Заступничество

По каким-то неведомым причинам причуды Гейла всегда проявлялись именно на публичных мероприятиях. И под «причудами» я не подразумеваю эти его странные шуточки и хождение на руках — причуды по отношению ко мне. Не знаю, всему виной было то, что я младше, или то, что миниатюрнее — а может, он просто знал, как неуютно мне было на всех этих показательных выступлениях, но он постоянно ошивался вокруг, умудрялся незримо присутствовать рядом, даже находясь в другом углу комнаты. Я мог потягивать себе пиво или мартини, заигрывать с каким-нибудь крутым парнем или переговариваться со случайной цыпочкой, а затем поднять глаза и увидеть его обеспокоенный взгляд, внимательный и придирчивый, словно он только и ждал сигнала о том, что меня пора спасать. Вот взять, например, ту фотосессию для «Vanity Fair». Я был уставшим, нервничал, по-прежнему приходил в себя после попойки накануне — ну, ладно, еще радовался встрече с остальными, — и Гейл почувствовал это. Целый день он не отходил ни на шаг и испепелял ястребиным взглядом любого, кто пытался подобраться поближе, словно ожидал, что кто-нибудь внезапно вцепится мне в глотку или съест меня; с подозрением наблюдал за каждым новым лицом и в зависимости от окончательного умозаключения расслаблялся и отводил взгляд, обнимая меня за плечи в защитном жесте, либо делал страшные глаза, чем и отпугивал. Каян шутил даже, что мне нужно порвать со своим бойфрендом, пока не поползли настоящие слухи, как будто те, что уже крутились вокруг нас, реальны были недостаточно. Но, думаю, хуже всего было в тот вечер, когда целый отряд папарацци преследовал нас по пятам на каком-то идиотском мероприятии в Лос-Анжелесе, уже даже не могу вспомнить, чему именно оно было посвящено. Что я действительно помню — так это то, как Гейл схватил меня за руку и протащил через всю толпу, по пути едва не сбив с ног какого-то фотографа. Когда нам удалось выбраться в вестибюль, богом клянусь, я уж было решил, что сейчас он меня разденет и начнет осматривать на предмет повреждений. Может, он бы и в самом деле это сделал, не подскочи к нам какой-то тупой репортер из этих ебаных «E News» и не начни он размахивать своим микрофоном у нас перед носом. Гейл отпихнул меня за спину, заслонил плечом и в присущем ему нелепом стиле отмазался от скольких-нибудь вопросов, а затем уволок меня в зал. Вот и расскажите мне теперь что-нибудь о сплетнях. С одной стороны, это было забавно, лестно и все такое; это заставляло сердце стучать чаще, а ноги — становиться ватными. Но затем я вспоминал, что он натурал, и это по-настоящему выводило из себя. Стоило мне одурачить собственный разум, внушить себе, что это — гиперзабота человека по отношению к возлюбленному, как становилось жарко, волнительно: во мне достаточно для этого «королевской» манерности, спасибо большое. Однако затем я осознавал, что это больше напоминает гиперзаботу старшего брата о младшем, и тут же скисал. И снова приходило болезненное разочарование, как тогда, когда я впервые прочел ту статью, когда впервые узнал, что он не гей. То есть, думаю, это никогда не было для меня секретом. Как он сам всегда говорил: — Все геи, с которыми я работаю, принимают меня за натурала, так что… Он был прав. Я принимал, но все же надеялся. Нам всегда было весело, мы с нежностью относились друг к другу — постоянно стояли спина к спине, часто касались друг друга как бы невзначай, и поэтому я позволил себе думать, что может быть, просто может быть. Мне никогда не была понятна его сдержанность в вопросах об ориентации. Казалось, он считал, что если публика принимает Брайана как открытого гея-хищника, то она должна верить в то, что и сам актер — тоже гей. А я ничего об этом не знал. Порой, перечитывая ту статью — что я делал очень часто, потому что, ну, в этом я немного мазохист, — я сосредотачивал внимание на ответах и так и видел его: скрещенные ноги, откинутая назад голова, бегающий взгляд, который не задерживается на лице журналистки, пока он пытается придумать ответ. Я мог представить его серьезную мину, вообразить его увиливания от щекотливых тем; я бы не назвал это противостоянием — скорее вынужденной необходимостью, способной сохранить все в тайне. В любом случае, этого было достаточно, чтобы внутри продолжала теплиться нездоровая надежда, чтобы желать, что вот однажды… Но нет. Это было сказано, напечатано, растиражировано и выставлено на всеобщее обозрение. Вспоминая обо всем этом, я начинал злиться. На себя — за то, что хотел его, на него — за подаваемые сигналы, за заботу обо мне, за то, что касался меня так, словно я принадлежал ему, и за то, что отпугивал всех горячих парней, которые интересовались мной на самом деле, бога ради. Я всегда стремился попридержать за спиной запасной выход, но временами просто терялся, когда он захватывал мое личное пространство, обнимая за плечо или забрасывая свои ноги поверх моих — это был его собственный способ оградить меня от всего и вся. Иногда я был за это благодарен, как на той вечеринке перед церемонией вручения «Оскара», когда Толстый-Режиссер-Который-Пожелал-Остаться-Неизвестным пытался делать мне какие-то предложения. К нам присоединился Гейл, сел рядом, пристроил меня к себе на колени и поцеловал в шею, прошептав: — Пойдем отсюда. Тюфяк развратно