[..]
У Рюноске нет проблем с раздражительностью. Честно. — Что значит «так сложились обстоятельства»? — выдыхает он в трубку, мысленно уговаривая себя быть терпеливым. Гин на другом конце провода вздыхает одновременно виновато и совершенно невинно. Видит бог, Рюноске не в состоянии серьезно злиться на неё. — Понимаешь, мне стало так жалко ту бабушку, — жалобно бормочет она, — она стояла возле кофейни и была так плохо одета, и эта коробочка у неё в руках… Да и попросила она всего ничего! Не то чтобы Акутагава ожидал чего-то другого. — И поэтому ты просто взяла и купила у неё хомяка, зная, что я терпеть не могу животных. — Зато я люблю животных! — фыркает Гин, черт бы побрал её двойственность. — Могу я в кои-то веки позволить себе исполнить детскую мечту и завести хомячка, черствый ты сухарь? — Можешь, конечно, — Рюноске цокает языком. — Но ещё ты могла предупредить меня об этом, чтобы я не ждал тебя. Он поджимает губы, зажевывая нижнюю. Дурацкая привычка. Когда-нибудь он посмотрит на себя в зеркало и обнаружит на месте своего рта кровавую кашу. — Просто чудесно, что я этого не сделала! — пропевает Гин. — Потому что мне нужно, чтобы ты кое-что сделал для любимой младшей сестры. Рюноске смиренно закрывает глаза и нащупывает в кармане пальто пачку (Тачихару, к слову, несказанно радует, что он курит – хоть что-то низкое и обыкновенно-человеческое в нём да есть). Именно так он оказывается в зоомагазине «Дзинко». Когда Гин слёзно просит брата купить корм для хомячков, Рюноске испытывает лишь глухое раздражение. Он жутко не любит, когда что-то идёт не по плану. Это отвратительное ощущение, что всё выходит из-под контроля, даже если вопрос – фигня… Рюноске принадлежит к тому типу людей, которым нужно настраиваться на любое действие. Если он не планирует никуда идти – домой и только домой, – значит, так и должно быть. Малейшее изменение маршрута заставляет его нервничать, будь то внезапная вылазка куда-то с друзьями или банальный поход в магазин за рисом или булочками. Поэтому в ближайший, как ему любезно подсказывает навигатор, зоомагазин он идёт, внутренне содрогаясь. И не зря. Там происходит локальный апокалипсис. — Добро пожаловать! — кричит откуда-то, вероятно, продавец, но Акутагава его не видит. Этого уже достаточно, чтобы процент его бешенства подскочил. — Подождите пару минут, пожалуйста, у нас тут, э, непредвиденные обстоятельства! Рюноске кривится, потому что, прикрываясь теми же «обстоятельствами», Гин сообщила ему о спонтанной покупке гребаного хомяка и уломала наведаться в эту обитель зла, не менее. В магазине, на вид, ни единой живой души, только ряды с бесконечными видами корма, наполнителями, клетками, аквариумами, кошачьими домиками… Акутагаву передёргивает. А в тот момент, когда у него над головой проносится орущее и вырвиглазное нечто, он всерьёз задумывается о самоубийстве. Или убийстве. И его потенциальная жертва – парень в нелепой жилетке с логотипом зоомагазина в виде тигра и с не менее нелепой кривой челкой. Это фэшн-недоразумение обдаёт Рюноске потоком воздуха, проскользнув на плитке прямо перед ним, и размахивает руками в бездарной попытке поймать мечущегося из угла в угол попугая. Рюноске хочет развернуться, покинуть это ужасное место и забыть обо всём, как о страшном сне, но пернатый беженец имеет неосторожность быть-таки пойманным уже другим продавцом. Девушка очень маленького роста вырисовывается буквально из ниоткуда. Пока работники магазина устраняют катастрофу (словивший астрал Рюноске замечает за прилавком ещё одного – тот тихо и незаинтересованно поглощает какую-то бесконечную мармеладную тянучку), об ногу Акутагавы что-то трётся. Он медленно опускает взгляд, чтобы обнаружить белую кошку. Рюноске недолюбливает животных, и это, как правило, взаимно. Однако у правил часто бывают исключения. Кошка оставляет на идеально-чёрной штанине столько шерсти, что из неё впору связать варежку, и Рюноске брезгливо морщится. Кто бы знал, сколько сил ему приходится