***
Хуа Чэн будто и не перестал существовать на целый год. Вернувшись, он окружил Се Ляня всем своим искренним обожанием и любовью. Первое время они засыпали и просыпались в объятиях друг друга и всюду были вместе — божество боялось, что его демон вновь исчезнет. Он боялся, что Хуа Чэн уйдёт, потому что разочаруется. Поймёт, что его божество не такое чистое, каким казалось. Или пыталось. В горле часто вставал комок, а в голове мелькали вязкие, словно зыбучие пески, мысли: «Ты никогда не хотел помочь кому-либо, ты просто хотел, чтобы тебя одаривали восхищением и любовью. И все они быстро разочаровались в тебе. Ты эгоист». Голова разрывалась от противоречий, в грудной клетке будто бы плакало сердце. Всю жизнь он посвятил помощи людям, но было ли это искренним желанием? А Саньлан? Он безвозмездно отдал всего себя своему богу, а сейчас дарил всю любовь и обожание ему и только ему. А что если Се Лянь обманывает бескорыстного влюблённого, просто эгоистично пользуясь его чувствами? Но это было так приятно. Чувствовать на своём теле нежные прикосновения, слышать этот будто бы естественный, словно праздные разговоры, флирт, комплименты. Принимать заботу, которую так давно не получал. Он действительно пробыл в полном одиночестве многие столетия. Но сейчас Се Лянь был готов на всё, лишь бы настоящее оставалось неизменным. Был готов вновь пережить все муки. И это заставляло ненавидеть самого себя только сильнее. И так в голове мешалась ненависть к себе за лицемерие и эгоизм, а вместе с этим стремление к тому, что и вызывало эти качества, запрещённые всеми сутрами и священными книгами: стремление к любви. Се Лянь должен был спать, но неожиданно осознал, что плачет. В темноте и тишине комнаты он чувствует лишь руки Саньлана, что будто заметил сквозь сон состояние любимого и прижал его ближе к своей груди. Я совсем этого не заслужил, и я понимаю и ненавижу себя за это, но прошу, обними меня крепче и никогда не оставляй одного.***
Вода в купальне была горячее комфортной для большинства, но Се Лянь чувствовал себя прекрасно. Лепестки цветов, словно маленькие лодочки, качались на воде. Кожа божества была хоть и раскрасневшейся, но белая и мягкая, пахла приятно от различных масел. Волосы уже давно не были такими приятными на ощупь, как сейчас, даже в мокром состоянии. Кажется, будто последний раз он чувствовал себя таким ухоженным, когда жил в замке. Тогда это было обыденностью, но с прошествием лет Се Лянь хоть и не терял природной красоты и старался быть опрятным, но кожа становилась грубее от труда и ходьбы, а волосы часто спутывались, вплетая в себя маленькие веточки и пыль. Ему нужно поблагодарить Хуа Чэна за такую заботу, за все эти скляночки масел и других средств. От них исходил смутно знакомый запах.***
— Саньла-ан, — позвал нараспев Се Лянь демона. Тот отчего-то задержался за какими-то бумагами, которые приходилось подписывать. Подпись: она довольно хорошо получалась у начальника Призрачного Города, но всё ещё казалась неловкой. Почему Саньлан вдруг задерживает их отход ко сну? Ведь раньше он наоборот просил побыть в постели как можно дольше, чтобы поговорить (вернее подразниться), обняться и мирно уснуть. Се Лянь чувствовал волнение из-за этого. — Гэгэ, ещё секунда и я весь твой, — хитрую улыбку демона можно увидеть перед глазами, просто услышав эти слова. Се Лянь слегка трясёт его за плечо. Он уже готов ко сну, волосы спадают на плечи и грудь, на теле лишь нижние одежды: — Я не хочу засыпать без тебя, скорее, — просит отчего-то нетерпеливо, словно ребёнок. И тут Се Ляню вспоминается детство. Как он стоял рядом с большой кроватью родителей с красивыми шёлковыми завесями: совсем маленький, и как это вдруг всплыло в сознании? «Я не хочу засыпать без вас», — произносил малыш, прежде чем его всё-таки пускали под бок матери. Сейчас над его с Саньланом кроватью висел такой же мягкий шёлк. — Гэгэ? — зов демона возвращает Се Ляня в реальность. — Ты так умолял меня поторопиться, но сейчас не слышишь меня. Всё хорошо? — Да, просто вспомнил кое-что. Давай спать. Когда они улеглись, Хуа Чэн лёгким движением руки погасил все свечи, а после приобнял любимого. Как долго это продлится? Когда он всё поймёт? И можно ли отодвинуть этот момент в далёкое «никогда»?***