улыбнулся, но все же отъебался. Когда дело касалось моей защиты, Гейл не знал ни стыда, ни страха сплетен. Партнеры по съемочной площадке дразнили его по этому поводу, подшучивали над тем, что о нас говорят люди — в общем, всячески его подстегивали, но Гейл только прижимал меня к себе сильнее и усмехался, одновременно с этим испепеляя их взглядом, словно ему под силу было защитить меня и от них тоже. Честно говоря, это заставляло меня чувствовать себя особенным. Это продолжалось ровно до летних каникул, которые наступили после окончания четвертого сезона, и именно тогда мне на глаза начали попадаться фотографии Гейла с его последней партнершей по съемочной площадке, девушкой по имени Бет — ее фамилию я предпочел не запоминать. У них был полный комплект: они обитали в одной среде, постоянно находились бедро к бедру, словно таким образом поддерживали контакт, он всегда обнимал ее за плечо и прожигал недобрым взглядом фотографов, которые осмеливались проследовать за ними до машины. С таким неистовством ревность закипала в моих венах, что как-то раз меня едва не скрутило прямо в книжном магазине. Моя подруга Мария подумала, что я упаду в обморок. Временами я действительно бываю такой «принцессой». Она схватила меня за руку и спросила: — Что такое? С тобой все в порядке? Я кивнул, но она заметила то, на что я смотрел, и прижала ближе к себе, обняла настолько крепко, что я не мог дышать. — Извини, Рэнди, Боже, мне так жаль. Я вздрогнул и отстранился, а затем мне пришлось купить этот журнал, потому что он затрещал по швам, когда Мария заключила меня в объятия. Мне бы следовало выбросить его еще тогда, когда мы выходили из магазина, но я этого не сделал — оставил себе и вырезал ту фотографию, пригвоздил ее на доску для заметок, висящую над моим столом, и медитировал на нее всю ночь, обращая мысли в образы, превращая все в черно-белый ночной кошмар. Заступническая позиция могла значить либо все, либо — ничего. В одну секунду я уверял себя, что гиперзащита с его стороны — не более, чем дружеская, братская забота, а с другой стороны, приходил я к выводу, это может значить, что между ним и Бет только дружеские отношения, не больше, верно? Но затем я видел его лапищу, сжимающую ее плечо; он прижимал ее к себе так близко, что я нутром чуял: это больше, чем дружба. Тогда значило ли это то, что и ко мне у него были чувства, которые по шкале идут после приятельских отношений? Или в этом и есть различие между геями и натуралами: то, что по отношению ко мне значит дружбу, при проекции на нее автоматически становится любовью? Меня немного переклинило на этом, я начал выискивать любые журналы, в которых были фотографии их обоих, даже анонимно присоединился к каким-то Интернет-сообществам, посвященным сериалу, потому что знал: их обитатели просчитывают каждый шаг Гейла еще за месяц до того, как он его сделает. И не прогадал — информация полилась рекой. Небольшая просьба, опубликованная в Живом Журнале, — и вот уже я пристально разглядывал фотографию за фотографией: Гейл, я с Гейлом, Гейл и другие актеры со съемочной площадки, Гейл с Дженнифер, Гейл с Бет. Вот. Как раз то, что я искал. Стыдно признаться, но я распечатал все снимки меня с Гейлом и его с Бет, развесил их друг против друга и попытался создать список сходств и различий. К кому Гейлу было приятнее прикасаться? С кем он выглядел более расслабленно? О чем говорили его глаза? Его губы? Крепко сжаты ли его пальцы или ласкающе спокойны? Еще более стыдно признаться в том, что я ненавидел Бет с тем жаром, который исходил бы от тысячи солнц. Уверен, она была по-настоящему милой девушкой, но ревность съедала изнутри. Не только из-за того, что парень, в которого я был влюблен безнадежно, болезненно, не был геем — просто он больше не вел себя так, словно я его первый приз. Нет, он отдал предпочтение какой-то рыжеволосой киске, и пять коротких секунд ревность пылала так, что мне на самом деле захотелось стать женщиной. Было страшно. Надеюсь, я больше никогда не паду так низко. Не уверен, что в результате анализа этих фотографий я сделал для себя какой-то важный вывод. Я конченый человек и ебаный сумасшедший — и это, думаю, единственное умозаключение, к которому я пришел, но мне всегда было об этом известно. Персонажи в моей голове твердили мне о том, что я псих, все, блять, время. * Отпуск заканчивается, и мы возвращаемся в Торонто, чтобы приступить к съемкам последнего сезона. Надеюсь, что он действительно последний: как бы сильно я ни дорожил тем, что сериал сделал для меня как для актера, пришло время стать кем-то еще, нежели «очаровательным Джастином Тейлором из `Queer as Folk`». И персонажи в моей голове со мной согласны. Особенно Йоханссон — садовник средних лет из Вермонта. Он продолжает нашептывать, что молодость у меня всего одна, поэтому нужно поспешить использовать все ее преимущества и возможности на полную катушку, пока я могу. Порой персонажи из моей головы бывают полезны, но иногда им нужно просто заткнуться. А еще я должен поскорее сбежать от Гейла. Я люблю его. Нет, я влюблен в него, и это на самом деле невыносимо. Когда сериал только начинался, я был не так уж и мал, но все-таки достаточно молод, чтобы быть открытым, чтобы позволить кому-то прочно обосноваться в моем сердце — кому-то, кто никогда не