вкладывать в сохранение самообладания – зверушку так и хочется пнуть. Но он сдерживается и просто милостиво отпихивает её от себя ботинком. Продавец с дебильной стрижкой под пристальным взглядом Акутагавы возвращает попугая в клетку. Затем он поворачивается к нему и с широкой дружелюбной улыбкой спрашивает, чем может помочь. Хочется попросить яда, но Рюноске озвучивает своё изначальное намерение. — Корм для хомяков? — переспрашивает продавец, на криво прицепленном к жилетке бейджике выведено, кажется, «Накаджима Ацуши». — Может, Вам нужен какой-то конкретный? Подскажите, как выглядит упаковка. Акутагава в шаге от того, чтобы двинуть ему по лицу. И его не останавливает то, что лицо у продавца, в отличие от стрижки, вполне себе ничего. — Я понятия не имею, как выглядит упаковка, — агрессивно заявляет Рюноске. — Моя сестра всего полчаса назад сообщила мне, что выторговала хомяка у какой-то карги на улице. У меня в жизни не было никаких животных. Наверное, на упаковке должен быть хомяк, я не знаю. Просто дайте мне уже любой корм и я пойду. Улыбка у Ацуши-куна потрясающе деревянная. Он очень фальшиво-доброжелательно говорит «конечно, как скажете» и удаляется. Его маленькая коллега злобно зыркает на Акутагаву снизу вверх и подхватывает всё так же ластящуюся к покупателю кошку. Рюноске показательно игнорирует её манипуляции. Он просто хочет уйти отсюда и поскорее. — Вот, классический корм для любого грызуна, — Ацуши возвращается за прилавок, безжалостно отодвигая в сторону стул вместе со все ещё жующим тянучку коллегой. — С Вас шестьсот йен. Акутагава почти было оплачивает покупку и забирает из рук продавца корм, но его принципы перевешивают желание покинуть магазин. — Этими самыми руками Вы ловили и держали грязную птицу, — глаза Ацуши комично округляются. — Я не стану ничего покупать, пока Вы не помоете руки и не дадите мне другую упаковку. На этот раз парень даже не выдавливает из себя натянутую улыбку. В его желтоватого оттенка глазах плещется такая концентрация неприязни, что Акутагава почти польщен. Зоомагазин он покидает с пресловутой упаковкой корма и ощущением чужого тяжёлого взгляда на своём затылке.[..]
Дружба с Дазай-саном так или иначе приносит неожиданные и далеко не всегда приятные сюрпризы. Но подробнее об этом чуть позже. Ацуши – первак с ветеринарии. Он, безусловно, любит людей и очень к ним тянется, но животных любит всё-таки больше. И, судя по всему, не зря. После того злосчастного инцидента на работе, когда сначала он случайно выпустил из клетки одного из неразлучников (вот так ирония, второй ведь в клетке остался), а потом ему фактически нагрубил тот мрачный парень, косящий под графа Дракулу в его лучшие годы, Ацуши ещё долго бесился. Разумеется, уходя, тот сноб получил в спину пару ласковых от Кёки и полное презрения «педант ебучий» уже от самого Ацуши. Что касается Рампо, он способен проявлять удивительное равнодушие ко всему ровно до тех пор, пока у него не закончится съестное. То, что буквально в следующий же день Ацуши встретил противного парня, которому продал корм для хомяков, в стенах своего университета, заставило его задохнуться от возмущения. — Ацуши-кун? — участливо похлопывает его по спине Дазай-сан. — Всё в порядке? — Что он здесь делает? — Ацуши пялится на парня в чёрном со вселенской ненавистью во взгляде; тот дарит ему ответный, в той же степени презрительный. Дазай-сан преувеличенно радостно улыбается и всплескивает руками. — Так ты уже знаком с Рюноске-куном? — Типа того, — вяло выдаёт Ацуши. — Чудесно! — Дазай-сан очень крутой, но порой его экзальтированность доводит Ацуши до точки кипения. — Ведь он лучший друг Чуи. А ты – мой лучший друг. Вам обязательно нужно подружиться! Ацуши так не думает. «Рюноске-кун», на безразличной роже которого читается ровным счётом ничего, вероятно, тоже так не думает. И даже парень Дазай-сана не выглядит уверенным в успехе данного заявления – Чуя-сан закатывает глаза и щипает своего бойфренда за щеку. Тот обиженно