Солнце скрылось за горизонт
Мелодично отзывается колокольчик где-то высоко над головой, когда Эджворт приоткрывает дверь кофейни и жестом приглашает Франциску проследовать вперёд. Леди фон Карма коротко кивает ему и продолжает идти, монотонно развивая их спор о потугах бундестага внести несколько совершенно никчёмных поправок в основной закон Германии. Опасно не смотрящая под ноги, она отстукивает каблучками, пока грациозно сходит по ступенькам, удерживая два горячих стаканчика перед собой. Затем девушка промежду прочим задаёт вопиюще нелогичный, оттого бесполезный вопрос, и Майлз, порядком утомлённый женской речью, не удостаивает сестру ответом. Впрочем, Франци сама теряет интерес и разделяет это молчание. Ненадолго. — Надеюсь, твой друг где-то поблизости, — она протягивает ему чай. — Мне, и правда, стоило хорошенько подумать, прежде чем оставлять этого глупца без твоего присмотра. Эджворт не слышит её. Подправляя оправу сбоку ребром свободной ладони, старший прокурор созерцает толпу в надежде разыскать семью Райт. Сквозящий хладнокровием серый взор исследует округу около полуминуты и малозаметно смягчается, натыкаясь на пару знакомых лиц у проезжей части. — Видишь их? — спрашивает Франциска позднее и вновь не получает отклика. Ощущая себя по-настоящему удивлённой, фон Карма осматривает упорно игнорирующего реальность брата. Решая отставить вертящиеся на языке колкости, она озадаченно прослеживает направление взгляда Майлза, томимая желанием незамедлительно узнать, что могло так овладеть вниманием родственника… Не размыкая мягких объятий, Феникс заворожённо наблюдает за тихонько разговаривающей с ним Труси. Внезапно поднявшийся порыв ветра треплет пышные косы девочки, выбивая из слабого плетения волосы. Приняв чуть более серьёзный вид, Райт вскидывает правую руку, заключает меж пальцев коричневые пряди одну за другой и заправляет их дочери за ухо под головной убор.Искрятся лучи в облаках
25 октября. Понедельник — И это говоришь мне ты? Это и есть то, что ты хотел сказать? — вопрошает Феникс, рывком встаёт и отшатывается, грубо толкая предплечьем стул. На краткий миг его лицо кривится вымученно и горестно, сжимаются в тонкую линию побелевшие губы. Ладони складываются в кулаки, едва щурятся поблёскивающие влагой глаза. Возможно, он действительно теряет равновесие, отчего торс кренится к столу, стоит сделать шаг. Когда Райт принимается разговаривать вновь, в неожиданно высоко звучащем голосе лишь искреннее негодование: — Да что с тобой не так?! Это мой ребёнок, Эджворт! Как ты можешь? Как тебе вообще подобное на ум пришло? Труси не в порядке, с ней что-то стряслось. Она во сне задыхалась, Майлз, раньше такого не было никогда! Аполло и на шаг к ней не подпустили, он понять-то толком ничего не смог. Медики её просто забрали, увезли, понимаешь? Он на стены лезет, с ума там сейчас сходит. А я здесь, слышишь? Здесь! Именно сегодня я должен был оказаться здесь: в другой стране, за тысячи километров, с никому не нужными бумагами и с тобой. Я совершенно ничего не могу сделать. Ничем не могу помочь. Даже просто побыть рядом не могу! Конца и края нет словам, что разрывают остатки комнатной тишины. И чем больше ранящих холодных фраз бросается с языка, тем быстрее крепнет грозная ругань. — Не стоило лететь, она не хотела… Чёрт возьми, да будь я проклят, если в эти минуты Труси уже… Не верю я, не верю! Почему? Ну почему? За что? Всё время адвокат не сходит с собственного места. Наверное, стоял бы так и дальше, не дай кто-либо повод двинуться. Разрешить себе глубокий вдох как-то физически невозможно, и вот он уже с трудом дышит. Феникс теперь не просто кричит, он орёт. Боже, орёт так громко и страшно, что стынет в жилах густеющая от адреналина кровь. — Не говори так. Райт, пожалуйста! Волна тревоги заставляет обмереть, ни за что не сводить остекленевший взгляд с перекошенного яростью лица. Эджворт совсем не знает, что делать. Не думая, не осознавая, в самой искренней своей растерянности он пятится назад. Тело поддаётся через раз, позволяет совершить пару произвольных малых шагов. Мужчина нервно сглатывает ком слюны. Мерзкое ощущение, что потесневшее жабо петлёй сдавливает потную шею, никак не покидает его. Гортань хватает на короткий вздох. Раскрывая рот, он и звука больше вымолвить не может, когда пытается ещё хоть что-то сказать. Когда Майлз вообще видел друга таким? Мгновение спустя станет утерянным миг, в который разъярённый Феникс затихает и, лишившись последнего терпения, нежданно устремляется вперёд. Точно с цепей сорвался, адвокат идёт на прокурора. Улавливая взглядом, как жутко распрямляется у Райта правая рука, Майлз лишь обречённо закрывает глаза. Не то чтобы отбежать не успеет, даже увернуться не выйдет. Чем бы ситуация обернулась, если бы он смолчал? Как часто друзья отмалчиваются в такие моменты? Правильно ли вообще отмалчиваться в такие моменты? Феникс поступил бы по-иному? Додумался бы он до чего-то лучшего, чем жалкое «только держи себя в руках»? Скорее всего, Майлз неразумен, раз возможность потери сознания представляется ему заветным освобождением. Больше всего на свете Эджворт ждёт, что друг медлить не будет. Всей душой желает, чтобы странный озноб в конце концов исчез, как только манящая тьма заберёт. Пусть происходящее с ними — плод воображения это или очередной ночной кошмар — рассеется в глухую пустоту, если цена тому сломанная челюсть. Уже всё равно. Оступаясь неожиданно гулко, рассерженный Феникс застигает его врасплох. С головы до ног прошибает холодный пот; а в глубине живота что-то давяще перекатывается, надсаждая без того, кажется, зажатые в мясистой куче внутренности. Дрогнуть в ошеломлении Эджворт не успевает, напарник стальным хватом ловит за лацканы расстёгнутого пиджака и ощутимо встряхивает, ударяя спиной о массивные полки книжного стеллажа. Лопатка бьётся в декоративное мраморное нечто; остро выступающим концом то впивается в кость, и Майлз, безусловно, чувствует, как это адски больно. — Феникс, прошу… Искажённая в задушенном выдохе, тихая мольба произносится случайно. Безвольно, словно кукла, прокурор повисает в чужих руках, и тогда подёрнутые бешенством иссиня-чёрные глаза Феникса перепуганно расширяются. Будто бы ледяной водой пробуждённый, Райт застынет — так и не замахнётся. Немногим после выражение лица примет совсем нечитаемый вид. Взор устремится не в побледневшие, как мел, черты Эджворта, а куда-то далеко сквозь трепещущую в ужасе плоть, тёмное стеллажное дерево и камень двухметровых стен. Не мигая, Феникс будет смотреть пристально и мучительно долго, до тех пор, пока у роговицы мутными пятнами скотомы не всплывут. Липкий туман, червём объявший мужской рассудок, скоропостижно растает, оставив после себя крупицы последнего восприятия. Буря поутихнет так же внезапно, как и занялась. — Прости… мне так жаль, — вполслуха хрипит Феникс, и прокурор совсем не узнаёт его голоса. Насилу оправившись, Майлз приподнимает голову, взволнованно оглядывая его. Тяга от тугой одежды на толику слабнет, но адвокат не решается окончательно отпускать. Не может. В себя всё никак не придёт. Слаб и уязвим, пока море соображений о кошмарной действительности до краёв захлёстывает хрупкий разум. — Нет, — тихо подаёт голос Эджворт, случайно перебивая то, что Райт порывается произнести в следующую секунду, — здесь нет твоей вины. Лишь бы в глаза не смотреть, Феникс постыдно отворачивается с желанием хоть немного скрыть нездорово красный лик. Втягивая воздух через сомкнутые зубы, затравленно склоняет голову и утыкается лбом в бледно-карминное плечо. — Не знаю, что на меня нашло, — беспомощно тянет адвокат. Колотящееся сердце обливается кровью от чувства этих дрожащих в напряжении кистей на груди. Будь его воля, прокурор многое бы отдал за то, чтобы оказаться не здесь; чтобы не слышать, как на последнем издыхании лучший друг сипит вовсе не нужные извинения; чтобы ни сном ни духом о том, по какой причине Аполло в панике дозванивался им в такой час; чтобы, точно трусу, в кругу знакомых узнать одним из последних. Как они вообще допустили это? — Феникс, посмотри на меня, — адвокат отчего-то цепенеет, стоит позвать по имени. Ему следует прикусить язык сейчас же! Прокурор более чем убеждён, что, настроенный продолжать, сделает только хуже. Вне сомнения, он сожалеет о спонтанности, о недомыслии, какой-то не характерной для него опрометчивости. Однако последние моральные силы иссякают, и на здравое Майлз больше не способен. Заканчивать всё столь беспощадно: бросать на самотёк, тактично дожидаться, как сама собой ситуация разрешится, и надеяться, что через час они это не будут обсуждать, — никакая совесть не позволит. Дай произойти подобному абсурду, и годами налаживаемая дружеская связь подорвётся. Тогда-то груз вины истерзает душу в клочья, потому что Эджворт себя ни за что не простит. Разве это не предательство? Из всех зол надо выбирать меньшее. Отстранённость. Равнодушие. Отчуждение. С кем угодно, но не с Фениксом. — Мысль, что Труси… тяжело больна, изводит меня не меньше, клянусь. Прокурор признаётся, что идёт прямо по острию ножа. Речь поддаётся как-то тяжело. Говорить хочется, но не настолько невпопад. Многое не терпится сказать — и это только сбивает. Если хоть где оступится, то кто знает, чем оно кончится. Мужчина прерывается на миг, чтобы отмести никчёмные бушующие эмоции. Внутренний голос подсказывает не рубить с плеча и чуть сосредоточиться. Со скрытым ощущением, что действительно нуждается в этом, Эджворт неосознанно касается чёрных, как смоль, колючих волос. Вверяя себя случаю, он вкрадчиво продолжает: — Да, пусть мне не понять, что ты чувствуешь. Пусть молчать я должен был, и во всех этих словах, быть может, никакого смысла. Но что бы ни случилось, как бы оно ни произошло… Твоя дочь оправится, Райт. Это всё, о чём я думаю. Всё, что я знаю. И у меня нет шансов считать иначе, понимаешь? Пальцы скользят плавно. Осторожно и бережно выравнивают далеко уже не уложенные, слипшиеся толстой соломой тёмные пряди. Когда фаланги достигают затылка, ненавязчиво Майлз разворачивает Феникса к себе лицом. — У нас нет шансов считать иначе, — приглушённо твердит Эджворт, пронзая невероятно ясным взглядом блёклые синие радужки. — Слышишь меня? Нельзя. Всё катится к чертям. Из груди резко выбивает остатки воздуха, когда Райт давит прокурора собой: сжимает в дьявольски крепких тисках, предплечьями теснит в бока, укладывая ладони на позвонках. Вздрагивая, Феникс делает долгий прерывающийся вдох. Окончательно теряя над ситуацией контроль, Майлз с силой привлекает адвоката как можно ближе, заключая в тёплые утешающие объятия. — Труси справится. Постарается для тебя, как ты всегда старался для неё, — Эджворт прижимается щекой к его горячему виску. — Она удивительная девочка. В конце концов, это твоя дочь, Феникс, она — Райт. Вы оба не умеете сдаваться, что бы судьба ни уготовила. Для вас же нет ничего невозможного. Так ведь? Нижняя губа Феникса досадливо поджимается, влага застилает его глаза. Он скрипит зубами, дабы не взвыть от раздирающего горло комка. Мокро и шумно вбирает носом воздух, приоткрывает рот, беззвучно выдыхая, потом смыкает его обратно. Испуская единственный всхлип, рвано толкается переносицей вверх, в линию чужой нижней челюсти. От неловкого движения первые дорожки крупных горячих слёз хлынут по лицу, пощипывая кожу скул. — Я бы н-не причин-нил тебе в-вреда, — Райт неустанно качает головой. — Не с-смог бы. — Конечно, не смог, Феникс. Я знаю, — мягко звучит в ответ, — и не посмею винить тебя ни в чём. Разговор больше не вяжется. Кабинет наполняется безмолвием. Мертвенная тишина звеняще отзывается в мозгу до того, как не становится слышно, что за оконным стеклом что-то шумит. То посвистывает ночной ветерок. Колышущий густую кленовую листву, он врывается в откинутую фрамугу. Разгоняет складки занавесок вдоль широкого подоконника, сметает в воздух парочку попорченных чернилами бумаг из стопки рядом с лампой, которая почему-то гореть перестала. Как никто другой, прокурор понимает: теперь каждый получас у них на счету. К несчастью, Райт находится не в том состоянии, чтобы принимать правильные решения. Все обязательства Эджворт возьмёт на себя. В уме он прикидывает перечень того, чем должен заняться в ближайшие сорок минут и в какой последовательности. Задерживаться здесь он Фениксу не позволит. Ошибки быть не может: если выйдет, как должно, то управятся меньше чем за сутки, и… Сминая шлицу пиджака, мёрзлым запястьем Райт ведёт вдоль мокрой прокурорской спины. Конечно. Они могут постоять вот так ещё немного. Десяток секунд малое изменит.Звёзды усыпали небосвод