сможет вернуть мне всю мою привязанность, вернуть способом, который мне отчаянно необходим. Иногда я чувствую, что Гейл знает, насколько сильно я люблю его, по-настоящему и глубоко, и отчасти именно из-за этого он вынужден был скрывать свою ориентацию: думаю, он просто не хотел, чтобы я страдал. И это так по-гейловски — переступать через свои потребности и желания, чтобы уберечь другого, уберечь меня — от боли. Это часть его покровительственной натуры; если бы он мог, он защитил бы меня от моих собственных иллюзий, но, к сожалению, ему не под силу справиться с боевыми действиями, происходящими в моей голове. Дела идут хорошо. Съемки продвигаются успешно, без помех, а мне удается избегать длительных посиделок с Гейлом наедине. Могу поклясться, что это непросто, потому что никогда прежде я не отвечал отказом на его приглашения, особенно пять раз подряд. И однажды он наконец спрашивает меня со странными интонациями в голосе: — Ты прячешь бойфренда у себя дома, Рэнди? Стесняешься нас познакомить? — в ответ на это я закатываю глаза. — И кого конкретно ты стесняешься? Его или своих друзей? — Нет никакого бойфренда, — спокойно произношу я, стирая салфеткой грим с лица. Гейл просто смотрит, точно ни на йоту мне не поверил. И мне бы следовало уделить больше внимания его взгляду, мне бы следовало осознать, что его покровительственная струна когда-нибудь все-таки лопнет. * Едва я успеваю выйти из душа и нацепить удобные домашние штаны и майку, как кто-то стучит. Мокрые волосы по-прежнему лезут в глаза; быстро хватаю носки и на ходу пытаюсь натянуть их, прыгая к двери. Стук раздается снова, грубый и требовательный. — Господи, блять, ну подождите минуту! Стоит мне только взбеситься — и мой рот тут же «чернеет». Моя мать не слишком это одобряет, говорит, низший класс. А я думаю, что придавать классам значение — вот это низший класс. По всей видимости, мы по-разному на это смотрим. Выглядываю в глазок, потому что, ну, никогда нельзя предугадать, когда за дверью появится помешанная фанатка с пушкой, которая, угрожая прострелить мне башку, потребует от меня стать ради нее натуралом. Может, звучит и забавно, но такая возможность меня не прельщает. Это Гейл. И отыметь же блядского долбоеба, который думал, что ему, на хуй, под силу скрыться от этого сраного пиздюка! Должно быть, это я. Так отымей меня. Если бы. Открываю дверь, уже порядком взвинченный, потому что нет ничего более мерзкого, чем безжалостный стук, продолжающийся даже после того, как ты крикнул, что сейчас откроешь. И, несомненно, не существует абсолютно ничего более неприятного, чем друг, которого ты уже продинамил с посиделками после работы, возникающий у тебя на пороге с пиццей и пивом и, по всей видимости, не собирающийся «сваливать на хуй из моего дверного проема и пиздовать домой, потому что я влюблен в тебя и не могу пережить эту боль», так как не считает это уважительной причиной. — Привет. Я же сказал тебе, что у меня планы на этот вечер. Гейл рассматривает роскошный ансамбль, состоящий из треников и майки, цепляется взглядом за носок, наполовину натянутый на мою левую ногу, за штанину, задранную на правой, и кивает: — Я вижу. — Иди на хуй. Гейл хмурится, его глаза вспыхивают обидой, перемешанной со злостью: — Почему? Что я сделал, Рэнди? В надежде что-нибудь прояснить тру глаза руками, но только черные и синие точки вспыхивают под веками. И не придумали еще таких слов, которыми я мог бы заставить его уйти и которые не превратили бы факт, известный нам обоим, в факт, который больше нельзя игнорировать. — Ничего. Я просто переволновался, — отхожу в сторону и делаю приглашающий жест рукой. — Заходи. Не похоже, что Гейл мне поверил, но все-таки он не упускает возможности переступить порог. Как только я закрываю дверь и защелкиваю замок, он осматривается. Квартира у меня небольшая: я провожу в ней всего несколько месяцев в году, да и не нужно мне много комнат — в любом случае. Он хмурится и констатирует: — Здесь никого нет. — Я знаю, — отвечаю я с фирменными «я-самая-умная-задница» нотками в голосе. Мичи, главный герой романа, который я сейчас пишу, издает тихий смешок. А я уже и забыл, как звучит ее голос: в последнее время, с тех пор как я втрескался по уши, она не так уж и часто со мной разговаривает. — Рэнди? — Гейл жестом указывает на пиво и пиццу. — Извини… эм… сейчас… — забираю у него коробку, перелезаю через спинку дивана, водружаю ее на кофейный столик. Гейл сбрасывает обувь и делает то же самое, затем лезет в карман и достает швейцарский армейский нож, который всегда носит с собой. Одна из привычек его деда, как он поведал мне однажды. Сбегать на кухню за открывалкой он мне не позволяет — вместо этого без проблем вскрывает лезвием две бутылки, заботливо отдает мне одну, и довольно долго я чувствую на себе его оценивающий взгляд, а затем он тянется к пицце, от которой вверх до сих пор поднимается пар. Не то чтобы я голоден, но пахнет хорошо, поэтому я тоже не отказываю себе в кусочке. Мы сидим, жуем и пьем. В тишине. Сначала в воздухе висит напряжение, но затем становится уютно. — Я скучал по тебе на этих каникулах. Дико скучал. Думал, что, вернувшись к работе, мы будем чаще видеться, но сейчас мне кажется, что ты от меня бегаешь. — Ничего я не бегаю, — ложь. — Просто много работаю