верещит. С этого момента они с Акутагавой, даже фамилия пафосная донельзя, пересекаются отвратительно часто. Ацуши искренне не понимает, почему ни разу не замечал этого парня прежде и почему он узнал, как выглядит лучший друг Чуи-сана, только после того, как этот самый друг повстречался ему при не самых радужных обстоятельствах. Акутагаву, если честно, трудно не запомнить: эти его огромные серые глаза, тонкие, будто выщипанные брови, переходящие из чёрного в белый волосы, всегда безукоризненно чёрные шмотки. Создаётся ощущение, что этот монохромный показушник одевается исключительно по картинкам из пинтереста, если в поисковике вбить «урбан готик мода». Ему только чокера не хватает, но с этим легко поможет Чуя-сан. Не то чтобы Ацуши обращал внимание на какие-то детали в образах Акутагавы при каждой их встрече. А встречи эти стали происходить чуть ли не каждый день, и в подавляющем большинстве случаев дело вовсе не в Дазай-сане и Чуе-сане. Ацуши теперь банально не может не цепляться взглядом за Акутагаву, стоит тому оказаться в поле его зрения. Но что действительно забавно – точно такое же отвращение вперемешку с любопытством он видит и в чужих глазах, когда Акутагава смотрит на него самого. Невероятно бесит, напрягает и интригует. — Оказывается, мой двоюродный брат ведёт у него физколлоидную химию, — как бы между делом роняет Ацуши во время инвентаризации. Кёка понимающе кивает, она прекрасно помнит Куникиду-сана. — Мне кажется, или у тебя прогрессирующая обсессия? — подмечает Рампо, не предпринимающий ни единой попытки помочь коллегам. — Чего? — хмурится Ацуши. — Понимаешь, Ацуши-кун, — встревает По; он ловко перебирает и пересчитывает сахарные косточки, — ты, вроде бы, утверждаешь, что вы с этим парнем друг друга ненавидите. Но последнюю пару-тройку недель ты только о нём и говоришь. — Ненависть – очень сильная эмоция, — защищается Ацуши, взмахивая костью. — Она требует постоянной подпитки. Я ведь не говорю, что мне всё равно. Если бы мне было плевать на Акутагаву, я бы не подмечал всякие вещи. — Не уверен, что все враги настолько уходят в детализацию, — По выгибает бровь. — Не хочу тебя расстраивать, но получается у вас какой-то сплошной лавхейт, — дополняет Рампо. Ничего они не понимают, это другое. Ацуши невозмутимо пожимает плечами и решает, что следующие полчаса как минимум он будет просто отмалчиваться. Тогда эти заговорщики осознают, что ошибаются и он не говорит только об Акутагаве. Кёка похлопывает его по лопатке. Выражение лица у неё при этом такое мудрое, что Ацуши моментально чувствует себя имбецилом. И впрямь ведь: отношения у них с Акутагавой вяжутся предсказуемо не очень, но оба с избыточным энтузиазмом пытаются друг друга кольнуть. Это как-то нездорово и больше смахивает на попытки друг друга впечатлить. Ацуши прогоняет у себя в голове последние события. Естественно, по большей части они пересекаются в университете – во время обеденных перерывов. В этих случаях они, как правило, никоим образом не взаимодействуют, лишь недоброжелательно пялятся друг на друга через холл или кафетерий. Акутагаву в такие моменты обычно уволакивает куда-то его друг с пластырем на переносице и зелёной военной курткой на плечах. Ацуши же отвлекается на болтовню Танизаки и Кенджи, и его немного беспокоит тот факт, что их обоих перманентно окружают рыжие. Однако с тех пор, как один неугомонный дуэт прознал о том, что Ацуши и Акутагава знакомы, их встречи за пределами светлой обители знаний стали происходить намного – намного – чаще. Дазай-сан и Чуя-сан встречаются ещё со старшей школы. Они, вопреки бытующему мнению, не учились вместе. Ацуши, как почетный друг ещё не существующей семьи, знает эту историю: одним вечером Чуя-сан возвращался домой после элективов, и ничто не предвещало беды, пока он не заметил неподалёку от своего дома двух парней. Как нетрудно догадаться, одним из них был единственный и неповторимый Дазай-сан. Вторым оказался его друг детства Ода Сакуноске, и эти двое