Саньлан часто дарил Се Ляню подарки или другие приятности. И хоть ещё в самом начале их знакомства демон сказал, что всё в его владениях принадлежит также и его божеству, он продолжал придумывать что-то новое. Иногда это были лишь мелкие приятности: завтрак, маленький рисунок на прописях вместо практики. Се Лянь всегда наигранно дулся на такое пренебрежение занятиями, но после улыбался и чувствовал, как сердце щемит. Иногда это были и более изысканные вещи. Редчайшее, единственное в своём роде оружие, невероятно красивое и сильное, с какими-то необычными свойствами. Се Лянь мог так сильно хотеть испробовать его, что бросал вызов Хуа Чэну, а тот всегда соглашался. Если честно, то сосредоточенный на бое, уверенный в своей победе и напряжённый каждой клеточкой тела Хуа Чэн заставлял Се Ляня чувствовать жар во всём теле. Точно такую же реакцию вызывал и он сам у демона. Они могли долго «играть», защищаясь, под звуки орудий, рассекающих воздух, и редкий звон металла, а после так же долго целоваться, выпуская весь адреналин. Но сегодня, кажется, Се Лянь получил что-то невозможно ценное для него. Что-то, что могло изменить многое. Прямо как шляпа, полученная от незнакомца и повлиявшая на то, как павший на тот момент бог смотрел на мир. Хуа Чэн давно проснулся и ушёл по каким-то важным делам, предварительно разбудив Се Ляня мягким прикосновением собственного носа к щеке и мягким «Доброе утро». Но Се Лянь тогда лишь чуть приоткрыл веки и вскоре вновь уснул, будучи в плену тёплой постели. Но сейчас на кровати со стороны Хуа Чэна лежало что-то. Это были аккуратно сложенные верхние одеяния. Сверху лежала маленькая белая коробочка, а рядом — записка, написанная знакомым кривым почерком: «Я так сильно хотел подарить гэгэ этот подарок, что не удержался и решил сделать тебе небольшой сюрприз. Я надеюсь, что ты примешь его и он вызовет у тебя приятные эмоции. Гэгэ даже не успеет соскучится, как я вернусь». Записка не совсем в стиле Хуа Чэна — обычно он сообщал обо всём лично, так как писать не любил, но видимо он понял, что Се Лянь не запомнит его слов, будучи сонным. Но почему же Саньлан решил подарить что-то, при этом уйдя? Он любил видеть благодарность Се Ляня за любую, по мнению демона, мелочь, и получать объятия или кроткий, но нежный поцелуй. Может он задумал что-то? И вскоре Се Лянь догадался. Он отложил коробочку в сторону, взял одеяние в руки и расправил перед собой. Удивлённый вздох заставил почувствовать холод на губах. Он держал белую накидку с широкими рукавами, обшитую по краям золотом. Се Лянь дрожащими руками отложил её в сторону, решив рассмотреть оставшиеся вещи. Красная рубашка и широкие штаны, пояс, как украшение. Ткань кажется исключительно изысканной и дорогой, Се Лянь чувствует, насколько она приятна к телу, просто прикоснувшись кончиками пальцев. В реальной жизни он видел подобное одеяние уже как восемьсот лет назад, но относительно недавно — на рисунке. Эта была та одежда, в которой он выступал на фестивале Шань Юань. В тот день он спас маленького мальчика от смерти, поймав его, падающего с крыши. В тот день он впервые встретил тогда ещё маленького Хуа Чэна. Тогда он ещё по-настоящему был Наследным Принцем. Он открыл коробочку, и та чуть не выпала у божества из рук. Серёжки. Не в точности как те самые, одна из которых сейчас была вплетена в волосы Саньлана, но красные и очень похожие. Похожие до кома в горле и тока, проходящего через всё тело прямо куда-то в середину лба. Это ведь подарок. Но что он значил? Это не могло быть просто совпадение, Се Лянь понял сразу же. И от этого хотел узнать, что будет, если он примерит одежды.***