над тем романом, о котором я тебе говорил, — еще больше лжи. — Правда? Круто, — заинтересовавшись, Гейл наклоняется ближе. — Расскажи мне о нем еще что-нибудь. Та девушка, Мичи, все еще говорит с тобой? Вот то, что я и люблю в Гейле — на первых порах фактически именно это и заставило меня влюбиться в него с такой силой: он первый человек, которому я рассказал о персонажах, живущих в моей голове, и который не настоял на том, что мне нужно медицинское обследование. А еще сказал, что понимает, о чем именно я говорю. — Ну, не то чтобы очень, нет. По каким-то причинам она немногословна. Гейл хмурит брови. — Она за что-то злится на тебя? — Нет, — отвечаю я. Да, раздается в голове. — Может быть. Он приканчивает первую бутылку, выжидает секунду и открывает следующую. — Ты же знаешь: она всегда злится, когда ты лжешь. А сейчас ты лжешь? Ну, понимаешь, о своей жизни? Глубоко вдыхаю, делаю большой глоток. Зачем я всегда рассказываю Гейлу о таких вещах? Он знает все мои самые сокровенные секреты; знает, кто служит для меня источником вдохновения; знает, что в прошлом году Мичи дулась на меня, потому как я пытался убедить себя, что мне нужно сняться в кино, вместо того чтобы участвовать в постановке на Манхэттене. Он знает, что Мичи слишком многого от меня требует, и, конечно, знает, что я сворачиваю с верного пути, если она молчит. — Да. Думаю, лгу. Гейл принимает прежнее положение и лезет в карман, достает из него два косяка и зажигалку. — Хочешь? — Не-а, — как обычно, отвечаю я. — Ну ладно, — он подпаливает один, и удушающий сладковатый запах марихуаны заполняет пространство между нами — запах, который я люблю, потому как он означает, что рядом Гейл. Он делает несколько затяжек, предусмотрительно выдыхая дым в другую сторону, но, даже несмотря на это, голову все равно переполняет легкий туман. — Так к какому же типу относится твоя ложь? Трахаешь девушек? Работаешь над проектами, ради которых приходится продавать душу? Снова расчленяешь младенцев? Смеюсь и протягиваю руку за косяком. Я бы отказался, потому что Эдмунд, бойфренд Мичи, терпеть не может, когда я употребляю, но к хренам: иногда парень должен забить на воображаемых людей и, знаете, делать то, что ему, на хуй, вздумается. Гейл охотно уступает мне самокрутку, но цокает при этом языком: — Эдмунд был бы страшно вами недоволен, молодой человек, вам должно быть стыдно. Выдыхаю дым и пропускаю его замечание мимо ушей. Он действительно знает блядски много. — Так вот, ложь, — напоминает он. — Ну, наверное, мне бы следовало что-нибудь сделать с телами, замурованными в моей квартире в Нью-Йорке, — задумчиво изрекаю я. — Да, такое дерьмо вдохновень глушит только так. Киваю, вновь затягиваюсь и возвращаю косяк обратно Гейлу. — Они не понимают, что я сделал это ради них. Чтобы с ними все было в порядке. Гейл хмыкает, докуривая, а я откидываю голову на спинку дивана. Я знаю, что вскоре он попытается снова; изначально может показаться, что он отступил, но он упорный засранец. — Эта ложь имеет отношение к любовной стороне твоей жизни? Ты ни с кем не встречаешься, словно пытаешься закрыть на что-то глаза, подавить в себе. Точное попадание. Паника, паника. — Эм… Может быть. Я не знаю, стараюсь не думать об этом. Работа — единственное, что имеет для меня значение. Лжец, говорит Мичи. Гейл поворачивается, чтобы лучше меня видеть. — У всех есть потребности. Пожимаю плечами. — Я в любом случае могу встречаться с типами из массовки. Гейл добивает косяк и тянется за новым куском пиццы, открывает следующую бутылку пива. — Это не отношения, а ты не из тех ребят, которые ищут перепихона на одну ночь. — Я в гребаном Торонто по шесть месяцев в год живу, провожу на съемочной площадке по шестнадцать часов почти каждый день, у меня нет времени на… — Ну да — ну да, — заканчивает он. Пропускаю мимо ушей это высказывание, прикрываю глаза. — Я за тебя беспокоюсь, — голос Гейла звучит по-настоящему озабоченно. Улыбаюсь, покусываю губы. — Не нужно. У меня все прекрасно. — А Мичи утверждает обратное. Говорит, что ты тоскуешь и не позволяешь человеку, который тебе дорог, с тобой сблизиться. Иди на хуй, Мичи, мысленно кричу на нее. Какого долбаного хрена ты делаешь в его голове? Съебись оттуда! — Мичи начинает блядствовать, если ей выпадает возможность попасть в такую голову. — Люблю шлюшек, — Гейл подмигивает мне, напустив на себя морок невинной овечки. Смеюсь, потому что ничего не могу с собой поделать: он такой очаровательный с этими его широко распахнутыми глазищами и губами, растянутыми в легкой улыбке. Придвигаюсь поближе, наклоняюсь к нему, подлезаю под его руку и произношу, соблазнительно поигрывая бровями: — Я шлюшка. — И ты мне нравишься. А затем приходит время для шока, потому что он целует меня. Берет меня за подбородок, приподнимает мою голову — и целует. Без языка, но все равно это больше, чем обыкновенный чмок. Затем отстраняется, забрасывает руку на мое плечо, прижимает к себе. — Кем бы этот человек ни был, я считаю, ты должен сказать ему о том, что хочешь его до изнеможения, и раз и навсегда с этим покончить. Никогда не знаешь, что может приключиться, — он делает паузу; сердце подскакивает к горлу. — К тому же есть у меня кое-какие сведения о том, что Джей-Ти Лерой тоже тобой интересуется. Ха. Блять, он дразнится. Сижу