О холоде и тепле

      Снежинка. Ещё снежинка. Эмеральд улыбнулась, когда несколько таких опустились ей на пальцы. Прекрасные, точно произведение искусства.       Она стояла посреди снежной пустоши, несколько потерянно и удивлённо оглядываясь по сторонам. Надо же, как быстро намело столько снега! А где-то там, вдалеке, мёртвыми льдами застыл некогда игравший своими быстрыми волнами океан. Океан, что унёс когда-то далеко-далеко единственную её любовь.       Розовый кварц — её Эмеральд предпочитала называть просто Розой — сама, наверное, была почти как этот океан: эмоциональная, энергичная и жизнерадостная. В ярких солнечных лучах она сияла ярче любого другого самоцвета, пленяя красотой своей полупрозрачной структуры. Их с Эмеральд сделали напарницами ещё несколько лет назад, и на это было немало причин: они родились в один год, имели схожие параметры и отлично дополняли друг друга в сражении. Почти сразу же им удалось поладить; они были соседками по комнате, спали рядом каждую зиму и почти везде появлялись вместе. И каждый раз, когда Адамант рассказывал им истории о людях и об их способности любить, Эмеральд представляла своей возлюбленной одну лишь Розу. В самом деле, чертовски счастливы они были, проводя время друг с другом.       Но уже почти полгода прошло с того момента, когда всё их странное, даже для них самих непостижимое счастье было разрушено — самым простым, банальным и нелепым образом. Во время очередной атаки селенитам удалось разбить Розу на миллиарды мельчайших осколков — считай, почти что развеять пылью, — и сбросить то, что от неё осталось, в пучину разбушевавшихся тогда океанических вод, моментально разнёсших все её частицы в разных направлениях. Самой Эмеральд тоже досталось — хотя Роза и закрыла её собой, луняне успели отсечь часть её лица, тут же точно так же прахом обратившуюся. Потом на помощь пришли другие самоцветы, но ничто уже не имело для Эмеральд ни малейшего смысла — как ни старайся, Розе они всё равно уже помочь не сумели бы, а сама она, честно говоря, предпочла бы за той последовать, нежели существовать дальше без неё, бесконечно виня себя во всём случившемся. Так она и страдала теперь, проживая каждый день в агонии воспоминаний; от своей работы отказалась и лишь изредка выходила из комнаты — для того, чтобы полюбоваться красотами этого мира, которые всегда так привлекали её. В каждой травинке, в каждом цветке видела она теперь душу Розы — не зря ведь и то имя, которым она же ту и нарекла, тоже было «цветочным».       И вот, наступила зима — а Эмеральд осознала, что ни в коем случае не сможет заснуть, как всегда это делала. Пыталась, конечно, но слишком уж не хватало ей Розы, что прежде всегда была рядом. Комната зимнего сна больше, чем любое другое место, напоминала ей о прошлом, что было слишком болезненно, чтобы смириться так просто. Так что, когда остальные самоцветы наконец погрузились в сон, она вылезла из укрытия, прогуливаясь, как и летом, по окрестностям.       Снег казался ей особенно красивым. В сиянии его крошечных кристаллов неизбежно виделись ей знакомые светло-розовые искры — хотелось надеяться, что Роза и вправду здесь, рядом, если уж не телом, то хотя бы душой, если таковая вообще у них от природы имеется. Адамант утверждал, что так оно и есть, — даже несмотря на то, что «души» людей переродились со временем в селенитов, а они, самоцветы, назывались лишь их «костью», сама человеческая суть в них же и заключалась, ведь в противном случае они не стали бы теми, кем и являются. Кстати, говорил Адамант и про то, что люди зимой в спячку не впадали, но чертовски замерзали на холоде. Эмеральд, как и другие самоцветы, никогда не понимала, как это, потому как каменные тела на такие ощущения не способны. Не понимала — но узнать всегда хотела, ведь то было ещё одним способом чувствовать, а сами по себе чувства всегда её в высшей степени интересовали.       Но единственным, что, наверное, хотя бы приблизительно походило на холод, для неё стало одиночество. То одиночество, которое она ощущала, стоя посреди кажущейся бесконечной заснеженной долины. Вокруг не было ни души — все самоцветы спали так же крепко, как всегда и спят в зимнее время. И, как ни странно, ей нравилось это чувство. Такое опустошающее, пугающее, но именно этой страшной пустотой и привлекающее. Как что-то неизведанно-таинственное, почти непреодолимо манящее.       «Интересно, селениты прилетают сюда зимой?» — задумалась отчего-то Эмеральд. Вряд ли, если подумать. Тут ведь сейчас совсем никого не найти — и смысл им тогда охотиться за самоцветами?.. Хотя, пожалуй, луняне ведь тоже не совсем глупы: может, и понимают, что ожившие камни никуда не исчезли, а всего-навсего спрятались. Но ведь тогда же очень многие уже пострадали бы от них, разве не так? Однако Эмеральд никогда не слышала о том, чтобы кого-то из заснувших забирали. Может, и у лунян зимой наступает время сна?..       