Внутри Дома Блаженств был свой сад с различными диковинными деревьями и цветами. Се Лянь любил находиться здесь, когда чувствовал себя хорошо. Однако сейчас внутри всё будто искрилось от волнения. Зачем? Что Саньлан хотел этим сказать? Что нужно делать Се Ляню? Пояс идеально сидел на талии, хоть и был закреплён слегка криво. Тогда, в прошлом, Наследного Принца всегда одевал Му Цин, поправляя каждую складочку и узелок. В день фестиваля всё было точно также, но Се Лянь был чуть более взбудоражен, но и испытывал некоторое желание показать себя. Сейчас он чувствовал стыд. Будто он совсем не заслуживал надевать это. Будто он и не был божеством, когда-то действительно победившим Непревзойдённого. В день фестиваля он лишь отыгрывал роль, но люди так поддерживали его, словно видели настоящее сражение. А когда произошёл реальный бой, в конце его ожидали лишь усталость и сотни серебряных бабочек, в которых превратился Саньлан, умерев в третий раз. Из-за Се Ляня. И опять чувство вины. Ненависть к себе. За то, что не спас, не уберёг никого. За стремление к тому, чтобы люди были благодарны ему и любили. И вдруг Се Лянь чувствует, как ему на голову ложится что-то. Рефлекторно подняв руки, он чувствует прикосновение кожа к коже и свежие листья, мягкие лепестки. Обернувшись, божество увидело Саньлана. Тот теперь держал его за пальцы, нет, лишь подушечки пальцев, и смотрел с невероятной нежностью. Он был силён, сила отражалась в его теле, жестах, во всём, но только во взгляде иногда можно было уловить беспокойство, задумчивость и нежность. И это «иногда» происходило, когда он смотрел на своего возлюбленного. Хуа Чэн безмолвно повёл принца к небольшому пруду с кристально чистой водой. И когда Се Лянь взглянул на отражение, он приблизил руки к губам, то ли в страхе, то ли восхищении. «Наследный Принц Сяньлэ. Бог войны в короне из цветов». В отражении был именно он. А потом Саньлан вложил в руку принца цветок. Белый и маленький, прекрасный в своей чистоте и свежей юности. «Бог Войны с мечом в одной руке и цветком в другой». — Саньлан? Но з-зачем ты… — одними губами произнёс Се Лянь. — Я подумал, что Ваше Высочество хотел бы вспомнить что-то приятное, поэтому устроил сюрприз. «Ваше Высочество» — в прошлом его так называли все, а сейчас лишь небожители, но только ради формальности. Однако когда так его называл Саньлан, то произносил это с неким придыханием и будто бы восторгом, благоговением, что всегда вызывало мурашки на коже принца. Но он никогда не делал этого в обыденных ситуациях. Воспоминания о фестивале действительно не были болезненными, хоть тот день и стал неким предсказанием последующих страданий. Но тогда принц был счастлив, как и его народ. А узнав о том, какая судьбоносная встреча произошла в тот день, Се Лянь не мог не думать о нём, как о чём-то знаменательном. — Встреча с тобой действительно не может быть чем-то неприятным, — улыбается хитро принц. Саньлан немного повлиял на него, теперь Се Лянь мог дразнить демона, а не только переживать флирт в свою сторону. Сначала тот очень удивлялся и будто терялся, но со временем лишь стал щуриться, словно кот, и принимать игру, произнося что-то ещё более наглое или даже бесстыдное. — Я согласен с гэгэ. — Ты хотел увидеть меня в этом образе ещё разок, да? — на этих словах принц ярко улыбнулся и даже приподнял руки, чтобы не скрывать струящейся ткани и золотых узоров. Но вдруг он словно весь переменился. — В чём дело, Саньлан? — вдруг серьёзно спросил принц. Ресницы его встрепенулись, сменив взгляд с кокетливого на острый, но при этом искренне вопросительный. — Ваше Высочество, казалось, наслаждался любовью своего народа, поэтому я подумал, что эта одежда