настолько бесшумно, насколько это только возможно, раздраженный и неожиданно довольный, но больше всего из себя выводит внезапно возникший стояк. Никакого, блять, самоконтроля. Вообще никакого. Гейл меняет положение, утыкается носом в мои волосы. — Мне нравится твой шампунь. Как называется? — Не знаю. Хрень какая-то, которую мне в студии дали. Гример сказал, что холодной зимой для моих волос самое оно. — Хм, ну да, а мне не дали ничего. Вот интересно, к чему бы это, — он в самом настоящем замешательстве: почему это гример дал шампунь мне, а не ему. — Не хочу ничего покупать, если могу нахаляву получить это от Коулип! Смеюсь. Господи боже. — Ну ты, блять, и жлоб. — Я голодающий художник! Смеюсь еще громче и в эту секунду люблю его так сильно, что болит сердце, что одновременно с этим хочется разреветься прямо здесь и сейчас. Он вторит и толкает меня, так что мы оба падаем на диван, растягиваемся во весь рост; я оказываюсь зажат между ним и спинкой. От него приятно пахнет, его приятно касаться. Пристраиваю голову на его груди. — Давай сыграем в игру, — предлагает он. Мне хорошо, комфортно, и мысль о том, что сейчас придется ломать весь этот уют, для того чтобы поиграть в боггл*, мне не импонирует. — Да ну, давай просто поваляемся. — Нет-нет, я имею в виду игру, в которую можно поиграть прямо здесь, — голос его знойный, и у меня снова встает, из-за чего приходится вжаться задницей в спинку дивана в надежде, что он не почувствует давление, упирающееся в его бедро. — В какую игру? — Я буду задавать тебе вопросы, на которые хочу услышать честные ответы, а затем придет твоя очередь спрашивать меня. — Это не та игра, в которую играют десятилетние в автобусе по дороге в школу? — Она самая, но внутри мне десять. — Если так, то я согласен. — Отлично, — Гейл протягивает руку, хватает меня за зад и подпихивает ближе к себе. — Сначала начнем с простого, идет? — Конечно, — и это звучит гораздо более удушливо, чем должно было прозвучать. — Ты находишь меня сексуально привлекательным? Блять. И это просто? А времени он не теряет, добираясь сразу до грязи, разве нет? Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. С силой толкаюсь стояком в его бедро и, подавив стон, интересуюсь: — А ты как думаешь? Секунду он молчит. Потом отстраняется от меня. Кровь стынет в жилах. Неправильный ответ. — Твоя очередь, — мягко говорит он. Мой мозг парализован унижением и страхом. Одно маленькое движение — и обрушивается сразу столько информации; давлю слезы и пытаюсь придумать вопрос. Но все, о чем я могу думать, это: как ты мог так подшутить надо мной, заставив признаться? Зачем ты заставил меня сказать это? — Рэнди? Твоя очередь. Спроси его, шепчет Мичи в моей голове, он предпочел бы трахнуть тебя, или он хочет, чтобы ты трахнул его? Закрываю глаза и хочу убить ее, но она нереальна, поэтому это невозможно. Этого и вправду достаточно, чтобы измотать тебя, мурлычет она, у меня есть история, которую я хочу тебе рассказать. Не желаешь выслушать? Она знает, что ответ положительный. Тогда спроси его. — Эм… А ты… Ты когда-нибудь… ловлю ртом воздух, силясь восстановить дыхание. В голову приходит новый вопрос, который — я точно в этом уверен — принадлежит мне и только мне, долгое, очень долгое время я мечтаю его задать. — Ты когда-нибудь занимался сексом с парнями? Я имею в виду — настоящим сексом. Гейл молчит. И молчит. И молчит. Могу себе представить, какое именно выражение я увижу на его лице, если подниму голову — темное и глубокое, доказывающее, что он взвешивает все «за» и «против» своего ответа, перед тем как озвучить его. — Да. Да. Он сказал — да. Да. — Да? — Да, я сказал — да. — Ох. Гейл смеется. — Моя очередь, а? — П-погоди минутку, — запинаюсь я и делаю попытку сесть, но Гейл изворачивается и пригвождает меня к месту. — Я хочу подробностей. Когда? С кем? Как? Зачем? Он фыркает. — Спросишь во время следующего хода, ладно? — Ненавижу эту игру. Я выхожу, больше не играю, — отпихиваю его, но он удерживает меня и переворачивается — теперь мы лицом к лицу. — Почему ты так удивлен? Стремлюсь сохранить спокойствие, но изнутри так и бьет лихорадка. — Почему? Да потому что ты клялся и божился, что ты натурал, при любом удобном случае! — Я никогда не клялся и не божился, что я натурал — это больше по части Хэла. Обыкновенное утверждение. Вот и все. Внимательно смотрю на него и не могу ни говорить, ни дышать. Голова идет кругом. — Ладно, сам вижу, что придется тебе рассказать, — он не волнуется. — Наверное, я не должен быть против. Я просто… — хлопает глазами, а затем смотрит на меня. — Я занимался сексом с тремя разными парнями. Не со всеми сразу, — добавляет поспешно. Улыбаюсь. Он улыбается в ответ и, кажется, немного расслабляется, кладет руку на мое бедро, потирает его большим пальцем. — Первый раз. Окей, давай посмотрим. Его звали Алекс, а мне было шестнадцать. Ему было… эм… двадцать два, думаю. Я его боготворил, как героя, что не было для него секретом, и изводил его целое лето. Он был одним из лучших футболистов в Принстоне, в то время мы жили по соседству. Я считал его обыкновенным засранцем. Киваю, подвигаюсь, чтобы поудобнее пристроить руку, он делает то же самое, освобождает для меня место. — Как-то раз он позвал меня к себе. Мы выпили пива, я ему отсосал, он