Точно ответом на её вопрос в небе появилось, приближаясь с угрожающей быстротой, знакомое тёмное облако. «Чёрт!..» — пронеслось в мыслях. Если это и вправду селениты, то она сейчас является для них единственной доступной жертвой, а сражаться с ними в одиночку практически бесполезно. Кроме того, она даже меч не взяла: ни о чём ведь, когда выходила, не подумала. Попыталась бежать — ноги вязли в снегу, не давая двигаться достаточно быстро, чтобы скрыться. Только и могла теперь, что чертовски медленно по сравнению с селенитами плестить назад, надеясь успеть. Через пару секунд, впрочем, поняла — нет, не успеет.       Причудливые создания оказались уже в непосредственной от неё близости — так, что она могла бы в деталях разглядеть их непроницаемо-молчаливые лица, если бы, конечно, не была увлечена тщетными попытками спастись от них. Всё ближе, ближе, ближе… Казалось, вся жизнь пронеслась у неё перед глазами. «Это конец», — мрачно констатировала она про себя, смирившись, наконец, с неизбежным. Уже перестала даже сопротивляться, вытянувшись во весь рост и обратив наконец свой взор на самих незваных гостей. Выглядят, как всегда, отвратительно. Вот уж в ком совершенно точно ничего прекрасного не найти.       Но только одно из существ собиралось схватить её, как вдруг что-то сверкнуло между ними яркой серебряной вспышкой. Эмеральд впала на несколько секунд в ступор, окончательно переставая понимать происходящее; когда наконец пришла в себя — осознала, что другой самоцвет принял на себя удар лунян. Хотя уже и сложно было понять, кто кого теперь бил: её спасительница носилась туда-сюда чертовски проворно, рассекая плоть мерзких созданий мечом, и неясно было, на чьей стороне пока преимущество. Несколько трещин расползлись по её телу, обнажая почти прозрачный светлый камень, — селениты таки успели её задеть. За каждым её движением Эмеральд следила со страхом и восхищением, не в силах отвести взгляд. Впрочем, уже через пару минут стало очевидно, что даже несмотря на это сил её хватило, чтобы отразить их нападение: вскоре огромное облако распалось надвое, исчезая в пространстве. Она же приземлилась наземь, окинула кратким взглядом себя, чертыхнувшись при виде повреждений, а затем подошла ближе к Эмеральд, спросив:       — Ты как?       — В порядке… — облегчённо выдыхая, отозвалась та. Глянув на неё, добавила:       — Спасибо.       — Это моя работа, — холодно отозвалась её спасительница.       — И всё же, если бы не ты…       — Не стоит благодарности. Скажи лучше, ты почему не спишь, как все?       — Вообще-то это я хотела задать этот вопрос… — Эмеральд нахмурилась.       — Ладно, отвечу, — равнодушно бросила та. — Для начала, полагаю, стоит представиться… Антарктицит. Единственный самоцвет, который бодрствует зимой и спит летом.       — Почему так?       — Потому что в тепле я принимаю жидкую форму, — сказала так, будто бы это было совершенно обычно и очевидно, хотя Эмеральд не могла такому не удивиться.       — Надо же… Не думала, что кто-то вроде тебя существует… — невольно произнесла она, лишь через мгновение осознавая, что, наверное, совершила ошибку, столь откровенно и прямо такое заявляя: Антарктицит ничего не ответила, но какая-то печаль промелькнула в её глазах, стоило ей услышать это. Неловкое молчание повисло на пару секунд, после чего Эмеральд попыталась исправить ситуацию, переведя тему:       — А я — Эмеральд, — представилась. — Изумруд. И я… Не смогла заснуть из-за воспоминаний кое о ком.       — Этот самоцвет был важен для тебя? — почему-то спросила Антарк. Её голос всё ещё не выражал ни единой эмоции: ни сочувствия, ни даже интереса. Просто вопрос ради вопроса, исключительно для информации.       — Да, — Эмеральд вздохнула. — Её звали Роза… Розовый кварц… Мне до сих пор больно вспоминать об этом.       — Тебе повезло, — неожиданно ответила ей Антарктицит. — Ты хотя бы узнала, каково это — кого-то любить и хоть что-то чувствовать.       — У тебя никогда не было такого?       — Никогда.       И снова тишина, которую Эмеральд уже не хотелось прерывать. Она могла бы предположить, что Антарк просто решила поиздеваться в отместку за её неосторожную фразу, но вряд ли это на самом деле было так. Скорее, она просто не видела во всём, что говорила, ничего неправильного. Сама ведь утверждала, что ей чужды всякие чувства.       — Если не собираешься спать, то держись рядом со мной, — заговорив первой, внезапно предупредила её Антарктицит.       — Беспокоишься за меня? — будто бы бросая ей вызов в попытке вывести таки на эмоции, спросила ни с того ни с сего Эмеральд.       — Просто не хочу лишних проблем. Просто выполняю свою работу, — возразила та, сдвинувшись вдруг с места и куда-то вперёд направившись.