напомнит об этом. И вдруг Саньлан сложил руки в молитвенном жесте и закрыл глаза. Се Лянь услышал его голос: ровный и спокойный, неторопливый, но не через сеть духовного общения, а через молитву. Демон молился своему божеству. «Ваше Высочество, молю, расскажи, что так тревожит тебя. Я чувствую, что ты обеспокоен чем-то». Когда Саньлан закончил, он лишь покорно убрал руки за спину и немного виновато посмотрел на принца. А тот не смог ничего сказать, прижался к любимому, буквально бессильно повис на нём, ноги подкосились, и Хуа Чэну пришлось крепко сжать его, удерживая от падения на колени. — В тот день я чувствовал себя таким любимым. Все смотрели на меня с обожанием в глазах. Но я их разочаровал. Я не смог им помочь, — каждое слово давалось Се Ляню всё труднее, но ему наконец будто сняли все запреты, и он не мог молчать, — а ты смотришь на меня с ещё большей любовью, ещё большей преданностью, мне так страшно, что я потеряю тебя, лишусь этого. Я чувствовал себя так одиноко, а теперь у меня ощущение, что я всю жизнь помогал не ради людей, а ради их обожания, ради себя, и сейчас я боюсь, что лишь тянусь к твоей ласке, а ты любишь меня так бескорыстно и правда заслуживаешь намного большего, а я достоин лишь одиночества, я просто эгоист, Саньлан, я такой эгоист, но я чувствую, что всё-таки сломаюсь, если вновь останусь один, если ты уйдёшь, я… — Се Лянь перестал делать какие-либо паузы, словно пытаясь опередить слёзы, что уже начинали течь по щекам, успеть, прежде чем ком в горле не даст выйти из горла ни одному звуку, кроме крика и глухих рыданий куда-то в грудь Хуа Чэна. Тот сжал его крепче, и они вместе опустились на издевательски живую зеленеющую траву. Саньлан прижимал своё божество как можно крепче к себе, медленно водил руками по его спине, разглаживая складки на накидке. Он не позволил Се Ляню опуститься на землю, поэтому тот сидел у него на коленях, будто мать баюкала ребёнка. В объятиях Саньлана было так спокойно, словно в прошлом, когда матушка гладила его по голове. В голове пронеслось ещё больше воспоминаний: прекрасная королева, а потом заметно постаревшая женщина в рваных одеждах. А затем она перестала существовать — осталось лишь безжизненное тело, висящее над полом и выглядящее таким тяжёлым, будто стремилось к земле, нет, в саму землю. «Не уберёг. Тех, кто бескорыстно тебя обожал и любил, не уберёг. Забрал все их чувства и предал.» Принц будто впал в истерику. Уже не плакал, лишь жался ближе к родному человеку, сжимал ткань одежды Хуа Чэна, всхлипывал и дрожал. Руки, всё тело дрожало, словно водная гладь на ветру. — Мне так жаль, Саньлан, мне так противно от самого себя, но только прошу, не уходи, не оставляй меня одного. Я не заслужил твоей бескорыстной любви, но уже не выживу без неё, — он не знает, сколько времени прошло, но его лицо будто онемело от застывшей на коже соли, он был выпотрошен изнутри, голос звучал так, словно он медленно истекает кровью и уже смирился с этим. Хуа Чэн, кажется, впервые обдумывал, что нужно сказать. Он всегда говорил лишь то, что думал, и всегда жал на нужную точку, чтобы тут же лицезреть гнев или ступор. Ему хватит взгляда, чтобы вызвать панический страх, абсолютную покорность, стыд и вспышку страсти. Так было всегда, но не сейчас. Сейчас он не решался даже посмотреть на принца, не то что проронить хоть слово. Смотреть на любимого человека, дрожащего в твоих руках и из-за твоих слов, было невыносимо. Он поклялся убить любого, кто причинит Его Высочеству боль, он был готов убить себя за это, стереть в порошок или медленно разрезать на кусочки, но разве он не сделает своему возлюбленному только больнее? Се Лянь умолял его не уходить, но при этом говорил, что тот должен бросить его одного, потому что не достоин бескорыстной любви? Неужели божество, иногда такое совершенно по-человечески слабое, услышало, что