Пока не закончится музыка

      Очередные переговоры по поставке «мерцания» в отдаленные районы Зауна оказались успешными, но утомительными — Силко вернулся в «Последнюю каплю» под вечер, в голове крутились нерешенные рабочие вопросы, приправленные жаром в отдающей болью глазнице. Больше всего ему хотелось перевести дух на пару с чашкой крепко заваренного чая в полном спокойствии.       По счастливой случайности в баре на этот момент было не так много посетителей, поэтому до кабинета Силко доходил только отдаленный гул разговоров, которым он не хотел и не собирался придавать никакого значения. Длинные пальцы выхватили из комода потертую с годами использования пластинку без единых опознавательных знаков и тотчас опустили на мембрану такого же потрепанного жизнью граммофона.       Кажется, несколько лет назад такой заурядный набор ему притащила Севика — иногда Силко в стремлении вернуть долги во что бы то ни стало приказывал своим сподручным выносить из домов несчастных, кто имел глупость быть должным некоронованному владельцу Зауна, самое дорогое, что у них было, чтобы потом продать это контрабандой, прикрываясь «мерцанием». Это был тот редкий случай, когда практическая ценность предметов была Силко важнее, чем деньги, и потому они заняли почетное место в его кабинете.       Из граммофона полилось радующее слух даже искушенного слушателя скрипичное соло. Силко даже не знал, кто был автором этих композиций, но, если бы узнал, приобрел бы что-нибудь новое. На самый крайний случай — приказал бы выкрасть этого музыканта, чтобы тот показал свое мастерство вживую. Силко вдумчиво покачал головой: отличная замена для дряхлого проигрывателя. Стоило ему наклониться к граммофону, чтобы сменить положение иглы, как послышался знакомый бойкий голос откуда-то из-под потолка.       — Скукотища.       Силко реагирует на подобный выпад лишь беззлобной ухмылкой, не замечая, как за его спиной Джинкс опускается вниз головой, держась за стропилы одними голенями.       — Хочешь сказать, что та безвкусица, которая грохочет в твоей мастерской, лучше?       В голосе Силко нет ни желчи, ни ехидства, только едва заметный налет провокации — он прекрасно знает ответ. Джинкс любит заунскую музыку — быструю, заводную, энергии в которой столько, что та вызывает у нее приятную толпу мурашек от спины до макушки и заглушает чужие голоса в ее голове, когда те приходят. Та музыка, которую привык слушать Силко, полная этому противоположность — медленная и ровная; слишком спокойная, чтобы быть для нее интересной. Такой ритм больше бы подошел для приемов в самых богатых районах Пилтовера (как будто сам Пилтовер не состоит из заевшейся знати), но Джинкс не решается произнести это вслух и вовремя прикусывает язык.       Она заглатывает наживку — сознательно или нет — и скрещивает руки на груди, когда ее синие косы касаются рабочего стола Силко.       — Еще бы! Если бы в баре ставили такую нудятину, посетители бы померли со скуки, а «Последнюю каплю» заклеймили самым тухлым местом во всем Зауне.       Силко разворачивается к Джинкс; на его губах играет легкая, но усталая улыбка, однако иглу с пластинки он не убирает. Скрипка продолжает терзать уши Джинкс, и она недовольно морщится, а после — демонстративно зевает.       — Согласен. Именно поэтому она играет исключительно в моем кабинете, — Силко делает два шага вперед — его лицо оказывается напротив лица Джинкс непозволительно близко. — Ты поймешь все грани этого звучания, когда подрастешь, — и, немного поразмыслив, добавляет, — возможно.       — Говоришь прямо как дряхлый старикашка, — подхватывает на лету Джинкс; ее рот расползается в широкой улыбке.       Он не сдерживает смешок, но тут же меняется в лице, когда горящая огнем глазница напоминает о себе. На этот раз боль уходит в ту же секунду, но надолго ли?       — Возможно я и есть дряхлый старикашка со своими предпочтениями.       Джинкс вскидывает острую бровь с вызовом.       — У тебя есть еще какие-то предпочтения, о которых я не знаю?       — Разумеется. Медленные танцы.       Она загорается, словно спичка; в этот момент скрипичное соло вновь набирает оборот.       — Это такие танцы, где стремные богатые дядьки обжимаются с разукрашенными молоденькими дамочками в узких корсетах, а потом лезут к ним под юбки? — она кривится, изображая гримасу отвращения, слегка высунув язык. — Фу… Даже жратва Иерихона на вкус не такая мерзкая, как это на слух. Ни за что!       Силко смотрит на нее со снисхождением, затем выпрямляется, заводит одну руку за спину, а другую протягивает свисающей вверх ногами Джинкс в практически джентльменском жесте — ни дать ни взять кавалер на балу. Возможно, если бы они не находились в паршивом Зауне, а лицо Силко не было испорчено химикатами, он бы вполне сошел за какого-нибудь пилтоверского графа, устроившего дорогущий прием со всеми сливками общества.       — Значит ты не составишь мне компанию, если я попрошу?       Несмотря на то, что Джинкс давно уже не ребенок, Силко не перестает ее поучать и заставлять сомневаться в сказанном на эмоциях: сначала думай, затем говори. Джинкс поджимает губы, точно глубоко обиженное дитя, по-видимому, понимая, что он хотел ей этим показать, и нехотя усваивает урок.       