Распахнув слипающиеся глаза, он мимолётно изучает чуть видимый в тени потолок. Либо то размытой бронзовой кляксой люстра покачивается, либо голова так невероятно кружится. Феникс не понимает, но не оставляет попыток зачем-то циклиться на этом. Ушная раковина касается шершавого угла подушечной наволочки, и мир идёт многоконтурными цветными кругами. Налившееся свинцом невесомое тело расслабляется. Одежда давит на чувствительную кожу, оттого Райт дурнеет в обилии плотных тканей и твёрдых швов, в которые облачён. Бросает то в жар, то в холод, и как бы его не стошнило из-за этого. Только далёкие отзвуки бумажного шелеста и стук каблуков о паркет заставляют очувствоваться. — Не засыпай, Райт! Опустевшая голова запрокидывается сама, открывая обзор куда-то за диванный подлокотник. Под жёлтым светом уличного фонаря, чудом достигшим поверхности стола, видна мельтешащая туда-сюда фигура. Кое-как Райт различает двоящееся пятно коричневого жилета и сразу жмурится, болезненно мыча. Предметы в скользких ладонях сменяются один за другим, скатываются по столешнице прямо на пол, пропадая куда-то в тень под мебель. Действуя как можно скорее, взвинченный прокурор копается в ящиках, переворачивая всё вверх дном. Мечется от одного шкафа к другому, с полки на полку, ищет запрятанную в недрах юридической литературы аптечную суму. Где-то в закромах третьей ниши ладонь ощупывает нужную материю, безошибочным ловким движением выуживает из неё искомое, и Эджворт спешит обратно к столу. Раздаётся стеклянный звон, треск блистера, быстро льётся из графина искрящаяся вода. Раньше Майлз делал подобное до жути часто, и теперь только на руку, что всё отработано до рефлекса (кто бы мог подумать, что он станет благодарен этому однажды). Смахивая мельтешащую перед оправой пепельно-серую чёлку, мужчина шевелит губами, пока отсчитывает до двадцати. Быстро-быстро помешивает жидкость чайной ложкой, стараясь не стучать лишний раз о стаканные стенки, пока готовится суспензия. Торопливо оборачивается через плечо с надеждой, что друг всё ещё с ним, и тут же напрягается. Грудь лежащего неподвижно Феникса вздымается учащённо. Невооружённым глазом видно, выдыхать тому трудно.Светит в окошко луна
Веки разлепляются снова, и Райт слышит обрывки знакомой иноязычной речи над собой. Прижимая урчащий динамиком телефон к уху плечом, Майлз смеряет его странным многозначительным взглядом, павший прямо на колени у софы. Дважды исследует с ног до головы, вроде как подмечает что-то. Сокрушённо сводя к переносице брови, прокурор как бы в ответ на что-то коротко объясняется по-немецки и тут же сбивчиво переходит на английский: — Это всё же придётся выпить. Давай. В поползновении встать Феникс протяжно стонет. Ему сразу помогают приподняться на локтях, и Райт не совсем чувствует трясущиеся прокурорские руки. Удерживающий верхнюю половину туловища более-менее вертикально, он часто кивает, борясь с одышкой. Продолжая кое-как отвечать голосу из смартфона, Эджворт не смотрит на него. Отклоняется в сторону, чтобы суетливо подхватить стеклянный стакан с ковра и протянуть напарнику. Без каких-либо возражений последний насильно вливает в глотку противно пахнущую безвкусную жидкость и, обессилев, падает обратно, бездумно зарываясь в прохладные подушки. В долю секунды глаза задерживаются на странном жесте, которым Майлз малоприметно касается своих губ. И, прежде чем поспешно изъясниться на иностранном языке, мужчина хорошенько сглатывает. Феникс хочет спросить об этом, но мир окутывает кромешная темнота. Райт не помнил, каким образом провалился в сон и сколько отсутствовал. Но догадывался, что Эджворт позвал его очень-очень скоро. Вынужденно, с целью заранее подготовить к чему-то. Потом в двери постучали. Теряясь в страшном дурмане Райт запечатлел, как оказался окружённый посторонними людьми. Как где-то в стороне Эджворт, не приседая, измерял комнату шагами. Как сдержанно и холодно тот переговаривался с какой-то женщиной, что лишь фразой осекала прокурора и что слишком медлила, обследуя адвоката. Как Майлз останавливался на одном и том же месте, почти в центре кабинета, то скрещивая руки на груди, то нервно потирая переносицу пальцами. Как в ожидании смотрел, когда Феникс приподнимал веки и искал его сквозь идущие рябью человеческие силуэты…Трели заводит кроха-сверчок
Пригород погружается в студёный октябрьский послеполудень. Долгожданное сверкание молнии озаряет охваченный затишьем сад, и небеса, затянутые густыми синевато-серыми облаками, сотрясаются от грозового грохота. Под дуновением ветра створка настежь распахнутого окна отклоняется, с протяжным металлическим звяканьем ударяется о дверцу деревянного шкафа. Короткие касания дождевых капелек о белоснежный подоконник оповещают о начинающемся дожде. С гадким лязгом свисточек опускается на лиловый носик полного воды чайника. Только рука сдвигает переключатель на панели плиты, как сиюминутно конфорка вспыхивает голубым огнём. Благодатное тепло обволакивает озябшее существо. Отступив на шаг, юноша бросает пустой стеклянный взгляд на стройные язычки спокойного пламени и, неторопливо разворачиваясь, возвращается на законное место: куда-то мимо дверного проёма, за кухонный стол, к дальнему углу поближе. Привычка. Когда бывало совсем плохо и безвыходно, Клей находил его, упорно стаскивал с кровати и спасал, отпаивая горячим, несладким чёрным чаем. Более чем на две с четвертинкой кружки не хватало никогда, потому что где-то в пределах такой границы Джастис либо обретал зверский аппетит, либо засыпал без задних ног. Так всегда случалось. С полгода тому назад Клея не стало. За день это шестая попытка Аполло приготовить себе хотя бы одну чашку чая. Опускаясь на спинку скрипящего под весом тела стула, парень отрешённо наблюдает виднеющиеся столбы фонарей с соседней улочки. Изнурённые плачем, красные от порванных капилляров глаза с равнодушием обводят криво изогнутые, оттого путающиеся друг с другом ветви деревьев. Низко склоняясь к лужицам, отливающие золотом кроны теряют редеющую листву средь влажных комьев земли. Выглянув из-за оконной рамы, веточка каштана роняет пару мёртвых тёмно-алых листочков, и Джастис неотрывно прослеживает, как те, скручиваясь по спирали в подобии маленького вихря, устремляются на холодную половую плитку. Сейчас он точь-в-точь как эти листья: замученный, беззащитный и потерянный. Дрожащие в мандраже пальцы обеих рук складываются перед лицом в болезненный замок, сухие обкусанные губы прислоняются к обветренным фалангам. Плавно облокачиваясь локтями о поверхность стола, адвокат устало смыкает полуприкрытые веки. С окна веет ливневым хладом, заставляя волны мурашек пройтись по щекам, обнажённому затылку и босым стопам; но молодой человек продолжает сидеть недвижно, потому что мыслями он далеко не в этом мире. Исполненный тревоги разум предаётся очищению четвёртый час подряд. Пёстрая круговерть воспоминаний про то, как юноша совершенно случайно завернул в спальню спящей сестры, застал девочку в чудовищном удушье и не смог помочь, лишает Аполло последних сил. До чего же в памяти свежо… Как ни отгораживайся, видения навязчиво всплывают, рвутся наружу вон и кровожадно ранят. Мир в тéни меркнет, потому что они его поганят и, как ядовитый омут, травят. До смерти устал Джастис принуждать себя не думать. Парень безостановочно заламывает кисти, сдавливает ладонями голову и лицо, как будто и правда верит, что хоть немного поможет. Но это выше его сил, делается хуже: рассудок только глубже канет в тёмную бездну отчаяния, страхи неподъёмной ношей оседают на ноющие плечи. Нервы ни к чёрту, и это ломает тело физически, потому что странная колющая резь под сердцем уже практически не исчезает. Нужны покой и терпение — они позволят достичь забвения. Но как забыть? Как разорвать порочный круг, когда в глазах застыли посиневшие губы и обхваченная обеими руками девичья шея?.. Проходит полминуты, когда сквозь оглушительный писк чайника мелодичный звон достигает ушей. Содрогнувшись, Аполло мигом приходит в чувство, концентрирует мутный взор на подсвеченном телефоне. Липкие от пота кончики пальцев тянутся к смартфону и влекут тот по дереву стола ближе. Ослепляющий в густой комнатной тени экран блокировки выводит приоритетным уведомление. Молодой человек порывисто ведёт по ледяному сенсору, заходя в раздел сообщений. «Прилетим завтра. Будем дома в районе девяти утра» Натужно выдыхающий юноша не выдерживает и бьётся лбом о столешницу. Это короткое — казалось бы, совсем ни о чём — простое письмо действует, как панацея. Он ждал его, так ждал… Приподнимая голову, озадаченный юрист морщит лоб, располагая телефон подле носа. Парень испытывающе смотрит на номер отправителя, замечая, что адресант изначально контактом не определился. Почему-то посчитав данное важным, Джастис тщательно перепроверяет цифры. Булькающий носик чайника заполнится кипятком так, что свисточек разбрызгает воду. Конфорку мгновенно зальёт водой — пламенный обруч стухнет на целую половину. В кои-то веки Аполло отвлечётся и спохватится. В том, что сообщение прислано мистером Райтом, сомнений ни разу не возникнет. Странно лишь то, что числовая последовательность и с третьего раза не покажется юноше знакомой.Мы встречаем окончание дня
Когда занимается рассвет, Эджворт плотно зашторивает окно. Шатко облокачивается о стол и, шагая, ведёт вдоль дубового края ладонью, сохраняя хрупкое равновесие. Из-под насупленных бровей оценивающий беспорядок, который по нужде развёл несколько часов назад, небрежно бросает осточертевший телефон на стул. В конец измождённый прокурор бредёт к дремлющему на софе адвокату и валится с ног, откидываясь спиной на багровую диванную обивку. Усталость накатывает с баснословной силой, и перебороть её уже не представляется возможным. Воистину, он старается быть как можно тише, когда под собственное приглушённое шипение разминает хрустящие голеностопы, отводит нижние конечности и выпрямляет их. Но позади раздаётся шорох, и, встрепенувшись, Эджворт оборачивается с опасением, что ненароком разбудил. К счастью, Феникс только перебирает руками по животу, и друг облегчённо вздыхает. Позволяя себе самую малость опереться теменем о чужое мягкое бедро, Майлз блаженно закрывает глаза и остаётся вот так, впоследствии забываясь чутким неспокойным сном.И ты в ночной мгле, как свечи огонёк
По пробуждении они бегом собирают вещи, чтобы в кратчайшие сроки покинуть Германию. С сумками долго не возятся: берут только самое необходимое. Конечно же, выдвигаются раньше положенного. Ещё до того, как ко двору подъезжает такси, в холле Райта вдруг бьёт череда ужасных головокружений. Тот по непонятной причине молчит до последнего, пока не падает с зовом о помощи прямо на крыльце, утягивая впереди стоящего прокурора за рукав вниз. И как только Майлз всматривается в бледный с землистым оттенком облик Феникса, его так некстати одолевает цепочка воспоминаний, оканчивающихся стойким чувством дежавю. Будучи уже в назначенном месте, адвокат останавливается в смешанных чувствах, оценивая габариты самолёта. Одного взгляда в серые глаза хватает для понимания ситуации без слов. Их транспорт частный. Не иначе.Тебе никак не до сна