***

      Прошло уже несколько дней с первой их встречи — а Антарктицит до сих пор оставалась такой же сдержанной и немногословной. Эмеральд всюду таскалась за ней, глядя на то, как она буднично приводит всё вокруг в порядок, выполняя обязанности сразу всех ныне спящих самоцветов. Как же это, должно быть, тоскливо: изо дня в день делать столько дел, зная, что никто никогда не оценит твоих усилий! Уж кто-кто, а Антарк, наверное, по-настоящему, как никто другой, знает, что такое одиночество. Может, она тоже всё это время радовалась, чувствуя это?.. В конце концов, самой Эмеральд оно даже понравилось. Хотя… Вряд ли. Пожалуй, такое возможно лишь в течение короткого времени. Существовать так из года в год… Грустно, наверное.       Почти постоянно они находились рядом друг с другом — и почти постоянно либо молчали, либо говорили на какие-то совсем незначительные темы. По поведению Антарк невозможно было даже предположить, как она ко всему этому относится. То же безразличие, та же изредка мелькающая едва уловимая печаль — вот и всё. Она точно и вправду была лишь камнем, из-за чего Эмеральд даже задумалась, не является ли то для им подобных попросту нормальным: быть может, что-то не так как раз с ней самой, по непонятной ошибке природы оказавшейся способной на человеческие чувства?..       Так или иначе, Антарк идеально сочеталась с зимой как таковой: столь же светлая и холодная, как и окружающая их заснеженная пустошь. Странное чувство охватывало Эмеральд при одном лишь взгляде на неё, и хотелось даже так и замереть на одном месте, лишь бы лицезреть её вечно. Изящество и резкость удивительным образом смешивались во всех её чертах и в каждом её движении.       И вскоре ей представилась поистине чудесная возможность вновь увидеть её во всей красе: спустя несколько дней к ним вновь наведались селениты.       Антарк била их решительно и бесстрашно, точно и выверенно взмахивая своим необычным зубчатым мечом — только сейчас, к слову, Эмеральд обратила внимание на её весьма оригинальное оружие. Её и близко не подпустила, хотя она и порывалась помочь, — вновь, как и в прошлый раз, встала перед нею, не давая лунянам и шанса хотя бы к ней прикоснуться. За спиной Антарктицит Эмеральд чувствовала себя в совершенной безопасности, точно и не было врага прямо перед ними.       Но в этот раз явно что-то пошло не так: после решающего удара, который, вроде бы, должен был селенитов окончательно уничтожить, разделившееся на две части облако соединилось вдруг вновь, образуя в центре себя ещё одну их особь — очевидно, та была спрятана внутри до нужного момента. До такого эти существа прежде не додумывались, так что даже для Антарк это стало полнейшей неожиданностью. Прежде, чем она успела среагировать, нечто, пользуясь ситуацией, выпустило в неё сразу несколько стрел — тех самых, созданных из тела Гелиодор, — от которых она никак не могла бы увернуться. За долю секунды Эмеральд приняла решение. Прыжок — и теперь уже она оказалась между лунянами и Антарк, принимая на себя их атаку. Почувствовала, как стрелы вонзились в тело, — благо, самоцветы хоть боль ощущать не могут. Увидела, как неровные зелёные линии расходятся из мест, куда они попали. Даже испугаться не успела, потому как тут же заставила себя перевести взор на Антарк.       — Эмма! — обеспокоенно вскрикнула вдруг та. Надо же: она таки способна проявлять эмоции. Непривычным было и такое сокращение её имени: никто никогда не называл Эмеральд так. Впрочем, сейчас было не до этого.       И тут же Антарктицит подалась вперёд, невероятно быстро заставляя лунян отступить назад, к покрытому льдом океану. Так агрессивно, так решительно она двигалась, что пары взмахов меча хватило, чтобы окончательно с ними разделаться. Эмеральд даже не поняла, как именно это произошло: точно отвела взгляд на секунду — и вот уже всё закончилось. Точно и не было здесь никаких лунян. Если бы не её собственное тело, которое местами едва ли не раскрошилось, то можно было бы подумать, что всего этого и вовсе не происходило.       А Антарк уже вернулась к ней; протянув руку, помогла подняться.       — Теперь моя очередь благодарить тебя, — усмехнулась. — Ты… Первая, кто защитил меня. Обычно было наоборот, если такое и случалось.       — Теперь моя очередь отвечать «не стоит благодарности», — насмешливо отозвалась Эмеральд, и сама удивилась тому, как легко произнесла что-то столь резкое и язвительное.       — Это не было твоей обязанностью, — отметила Антарк, — так что я, считай, теперь твоя должница.       — Ну, ты в полной мере выплатишь этот долг, если поможешь мне добраться до кабинета Рутил и восстановить всё, — отозвалась Эмеральд. Собственно, это Антарктицит и так намеревалась сделать.

***

      Вечером того же дня они стояли вместе посреди ставших уже такими привычными снегов, вглядываясь куда-то высоко в небо. После нападения лунян всё вокруг казалось поразительно тихим. Точно весь мир замер, застыл во времени. Необычное ощущение. Будто бы вся бесконечность жизни одновременно и давит своей тяжестью, и дарует какую-то необъяснимую лёгкость. Это как то же одиночество: и хорошо, и плохо сразу. Удивительно.       — Сегодня ты назвала меня Эммой… — задумчиво протянула Эмеральд, всё ещё глядя вдаль. — Мне нравится.       Не обращалась даже к самой Антарк, да и произнесла это скорее непроизвольно. Та, однако, вдруг обернулась к ней, отвечая:       — Это вышло случайно.       — Называй меня так… Всегда, — Эмеральд и сама не поняла, как и почему попросила вдруг её об этом.       — Зачем? — Антарк недоуменно на неё взглянула.       — Звучит… Теплее, — объяснила она.       — Но разве для нас это имеет какое-то значение? — всё ещё не понимала та.       — Физически — нет, — согласилась Эмеральд. — Мы не можем почувствовать ни холода, ни тепла. Но знаешь… Мне кажется, холод по своей сути очень похож на одиночество. Тебе как-то пусто, неуютно… А тепло — это как когда ты осознаёшь, что больше не одинок. И с тобой мне тепло. Потому что ты рядом.       — Как бессмысленно, — бросила Антарк равнодушно и резко. — Ты такая странная… Эмма.       И, развернувшись, ушла, прежде чем та смогла бы хоть что-то ей ответить.