занимались во тьме дворов не чем иным, как… Верно. Эти двое продавали ежа. В предысторию Ацуши не посвящали, поэтому он не в курсе, как судьба свела двух подростков и ежа, зато ему известно, как она закрутила события вокруг Дазай-сана и Чуи-сана. Дазай-сан был так очарован прошедшим мимо них с Одой и фыркнувшим с мировым запасом скепсиса рыжеволосым парнем, что упомянутого ежа ему просто-напросто подарил. Разумеется, Чуя-сан «понятия, блять, не имел, че с колючим делать» и разумно предположил, что Дазай-сан «просто хмырь ёбнутый». А потом они пошли на свидание. За те четыре года, что они вместе, свидетелями драматичных и громких ссор пары успели стать, наверное, уже все в университете. Или, по крайней мере, весь их поток, а также по понятным причинам одногруппники Ацуши, вечно выступающего живой перегородкой между ними, местные уборщицы и куча всяких левых зевак. Собачатся Дазай-сан с Чуей-саном по самым разным причинам, обоим хватает всего ничего, чтобы завестись. Один раз даже отложился в памяти Ацуши как самый абсурдный: тогда они поругались из-за того, что оба хотели соблазнить физрука и не ходить на отработки. Случай, когда Дазай-сан после очередного скандала тащится к Чуе-сану домой извиняться, прихватив с собой лучшего друга для моральной поддержки, вбивается в психику Ацуши гробовым гвоздём. Потому что, конечно же, по итогу дьявольские возлюбленные в процессе примирения умудряются снова разосраться, и всё сводится к тому, что Дазай-сан со злодейским хихиканьем угрожает машине Чуи-сана гвоздём, тот орёт на него, а уставший Ацуши хочет только тихо выкопать себе могилу и прилечь в неё поспать. Он сам удивился тому, как обрадовался, заметив в окне на кухне Чуи-сана с разочарованием взирающего на разворачивающуюся на улице сцену Акутагаву. Спустя пять минут они оба оттаскивали старших друг от друга. Спустя ещё пять – Дазай-сан уже щебетал что-то ласковое Чуе-сану на ухо, последний рассеянно улыбался и наглаживал свою таки не пострадавшую машину. Ацуши и Акутагава, не проронив ни слова, кивнули друг другу, таким образом отдав дань уважения, и разошлись в противоположные стороны. С того момента их совместная работа повторилась ещё два раза, но уже при иных обстоятельствах. В одном из этих случаев – аллилуйя – даже не были замешаны Дазай-сан и Чуя-сан. Три дня назад они пережидали дождь под навесом на выходе из основного корпуса. Акутагава, как всегда на дизморали, курил. Ацуши, уже позабывший о стеснении и плевать хотевший с высокой колокольни на элементарные приличия, просто за ним наблюдал. — Неправильный ты какой-то врач, — наконец резюмировал он, прервав десятиминутную тишину. — Да ну? — Акутагава только чуть скосил на него взгляд и слегка шевельнул пальцами, обхватывающими сигарету. (Щеки Ацуши нагреваются при одном воспоминании о том, как это выглядело горячо, всё ещё сидящая рядом Кёка с любопытством следит за его попытками их остудить.) — Не думал, что ты куришь. Ты же, типа… — Ацуши честно пытался признаться в том, что он всё ещё за глаза зовёт Акутагаву «ебучим педантом», но его виртуозно прервал вышедший из здания преподаватель. Кто из них больше охренел – мужик, вытаращившийся на сигарету, Ацуши, умудрившийся без задней мысли быстренько отобрать у Акутагавы эту самую сигарету, или же сам Акутагава, не успевший понять, что произошло – осталось загадкой. Ацуши, прикинувшийся наглым курильщиком и нарушителем, получил по шапке. — И зачем ты это сделал? — немного заторможенно уточнил Акутагава, когда преподаватель отошёл от них на безопасное расстояние. — Не знаю, — опять-таки честно ответил Ацуши, разведя руки в стороны. — Тебе ведь, вроде, важно сохранять имидж. Вроде такой осторожный, а покурить вздумал на самом видном месте. Придурок. Второе неожиданное сотрудничество с парнем, который, оказывается, умеет иногда смотреть на других не как на прилипшего к подошве таракана, произошло буквально вчера. Дазай-сан предыдущую пару недель продолжал как бы невзначай