26 октября. Вторник В зале-ожидальне пусто. Никого из посторонних нет, и Аполло становится по-настоящему неуютно здесь, когда он остаётся один. Трещание гладкой обивки светло-бежевой банкетки, на которую молодой человек совсем недавно решил пересесть, раздаётся чуть ли не при каждом неловком движении. Прямой холодный свет квадратных ламп, стоящих высоко под потолком, неприятно слепит, отражаясь от белоснежных стен. Специфический запах дезинфектанта почти въедается в ноздри, раздражая нежную слизистую и оседая в бронхах. Препятствующая дыханию медицинская маска на лице нагрелась в потоках горячего воздуха, поэтому она кажется совсем гадкой и чуждой. «Чего же ты так долго?» — задрав тугой рукав свитера, юноша выжидающе смотрит на бегущие стрелочки часов. Если он не заблуждается, то Феникс исчез в соседнем коридоре больше семи минут назад. Истерзанный тревогой разум трепещет, заполняя голову отнюдь не нужными дрянными мыслями. Аполло уже никак не справляется с этим: слишком много эмоционального стресса парень испытал за последние полутора суток. В безуспешной попытке абстрагироваться Джастис настороженно озирается, компульсивно правит пышные пряди тёмной чёлки, спавшей на высокий взмокший лоб. Та полностью сокрыла левый глаз, мешающая ему полноценно видеть. Ладошка дёргано зачёсывает непослушные волосы к виску, но пользы от того — нуль. — Полли? — недоумённо доносится со стороны дверного проёма. Чувствуя наплыв долгожданного облегчения, Джастис немножко расслабляется. Большая удача, что вопиющая оторопь не толкнула его раннее на поиски Райта по всей чистой зоне. Разминулись бы — это точно. Даже представлять не хочется. Показываясь из-за угла, Аполло машет вошедшему рукой: — Здесь, Феникс. — О боже, — хрипловато проговаривает мужчина. — Я уже было подумал, что тебя тут нет, — он прочищает горло и плотно закрывает дверь за собой. Старший из адвокатов осторожно обходит пустующие места отдыха, скорее пересекает помещение. Распрямляя край тёмно-фиолетового джемпера у смявшегося воротника рубашки, Феникс присаживается рядом. Устраивающийся поудобнее, облокачивается на левое колено, подпирает кистью подбородок, мягко прижимаясь к тёплому плечу юноши своим. Касание осязается Аполло чрезвычайно остро, но оно дарит столько драгоценного комфорта, что тот не находит сил отстраниться. Теперь их снова двое, и на душе каждого становится чуточку легче. — Всё в порядке? — заискивающе и кротко младший адвокат всматривается в чужое притомлённое лицо. — Да, — Райт склоняет голову ниже и, медленно моргая, переводит кристальный, чистый взгляд на собеседника, — в полном. — Что-то произошло? — продолжает осторожно задавать вопросы Джастис. Тонкие нотки беспокойства, явственно ощущающиеся в чуть слышном низком голосе, снедают Фениксу сердце. — Ничего особенного. Просто Эджворту перезвонил, — честно признаётся мужчина в надежде, что ответ принесёт мальчику немного успокоения. — Я получил два пропущенных и испугался, что что-то срочное. Майлз хотел предупредить, что ему удалось припарковаться у какого-то киоска неподалёку от северного въезда на территорию госпиталя. Где это, правда, я не имею понятия. — Не бери в голову. Здесь сложно заблудиться. В крайнем случае сделаем круг или кого-нибудь спросим. Найдём, — создаётся впечатление, что они сменяют друг друга, и сейчас Аполло сам пытается приободрить его. — Конечно. Диалог прервётся вот так. В течение недолгого времени родственники побудут в тишине. Пока пауза не затянется до предела, Райт искренне возжелает поговорить о чём-нибудь отстранённом и будничном, чтобы отвлечься сразу обоим. Ни с того ни с сего он спросит первое пришедшее на ум: — Пока я отлучался, никто не приходил? — Нет. Напрасно. Старший адвокат уверяется в том, что Джастис уходит в себя, отрекаясь поддерживать хоть какой-то разговор. Разве есть право винить бедное дитя за это? Мужчина лишь тяжко вздыхает. Сохраняя гнетущее молчание, он с опаской оглядывает старшего брата дочери; неуклонно прослеживает то, как молодой человек с отсутствующим видом очерчивает сверкающие грани браслета на левом запястье. Оцарапывая чеканку, короткие ноготки скользят по контурам выведенных на металле узоров. Несчастный светло-карий взор вперяется в блёкло-серую дверь. — Хэй, — тихонько зовёт Феникс, и Аполло вздрагивает от испуга, — иди сюда. Растерянный юноша понимает не сразу. Без лишних слов Райт замедленно выпрямляется, разводит руки и слегка нерешительно протягивает их мальчику навстречу. Тогда Аполло осмысляет. Ни капли не раздумывая, словно только этого и ждал, Джастис придвигается и вцепляется мёртвой хваткой, обвивая чужую крепкую спину. — Мне так страшно, Феникс, — парень почти шепчет. Не находясь с ответом, мужчина всего лишь беспомощно оглаживает юношеские плечи. Коридор наполнится эхом топота и суетливых голосов. Всё равно адвокаты не разорвут своих объятий. Рано или поздно ручка двери наконец дёрнется, враз заставив Райта потерять дар речи от неверия. Женщина в белой форме — медсестра. Она покажется и коротко объявит, что врач готов их принять.Не кричи, не печалься, я буду с тобой
— …значит, Вы не были рядом, когда дочери стало плохо, — скорее аккуратно утверждает, нежели спрашивает инфекционист. Заканчивая раскладывать копии документов Труси меж вороха файлов и бумаг, доктор Васерман вяло щёлкает авторучкой, глядит на Феникса сдержанно, но всё также располагающе. — К сожалению, да, — адвокату почему-то с трудом даётся смотреть медработнику в лицо, — мне пришлось покинуть страну из-за командировки приблизительно неделю назад. Всё это время Труси была дома с братом. Узнал я обо всём вчера, уже после того, как её госпитализировали по скорой. Пальцы Аполло впиваются в хлипкие подлокотники стула. — То есть вызов поступил от мистера Джастиса, я правильно понимаю? — В-верно, — вполголоса подтверждает юноша, — звонил я. — Скажите, пожалуйста, Труси не предъявляла ещё каких-то особенных жалоб на самочувствие за последние семь дней? Может быть, какие-то малозначительные, но всё-таки настораживающие симптомы: эпизоды необоснованной слабости, резкая утомляемость, боли в мышцах… Пожилой врач продолжает кратко перечислять. Взор блуждает, пока Аполло тщательно анализирует события прошедшей недели. Чем дольше молодой человек копается в гуще воспоминаний, тем больше делается потерянным. На дне бездонных миндальных глаз плещутся смятение, неприкрытое сожаление. От бессилия веки опускаются… и вдруг резко распахиваются. — Сыпь, — Аполло как осеняет, он перебивает и, не мигая, смотрит на мужчину в белом халате, — её внезапно обсыпало. По всему телу, особенно на лице и кистях. Мы подумали, что аллергия — уж слишком было на неё похоже. Труси немного жаловалась на зуд, а потом не упоминала его больше, и… значение я не придал. Внутри Феникса что-то надламывается. Мучение сотней шепотков бьётся о кости черепа. Он мог быть с детьми. Он забил бы тревогу. Он смог бы помочь. Если бы только знал!.. Всепоглощающее чувство надуманной вины за страдания семьи опять просыпается в нём. — При коронавирусной инфекции у взрослых сыпь как симптом проявляется редко. Но среди детей встречается чуть ли не у каждого второго, особенно при молниеносном варианте течения болезни, — медленно рассказывает медик, грузно откидываясь на спинку стула. — На самом деле, я… впервые вижу, чтобы у подростка с настолько, откровенно говоря, скудной симптоматикой развивался такой массивный воспалительный процесс в лёгких. Снимки были у меня на руках ещё до получения результата теста. Буду честен, консилиум собирали уже в отделении реанимации. В нём приняло участие шесть специалистов, и ни один из них не решился дать хоть какой-то прогноз. Мистер Райт, мне очень жаль, но после этого мне даже предположить что-либо сложно. Мы помогаем в меру наших сил, но Бог знает, как организм девочки отреагирует в следующую минуту. Остаётся только наблюдать и ждать. — Да, я понимаю, — Райт прерывисто выдыхает. Отцовские нервы стягиваются в струны. — Вы вправе оставить свой номер телефона и некоторые личные данные. Вот здесь. Сотрудники отделения передадут их в наш колл-центр, и Вы сможете регулярно узнавать о состоянии дочери. Сейчас информацию предоставляют по несколько раз на день, поэтому иногда система учёта обновляет данные с задержкой. Будет рациональнее… Под монолог продолжающего говорить врача убитый горем отец берёт бланк. Успокоительное перестало работать очень давно, потому Феникс чудом сдерживает средь скользких фаланг ручку, когда выводит едким чёрным чернилом символы один за другим. Сгорбленные плечи мужчины дрожат, из-за чего на секунду он перестаёт писать. Превозмогая телесное напряжение, Райт замечает бледные, как у покойника, щёки Аполло.Я здесь только для тебя
Видит Бог, Эджворт не готов ко всему этому. Ключ бряцает в замке зажигания, заводя автомобиль на краткий прогрев. Вжимаясь в обдающее холодом водительское сиденье, донельзя продрогший прокурор кутается в пальто. Кости немилосердно ломит от такой малоудобной позы. Шерстяной шарф колется волокном, отчего затылок чешется невыносимо. Пальцы лезут под ткань, раздирают кожу шеи до тех пор, пока покров не начинает гадостно жечь. Предчувствия скверные, оттого нездоровое аритмичное сердце даёт о себе знать. Жуткая головная боль ничуть не унимается, только больше разрастается от пульсирующих висков к темечку. Препарат должен был начать действовать четверть часа назад, да всё никак… Юрист делает вдох. Поглощённый ощущением свободно расправляющейся грудной клетки, он отводит голову назад, досконально изучая округу через обпачканное лобовое стекло. В одном из дальних прямоугольных окон моногоспиталя гаснет свет. И знание, что разделённая этажами семья Райт находится где-то там, потрясает до глубины души. Ладони яростно растирают лицо. По случайности сквозь отверстия промеж фаланг прокурору видятся два адвоката, в одиночестве покидающих территорию лечебного учреждения. Майлзу думается, что то от недосыпа померещилось, но они действительно показываются из-за каменной тёмно-зелёной ограды. Едва соображая, Эджворт надевает очки, наспех вылетает из машины, бросает дверь открытой — и столбенеет.Папа рядом, малышка, не горюй
Аполло насилу переставляет ноги, опирающийся на согнутую в локте руку Райта, пока адвокат помогает бедняге идти вдоль сырой аллейки ровно. Расфокусированный взгляд юноши бегает по пейзажу туда-сюда. Краем зрения Феникс наблюдает за молодым человеком, затем мягко спрашивает о чём-то. Опомнившийся Джастис воспринимает речь и отчаянно мотает головой в сознательном отказе. Не доходя какие-то пару метров, мужчина отпускает паренька, добродушно улыбается ему уголками губ и уже один продолжает ход в сторону автомобиля. Затасканное самообладание в конец трещит по швам, когда Эджворт делает нетвёрдый шаг навстречу. Ни жив ни мёртв Феникс хрипит: «Живая», и Майлз судорожно переводит дух. Аполло скрывается от них позади. С чётким намерением не вслушиваться в следующие друг за другом реплики Райта он лицезрит, как прокурор ввергается в тихий ужас с каждым новым словом. Плавно отворачиваясь к жилым, вовсю горящим жёлтыми огнями многоэтажкам, мальчик бесцельно бредёт к грязной луже у облезшего обломка бордюра. — Консилиум единогласно решил перевести Труси на полную респираторную поддержку с применением седации вне зависимости от моего согласия как опекуна. Всё-таки улавливая обрывки диалога одним ухом, Джастис прячет озябшие руки в узких кармашках тренчкота, возводит глаза к дымчатым небесам и громко шмыгает носом. — С-седации? — Медикаментозный сон, Майлз. Они ввели её в искусственную кому. Мимику искажает горечь. Солёная влага бесконтрольным градом брызжет из глаз. Аполло зажимает ладонью рот и бьётся в немом рыдании, не в силах прекратить. Глухой вздох переходит в душераздирающий вопль, от которого содрогается всё тело, и юноша даёт волю голосу, издавая протяжный ноющий звук.Не плачь, успокойся, дитя