***

      Следующий день встретил их солнцем, в лучах которого снег переливался как-то по-особенному красиво. И настроение у Эмеральд было тоже прекрасное — как же скучала она по таким дням, как этот! Как не хватало ей в последнее время такого вот ясного неба!       — Сегодня солнечно, — Она улыбнулась и, покружившись на месте, подбежала к стоящей неподалёку Антарк. Солнечный свет отражался в её коротких белых волосах, чуть развевающихся на лёгком ветру; тысячами маленьких огоньков сиял льдистый взор её глаз. Такая погода, несомненно, идеально подходила ей по атмосфере. Вот только, наверное, саму Антарктицит не особо то заботило.       — Тебя это так радует… — Антарк усмехнулась.       — А тебе будто бы всё равно! — Эмеральд чуть поумерила свой пыл, погрустев.       — Но мне и вправду всё равно, — заявила та.       — Да быть того не может!.. — Эмма хотела продолжить свою возмущённо-удивлённую тираду, но замерла вдруг, взглянув вверх.       — Селениты! — взволнованно крикнула после, и Антарк, как обычно, вышла вперёд, готовая к их нападению.       — Подожди, — Эмеральд приблизилась к ней, доставая заблаговременно взятый меч. — Я с тобой.       Антарктицит лишь кивнула, как бы принимая это к сведению. Не стала спорить: очевидно, уже поняла, что это бесполезно.       И началось сражение. Происходило всё в точности так же, как и происходит обычно; на сей раз даже обошлось без особых неожиданностей — видимо, луняне не додумались пока ни до чего нового. Лишь один момент слегка удивил Эмеральд: то, как Антарк на несколько секунд задержала на ней свой взгляд, когда она подпрыгнула, готовясь нанести очередной удар. Впрочем, она уже догадывалась, что именно могло привлечь её внимание.       И догадка её подтвердилась: когда с селенитами было покончено, Антарк подошла к ней и, не говоря ни слова, откинула назад прядь её волос, скрывавшую прежде правую сторону лица, обнажая скол, сияющий своим ярко-изумрудным цветом.       — Оу… — протянула, в очередной раз выйдя на мгновение за рамки своего привычного безразличия. — Как это случилось?       — Луняне, — уклончиво ответила Эмеральд. Рассказывать эту историю сейчас ей меньше всего хотелось.       И, как ни странно, Антарк не стала задавать больше вопросов, и даже какое-то сочувствующее понимание виделось, вроде бы, в её взоре. А может, это Эмме лишь показалось.