он недостоин чего-то, и эта мысль уже многие века не покидает его сознания? Но кто посмел? И всё-таки Хуа Чэн понимает и мягко произносит: — Я поклялся защищать Ваше Высочество от всего и всех, кто посмеет причинить ему боль, уничтожить каждого из них. Но что же мне делать, если он делает это сам? — Се Лянь замер в его руках, прислушиваясь, но даже не пытался посмотреть на него, будто сил на это не было, — Гэгэ говорит о том, что моя любовь к нему абсолютно бескорыстна, но могу ли я открыть один секрет? — сейчас это обращение не звучало с привычной кокетливой ноткой, в нём сильнее выделялась нежность, которая обычно теплилась в последней вибрации связок, когда Хуа Чэн произносил его. Се Лянь лишь кивнул куда-то Саньлану в грудь, но тот даже не увидел это, а почувствал через прикосновение, — я тоже ужасный эгоист. Се Лянь тут же встрепенулся в его руках, будто ожил, схватил Хуа Чэна за воротник и посмотрел немного шокированным, но твёрдым взглядом прямо тому в лицо: — Боже, Саньлан, не говори ерунды! Ты всю жизнь посвятил мне, искал восемьсот лет и был готов смириться, если я отвергну тебя, лишь бы защитить! Как ты можешь говорить такое?! — Но ведь это всегда было исключительно моё решение. Оберегать тебя, искать — только моё. Я бы уже давно сгнил на поле битвы, но продолжал лишь упрямо потакать своим желаниям. Я бы действительно смирился с твоим равнодушием. Но всё это время я лелеял мысль о том, что окажусь однажды рядом с тобой, как сейчас. Мечтал, шёл к мечте и стыдился её. Разве это не тот же эгоизм? — Но ведь ты… — Се Лянь пытался возразить, но вскоре замолчал, ведь не мог придумать ответа. — Каждый человек, призрак или бог на самом деле в глубине души надеется, что получит что-то взамен. Но это не значит, что все их поступки имеют цель лишь исполнить собственные прихоти. Это лишь желания, не цели и не стремления. И даже если ты не смог помочь всем и каждому, ты пытался. Может и надеясь где-то внутри получить что-то взамен, но это не было самым главным, не было целью. Это нормально — иметь мечты и желания, ненормально — творить зло из-за них. А ты этого не делал. Любовь и преданность и правда не были главными целями Се Ляня, а лишь потаёнными порывами сердца, очень приятным дополнением. Помочь людям, спасти королевство, облегчить жизнь родителям — всё это в теории давало желаемое, но также дарило людям надежду в тот момент. На самом деле, он наивно пытался спасти целый мир, будучи мальчишкой. Имел божественные силы, но не мудрость. Сейчас Се Лянь смотрел на прошлого себя с ненавистью за глупость, наивность, за то, что всё потерял, но иногда и с жалостью. Он многого не понимал, но уверенно шёл к цели. И какое-то время люди чувствовали себя лучше благодаря ему. Хуа Чэн аккуратно, совсем невесомо коснулся щеки Се Ляня своими пальцами, отчего ресницы того затрепетали. Он чувствовал себя так, словно только что снял с себя тяжелейшие доспехи. — «Для меня ты в беспредельном великолепии — это ты. И ты, упавший в грязь — тоже ты. Главное здесь «ты», а не «какой» ты». Помнишь? Ты первый сказал эту фразу. И я не покину тебя никогда, если ты искренне не попросишь меня. Не потому что сомневаешься, что достоин любви, а потому что захочешь сам. Да и заслуживать любовь и заботу не надо, это нужда каждого живого существа. Могу ли я уйти от тебя, просто потому что ты хочешь немного ласки? Я скорее «побуду эгоистом» и исполню своё желание окутать тебя ею с ног до головы, — последние слова были сказаны с привычной шутливой манерой, Хуа Чэн улыбнулся. — Саньлан… — Се Лянь всё ещё чувствует, что лишился всей энергии через слёзы, но сердце быстро-быстро билось в грудной клетке. А волнения не было, не было паники, только что-то очень необъяснимое, — я чувствую тепло, когда ты улыбаешься из-за меня. — И ты ещё думал, что лишь пользовался моими чувствами? Гэгэ, ты отдал всего