27 октября. Среда Время будет далеко за полночь, когда крепкий сон окажется потревожен. Зарываясь лохматой головой в горстку подушек, разбросанных у изголовья просторной кровати, Аполло весь подбирается и теряется в манящем сладостным теплом меховом покрывале. От подсыхающих следов слюны стягивает уголок губ, а занемевшая кисть рефлекторно чешет суставчиками по липнущей щеке. В исполненное грёзой подсознание, точно отголоски эха, рвётся подозрительное скрежетание. Такое ритмичное и донельзя шумное, оно чудится удивительно будничной, привычной вещью. Наполовину согнавший дремотную негу Джастис сводит брови: при всём желании не разобрать, откуда доносится настойчивая трескотня. Однако же важным становится совершенно иное. Когда истинная суть ситуации просачивается в заторможенный мозг, молодой адвокат подрывается с постели и, не помня себя, бежит, шлёпающий голыми ступнями о паркетный порожек. По-другому и быть не может. Признающая юношу Микеко оживляется, сверкая громадными янтарными глазами в вязком коридорном мраке. Полуночничающий домашний питомец взмахивает распушённым хвостом, когда парнишка, сбавив темп, расторопно ковыляет встречь. Когтистая лапка бережно оцарапывает деревянную планку гостевой комнаты — той, в которой несколькими часами раннее отошёл ко сну мистер Эджворт. И если сейчас же что-то не предпринять, последствия случатся досаднейшие. В кошмарную бесконтрольную дрожь вгоняет от впечатления того, в каком сущем хаосе этот дом доживал вчерашний день. Им троим знатно досталось. Тут априори необходим отдых: и ментальный, и физический. Ради всеобщего блага Аполло может поступиться личным комфортом. В самом деле так будет правильно и по-человечески. — Не тронь, Микеко, — беззлобным шёпотом указывает Джастис и забирает кошку на руки. — Уймись, — под протестующий животный клич, напоминающий больше жалобное пищание, он втихомолку уносит питомицу подальше от спален. Всё одно. Как бы ни старался юный адвокат, прокурор давненько ворочается и плохо спит. В границах гостевой до умопомрачения холодно, несмотря на плотно захлопнутую перед сном миниатюрную форточку за шторками. Воздух тяжёл, дышать более нелегко, и только это побуждает Эджворта обмотаться одеялом по самые уши, спросонья переворачиваясь на правый озябший бок. Шелковистое постельное бельё щекочет нос, отчего мужчина приоткрывает один глаз, за ним и второй. Словно свинцом налитые веки нещадно щиплет, пока он различает электронные часы на прикроватной тумбочке. Прорывающаяся меж ресниц красочная лазоревая рябь прыгает по квадратному дисплею, постепенно оформляясь в чёткие линии цифр, отображающих «02:46». Значит, лишь четыре с половиной часа прошло с тех пор, как они легли отдыхать, — чертовски мало. Сновидения ещё могут вернуться и завладеть организмом, пускай Майлз и пребывает в крохотном заветном состоянии, когда человеку вполне под силу встать и пойти хоть куда-нибудь, если возникнет желание… В какой-то стихийности юрист поднимается, выпутывает ноги из громадного двуспального одеяла и, не в полной мере осмысляя, что и для чего всё-таки делает, совершает шаг на пробу. Выходит сносно, и неловкий прокурор плетётся к выходу, напористо толкаясь в дверцу плечом. Тёмный коридор окутает тёплым спасительным шлейфом. Горячий воздух отконтрастирует на стылой коже щёк, дав насладиться восхитительным чувством вдоволь. Воодушевлённо оправив на пояснице край футболки по шву, Эджворт бегло оглядится. Смежная спальня, в которой останется отсыпаться Феникс, будет заперта наглухо, как и дóлжно. Только вот дверь ближайшей к гостиной комнаты, принадлежащей Аполло, окажется раскрыта. Озадаченный этим мужчина проследует мимо, неприметно скосит взор и обнаружит ожидаемо пустующую постель.От зла защищу, от напасти, невзгод
Растрёпанный Аполло задвигает бедром выдвинутый ящик и становится передом к ранее зажжённой плите, одновременно укладывая тихо мурлычущую Микеко на плечо. Заласканный котёнок сидит смирно и приятно щурится, перебирающий лапками блёкло-жёлтую ткань кофты. Острые коготки пробираются между складок, вынуждая молодого человека почти ёжиться. Обречённо вздыхая, хозяин вновь приступает гладить питомца по спинке. До того, как довольный комочек шерсти пристраивает усатую трёхцветную мордочку в основание мужской шеи, круглые золотистые глаза сверкают любопытством. Чертыхнувшись, кошечка спрыгивает на пол. — Стой! А ну вернись, — грозно шикает Аполло, тотчас разворачивается и, уяснив подвох, смятенно изрекает: — Гляди теперь, чего натворила. Полусонный Майлз Эджворт расплывается в добродушной белозубой улыбке, когда лицезрит, как пушистая непоседа, завидевшая помятого прокурора у дверного косяка, ринулась тереться о лодыжку, усевая разноцветной шерстью штанину трико. — Всё-таки Микеко разбудила Вас, да? — хоть сквозь землю готовый провалиться Джастис с сожалением почёсывает затылок. — Прошу, простите за это. Мы настолько уже привыкли к её шалостям, да и вообще она редко так активно ведёт себя по ночам. Честно, я пытался… — Брось ты, всё нормально, — кряхтит Майлз, наклоняется в порыве одарить кошку порцией внимания, но та играючи виляет меж ног, не попадаясь в ладони, — я сам проснулся. В любом случае пришёл бы сюда. Притом, как я мог расстроить столь ранимую особу?.. Не так давно Феникс поведал мне, как сильно она обижается, если отказывать ей чересчур часто. — Вы про тот забавный случай с драценами? И то верно. В этом смысле Микеко всегда была противная. Однажды я впал в крайность, увлёкшись делом об убийстве в парке Макартура, а она ополчилась и обгрызла все кактусы, что были в моей квартире… — парень хлопает себя по лбу. — Извините, я правда сожалею, что так вышло. — Не говори глупостей, — говорит Эджворт и заливается грудным смехом, очарованный тем, что у него получилось поймать хвостатое недоразумение. В завершение молодой человек горько ухмыляется и отворачивается к кухонным шкафчикам. — Как ты себя чувствуешь, Аполло? — непривычно учтивым тоном интересуется Майлз. — Я… Я в порядке. Да, — обернувшись, юноша поджимает губы и улыбается словно бы раскаянно. — С-спасибо. Закипающий чайник отзывается плеском бурлящей воды. Прокурору не удаётся всецело распознать состояние собеседника. Собственное бессилие гнетёт и тяготит. Разумеется, каких-то суток чертовски мало для того, чтобы мальчик морально отошёл. Будучи в защитном обличье преспокойного и общительного, Джастис не догадывается, как непомерно напоминает вымотанного и сломленного птенца, забившегося под треснувшую скорлупку. Если сам Райт не разыскал способ повлиять на него, то Эджворт не найдёт и подавно. Мужчинам придётся только лишь копить терпение и сопереживать. Пусть так, долго оставаться в стороне юрист категорически не согласен. Огладив холку котёнка в заключительный раз, прокурор приближается к юному адвокату со спины; мысленно убеждает себя, что никоим образом тем не навредит, и мягко треплет Аполло по взлохмаченной голове. Не ждавший жеста искренней заботы Джастис застенчиво каменеет. Бесконечно смущённый, он непоколебимо выстаивает минуту, а потом вдруг осыпает вопросами: — Не с-составите компанию, Эджворт? Чай или, б-быть может, Вы голодны?Страхи прочь, родная моя
Подмечая всяческое снование в юноше, восседающем за уголком кухонного стола, Майлз сияет доброй улыбкой и от души льёт горячее молоко в кружку со свежеприготовленным крепким чёрным чаем Аполло. — Жалуйся, кому хочешь, а пить подобное в ночь я тебе запрещаю, — невозмутимо-спокойно проговаривает Эджворт, чуть наклоняется и (шутки ради) с свойственной мелкой укоризной в светло-серых глазах смотрит на молодого адвоката поверх очков. Признающий поражение Джастис не храбрится возражать. Как провинившееся дитя, потирает кончик брови запястьем да пристыженно выглядывает из-под ниспадающей чёлки. — То-то же, — удовлетворённо заключает прокурор. — Сахар? — Одной ложки более чем достаточно. Спасибо. С красноречивым видом полностью сознающего правоту человека мужчина согласно кивает и сыпет ровно две с половиной, тем вынуждая парнишку нервно сетовать по этому поводу. — Мне жаль, Эджворт, но, боюсь, такое сейчас в меня просто не полезет. — Не торопись утверждать, пока не попробовал. Покамест перемешивает чайную смесь десертной ложечкой, Майлз особенно аккуратно придвигает кружку к Аполло. С благодарностью парень принимает напиток обеими руками, продолжает размешивать дальше, но уже менее скрупулезно, побыстрее. Наверное, даже увлекается, потому что тотчас прокурор возвращается из темноты гостиной, шурша цветастой удлинённой упаковкой. Джастис удивляется, когда тот вообще успел пропасть из поля зрения. Не пожалев бумаги, Эджворт вскрывает обёртку и, по-своему расценивая чужое замешательство, объясняет: — Купили с Фениксом после посадки. Так и не притронулись к ним. Майлз подставляет блюдце, по красочному изогнутому краю которого ссыпает обыкновенное миндальное печенье. И всё бы ничего, но ведь сложилось, что именно Труси привила своей маленькой семье любовь к такой сладости, когда была помладше. Суровое напоминание — не больше, чем жалкая мелочь из прошлого, — обрушивается на Аполло со сверхъестественной силой, сковывая колкой лозой нутро, тошнотворно припекаемое кровью. Мир мутится. На юношу находит так, что забывается всё на свете: кто он, как его зовут, где в настоящий момент находится, с кем и зачем. Разум заполоняет адское наваждение. Сознание уносит в ментальные дебри, кидает в раннее осеннее утро, гонит в освещённую спальню да к тихой постели, толкает на колени к фиолетовым губам и обхваченной руками шее. — Мне так плохо, — Аполло сглатывает, уставившись в белёсую серединку блюдца, которой достигли только песочные крошки. — Я как будто мёртв, — продолжает мальчик, переводя пронизывающий взгляд на мужчину, — и всё, что со мной было, вот-вот окажется мертво. Сгорит дотла и обернётся пеплом. Волею злополучной судьбы покой крушится на тысячи гранёных осколков. То исключительное чудо, что благодаря профессиональной сноровке у обмершего прокурора изначально получается не подавать вида. Вправду, происходящее не поддаётся объяснениям. Облёкшийся в хрусткую маску мнимого хладнокровия Эджворт, как громом поражённый, наблюдает кисть Джастиса, вяло протягивающуюся к каёмочке тарелки. Оглаживая подушечками пальцев надломленную поперёк фигурку печенья, узенькие фаланги перемалывают частичку за частичкой. Мороз по коже продирает. Нарочито очень-очень медленно мужчина достаёт второй стул и плавно подсаживается напротив. — Я так боюсь её потерять, Майлз, знали бы Вы. В неописуемом восторге Микеко, муркнувшая у опустошённой миски позади, пускается бегом по гостиной, весело перемахивая через диванную спинку в едином прыжке. Словами не передать, насколько парадоксально явление вписывается в реальность. — Когда… Когда Франциску подстрелил снайпер, я словно словил эту пулю вместо неё. Подлинное человеческое откровение канет в зыбучее затишье. — Оказавшаяся не в то время и не в том месте моя сестра истекала кровью, лёжа на кушетке, а мне оставалось только сидеть и ждать, потому что я ничем не мог помочь… Аполло поднимает взор на пугающе выразительное лицо Эджворта и заслушивается. Даже дышать не смеет. — Раньше между нами всё было иначе — не так, как сейчас. Фон Карма никогда не сплачивал нас, не учил держаться друг друга, не давал быть обычной семьёй, а мы послушно несли данное в себе даже после его кончины. Франциска не говорила мне, что я ей важен, и сам я тоже молчал. Однако то не сберегло меня от переживаний… Боялся ли я потери? Да, Аполло, столь же сильно, как и ты. Если не дело Энгарда, похищение Фей и дорогой друг за стойкой защиты, только бог ведает, что бы со мной случилось, — Майлз рвано стаскивает очки и, воззрившись в водянистые карие глаза, твердит: — Страх косит людей. Такие количества людей, какие любая другая вещь в нашем мире не способна. Ты прав, страх как маленькая смерть: раскалывает разум, одерживает верх, затем управляет тобой — он разрушает. Но, как ни крути, ты можешь позволять себе бояться. Только не во вред тому, что имеешь. Ледяную руку юноши отодвигают от блюдечка и обхватывают две широкие крепкие ладони. — Тебе кажется, что шанс ничтожен, но он есть, Аполло. Помни об этом и не повторяй мою ошибку. Где-то в недрах дома погружённый в неведение котёнок длинно и обиженно взвоет, усевшись посередине коридора перед дверью, ведущей в спальню Труси. Конец недели обернётся самым что ни на есть форменным сумасшествием. За четыре дня мобильники сорвут все, кто только сможет. Убиваемый регулярными звонками в колл-центр и безызменно тяжёлым состоянием дочери, Феникс бесповоротно возненавидит телефон. Бедная малышка Перл — безумие начнётся с перепуганной девочки. Спустя тысячу попыток извиниться за навязчивость и излишнее беспокойство она робко спросит у мистера Ника, чем же так обидела подружку Труси, что та не отвечает после целых девяти пропущенных. Затем в течение получаса позвонит Майя, прознавшая от кузины о госпитализации дочери друга. И Райт дорого заплатит за моральную трусость, по причине которой побоится брать трубку сразу, потому что Фей не остановится и взбудоражит Аполло, в кои-то веки спокойно устроившегося в своей комнате. Пусть девушка проявит осторожность, сострадание и добросердечность, она не виновата в том, что подобный разговор — не то, к чему адвокат готовился. Общение выдастся долгим, тяжким, изнуряющим. Настолько изнуряющим, что Феникс падёт в спальне пластом, больше не заговорив с кем-либо в остаток четверга. Утром параметры ИВЛ дочери станут ещё жёстче. Пятничным вечером Афина дозвонится до непреклонно