***

      Время летело чертовски быстро: день сменялся ночью, ночь — новым днём. Иногда случались очередные нападения лунян, но в целом не происходило ничего особенного. Эмеральд по-прежнему нравилось находиться рядом с Антарк, а та, к слову, даже позволяла теперь ей иногда помогать с чем-нибудь. Эмма задумывалась даже иной раз о том, что сейчас ей намного веселее, чем было летом. Почти так же, как с Розой.       Роза… Воспоминания о ней всё ещё отдавались непонятной эфемерной — душевной — болью. И всё-таки, смотря на Антарк, Эмеральд чувствовала всё то же самое, что чувствовала когда-то к ней. То, что у людей, как рассказывал Адамант, было принято называть любовью.       Антарк на Розу была совсем не похожа. Роза была… милой, мягкой, доброй донельзя. Антарк — равнодушной, замкнутой, таинственной. Не плохой, конечно, — нет, ни в коем случае, — просто другой. Скорее, они были даже абсолютными противоположностями друг друга. Только место в душе Эмеральд занимали одинаковое.       И одним вечером, когда закат окрасил всё вокруг в свои тёплые цвета, Эмеральд вдруг подумала: «Была не была», да решила дать своим чувствам волю. Они с Антарк, как и всегда, оглядывали горизонт на предмет появления очередного облака, когда она подошла к той ближе и произнесла так просто и прямо:       — Анита… — даже для самой себя неожиданно сократила так её имя. — Скажи, ты веришь в любовь?       — Любить друг друга могли только люди, — отозвалась та.       — Но… — Эмеральд не нашлась, что возразить. Поняла: сейчас нужны совсем не слова. Приблизилась ещё. Потянулась к Аните всем своим телом — чёрт, какая же она высокая! — и обняла руками за шею, заставляя наклониться. Оказавшись достаточно близко — прижалась своими губами к её. Адамант как-то говорил, что так люди порой проявляли свои чувства. Она хотела проверить, сработает ли это с ними.       Ничего не понимающая Антарк на поцелуй всё-таки ответила. Ответила, ещё и сцепив руки вокруг тела Эммы, — и даже отстранившись, продолжала держать ту в своих объятиях. Будто бы сама до конца не осознавала, что делает, но была уверена, что именно это делать и нужно.       — Всё ещё думаешь, что мы на любовь не способны? — спросила Эмеральд спустя некоторое время.       — …Что ж, наверное, эта особенность людей отчасти передалась и нам, — смущённо ответила та.       А Эмма была абсолютно точно уверена: от кого бы там что им ни передалось, в прикосновениях Аниты уловила она чувства, с её собственными в точности совпадающие.

***

      И вновь потянулась череда одинаково-прекрасных дней. Нападение селенитов или затишье — не столь важно. Важным для Эмеральд теперь была лишь Анита. Их бесконечные разговоры ни о чём, всевозможные дела, сражения с лунянами… Всему этому придавало смысл именно её присутствие. О том вечере, когда Эмеральд решилась вдруг на этот дерзкий и откровенный шаг, они больше никогда даже не вспоминали — точно этого и не было. Но Эмме и не нужно было вспоминать о нём, чтобы по-настоящему любить Аниту.       Вскоре жизнь её стала столь спокойной и рутинной, что Эмеральд уже начало было казаться, что так хорошо всё и будет буквально вечно. Уже не было ей одиноко среди этой пустоты — не было холодно, несмотря ни на что. С Анитой ей всегда и везде теперь было чертовски тепло. Печально-иронично звучит, учитывая, что сама Анита тепла не выносит: растекается при нём лужицей в самом буквальном смысле этих слов. Теперь, правда, Эмма могла надеяться, что и ей позволила понять всю прелесть тепла — того тепла, которое по своей сути является отсутствием одиночества.       Но, ясное дело, всё это не могло продолжаться вечно. Приближался март. Постепенно таял снег, и вокруг, наверное, тоже становилось теплее — Эмеральд, вероятно, почувствовала бы это, будь она человеком. И вместе с тем всё ближе становился момент неизбежного расставания, о котором она изо всех сил старалась не думать.       В то утро совсем растаял снег. Солнце светило высоко в небе, но Эмму то совсем уже, в отличие от того кажущегося теперь таким далёким зимнего денька, не радовало.       — До свидания, Эмма, — уже стоя у дверей своей комнаты, сказала ей Антарк. Эмеральд подошла ближе — и она вдруг нагнулась к ней, прижавшись, как и тогда, к её губам своими. Эмме хотелось бы, чтобы это мгновение длилось вечность.       — Увидимся следующей зимой, Анита, — отстранившись наконец, отозвалась она, думая, что, будь она, опять же, человеком, по её щекам уже в три ручья лились бы слёзы.       И всё-таки, несмотря ни на что, чертовски тепло было у неё на душе.       У Аниты — теперь-то она была в том уверена — тоже.       Всё-таки… Для них обеих эта зима оказалась тёплой.