меня трахнул. Конец. Моргаю. Уверен, на самом деле случилось намного больше, но выражение лица Гейла так и говорит: сейчас не время спрашивать. — Парень номер два — Монро. Первый год в колледже. Мой сосед по комнате. Мы обдолбались, напились и трахнулись. Нам понравилось, так что мы неоднократно повторяли это в течение года. На второй курс он не вернулся. Голос Гейла звучит почти расслабленно, словно мыслями он находится далеко от своего повествования, а я пытаюсь справиться с глубоким потрясением. Я думал, что это могло случиться однажды или дважды, но… не много раз. — Парень номер три — Джесси. Пять лет назад. Как раз перед тем, как я согласился играть Брайана Кинни. Он хотел отношений, я — трахаться. Мы не смогли найти золотую середину в наших желаниях. Конец. — Но… — начинаю я, прокашливаюсь и продолжаю. — Эм… Тогда почему… — Я считаю себя натуралом? Потому что я занимался сексом с тремя парнями, но женщин у меня было сорок или пятьдесят — счет я потерял несколько лет назад. В женщинах я заинтересован больше. Если описывать мое физическое состояние, то я распадаюсь на атомы, поскольку не могу отпустить надежду и принять всепоглощающее опустошение. Обдолбавшись, он трахает парней, но женщины составляют его главный интерес — и это ад, самое его пекло. — Рэнди? Эй, эй. Дыши, ладно? — успокаивает он меня и, когда я наконец могу сделать вдох, мурлычет. — А теперь перейдем к сложной части. Я что-то сбивчиво бормочу, брежу, но он не смеется — просто терпеливо выжидает, когда пройдет моя истерика. — Я тут поговорил с Мичи, она утверждает, что ты в меня влюблен. Блядская шлюха! Мысленно кричу я. Я найду способ убить тебя! Я убью тебя в гребаном романе! Ты никогда, никогда не будешь… — Прекрати ругать ее. — Я молчу. — Разумеется. В любом случае, она сказала то, что должна была, и я подумал, что нам следовало бы выложить все карты на стол. О, я знаю, что это значит. Пиздец близок. Он наконец-то позволяет мне сесть, следом поднимается сам. — Отлично. Выкладывай. Он сглатывает, моргает, будто собирается с силами сказать что-то, что резанет по живому. — Я знаю, что ты ко мне чувствуешь, и хочу сказать, что испытываю к тебе те же самые чувства, но… Встаю, поднимаю руки в останавливающем жесте. — Пожалуйста, перед тем как ты скажешь еще что-то, что усложнит наши рабочие отношения, пожалуйста, просто уйди. Что-то сдавливает горло, я едва могу говорить. Мой голос звучит мрачно и низко. Гейл неторопливо вздыхает и берет второй косяк, поджигает кончик и протягивает ноги, забрасывает их на кофейный столик, прямо рядом с пиццей. Сталкиваю их со стола. — Прекрати. Ты не Брайан Кинни. Он смеется. — Я скажу тебе, и ты не сможешь меня остановить. Если не позволишь мне этого сделать, я пожалуюсь Мичи и подошлю ее к тебе. И ты ничуть не хуже меня знаешь, что тебе не под силу будет ее заткнуть, если она начнет говорить. Прищуриваюсь и пытаюсь определить, как далеко Мичи может зайти. Порой мои фантазии становятся слишком реальными. Это реально, шепчет она. — Иди на хуй. — Нет. Не сейчас. Я хотел сказать, что испытываю к тебе те же самые чувства, но ничего не могу поделать, потому что у меня отношения с Бет, это было бы нечестно. Моргаю. В его словах нет смысла. Никакого. — Что за хрень ты несешь? — Я говорю о динамике отношений и о том, что, несмотря на то что я хотел бы сказать, что влюблен в тебя, это было бы нечестно по отношению к Бет. Снова моргаю. — Погоди. Влюблен в меня, говоришь? Гейл драматично вздыхает. — Нет, я этого не говорю, потому что по отношению к Бет это будет нечестно. — Убирайся, — отбираю у него косяк, втыкаю в коробку с пиццей и хватаю его за грудки, пытаясь стянуть с дивана. — Убирайся на хуй отсюда. Он неподдельно сконфужен и только пытается немного сопротивляться. Пихаю его к выходу, он позволяет мне вытолкать его из квартиры. Захлопываю дверь и прячу лицо в ладони, пытаюсь вздохнуть, словно на горизонте маячит вероятность умереть от недостатка кислорода. Умереть, потому что Гейл — самый жестокий, самый злой сукин сын во всей вселенной. Перебарываю слезы и скребу ногтями подбородок. А затем замечаю их. Его туфли. Поднимаю их и открываю дверь. Гейл стоит возле лифта, сгорбив плечи, держа руки в карманах, в одних носках. Бросаю в него с криком: — Ты забыл свои чертовы туфли! Как я уже упоминал, временами я бываю просто невыносимой «королевой». Не утруждаюсь посмотреть, куда они приземлились, захлопываю дверь и защелкиваю замок. Как там говорят? «Бойтесь своих желаний, потому что они имеют свойство исполняться»? Что ж, я хотел — я получил. И конечный результат даже отдаленно не напоминает того, о чем я мечтал. * Всю ночь я не сплю. Мое сердце разбито, я чувствую себя преданным Гейлом. Если он собирался сделать мне больно, почему ему нужно было выбрать именно такой способ, который разрушит и нашу дружбу тоже? Следующим утром я не обращаю внимания на телефон. Игнорирую стук в дверь. Пропускаю мимо ушей его крики о том, что он хочет поговорить. Закрываю глаза на то, что он взобрался по пожарной лестнице и теперь смотрит на меня в окно. Дурацкий Торонто. Ну почему я не выбрал здание поновее и не снял квартиру на, скажем, двенадцатом этаже? И недостаточно просто смириться с Гейлом: Мичи стоит на его стороне. Своими напыщенными проповедями она мешает