игнорирующего входящие Джастиса. В лучшем расположении духа Сайкс отшутится, как дорогой коллега и мистер Райт, похоже, совсем не скучают по ней и как она рада такому раскладу. В едином информационном потоке девушка жизнерадостно протараторит, что отпуск просто восхитителен; что она наконец выбралась из Лос-Анджелеса, остановилась погостить у Джунипер в Гленвилле, пока пандемия не отняла последнюю возможность; что Вудс передаёт большой тёплый привет и что им обеим вообще крайне интересно справиться о делах самого юноши. Аполло не скажет и трёх фраз: собственный голос выдаст парня с головой. Дня через три Феникс случайно наткнётся на новость о том, что Гленвилл оказался в очередном списке городов, включённых в «красную» зону по коронавирусу. В крайние сутки прокурору тоже сподобится. Внезапный звонок от младшей сестры начнётся не привычно флегматичным приветствием, а сухим: «Что же, Майлз Грегори Эджворт…», — и пути назад больше не будет. Разгневанная Франциска слóва вставить не даст: обругает глупца за непрофессионализм; напомнит, как долго они планировали пропущенный им юридический приём; подчеркнёт, что кое-кто обещал самолично встретить в Мюнхене; просветит, каким волшебным образом потеряла брата в родном доме; и в сердцах выкрикнет что-то про чужую извечную слабость уходить в «смерть». Повод ничтожный, однако заскандалят они так, что девушка бросит трубку, а Эджворт перезвонит, только когда остынет. Фон Карма позволит объясниться, характер разговора изменится в корне. Франци невнятно извинится… и пожелает знать обо всём. Приблизительно тогда закроется ближайший к дому Райтов круглосуточный супермаркет. Немногим позже объявится Гамшу и как минимум удостоверится, что людские слухи «чёрт побери, мистер Эджворт, будь они неладны» нагло врут, что генеральный прокурор отнюдь не болен страшным вирусом. Втихую инспектор доложит, как исполняющие обязанности вполне справляются, как особо беспокоиться не о чем. Ладно, как бы промежду прочим Ричард слегка пожалуется на возросшую в космическом размере бумажную волокиту, новое нашумевшее дело о серии зверских убийств и постоянно чихающего прокурора Гэвина, с которым они временно в статусе напарников (мол, аллергия парю бьёт — с чего вдруг?). Где-то здесь, кажется, Феникс и Майлз прикончат по первой пачке противовирусного, а у Аполло останется чуть меньше половины доз от второй. Последней каплей в чашу станет звонок детектива Скай. Выжатая как лимон Эма известит, что прокуратура вся на уши встала с тех пор, как Эджворт ушёл на карантин и как буквально через пару дней, в понедельник, Гэвина госпитализировали с рабочего места по скорой. Первый тест на коронавирус у молодого прокурора положительный, и не известно, что будет дальше. Скорее всего, на территории офиса развернут эпидемический очаг, сотрудников повально протестируют, добрую половину разгонят по домам, заседания отложат — словом, чёрт-те что. Вдобавок Клавьер указал Скай в документах единственной ближайшей родственницей, отчего девушке теперь и без поручения вышестоящих придётся прозванивать в колл-центр, потому что вариантов нет. Говоря иначе, если пневмония коллегу убьёт, Эма узнает об этом первой. Бесконечная канитель хаоса пошатнёт жизненную колею. Во вторник разнепогодится. Беспросветная вуаль тумана символично сокроет куполом сплошь сад и двор. Сломленные напором обстоятельств, юристы запрутся в четырёх стенах, ни под каким предлогом не покидая дом. 2 ноября. Вторник Бронзовая ручка кратко клацает, когда прокурор плотнее притворяет дверь гостевой. Подушечки коченеющих пальцев невесомо проводят вдоль контура скулы, вспыхнувшей жаром больного румянца. С твёрдым решением избавиться от душной верхней одежды Эджворт отправляется к наполовину зашторенному окну. Прямо на ходу расстёгивает молнию пурпурной толстовки, бессильно стягивает правый рукав, бросая тот повисшим у поясницы, и замирает около подоконника. Утемнённые влагой стально-серые радужки ненавистно вонзаются в молочную сумеречную дымку. «Смотреть тошно», — щерится мужчина, сердито сопя на длинном вдохе. Как назло, затмевая порыв жгучей злобы, накатывает растущая телесная вялость. Грудью ощущается буйное сердце, молотящее о рёберные кости, пока накачивает в сосуды кровь. Дела его не так гладки, как хотелось бы. Слабо переминаясь с ноги на ногу, Майлз касается овальной спинки стула, не совсем опрятно располагает толстовку на обивке, затем отступает прочь. Шествующее к раскрытому чемодану увесистое мужское туловище нисходит и размещается прямо на паркетные половицы. Пока одна ладонь ворошит ровные стопочки вещей в поисках определённого коричневатого замшевого чехла, прокурор пробирается косточками пясти другой под линзу очков, устало потирая левое нижнее веко. Может статься, тому виной мнительность. Резко оборачиваясь к изножью застеленной постели, Эджворт решает сильно не утруждаться и остаётся сидеть на голом полу. Когда юрист по порядку достаёт из чехла части тонометра, выкладывая те на ворсистое покрывало, то безотчётно проверяет стрелочку циферблата манометра, машинально ощупывает трубки и грушу. Постепенно предметы обретают надлежащий вид. По окончании мужчина выпрямляет обмякшую руку перед собой, одновременно закрепляя манжету на предплечье где-то повыше локтевого сгиба. Холодящая головка фонендоскопа ложится поверх артерии, наконечники вставляются в уши. Желающий покончить со всем побыстрее, Майлз сразу же подаёт добрую порцию воздуха. «Дрянь, опять перетянул», — почти шипит сквозь зубы. Наконечник указателя достигает заветные двести двадцать по мерной линии. Под управлением большого пальца клапан спускает тонкую воздушную струйку. Надоедливо медленно красная стрелочка сбегает по дуге чёрных циферок, легонько отклоняясь с первым сердечным шумом. Полуприкрытые глаза прокурора озадаченно округляются. Одним усилием Эджворт возвращает каплю воздуха обратно в манжету, чтобы перепроверить. Деление манометра приходится без изменений, заставляя мужчину вглядеться пристальнее и схмуриться. Дальнейшей полуминутой в хаотичном сердцебиении он вычленит заключительный явный стук. Диастолическое давление смутит Майлза похлеще систолического. Сдёрнувший оливы с ушей, он сникнет, уныло ткнувшись лбом в мягкий покрывальный ворс. — Сколько? — с великой предосторожностью спрашивают, а прокурор думает, что ослышался ненароком. Вряд ли есть смысл скрывать, как в глубине души Эджворт теплил надежду на такое появление друга в столь важный момент. Правда, Майлз сыт по горло справляться с ситуацией в одиночку. Непринуждённо привалившись плечом к дверному косяку, Феникс суёт кисти в кармашки домашних штанов и льнёт виском к планке проёма, одаривающий непостижимой чуткостью и добротой в синих переливах взора. Создаётся впечатление, что хозяин дома без причин плёлся мимо и со скуки проведать завернул, да вот не первый десяток лет юристы знакомы. Иногда Райта просить-то особо не надо, он вихрем вторгается в чужое личное пространство, убеждённый, что хоть старые кейсы, например, перебрать понадобится или вообще: «Я ж дозрел, как Пуэр Шу заваривать, зацени!» Цепкий гениальный ум и редкостная наблюдательность, затмимые нелепой навязчивостью с житейской простотой этого человека, вытягивали Эджворта крюками из раздрая и наизатруднительнейших передряг. С годами далось разучиться недооценивать адвоката, потом детей его тоже… Теперь по счастливой случайности генеральный прокурор оказывается у напарника дома, удобно устроившийся на полах гостевой, с очередным эпизодом стойкой тахиаритмии, давящий красноречивую вымученную ухмылку в жалком ожидании не пойми чего. Безмолвствующий Феникс лишь вопрошающе изгибает бровь, допуская располагающей улыбке тронуть губы, — настроенный выслушать, готовый присмотреть и желающий помочь, как всегда. Тут-то и кроется причина абсолютной уверенности Майлза в том, что остаток собственного благополучия в надёжных руках, случись что-то страшное. Подумать только. Такой источающий неохватное участие, преданность и отзывчивость друг детства сравнительно недавно балансировал на грани выбить ему правый челюстной сустав. Даже звучит противоестественно и как-то потусторонне. — Восемьдесят пять на шестьдесят, — с горькой усмешкой отвечает Эджворт. — Для экстренных мер, конечно, рано, так как цифры немногим ниже моей нормы, но… Хотя мне известно, что могло быть гораздо хуже, возможная перспектива дальнейшего понижения давления просто доводит меня, честное слово, — пыхтя, он силится снять приставшую к оголённому предплечью манжету. Сорт крайней обречённости, приправленной нотками равнодушия и наигранной весёлости. Пусть на эмоциональный спектр прокурора совершенно не походит, Феникс замечал подобное раннее. Либо выработанная стратегия для отвлечения, либо защитная психологическая реакция. Согласно опыту, в обоих случаях обстоятельства выстраиваются пагубно, а исток поразительного рода волнений до сих пор не всплывает. Почему? Тайком размышляя, Райт следует по комнате, стараясь достаточно малоприметно приземлиться на край кровати. — Можем вызвать врача, если опасаешься, — попросту предлагает адвокат; порывающийся уложить фонендоскоп в замшевую сумку, он тихо подмечает: — Я настаиваю. У тебя впрямь нездоровый вид. — Знаю, и всё же на данный момент в этом нет особой необходимости. Чувствую, что пока в состоянии справиться самостоятельно. Перестань беспокоиться понапрасну. — И у меня нет никаких шансов переубедить тебя? — Так или иначе, я надеюсь, ты согласишься побыть рядом со мной малость, — голос самопроизвольно приглушается, когда Майлз аккуратно парирует колкий вопрос. — В моём случае любые промедления чреваты дурными последствиями. Как только станет хуже, я сразу обращусь к тебе. Держу пари, ты заподозришь неладное ещё раньше, чем я сам успею что-либо осознать. — Неужели ты действительно… — Скажи, что может пойти не так, пока ты здесь? Проницательный адвокатский глаз вспыхивает призрачной лазурной искрой от того, как разоруживающе приподнимаются уголки чужих губ. В чертах бескровного лица светловолосого мужчины промелькивают признание, полнейшее доверие, безграничная искренность. Не поспевшие сорваться с острого языка, сонмы возражений растворяются в щели гортани. Ниточку за ниточкой воображение Феникса прорисовывает на длинных пальцах Эджворта, наличие которых последний даже не подразумевает. Друг беспощадно дёргает за нужные и не ведает, что творит. Момент потерян. Приходится уступить и перенастроиться, бессознательно махнув подбородком и выпрямившись. Заметная перемена в расположении духа чуть привлекает прокурора, если учитывать подувядшую мимику, но Райт ловко отводит внимание, спешащий так кстати передать чехол с запакованным тонометром владельцу. Кажись, напряжение между ними спадает. Благодарящий Майлз удовлетворённо кивает, напоследок посмотрев с куда большей теплотой, затем спокойно отворачивается к чемодану, без задней мысли зарываясь в горстки уложенных тканей. — Опять аритмии вернулись, да? В мгновение ока Эджворта пригвождает к месту. Едва ли то примечательно, но его плечи сутулятся, отчасти показывая исключительную степень уязвлённости мужчины. Затрепетавшие веки смыкаются покрепче. — Как давно? Разумеется, Феникс догадывается, что медленно, но верно выводит юриста на чистую воду. Хочется корить себя за настойчивость и небрежность. Пускай бестактная выходка не делает адвокату чести, однако он считает необходимым и правильным дойти до конца, удостовериться в существовании пары немаловажных истин, напрямую касающихся здоровья близкого. В свете последних событий Райт имеет право знать. — Не молчи. Уж не после того, как что-то из этого ты принял при мне в Мюнхене, Майлз. С секундным лихорадочным колебанием Эджворт разворачивается, наталкиваясь на упаковку препаратов в чужих смугловатых ладонях. Привычно смятая по картонной диагонали сбоку, вскрытая пачка намешанных разносортных медикаментов, брошенная немногим раньше на прикроватной тумбочке, за часами, около разъёмов ноутбука. Выдающаяся среди прочих конвалюта атенолола с десятью белёсыми мелкими таблеточками, а поверх неё синий блистер овальных капсул ядовитого розоватого цвета… Немыслимо. Он забыл прибрать. Он всерьёз забыл это сделать! — Три недели назад, — оброняет прокурор. Феникс механически прокручивает коробочку, не сводя с собеседника изучающего