интересоваться, как развиваются их с «Рюноске-куном» отношения, на что Ацуши красноречиво закатывал глаза и утверждал, что Дазай-санов дорогой кохай ему надоел хуже горькой редьки. Видит бог, ему стоило догадаться, что Дазай-сан не станет помогать ему с проклятой анатомией сам, а потащит его прямиком к Акутагаве и бессовестно там бросит. В библиотеке, где Акутагава, до прихода Ацуши, судя по всему, методично что-то выписывал из доисторического учебника, было нельзя кричать и топать ногами от обиды. Поэтому Ацуши проглотил гордость и, стараясь не смотреть на Акутагаву, в свою очередь сканировавшего его тяжёлым взглядом, попросил его помочь. А тот неожиданно легко согласился. Они просидели в библиотеке почти два часа, в течение которых Акутагава терпеливо объяснял Ацуши всё, что ему было непонятно, но попутно всеми способами указывал ему на то, что он беспросветно тупой («у тебя и впрямь маленький кошачий мозг, если ты не в состоянии понять даже настолько элементарные вещи, Дзинко» – «какого хера ты зовёшь меня названием магазина, где я работаю, ты, летучая мышь!»). Ацуши выплывает из воспоминаний, когда колокольчик над дверью оповещает сотрудников магазина о том, что кто-то вошёл внутрь. Кёка машинально подхватывает на руки Бьякко – белую кошку, ставшую постоянной гостьей в зоомагазине. — Вспомнишь солнце – вот и лучик, — пропевает Рампо и абсолютно не подозрительно утягивает По в комнату хранения товаров. Ацуши думает, что «помяни чёрта» больше соответствует ситуации.[..]
Рюноске нравится придерживаться безукоризненного порядка во всём, четко следовать правилам, предписаниям, инструкциям. Он высоко ценит стабильность, хотя для него также важно достигать отличных результатов, получать похвалу и признание. Рюноске для довольства хватает того, чтобы никто и ничего не выбивали его из состояния душевного равновесия. Однако кто-то наверху, вероятно, пожелав над ним поиздеваться, распорядился так, что всё окружение Рюноске состоит целиком и полностью из разномастных неадекватов. Взять хотя бы Тачихару – лишь бы ему в руки никогда по какой-нибудь идиотской случайности не попала пушка, во веки веков аминь. У Гин с этим парнем, к сожалению, одна клетка мозга на двоих. Чуя-сан – куда ни шло, но будучи пьяным он уходит в разнос, а если рядом ещё и Дазай-сан – дипломированный клоун, то всё, пиши пропало. Что касается Хигучи, её Рюноске всего-навсего боится когда-нибудь увидеть перед собой, едва открыв глаза одним прекрасным утром. Потому что нихуя это не романтично, и небезызвестная Белла Свон редкостная дура, если ей казалось, что ночные визиты Эдварда и его же «люблю смотреть, как ты спишь» – это нормально. Не то чтобы Акутагава смотрел гребаные «Сумерки» по собственной инициативе и вообще добровольно. И, наконец, вишенка на торте. Накаджима Ацуши. Ходячая катастрофа. Рюноске сам не знает, почему этот парень его вымораживает. Может, дело в дурацкой кривой челке, что вечно болтается из стороны в сторону и не позволяет Рюноске разглядеть чужие глаза. Или проблема в том, что Ацуши вечно дёргает уголками губ, словно хочет улыбнуться, но вместо этого показательно кривится. Рюноске обожает, когда всё понятно, кристально ясно. Но Ацуши одновременно открытый, прямолинейный, очевидно добрый и какой-то нечитаемый, есть в нём нечто неуловимо нахальное, мешающее образу мальчика-одуванчика. Вроде бы белый и пушистый, а порой так зыркнет, что хочется за галстук оттаскать. Он не даёт Рюноске покоя. Рюноске, счастливый обладатель повышенного уровня тревожности, ненавидит, когда его что-то заставляет беспокоиться. — Вы с Ацуши-куном что-то не поделили? — любопытствует Чуя-сан, методично выстукивая пальцами по обивке руля ритм играющей по радио песни. — Или ты всё ещё дуешься из-за истории с кормом? — Всё нормально, — ровно говорит Акутагава, напряжённо смотря перед собой. Чуя-сан весело хмыкает. — Ты никудышный лжец, Рюноске-кун. — Я не понимаю, какие эмоции он у меня вызывает, — Акутагава хмурится и по привычке