мне отмокать в ванной, я не могу спать под ее непрекращающиеся колкости. Гейл прав: вполне возможно, что она по правде собиралась нанести ему визит, потому что большая часть всего этого бреда звучит в точности, как его речи. Гребаная, блять, вдохновительница. А когда я принимаю две таблетки «ксанакса», запивая их бурбоном, к хору «Рэнди — Плохой Парень» присоединяется еще и Эдмунд. Ну их на хуй. Всех на хуй. * Проснувшись, я нахожу Гейла в изголовье своей кровати. С воплем отскакивая назад, ударяюсь затылком об изголовье. — Какого хрена? Что ты…? Как ты…? — судорожно сглатываю и вцепляюсь в простыни. — Взял у Питера запасной ключ, — Гейл немного смущен. — Сказал ему, что думаю, будто ты можешь что-нибудь с собой сделать. И даже не знаю, что сказать, так что просто пялюсь на него, сконфуженный, с открытым ртом. — Я забеспокоился, когда ты не открыл дверь, и подумал, что, должно быть, случилось страшное. Самодовольно улыбаюсь. — Ты думаешь, что я совершу самоубийство только потому, что у тебя есть подружка? Не льсти себе. — Нет. Я решил, что произошел несчастный случай, после того как ты принял «ксанакс» и все такое. Подозрительно щурюсь. — Откуда ты знаешь? — Поверишь, если я признаюсь, что мне донесла Мичи? — Нет. Гейл вздыхает и трет глаза. — Я просто хорошо тебя знаю, ладно? Я знаю тебя, как порой знаю самого себя, то есть в тебе есть что-то, что я прекрасно понимаю, и что-то, что мне не увидеть никогда. Прямо как со мной. Расстроенно развожу руками. — Ну и какого хера ты от меня хочешь? Зачем ты это делаешь? Гейл опускается на кровать, и я отодвигаюсь от него настолько далеко, насколько это только возможно. Выглядит он запутавшимся, обеспокоенным и испуганным одновременно. — Я хотел… — он проводит ладонью по небритой щеке. — Боже, сегодня это звучит намного глупее. — Просто произнеси это. — Я столько всего наговорил прошлой ночью. — Только потому, что ты был в недвижимость обдолбан. Так что просто, блять, скажи мне — и покончим со всем этим. А потом катись к черту. Он наклоняется ближе, но я не сдвигаюсь с места, и он в бессилии опускает руку. — Я хотел попросить тебя подождать меня. Ну, знаешь, пока не закончится вся эта эпопея с Бет. Подождешь до конца? Шумно выдыхаю и качаю головой. А что я могу на это сказать? Я так на него зол сейчас, что готов запинать до смерти, как вообще можно согласиться ждать? И что, если я, блять, просто не хочу? — Нет, я не пойду на это. Он прикрывает глаза и кивает. — Тогда я клянусь, что в ближайшее время ты никого не найдешь. О, поверь мне, не найдешь, шепчет Мичи. Как обычно, она оказывается права. * На следующем мероприятии Гейл крутится как белка в колесе: он привел с собой Бет и, кажется, сам уже этому не рад, потому как разрывается, пытаясь одновременно смотреть и на нее, и на меня. Даже Хэл не в силах отказать себе в удовольствии отпустить пару колких комментариев на этот счет: — Он же себе шею свернет, если не перестанет крутить головой. Вздрагиваю и принимаю решение скрыться в другой толпе. Уходя, я слышу хэлов смех. Как я все это ненавижу. Ненавижу всех этих людей, эту фальшь, эти обсуждения последних сплетен, в которых я тоже должен принимать участие. Все это — неотъемлемая часть популярности, шоу-бизнеса, но на самом деле бесит просто пиздецки. Забиваюсь в угол, потягивая напиток, и в этот самый момент ко мне подкатывает Привлекательный-Актер-Которого-Нельзя-Называть, облокачивается на стену рядом со мной. И богом клянусь, я не в курсе, что это поверхностное знакомство от начала до конца происходит у Гейла на глазах; на моем плече — его рука, а в сторону Привлекательного-Актера — испепеляющий взор. Мы перекидываемся парой слов, и становится кристально ясно, что Привлекательного-Актера Гейл не одобряет, потому как крепко держит меня за руку, несмотря на мое отчаянное сопротивление, и пускается в длительные пространные рассуждения, изобилующие раздражающими «ну ты понимаешь» и не несущие в себе никакой смысловой нагрузки. Да он, по ходу, обдолбан. Привлекательный-Актер сбегает, не выдержав; закрываю глаза и считаю до десяти. Аккуратно вырываю у Гейла свою руку и направляюсь в уборную, а он идет следом, разве что на пятки мне не наступает. Нехорошо скалюсь и обещаю себе: если он сунется за мной и туда, я с чистой совестью смогу его прибить. И суд меня оправдает. Мичи несогласно цокает языком. В туалете пусто. Пока я отливаю, Гейл стоит за спиной. — Господи боже, Гейл, в чем твоя проблема? — Просто не хочу, чтобы в такие моменты ты оставался один. Я беспокоюсь. Ты чувствуешь себя не в своей тарелке, а я терпеть не могу, когда ты так себя чувствуешь. — Знаешь, что в данный конкретный момент заставляет меня так себя чувствовать? — Что? — Ты вертишься поблизости даже тогда, когда я, блять, поссать пытаюсь! Он отходит, но туалет не покидает. Заканчиваю, застегиваю «молнию» и поворачиваюсь к умывальнику. Он стоит, облокотившись на дверь, и выглядит таким несчастным. Ему идет такой вид, кстати. — Рэнди, я знаю, что ты зол на меня, но я просто хочу, чтобы с тобой все было хорошо. Все присутствующие здесь — такие злобные. — Я не какой-то сопляк, которому нужна твоя защита! — резко огрызаюсь я. — А я никогда такого и не говорил! — Тогда какого хрена ты все это делаешь? Что ты пытаешься доказать? — Я просто