взгляда из-под полуопущенных тёмных ресниц, после чего вновь спрашивает: — Уже выпил? — В поддерживающей дозе чуть больше получаса ранее. — Когда начнёт действовать? — Через час максимум, — выдерживая зрительный контакт, Эджворт поднимается, огибает постель с противоположной адвокату стороны и как бы поясняет: — Вероятна задержка эффекта из-за дополнительной реакции сосудов на погоду — но не больше. Индивидуальная побочная симптоматика. — Индивидуальная? — Да. Я вхожу в четыре процента статистических отклонений. — Паршиво звучит. — Если мой организм потеряет способность к подобному… сопротивлению, лекарственный перечень увеличится чуть ли не вдвое. Так что, вполне терпимая терапевтическая неурядица. Четвёртый год Майлз страдает от синусовых аритмий. Сей факт даже проскочил между друзьями случайно. Наверное, сама удача соблаговолила Райту, потому что тогда оба были до страшной жути пьяны. Потом при любом поползновении Эджворт рьяно отмахивался, переключаясь на иные темы. Лишь полупустые таблеточные пластинки, мельтешащие везде, сослужили Фениксу напоминанием: за печатным штампом на рабочем столе в прокурорском офисе, сокрытые корешком папки; дома, около конкретного каплевидного флорариума на комоде в личном кабинете друга; во внутреннем кармашке кожаной сумки, близ футляра из-под очков, на период прогулки; сбоку от влажных салфеток глубоко в бардачке (стало быть, запасные). Исчезающие в ремиссию и предсказуемо возникающие на законных местах с обострением. И ни единого слова, так как Эджворт совсем не завладел желанием обсуждать болезнь с кем-либо. Коллега-адвокат практически умыл руки. Теперь распирает спросить: «Сейчас-то что, чёрт возьми, случилось?» — Хочу, чтобы ты отдохнул как следует, — отстранённо говорит Феникс, после чего пересаживается, ощутив крупную тяжесть тела, упавшего на соседнюю сторону постели. — Я пробуду тут столько, сколько потребуется. Просто скажи, вдруг что понадобится. — По поводу эт… — Могу крикнуть Полли, чтоб принёс графин воды. Будет лучше, чтобы ты пореже вставал. Кстати, тебе не душно? Мне кажется, стоит слегка приоткрыть окно. — Феникс, Феникс… — прокурор втискивается в полы чужой чёрной туники, оцарапывая адвокатское запястье. — Остановись. Помолчи немного и послушай меня, пожалуйста. Занемев, Райт неуклюже шевелит челюстями. Желваки мимолётно поигрывают на его скулах. — Я в порядке. За стаканом воды в силах прогуляться на своих двух, с окном тоже разберусь, и, нет, спасибо, совсем не душно, — Майлз снисходительно улыбается, — успокойся. — Твоё самочувствие заставляет меня нервничать, — выпаленный ответ сродни оправданию. — Мне приятна такая забота. Я высоко ценю всё это, правда, но… малость воздержись. Всего лишь аритмия — не впервой. Возьми себя в руки. Просто наберись терпения и доверься мне. В неодолимой жажде возразить Феникс, вероятно, ловит нечто эфемерное в льдистых глазах Эджворта, поэтому сдаётся, буквально сглатывая несогласие. — Хорошо, я тебя понял, — лёгкий кивок, — извини меня. Что будем делать? — Подождём немного, измерим давление повторно, а там по ходу дела посмотрим, — последовательно излагает Эджворт, сбрасывая очки на постель. — Не заснёшь? — Вряд ли мне удастся сейчас, Райт. В ответ Феникс лучисто улыбается. Подбирает прокурорскую оправу, бережно смыкает дужки и перекладывает ту на прикроватную тумбочку к ноутбуку.Я душу избавлю от бед и тревог
— Ну, эм… Наверное, я не делился раньше… Да и, вообще-то, немногие знают… Дело в том, что, когда Труси исполнилось десять, у нас появились жуткие проблемы со сном, — Райт усаживается поудобнее, скрещивая на покрывале ноги. — Малышка просто перестала спать по ночам, днём тоже не ложилась. В сутки она могла прикорнуть на парочку часов, и энергия продолжала бить из неё фонтаном. Режим испортился напрочь. Я даже повёл её к врачу. Выяснилось, что так проявилась особенность взросления. Для детей её возраста подобное весьма характерно. Временный самоизлечимый эпизод, это было достаточно пережить… Обычно она часа в три-четыре утра вставала, кралась к моей постели и будила: «Папочка, проснись, у меня опять». Веришь — нет, это продолжалось около четырёх месяцев. — Поразительно, — скорее ужаснувшись, чем впечатлившись, протягивает Эджворт. — Как ты справлялся? — Укачивал. Редкая бровь прокурора в почти контролируемом тике ползёт на лоб. — Труси легко засыпала, когда мы спали в обнимку, — Феникс лишь пожимает плечами, — и где-то через неделю её ночных мучений я разрешил в принципе ложиться со мной, потому что так было проще. Но она слишком быстро ко всему привыкала. Вскоре появились кошмары, хождения в сне… Иногда я просто шатался с ней на руках туда-сюда по всему дому ночами напролёт. Уже позже, по зиме, я приноровился выносить её в гостиную, заворачивать в одеяла на диване и… — мужчина досадно прыскает, — петь колыбельные, подыгрывая на пианино. — Колыбельные, — после короткой прострации вторит друг, точно заново пробуя слово на вкус. — Ну да. Сначала пел те, что из детства помнил, а потом начинал сочинять свои. Забавное зрелище, конечно, потому что я клевал носом прямо над клавишами, а Труси замечала даже в темноте и хохотала вовсю. Ни в одном глазу, Майлз, как специально! Самое смешное, что утром, когда я обязательно просыпал будильник, зайчик пряталась в пледе у моих ног и нашёптывала лютейшую бессмыслицу, на которую я отвечал во сне в рифму. Однажды она даже на камеру меня сняла, чтобы я поверил…Скорей закрывай глаза
— …не можешь, как я был счастлив, когда это закончилось. Жёсткий родительский опыт! Тогда мне показалось, что я увидел в своей жизни всё за какие-то там… Вдох. Размеренно глубокий и носом свистящий. — Спишь, Майлз? Пепельноволосая голова опрокидывается. Рот движется в недовольстве с различимым зубным скрежетом. В сонной благодатной неге Эджворт возится в складчатом покрывале, подгребая под себя подушку, одновременно с тем переворачиваясь на живот. — Вряд ли удастся, говоришь, — рот Феникса растягивается в смешной вымученной улыбке. — Ну, вот и что прикажешь мне с ним делать? Засветившийся в дверях гостевой Аполло сдержанно хихикает в кулак. 3 ноября. Среда «По данным синоптиков, дожди отступят на некоторое время. Всего за какие-то два дня погода радикально изменится. Тучи стремительно уйдут на запад, ветер стихнет, и вот-вот в пятницу в Лос-Анджелес вернётся солнце» — Чушь какая, — ропщет Аполло куда-то в воротник. Тёмно-миндальные глаза зрят ввысь, встречаясь с небесной преддождевой тьмой, чарующе застывшей над сонным пригородом. Юноша только раздражённо сопит, легонько почёсывая бровь. — И не говори, — сухо хмыкает Эджворт, возведя ненастный взор туда же — к облачной пепельной пучине. Прогноз из разряда фантастических, если рассуждать объективно. В стараниях очистить разум от утомляющей досады парень ничего не отвечает. Даже думать лишний раз желания никакого нет. Черепная коробка сладостно пустеет, и чувство тягучей бесплотности расплывается по костям. Быть может, ему только чудится, но даже окружающий мир становится странно плывущим и невесомым… Нет. То лишь мистер Эджворт, откинувшийся пониже, вытянул свисающую без дела ногу и теперь лениво отталкивается ею от земли, раскачивая качели, на которых они с Аполло по разным углам разве что не разлеглись. Механически потрескивающий голос диктора из старенького радиоприёмника объявляет музыкальную паузу. Ласковый джаз исполняет затихший сад, с приятной редкостью прерываясь на помехи. Маленькие капельки влаги, ударяющие в ливнёвку по-над краем крыши, вторят забавной мелодии, слегка оживляя одинокую веранду неподалёку. Минуты в бесконечности стынут. Украдкой развернувши лицо к окну, виднеющемуся за сухими веточками опавшей вишни, Джастис вдруг проговаривает вслух: — Сегодня что-то дольше обычного. За очертаниями мутного стекла, по ту сторону занавешенных штор Феникс должен был позвонить в колл-центр и узнать о Труси уже достаточно давно. Что ж, произнесённое воздействует предельно неожиданно. Нога Эджворта резко вздрагивает, инерционно скользит кроссовком по мокрой плитке так, что отдача принуждает дёрнуться сразу обоих. С перепугу адвокат подскакивает; взволнованно, с откровенным замешательством переводит взгляд на оцепеневшего прокурора. Последний, сохраняя парадоксально непроницаемое выражение лица, прочищает горло и позволяет себе просиять в мягкой извиняющейся улыбке. Малость погодя, мужчина абсолютно спокойно утверждает: — Вероятно, опять дозвониться не может. Как и вчера. Опасения верёвочками вьются, сворачиваясь в толстый клубок. Гадкий внутренний голосок нашёптывает, что реальность складывается хуже, чем то, во что хочется слепо поверить. Однако за прошедшие три с лишним дня всякое предположение, слетающее с уст Майлза, возымело свойство обретать ободряющую и утешающую сущность, вселяя поистине неисчерпаемое и тёплое чувство надежды в Аполло. К другу Феникса хочется прислушиваться, за каждую фразу хочется хвататься, любому слову хочется внимать, помнить. Так и сейчас. Дрожащий полувздох касается юношеских губ, после чего липкое чувство самообмана плавно отпускает края пылающего паникой сознания. — Скорее всего, — соглашается Джастис, упоенно ощущая, как расслабляются ссутулившиеся плечи. — В последние два дня линия, правда, была жутко перегружена. Феникса это просто убивает, — он теснее кутается в флисовую парку Эджворта, в которую тот насильно замотал парня, когда получасом раньше обнаружил хандрящим в саду. — Несомненно. Представить страшно, что с человеком творится в подобные моменты, — собеседник крепко сцепляет руки на своей груди, упрятывая пальцы в шерстяные складки рукавов. — К сожалению, мы переговорить-то толком не смогли об этом. — Понимаю. Я хотел постучаться к нему перед сном, но… струсил, наверное. Не то что пообщаться, просто подойти к нему было… — юноша несколько мнётся, колеблясь выговорить первое пришедшее на ум слово, — боязно. — Отчего же? — Мне показалось, Феникс злился. По имени позови — и он сорвётся. Решил не трогать. В мгновение Эджворт отрывается от созерцания спутавшихся стволов деревьев, медленно переводит неприкрыто изумлённый взор на молодого человека и горько качает головой. — Не спорю, Райт может быть в своей манере импульсивен. За рабочим столом, с конкурентами или же во время заседаний на него находит, конечно, — светловолосый мужчина клонится ухом к плечу. — Но уж с кем, с кем, а с вами подобное априори невозможно. На вас он совершенно не умеет сердиться. — На нас, в смысле на… — Да, — тон Майлза становится тише и ниже, — на детей.Вместе мы встретим чудесный рассвет
— Аполло, он же вообще человек к агрессии не склонный. С детства. Райт никогда не умел вымещать зло на других, томить гнев, слать всех и вся к чёрту, а потом крушить, что под руку ни попади, как и никогда не был способен долго таить обиду. Казалось бы, погрузившийся в мимолётные отрывки воспоминаний, Эджворт добродушно улыбается. Канет буквально секунда, как по непонятной причине мимика едва очевидно мрачнеет. Прояснившаяся в тканях одежды правая ладонь ползёт выше и вжимается в мышцу плеча у локтевой ямки. Проявление привычки осознаётся поздно, но, похоже, Джастис в упор ничего подозрительного не воспринимает. Размышляющий молодой человек лишь чуть-чуть сохраняет молчание, приняв особенно задумчивый вид. Дважды мигнув, парень ерошит чёлку и с выверенной аккуратностью спрашивает: — Однако Вы всё же видели его таким, верно? По-настоящему злым, неистовствующим или обиженным. Эджворту мерещится, что время замедляет ход. Звуки улицы обращаются в далёкое цокотящее эхо, затем туловище парализует неведомой силой. Рука мальчика отпускает последнюю прядь волос, плавно падает на бедро вниз, и выразительный тёмно-карий взор устремляется прокурору в самую душу. Явившееся исключительно правильным намерение уйти от ответа вдруг воспринимается подсознанием Майлза неприятным и чуждым. Яркая палитра осеннего мира теряет сочность красок, сужаясь до двух вспыхнувших ализариновых ока Аполло. Это ошеломляюще и настолько впечатляюще, что щёки и уши леденеют. Мужчина коротко моргает, с инстинктивным облегчением определяя, как пугающая иллюзия бесследно испаряется, возвращая всему естественный цвет. Озадаченный юноша вопрошающе вскидывает брови, но не прекращает смотреть. Смотреть изучающе, внимательно, завораживающе пристально. Запястье молодого адвоката движется к колену, поправляя смятую штанину и неимоверно оглушающе лязгая браслетом о медную застёжку на кармане. Привлечённый звоном, старший из юристов замечает украшение; припоминая, что к чему, усаживается прямо и от немощи только улыбается шире. — Видел, — фаланги на плече белеют, дико впиваясь в плоть. — Но подобные вещи страшно выматывают его. Чем более он бывает не сдержан, тем сильнее страдает. Ярость всегда причиняет Фениксу физическую боль, поэтому он отвергает её или подавляет. — Надо же, — Аполло поражён; он выпрямляется, почти безотчётно повторяя позу Эджворта. — Я и не знал. Если бы одарённость юноши укоренила в своём хранителе возможность считывать мысли, то Джастис увидел бы собственными глазами всё: стопки бумаг, стеллажи, перегоревшую лампу, стакан на ковре и тело в подушках бардовой софы. — Что бы ни творилось, хорошо, что рядом с ним оказываетесь именно Вы, — внезапно уходит на шёпот парень. — Вряд ли кто-то другой способен помочь Фениксу так, как это получается у Вас. Он всецело Вам доверяет. Порой больше, чем себе. Неизвестно откуда возникший порыв ветра ударяет в крепежи качели. Радиоприёмник заходится морем помех. Юристы продолжают неподвижно сидеть против друг друга, раскачиваясь взад-вперёд. — Вот почему, Майлз, Вы продолжаете быть здесь. С ним… и со мной.Как всегда — лишь ты и я