Но надолго ли?       — Откуда ты вообще умеешь…       — У меня есть свои секреты, детка, — не двигаясь с места, перехватывает ее речь Силко. — И некоторые вещи лучше оставить таковыми.       Джинкс ловко спрыгивает со стропил и огибает угловатый стол, неуклюже опустив плечи, на этот раз отказывая себе в удовольствии испачкать его обувью. Она знает, что Силко вовсе не тот человек, который будет осуждать ее за что бы то ни было (даже если она притащит к нему в кабинет порубленного на куски миротворца и окропит здесь все кровью ублюдка), но все равно отчетливо испытывает стеснение за такую глупость, вкладывая свою небольшую ручку в чужую раскрытую ладонь.       — Только я… Я не умею.       — Это гораздо проще, чем устраивать переполох в Верхнем городе. Ты справишься. Я помогу.       Силко подтягивает ее к себе за одно движение так, что у Джинкс перехватывает дыхание, но она не подает виду. Когда скрипка тянет совсем медленно, Джинкс едва не признается, что в объятиях Силко даже такая музыка переходит из категории «кошмарная скукотища» в «ничего так». Она не была готова к тому, что его свободная рука скользнет змеей по спине, и издает шумный выдох.       — Держи спину ровно, — сосредоточенно говорит Силко таким тоном, каким обычно отдает приказы — по-другому не умеет.       Силко перехватывает свободной ладонью ее тонкую руку в районе запястья и, вопреки ожиданиям Джинкс, всего лишь кладет поверх своего плеча, а не заламывает вверх, чтобы та не могла сопротивляться даже для виду в те моменты, когда он прижимает ее к рабочему столу весом своего тела, и от этого факта она испытывает ощутимое разочарование, разлившееся где-то ноющим чувством внизу живота. От Силко сложно что-то скрыть, особенно когда это касается чужих эмоций. Он замечает и то, как сведены вместе ее колени, с едва уловимой ноткой ехидства поясняя:       — Сюда.       Джинкс не оказывается готовой и к тому, что его ладонь застывает у нее чуть выше бедра на голой коже, съехав со спины — она мысленно умоляет собственное тело не сдать ее с головой предательской дрожью. Они встречаются взглядами: Силко опускает глаза вниз, заставляя ее сделать то же самое.       — Теперь ноги.       Он показательно делает шаг вперед, а Джинкс — по инерции — шаг назад. Разыгравшаяся мелодия замирает в этот момент вместе с ними.       — Расслабь их. Может не получиться с первого раза… Так что если случайно надумаешь отдавить мне ноги — ничего страшного, — Силко повторил движение ступней. — Я поведу.       Первые шаги с более быстрым ритмом Джинкс дались не слишком успешно: пару раз она, хоть и не наступив Силко на ноги, едва не потеряла равновесие — медленный танец казался ей слишком медленным, и она спешила так, будто под ее ногами оказались собственные бомбы-кусаки, которые вот-вот готовы взорваться, и это поначалу сбивало их обоих с такта. Однако стоило Джинкс сосредоточить свое внимание на другом и понять, что было важным вовсе не то, как неумело она двигается, а Силко, не отводящий от нее взгляда и позволяющий ей переплести пальцы с его в отдельном от их тел танце, все оказалось гораздо проще.       Пластинка разыгрывала перед ними целую увертюру: к скрипке добавилась виолончель, создавая мощный дуэт всего из двух инструментов, а неспешный темп переходил к наступлению, захватывая новыми аккордами. В тот момент, когда неизвестный скрипач вытянул свои последние ноты, Силко, пользуясь положением ведущего, резко наклонил Джинкс назад так, что кончики ее длинных кос соприкоснулись с полом, а сама она безвольно повисла на его руке, словно шарнирная марионетка. Музыка стихла насовсем, тонарм граммофона автоматически приподнялся. Вступление окончено, само действо было только впереди.       Силко остался бездвижным, наблюдая за тем, как часто-часто вздымается грудь упрямой девчонки, несколько мгновений назад утверждающей, что никогда в жизни не станет танцевать подобное. Он стремительно вернул Джинкс в исходное положение, подмечая, как на ее лице расцветает слишком уж беззаботная улыбка. К чему именно она возникла Силко понял только тогда, когда ее губы прижались к его собственным.       Он поспешил ответить более близкими объятиями даже когда Джинкс сделала из не особо сопротивляющегося Силко ведомого, почти вслепую уводя его за собой на холодный кожаный диван, так и не разорвав поцелуй. Кожа соприкоснулась с кожей, пальцы сомкнулись на груди поверх ткани одежды и вырвали стон — Джинкс распахнула глаза и отстранилась, удерживая Силко за ворот рубашки.       Как будто в этом была необходимость.       — Скажи, — ее голос звучал низко и хрипло — сейчас она была совсем не похожа на ту задиристую девочку, которой всегда была за пределами этого кабинета, — именно так должен заканчиваться идеальный танец?       Силко отвечает не словами — действиями. Безумие плещется в глазах Джинкс и захватывает его в ловушку из скрещенных у него на бедрах девичьих ног и зарывшихся в начавшие седеть волосы пальцев, стоит ему склониться ниже.       Далеко за полночь вместо сна Силко думает о том, что нужно будет одолжить у бармена пару пластинок с этими ужасными заунскими мелодиями. Может быть и для них найдется идеальное окончание?