдвигается с места. Разглядывая чистую перламутровую ладонь в лунном свете, где-то на задворках сознания мелькает мысль, что когда-то в детстве у него точно были сильные ожоги на коже руки.       Он почти не дышит свежим воздухом и его выталкивают сюда «проветрить мозги», и Армин принимает это, попутно включая мелкие огоньки своей потрепанной зажигалкой. От жесткого колесика немного натер палец.       — А ты не думал, что всю нашу историю переписывают? Что древние египтяне никакие не древние? — обращается он к Сирин, не отрываясь при этом глазами от книги. Будто в квартире и нет никого.       На обложке поблёскивает египетский крест Анкх.       В шкафу завелась моль. Армин до девятнадцати лет думал, что она может появиться в любом доме, где есть шерсть. Ошибочно. Летающая пушинка любит грязную одежду, он это выяснил, когда вернулся после учебы и застал Леви за стиркой всего его гардероба — он категорически против каких-либо насекомых. Армин тогда даже занервничал, хоть и одежды-то у него было немного.       Леви не знал до двадцати шести лет, что, если прислонить ракушку к уху, то слышишь не море, а шум тока крови и окружающей среды, резонирующей со стенками раковины.       — Ты правда думал, что это море шумит? — Армин с трудом сдерживает смех и восхищение. Ему это в детстве сказали?       — Правда. — возможно, он притворялся. Или просто не думал с тех пор об этом и ракушек к голове не прикладывал.       Уже темнело. Но они не ложились, потому что и не просыпались. Лампочка в прихожей снова перегорела.       Армин разглядывает остатки молока в граненом стакане напросвет: редкие лучи утреннего солнца пробивались в молочное стекло и разбегались алмазными пятнами по столу. Армин заигрывается с бликами и попадает солнечным зайчиком в своего возлюбленного. Сейчас он будет украдкой слепить ему глаза. А хмурая птица будет отвлекаться и смешно щуриться, не задумываясь о том, что этот свет на самом деле не сам собой касался его лица.       Сегодня летним утром Армин видел, как опечаленные Ханджи с Микасой, с немного покрасневшими от слез глазами, шли к их дому с четырьмя лилиями. Но почему-то не вышел навстречу. Весь рот в молоке.       Один раз они с Леви поссорились. Армин так сильно рассердился, что сунул руку в горшок с растением, впервые не сдержав в себе такие эмоции. Это было мелкое деревце, чью почву потревожили глубоко сжавшие пальцы. Его пальцы проникают до самых корней. Мягкая немного влажная земля между пальцами оказывает успокаивающий эффект. Тихий смех. Он закрывает глаза.       — Леви, иди сюда!.. Смотри.       Брюнет выглядывает из-за дверей, с недоумением смотрит на это воссоединение человека с корневой системой. Такой довольный и глупый…       — Ох, Армин, — линия его губ создает подобие улыбки. Он тоже опускает руку в почву рядом с Арлертом, в знак примирения, ощутив его кости. — Тебе не кажется все это странным?