Стул валится на пол с умопомрачительным грохотом, оставляя ножкой крупную царапину на паркете, когда Феникс вылетает из полумрака спальни, пускается по коридору и сломя голову бежит, точно обезумевший. Круто сворачивающий у косяка, он буквально вышибает локтем дверь, спрыгивая на веранду. От шума Аполло вздрагивает всем существом, а Майлз в растерянности хватает молодого человека за предплечье. — Задышала, — вскрикивает Райт, претерпевая одышку. — Отключили от ИВЛ. Она задышала! Шейные позвонки жалко хрустят где-то под затылком от той безудержной прыти, с которой Аполло вырывается и на всех парах мчит к Райту. Прогоняющий головокружение Эджворт слегка встряхивает чёлкой, оправляет очки на носу, и смысл слов шквалом сносит ошмётки самоконтроля, потому что эти два самых счастливых человека на свете вот-вот доведут прокурора до колик в животе. Вцепившиеся руками друг в друга, радостно орущие на всю округу Феникс и Аполло, ликуя, весело скачут куда-то неведомо влево, мимо клумб, прямиком в грязный забор. Просто чудо. Масляные пряно-жёлтые лучики солнца, хлыщущие с туч, золотятся в россыпи капель на сырых стенах соседских домов. 4 ноября. Четверг — Ник, ты что, серьёзно?.. Так ведь это отлично, дружище! Просто превосходно! Принцесса-то на попр-р… — фраза шумно прерывается, динамики телефона разрывает громыхающим влажным кашлем. Порядком-таки всколыхнённый Феникс отвлекается от наполняемой бельевой корзины и смещает смартфон теснее к уху. Тон повышается машинально: — Ради всего святого, Ларри, не напрягай голос! Ты в порядке?Всем ненастьям однажды приходит конец
По ту сторону гаджета раздаётся судорожный жадный глоток воздуха, затем басовитый лающий смех. На секунду кажется, что ужасная одышка друга вот-вот возобновится, но Батц сказочным образом перебарывает приступ, возвращая способности к речи. — Д-да, чувак, всё п-под… у-уф, под контролем, ага! — восклицание довершает нервное хихиканье. — Я г-говорю, наша маленькая волшебница здóрово на поправку идёт. Бьюсь об заклад, максимум неделя, и мы заберём твою дочурку оттуда… Сынишка Райт же в курсе, не так ли? Опасность минует. Глубинное напряжение сходит с мышц пропотевшей адвокатской спины, и просиявшие голубые глаза закатываются от облегчения. Понадёжнее упирающий телефон плечом в висок Райт чахло подхватывает корзину с кучей вещей и покидает спальню. — Разумеется. Как иначе? — на губах выступает лёгкая смиренная улыбка. — Полли вне себя от счастья, ждёт не дождётся: сам не приседает и мне пощады не даёт. Мы готовимся к её возвращению, решили порядок дома навести. Сейчас назревает грандиозная стирка, кстати. — О-ох, я понял! Похоже, тебе там далеко не скучно, приятно слышать. Пацан просто молодчина, мне нравится его настрой. Так держать, Ник!.. Слушай, а старина по-прежнему с вами? — Да, Майлз согласился побыть у нас ещё какое-то время, — адвокат подбирает одинокий махровый носок, обронённый кем-то в коридоре, и добавляет чуть потише: — В прокуратуре дела до сих пор не ладятся, поэтому большинство специалистов работают в дистанционном формате. Эджворт вовлекается, как может, тем не менее людям легче, пока он продолжает оставаться близ центра города. К тому же… Читал про западные районы? — Конечно, чёрт возьми, все соцсети новостями пестрят, сущий кошмар! — помехи отдалённой шуршащей возни намекают об активном передвижении Батца по квартире. — То был лишь вопрос времени. Согласись, там постоянно ошивались кучи репортёров. СМИ в конце концов весомо насолили, вынудив власти ввести жёсткий комендантский час в Бел-Эйр. Только тамошним вовсе не легче. Ты представь: мало того, жизнь по часам, так теперь Эджи предстоит подсобрать хорошую кипу бумажек, чтобы попасть домой. Они же внедряют новую пропускную систему! Выставляя ношу на край журнального столика, мужчина ловит смартфон освобождённой рукой. — Между нами, мы вообще избегаем эту тему в общении, — Райт горько вздыхает. — Я пытаюсь проявлять инициативу, чтобы поговорить с ним, но бесполезно. Майлз замыкается, делает вид, словно ничего критичного не происходит. Мы дружим слишком долго, чтобы я мог поверить. Его склонность переживать события внутренне очень болезненна. Аполло предположил, что подобная манера поведения частично связана с ситуацией в нашей семье. — Так и есть, Феникс, можешь не сомневаться. Эджворт боится омрачать всё личными неурядицами, слишком на него похоже, — вполголоса твердит Батц. — Проблем знатно подкопилось после инцидента в Мюнхене. Ей-богу, он бывает сам не свой! — Откуда ты знаешь про Мюнхен? В диалог укореняется напряжённая пауза. — Твою мать… — шипит Ларри. Неясной природы шелест чуть-чуть режет Райту слух, пока прикусивший язык приятель выжидает некоторое количество минут, как бы не осмеливаясь продолжать. Чутьё подсказывает, что юрист случайно копнул туда, куда имели вескую причину не пускать, — и попадает в точку. Неужели Эджворт… Без угрызений совести Феникс собирается надавить. К обоюдному облегчению, Батц реагирует быстрее и поступает очень благоразумно, поддавшись сложившимся обстоятельствам. — Ладно. Смысла съезжать уже нет, верно?.. — голос разом набирает силу. — Ну, э-э... н-навряд ли тебе известно, мы с Майлзом переписываемся прилично, чтобы я понимал, что с ним творится. Пусть это, эм... Кхм! Пусть оно тебя особо не пáрит, но я знаю достаточно о случившемся в Германии, да… Короче, я был на подхвате ещё в день вашего прилёта в Лос-Анджелес. Эджворт допускал ухудшение твоего состояния и просил меня о помощи. Так что… Температура в пустой гостиной вдруг падает на пяток градусов, покрывая тонкую кожу конечностей склизкой испариной. Воздух сгущается, уплотняясь в просвете бронхов. Феникс канет в зыбучий ступор. Какое ухудшение состояния допускал Майлз, что пришлось оповещать Ларри? — …О чёрт, — ноги адвоката подкашиваются, тело рухнет на диван. — Пожалуйста, не говори ему, что я поторопил события и разболтал тебе раньше времени. Умоляю! Старина явно не оценит, всып-всып… Кхе! Всыпит м-мне по первое ч-число! Сделай милость, дождись, когда Эджи подгадает момент и расскажет сам. Пока что не стоит обсуждать с ним подобного рода вещи, л-лады? — С-само собой, Ларри, — Райт плавно выныривает из морока, едва волоча языком. — Боюсь, мне… потребуются силы, чтобы самому это осмыслить. Господи, я просто… Я ведь даже не подозревал. — Значит, мы весьма неплохо справились. Нам следовало оберегать тебя от лишнего стресса. Похоже, по-другому тут не получилось бы… с твоим-то самочувствием… П-послушай меня, Ф-Феникс, пойми, ты наш лучший друг в конце-то концов! Мы предполагали, что ты хреново отреагируешь на перелёт. Если бы что-то пошло не по плану, я бы в гроб сошёл. Иного варианта не оставало-лось, — новые порции упорного покашливания выбивают из Батца весь дух, и всё же он хрипло продолжает: — Д-дьявол, м-мы не станем обговаривать такое по телефону. Точно не сейчас. Надеюсь, Труси скоро вернётся домой, и, если грёбаный грипп не добьёт меня, мы соберёмся и втроём перетрём, как только всё пандемическое дерьмо кончится. Как в старые добрые! — Ларри… — Просто знай, что я искренне счастлив слышать, как жизнь твоей семьи потихонечку налаживается, приятель. Эджи тоже рад, будь уверен! Благополучие детей не сравнится с какими-то там нашими взрослыми заморочками! Светлая истина ножом по живому мажет. Первозданная дикая беспомощность преображается в тёплое нечто. Чудесное нечто, порождающее знание о близости и защищённости, сладко выстилающее мужское существо изнутри. Душа искрится от той небывалой признательности, которой преисполняется разум Феникса. — Спасибо… — из-за эмоций юрист теряется. — За то, что позвонил, и… и вообще… за всё. Прости, что не отвечал так долго. Ларри откашливается громче и ободряюще изрекает: — Д-да лад-дно тебе! Может быть, зачастую я веду себя глупо и не разбираю элементарных вещей, однако даже я понимаю, что иногда случаются чёрные дни, Ник, когда люди и их поддержка становятся не нужны, и ты всего лишь хочешь спрятаться от чужого взгляда, чтобы дали побыть одному. Разве не так?.. Майлз не переставал держать со мной связь. Не извиняйся за то, в чём не виноват. Встопорщивая короткие волоски загривка, Райт подаётся вперёд, низко склонив голову. — …У меня… нет сл-лов, — уголки рта подрагивают. — Тогда, пожалуй, я скажу вместо тебя, чувак, — Ларри шуршит пузырём пилюль в динамик, слегка заглушая свой охрипший весёлый голос. — Пообещай, что, как только Труси выпишут, ты обязательно сообщишь мне лично. Я действительно хочу узнать среди первых, это важно, — друг испускает безобидный смешок. — Возражения защиты заранее отклоняются, Ваша Честь!Запомни мои слова
5 ноября. Пятница Где-то на уровне ментальном они договорились посвятить день друг другу. Трудно охарактеризовать это иначе. Лёгкая влажная уборка, бытовые дела на кухне, неторопливая подготовка к ужину, тоскующий по ласке котёнок и ничего кроме. Ароматы овощного сотé, запечённого мяса и листового чая, подогревающие аппетит. По-семейному тёплая атмосфера настраивает на благоприятное окончание вечера. Давненько в доме Райтов не было так уютно и безмятежно. В плену глубочайшего уровня концентрации Феникс придвигается к шахматной доске практически вплотную. Сильнее подогнув ногу, в который раз он склоняется над фигурами, толкающийся локтем в спинку дивана и подпирающий щеку ребром ладони. До сих пор мокрые после принятого душа прядки чёрной чёлки покрывают лоб, разделившиеся под тяжестью влаги по случайному пробору. Пускай они слегка мешают обзору, адвокат настолько погружён в просчёт расклада, что ничуть не обращает внимания. Такой серьёзный настрой друга — чудесная редкость, поэтому Майлз оставляет поторапливающие замечания при себе; всего лишь выжидает, коротко окидывая противника любопытным взглядом поверх очков время от времени. Преисполненный азартом прокурор изгибает уголок губ в хищной ухмылке, пощёлкивая костяшками пальцев правой кисти. В свою очередь, развалившийся в кресле поодаль Аполло, с особым предвкушением наблюдающий за партией, потягивается и восторженно мычит. Дух прямо захватывает. Не отводя искрящих увлечением глаз от доски, Феникс сипло бормочет: — Тут что-то не так. Я перестаю что-либо понимать. — И я безумно рад это слышать, — твердит Эджворт, с отстранённым видом оглаживающий пуговичку на манжете рукава рубашки – веселится. — Ла-а-адно, — произносится после капли раздумий, — пробуем делать вот так. Подёрнутые запалом серые радужки следят, как Райт если не с толикой затруднения, то с чужеродной адвокату ленцой ходит красной пешкой, лишая противника ещё одной синей фигуры. Поистине гадская улыбка прокурора превращается в оскал, а окончательно отчаявшемуся Фениксу не терпится гулко зарычать. Его, определённо, с самого начала ведут по какой-то из крайне изощрённых тактик, с которой мужчине не предстало чести столкнуться в прошлом. Откуда только Эджворт их берёт? — Что скажешь? — с игривой хрипотцой в голосе Майлз обращается к Джастису, краем периферийного зрения обнаруживая телодвижения парнишки. Аполло весьма грациозно соскальзывает на подлокотник кресла, располагаясь так, чтобы видеть как можно больше. Черты излучают сосредоточенность, пока он почёсывает серединку переносицы. — Интригующе, — спустя секунд пять заключает юноша, и светловолосый мужчина одаривает его красноречивым взглядом, получая заговорщическую усмешку в ответ. — Так, Эджворт, вот сюда смотри! И, да, Полли, ты на чьей стороне вообще, предатель?! — в шутку возмущается Феникс, метнув в хохотнувшего молодого человека парочку миниатюрных подушек. Прокурор заливается приятным беззлобным смехом. Упархивая к чашечке благоухающего чая, одиноко оставленной на журнальном столике, он ловит лукавый взор Джастиса. Тот с трудом упрятывает хитрую лисью улыбку за прилетевшей по носу подушечкой. Внезапно Аполло возводит указательный палец вверх, занимает максимально непринуждённую позу и уверяет, обернувшись к Райту: — Шанс ещё есть. — Ох, да что ты! Блестяще, спасибо тебе на добром слове, — горько хихикает Феникс. — Теперь посмотри внимательнее на этого садиста, — он кивает в сторону невинно отпивающего чай соперника, — и попробуй ещё раз, сынок.Пусть песнь колыбельной подарит покой