хочу, чтобы ты был в порядке, — повторяет он и обнимает меня. — Я и сам могу за собой присмотреть, а сейчас, думаю, меня вообще от тебя защищать надо. Упираюсь ладонями в его грудь, отталкиваю от себя. Выражение боли на его лице режет по живому, мне приходится подавить в себе желание прижать его обратно к себе, приласкать и успокоить, напомнить, что я отчаянно, болезненно в него влюблен. Но вместо этого я крепко стискиваю зубы, отворачиваюсь, выскакиваю из уборной и возвращаюсь на вечеринку. Я могу повеселиться, что-нибудь выпить, уйти, наконец, с симпатичным официантом. А Гейл может пойти на хуй. Или натянуть на него Бет, какая разница. * Прошло уже несколько месяцев, а от него ни слуху, ни духу. Даже не знаю, радуюсь ли я окончанию преследований или нет. Должно быть, до него наконец-то дошло, что я сам могу за себя постоять. Из выпуска «People», позаимствованного у Марии, я узнаю, что Гейл с Бет расстались — с Бет-Как-Ее-Там: ее фамилию запомнить я так и не удосужился. И из принципа не посмотрел ни одного с ней фильма. Иногда я бываю таким мелочным. И на меня навалилась изматывающая депрессия, вызванная тем фактом, что сериал закончился и осенью я не вернусь в Торонто. Не вернусь к Гейлу. Я даже курить начал — мне нравится, как от этого звучит мой голос. Много трахаюсь, но ни с кем особо не встречаюсь. И приходит осознание: несмотря на то что я сказал ему «нет», отказался ждать, это ничего не значило, и я по-прежнему жду. К моменту, когда он наконец приходит, я уже окончательно сдался. Это происходит одним вечером, когда я возвращаюсь домой из магазина с полными руками покупок, радостный из-за того, что фанаты меня не узнают, и вижу его, сидящего возле моего дома с сигаретой в зубах. Где-то в груди разрывается сердце. Кажется, я умираю — прямо здесь и прямо сейчас. Он прекрасен. Я от него без ума. И он меня ждет. * Он помогает мне разобрать сумки. Мы осторожничаем друг с другом, для начала задавая стандартные вопросы, а затем он спрашивает: — Как там Мичи? Она больше не приходила меня повидать. Улыбаюсь. — Я ее убил. Гейл распахивает глаза шире. — Что? — Она умерла. Я дописал книгу, и в конце ее не стало, раз — и все. Пока-пока, Мичи, ебаная ты шлюшка. Неожиданно Гейл смеется. — Теперь Эдмунд постоянно торчит у ее могилы и льет слезы. Подумываю покончить и с ним тоже. Гейл облокачивается на кухонный стол и ржет, задыхаясь, и я ничего не могу с собой поделать — присоединяюсь, потому что его смех самый теплый и прекрасный из всех, что я когда-либо слышал, и сложно остаться к нему равнодушным. Выглядит он потрясающе. Его волосы взъерошены, он не брился несколько дней, а глаза затянуты наркотической поволокой. Но не слишком. — Я скучал по тебе, — выдыхает он и сгребает меня в объятиях, я утыкаюсь носом в изгиб его шеи, а он прижимает меня к себе еще крепче. Потом чуть отстраняется, берет меня за подбородок, заглядывает мне в глаза: — Ты с кем-нибудь встречаешься? Отрицательно качаю головой. От поцелуя спирает дыхание, подкашиваются ноги — он придерживает меня, чтобы я не упал. Я и хотел бы сказать, что сейчас нужно пойти в кровать и заняться любовью, но — нет, молчу. Так что мы трахаемся прямо на кухне. На столе. На полу. Прижавшись к холодильнику. Гейлу все недостаточно, поэтому мы не останавливаемся еще долгое, долгое, долгое время. И я рад, что затарился в магазине презервативами, которые в сумке заняли стратегически верную позицию, потому что кое-что в нашей жизни предрешено провидением с самого начала. * «Золотой Глобус» — событие большое, так что моя нервозность легко объяснима. В моей голове поселилось несколько новых персонажей, так что я написал пьесу и теперь надеюсь найти единомышленников, которые помогли бы мне поставить ее. Гейл чувствует мое беспокойство, поэтому весь вечер приобнимает меня за плечо; думаю, он в самом деле испугал Харрисона Форда, который подошел ко мне, чтобы поведать, как ему понравилась моя последняя работа. Сжимаю руку Гейла в успокаивающем жесте, и он отступает немного назад, когда ко мне подходит кто-то еще, чтобы поговорить. Стоило нам открыться, как нас тут же захлестнул гигантский огненный шторм — наши друзья поначалу даже злились, решив, что все эти годы, пока снимался сериал, мы лгали и встречались тайком. Понадобилось какое-то время, чтобы расставить все точки над I. Гейл по-прежнему окружает меня той самой гиперзаботой, но теперь я люблю ее гораздо больше, чем когда-либо еще, потому как я знаю, что если он берет меня за руку, то это значит желание, а не обязательство. Через несколько часов пустого трепа и обсуждений пьесы Гейл шепчет мне что-то о том, что хочет содрать с меня костюм и облизать каждый дюйм моей кожи — и я тут же готов уходить. Гостиничные простыни обвиваются вокруг ног, а я изо всех сил стискиваю в зубах подушку, пока он толкается в меня. Его рука опускается к моему члену, начинает поглаживать, что заставляет меня изогнуться, прогнуться в спине — на самой грани, так близко к концу. — Все в порядке, я держу тебя, я всегда тебя держу. Колени подкашиваются, когда накрывает оргазм, меня встряхивает, крепче вцепляюсь в его руку, громко крича, и чувствую, что он кончает следом, горячо дышит мне в шею; его член все еще пульсирует у меня в заднице. — Всегда держу. И я в этом не сомневаюсь.