себя мне, чтобы я удовлетворял свою прихоть в твоей защите и заботе. Мне кажется, или эгоист тут я, а не ты? — Саньла-ан, — это прозвучало эмоционально, немного игриво и обидно, но при этом прослеживалась нотка беспокойства, — нет, я же сказал тебе! Ты правда меня любишь! И Се Лянь любил в ответ. Теперь он понимал это чувство, что всегда возникало, когда Саньлан говорил с ним, касался, просто смотрел на него. Он хотел быть любим, но вместе с этим отдавал всего себя, жертвовал, тоже заботился. Это был замкнутый круг из дарения ласки и получения её в ответ, и никто не был против этого. — И ты тоже любишь меня. И я рад, что гэгэ понял, что не эгоист, и что может получить ласку просто потому что нуждается в ней, а не потому что заслуживает. — Правда? — Когда угодно. — Тогда я хочу. И в этот момент Саньлан крепко обхватывает руками лицо принца, притягивая к себе и вовлекая в поцелуй. Се Ляню приходится сесть тому на колени, неловко двигаясь, не разрывая при этом соприкосновения губ. В этом поцелуе не было страсти, которой обычно присуща некая бесцеремонность и сила, нет. В этих настойчивых, будто театрально-наигранных движениях рта, что каждый раз пытались захватить губы Се Ляня в более крепкий поцелуй, читались облегчение, неконтролируемое счастье, а ещё желание защитить, укрыть от всего плохого и заставить забыть обо всех мыслях, что терзали его возлюбленного. Но конечно же здесь не было наигранности — лишь искренний порыв чувств. Он словно грубо притянул его к себе, спасая от летящей в сердце стрелы. Но Се Лянь сразу это понял. И поэтому поддался ближе, обхватил Саньлана руками, сжал в кулаках ткань одежды на его спине. Он чувствовал, как жизненные силы текли по его телу, отчего усталость сходила на нет. Отвечал также пылко, поддавался ближе, и в итоге они будто спорили: кто сможет выразить больше любви? Но правда была в том, что они не смогут показать через касания и одну миллионную своих чувств друг к другу. Это было чем-то похоже на их встречу спустя год. Такие же нетерпеливые, рваные, слегка нервные от счастья, но уверенные поцелуи. Такие же неосознанно проступившие от перегрузки слёзы. Тогда это были слёзы не той боли, которую он переживал сейчас, она ушла в тот момент, когда Се Лянь увидел любимого. Это были слёзы освобождения, через которые уходили тоска ожидания и страх неизвестности, уступая место счастью. И прямо сейчас он тоже был счастлив. И чувствовал свободу, пока его лицо находилось в клетке рук Саньлана. — Гэгэ, — всё-таки оторвался от любимого Хуа Чэн, — я самую малость умолчал кое о чём, прошу простить. — О чём ты? — непонимающе спросил Се Лянь. Он не ожидал окончания поцелуя и сначала немного растерялся, на мгновение надул покрасневшие губы, но после заинтересованно посмотрел на возлюбленного. — Когда я хотел приподнести подарок, моей целью действительно было напомнить тебе о чём-то приятном. Я виню себя за то, что заставил Ваше Высочество плакать. — После этого мне стало намного легче, не извиняйся, я благодарен тебе за это. — Я счастлив, что не обидел гэгэ, — по-кошачьи улыбнулся Хуа Чэн, — но кроме цели у меня было и желание. Я действительно хотел увидеть тебя в этом образе ещё раз, — Се Лянь тут же засмеялся, прикрыв рот ладонью, и это звучало как тихий перезвон колокольчиков. — В этом нет ничего плохого. В конце-концов, все мы чего-то желаем, и это нормально. Главное — не вредить хорошим людям, пока ты пытаешься обрести счастье. И тогда Хуа Чэн вновь вовлекает любимого в поцелуй, на этот раз медленный и тягуче нежный, а ещё шепчет в самые губы довольно: «Гэгэ схватывает на лету». Се Лянь любит Хуа Чэна и доверяет ему, а поэтому хочет от него любви и ласки. И для этого не нужно вредить кому-то. Наоборот: Хуа Чэн тоже получит возможность исполнить свою прихоть: позаботиться о своём боге, своём возлюбленном. Ну разве не прекрасный исход?