— Это мат, — довольно хмыкает Аполло, издав невольный смешок. Игра стоит свеч. Старший адвокат в три погибели гнётся над шахматным раскладом в поисках собственной ошибки. Череда великолепных гримас, украшающих лицо Райта, — как бальзам на душу. Буря негодования, жалкое отрицание, смирение. Внутренне ликующий Эджворт высоко задирает подбородок и вальяжно откидывается назад. Мужчина искренне наслаждается реакцией чересчур эмоционирующего друга. — Да я даже не удивлён, чёрт возьми, — Феникс бьёт по спинке дивана кулаком. — Тот ферзь должен был отвлечь меня, верно? Сев повыше, Джастис сползает с подлокотника кресла, гибко повисая в воздухе. — Майлз сделал окно справа от твоего короля хода четыре назад. В остальное время просто игрался с тобой, как кот с мышью. Ты выстроил хорошую оборону, но совсем не там, где надо, — разъясняет юноша и не сдерживает оригинальной ремарки: — Вам весьма феерично надрали задницу, мистер Райт. — «Весьма феерично»? — фыркает Феникс, скривившись. — Твои замашки плохо на него влияют, знаешь ли, — весело зыркнув на прокурора, он резко подрывается с места по направлению к креслу. — Идите-ка сюда, молодой человек! Бедняжка Микеко, сладко задремавшая рядом с Аполло, муркнуть не поспевает, когда пушистым кубарем скатывается вниз под журнальный столик. Безудержно обхохатывающийся Эджворт нащупывает мордашку сонного котёнка и тащит питомицу из-под мебели, пристраивая у себя на груди. Сопротивляющийся нападению, Джастис весь дрыгается, гогочет, то и дело голосит, что пошутил и что ничего пагубного в виду не имел. Ещё какие-то две минуты Райт тщетно борется с этой кучей конечностей, потом плюёт и с громким воскликом «Ага-а-а!» лезет напролом, волшебным образом достигая рукой шиворота юноши.Пусть тебя не пугает ночь
В гостиной свет потушен, но отнюдь не темно. Желтоватый огонёк от уличного фонаря пробирается сквозь брешь меж многорядных тёмных шторок, падая идеальной линией на паркет. Скудная сероватая палитра на экране телевизора заполняет комнату текучим синеватым отсветом, усыпая стены в тысячи теней. Мужской стройный готический хор, доносящийся из динамиков, подкрепляет мрачную атмосферу. Отвратные образы человекоподобных чудовищ, мелькающие в кадрах кинокартины, завязывают диалог, знакомя зрителя с ключевым моментом в завязке сюжета. «Иди же сюда, Рюк, давай бросим кости! Сыграй с нами ещё разок», — зовёт рогатый демон другого, грузно пошевеливая челюстью козлиного черепа, заменяющего тому голову. Место сцены немного меняется, являя болезненно худощавое существо, скучающе восседающее на скалистом выступе. «Неа, я не хочу…» — низко рычит красноглазое исчадие, и в прекрасное хоровое пение эффектно вступают женские голоса. — Аполло, а это точно детектив? Пока похоже на ужасы, — шепчет Феникс, с каменным выражением лица вглядываясь в жуткие силуэты персонажей. Бесспорно, хозяин дома помнит, как спокойно соглашался на что угодно, доверив выбор тайтла желающим. Первый эпизод только начался, а его уже отчего-то поглощает скепсис. — Это хороший детектив, Райт, — вместо юноши мягко отмечает Эджворт. — Ты не останешься равнодушным. — Правда хороший, — Джастис тихонько вклинивается в разговор, — я первый сезон дважды отсмотрел, мангу перечитал и того больше. Даже на мюзикл с Афиной как-то сходил. Достойная вещь. — Хм-м, тогда я весь внимание, — удовлетворённо отзывается Феникс и с тканевым треском уползает вдоль спинки дивана, укладываясь на ядовито-зелёного цвета подушку, подложенную прямо под бок Аполло. Майлз безучастно засматривается в экран плазмы, подставляющий горячеватую кружку к беспечно улыбающимся губам. Ему никак не избавиться от забавляющего предчувствия. Истекут крохотные три с половиной минуты, после чего Райт стопроцентно провалится в сон, проснувшись позже на титрах, как делал это в прошлые вечера, когда они собирались вот так скоротать время и что-то втроём посмотреть после ужина. Феникс думает приблизительно о том же, и, по величайшему закону подлости, его веки сладко слипаются. Полулежащий между мужчинами Джастис одним большим глотком отпивает поостывшего чая с молоком и ловит чувство ностальгии по многосерийнику. Юношу вообще ничто не заботит. Следующие три часа обещают быть идеальными, особенно в столь занятной компании. Вот оно. Главный герой сериала, замерший за школьной партой, шокированно распахивает глаза, видя в окно, как с ясных небес ниспадает дьявольская чёрная тетрадь.Держи меня за руку что есть мочь
На чей-то смартфон прилетит уведомление, после которого гаджет чуть не разорвёт от вибрации. Аполло среагирует быстрее всех. Тотчас оказавшийся близ телефонов, он сгребёт нужный с журнального стола и незамедлительно передаст точно в ладонь владельцу. В это же мгновение Майлз выудит из-за спины пульт и очень кстати приглушит звук телевизора. Спросонья Феникс пропыхтит: «О Господи», — и где-то с третьего раза выведет верный ключ на экране блокировки. Кто дозрел позвонить в такое пятничное время? — Говорит Феникс Райт, я Вас слушаю… Номер неизвестный. По рабочей дежурно-деловой форме приветствия Джастис предполагает, что дозвонившегося Райт не знает. Эджворт приходит к аналогичному выводу и вдруг заметно морщится, выбираясь из-за плеча юноши. Два встревоженных взора смеряют остолбеневшего юриста. Без кровинки в лице Феникс встаёт на ноги. Иссиня-чёрные глаза стекленеют. — Доктор Васерман? — мужчина судорожно сглатывает. — Что-то случилось?Засыпай, любимая дочь
Если бы они смогли узнать заранее, если бы только судьба дала им хоть какой-то знак… К сожалению, есть вещи, над которыми люди не властны, — через них необходимо пройти. Столько дней переживаний, страхов и мучений. Разве что думать об этом теперь нет смысла. Вот и всё. — Прошу, не тревожьтесь, мистер Райт, ситуация под контролем. Ваша дочь в полном порядке, я звоню совсем по иному вопросу, — спешит уверить врач. — Прошу прощение за беспокойство в такой час, но нам с Вами нужно обсудить пару срочных моментов касательно дальнейшей терапии. Это очень важно, я хочу предложить кое-что… Она справилась. Скоро вернётся домой. В декабре Слабый зимний ветерок гуляет вдоль окольной дорожки, то и дело вороша длинные, покрытые белоснежным инеем веточки кустарника. У бордюров гололедица вьётся узорами. Невесомым пухом с синевы небес опадают сверкающие хрусталём снежинки. Порожек крыльца и ступеньки вот-вот знатно припорошит. Погода шепчет, погружая пригород в предпраздничную атмосферу. В соседском домишке выключается свет. Разноцветные гирляндные огоньки играют яркими бликами из-под карниза по сугробам. Во дворе молодая пара играет в догонялки с ребёнком. Вытягивающий ручки вперёд, тепло одетый малыш, как пингвинёнок, неловко переваливается с ножки на ножку. Чем громче родители смеются, тем резвее маленький непоседа пытается настигнуть их. Поблизости, у миниатюрной ёлочки возвышается снеговичок. С верхушки снежной головы косится жёлтое ведёрко, а ниже колышется широкий красный шарфик. Выглядит забавно, потому что у рождественского чуда нет носа-морковки. — Помню голоса. Вокруг было так много людей, — хрипло подаёт голос Труси, шатко облокачивающаяся предплечьями о подоконник. — Медсёстры метались по палате, пытались сделать хоть что-то, прежде чем один из врачей сказал мне, что я должна заснуть. Он пообещал, что беспокоиться будет не о чем. Тогда мне стало по-настоящему страшно. Приятные звуки живой музыки скверно искажаются. Пальцы Феникса замедляют темп, пока совсем не перестают играть, деревенея над клавишами пианино. — Было шумно, началась какая-то… суета? Кто-то даже закричал. Но я так и не смогла понять, что произошло и почему. Видать, не успела… Затем всё резко стихло, — дочь коротко откашливается, прикрыв кулачком рот, — и я услышала тебя. Твой голос, далёкий-далёкий такой. Отшатнувшись от промёрзшего стекла, подросток пятится подальше от окна. Труси вяло переставляет стопы, когда направляется к недвижимому отцу, громко шаркающая о пол тапочками. Серебрящиеся блёстки с просторного пуловера переливаются при каждом смещении тканей. — Ты снился мне, представляешь? — на юном лице виднеется усталая, но светлая улыбка. — Что же я… — прочищает в миг иссохшее горло Райт, ощущающий чужие кисти на своих плечах, — тебе говорил? — Ну, не то чтобы ты со мной говорил, — она гнусаво хохочет, робко обнимая родителя за шею. — Ты пел, пап. Как тогда, в детстве, помнишь? Колыбельные пел. Микеко мяукает с кухонного порога, взмахивая пушистым хвостом. Питомица запрыгивает на верхнюю крышку пианино, чтобы величаво усесться у стопочки запылённых нотных тетрадей; озорно принюхивается и обводит очами-блюдцами родных хозяев. — Баюкал меня часами, днями напролёт. А я только и делала, что слушала, — девочка замечает котёнка, ласково разглаживая мужские чёрные вихры на макушке. — Казалось, если перестану, случится что-то очень-очень плохое. Исчерна-синий взгляд приковывает к тиснениям пустующего пюпитра. Страшно потяжелевшие руки Феникса норовят провиснуть вдоль ослабшего туловища. Надо ответить, остановить, предпринять что-нибудь, да тело словно не его — не поддаётся. — Всё было хорошо, пока ты не замолчал, — юная Райт мило хмурит бровки. — Клянусь, тогда душа в пятки ушла. Почему-то я подумала, что если сейчас же не проснусь, не посмотрю, то окончательно потеряю тебя. Мне захотелось найти, вернуть тебя, убедиться, что ты до сих пор где-то там. Я так испугалась остаться одна. Всё бы отдала, чтобы вновь услышать твой голос. Труси щекочет носом у виска, касаясь нежным поцелуем его скулы. Феникс зажимает веки и откидывает голову, сталкиваясь с дочерью лбами. — Вдруг ты позвал меня. Сказал, что ты всё ещё рядом, что мне можно открыть глаза, уже давно пора, что нам надо домой. Потом стало резко холодно и светло, и я увидела ту радостную медсестру, которая сидела неподалёку. Она пожелала мне доброго утра и захлопала в ладоши. Я ведь послушала тебя, понимаешь? Сама бы я не решилась. — Зайчик, я… — Это ты разбудил меня, папа. Я здесь только благодаря тебе. С минуты на минуту стены гостиной покроет ослепляющий свет фар. Знакомый спортивный автомобиль аккуратно припаркуется прямо у входа, и братец Аполло, второпях натянувший шапку по переносицу, вылезет с пассажирского сидения первым. Обвешанный пакетами, бережно проносящий бутылку чего-то крепкого в руке, он обшарит все карманы в поисках ключей, но так и не найдёт. Дядя Майлз появится следующим и, угодивший по щиколотку в сугроб, от души рассмеётся, нерадиво захлопывая водительскую дверь. Приложив ладонь ребром у губ, генеральный прокурор в шутку что-то громко прокричит на всю округу, после чего пройдёт к задней двери и откроет её. Бедолага дядя Ларри, шагнувший единственный раз, чуть не убьётся на льду, пытаясь спасти от падения пышный голубой букет живых цветов. И если Эджворт ещё как-то пересилит себя и постарается помочь другу встать, то Джастис закатится до слёз, согнувшись пополам. Да, времени у Труси больше нет. Впереди у них чудесный вечер. — Они приехали, пап, — дитя слегка отстраняется, заботливо дотрагиваясь мокрых щёк отца кончиками пальцев. — Пойдём встречать…