кусает нижнюю губу. — Он такой хаотичный, без царя в голове, делает, что ему вздумается. Это раздражает, хочется ботинком в нос дать. Но иногда вдруг выкинет что-то из ряда вон выходящее, и я теряюсь. И рука сама почти тянется по голове погладить, — глубокий вдох. — Как будто о кошаке говорю. Минуту они едут молча, только Марина задорно поёт из динамиков своё «оу ноу». Затем Чуя-сан поворачивается в сторону Акутагавы, и выражение его лица не предвещает ничего хорошего. — Так у тебя всё-таки есть слабости, ха? — он смаргивает несуществующую слезу. — Я знал, что в глубине души ты мягкий, как пух у цыпляток. А Дазай мне не верил. Я думаю, тебе всё-таки стоит попробовать подружиться с Ацуши-куном. Авось научите друг друга чему-нибудь полезному. Рюноске никогда так не хотелось выпрыгнуть из машины на ходу. Однако, вопреки бытующему мнению, что он своенравный и зацикленный на одном лишь себе индюк (это, в общем-то, не совсем неправда), Рюноске прислушивается к советам своих друзей и уважает их. Именно поэтому – а не потому, что ему хочется увидеть одного бестолкового работника зоомагазина и заставить его выпасть в осадок от своей великодушности – он покупает кофе и смело идёт в «Дзинко». Может, заодно купит ещё корма для хомяка Гин. Когда Акутагава торопливо переступает порог, он сразу замечает, как на него с какой-то шутливой угрозой щурится та маленькая девушка. Ацуши возле неё то ли бледнеет, то ли зеленеет, да и в целом он выглядит, как олицетворение слова «безнадежность». С Рюноске никто не здоровается, поэтому он, тоже ничего не говоря, проходит к кассе и водружает на прилавок полулитровый стаканчик, в котором капучино и ванильный сироп в соотношении примерно сорок на шестьдесят соответственно. — Это что? — неожиданно громко произносит Ацуши, склоняя голову набок и, кажется, всё ещё ожидая подвоха. Рюноске выгибает бровь, мол, ты тупой? — Кофе. — Для меня? — Нет, конечно, — резко выдаёт Рюноске, складывая руки на груди. — Это для Дазай-сана, возьми с собой и передай ему, когда в следующий раз увидишь. Ацуши слабо, неуверенно улыбается. Ну вот опять он, этот порыв почесать его за ухом. — Спасибо? — Не за что, — Акутагава зябко поводит плечами, ему неуютно под этим лучащимся благодарностью взглядом. — Я пришёл за кормом. — А, — Ацуши хлопает ресницами, его сомневающаяся улыбка становится шире. — С хомяком на упаковке. Сейчас принесу. Парень быстро исчезает в отделе с товарами для грызунов. Рюноске, борясь с порывом упереться взглядом в его скрытую под жилеткой костлявую спину, вместо этого упрямо держит зрительный контакт с коллегой Ацуши. Девушка, до того миниатюрная, что на вид ей не дать больше четырнадцати лет, опускает кошку на пол и глядит на него внимательно, оценивающе. Как говорится, в самую душу. Рюноске чувствует себя бактерией под микроскопом. Возвращение Ацуши за прилавок приносит облегчение, и Рюноске пытается выдрать с корнем росточек паники у себя в груди – откуда такая реакция? Всего пару недель назад то, что этот парень случайно маячил в поле его зрения, вызывало только острые приступы родного и привычного раздражения. — Не волнуйся, на этот раз руки у меня чистые, — хихикает Ацуши; а кофе и впрямь поднял ему настроение, сделав эдакой благосклонной кошечкой. Всего пару недель назад он бы, вероятно, произнёс ту же самую фразу ядовитым тоном и без тени улыбки. — Очаровательно, — сухо роняет Акутагава, его ноги касается что-то тёплое и мягкое. — Накину вашему заведению ещё одну звезду в своём отзыве в гугл картах, если вы уберёте от меня кошку. — Кёка, — Ацуши одними глазами указывает девушке на животное, мол, будь добра, — отправь пока Бьякко на улицу, пожалуйста. А ты, — вновь обращает он внимание на Акутагаву, в его голосе звенят смешинки, а у самого Рюноске кто-то скребется под рёбрами, — и впрямь педант до мозга костей. Рюноске замирает, не донеся телефон с открытой картой до терминала. Какого хера. — Что? Как ты меня назвал? — Педантом. Хочешь сказать, я не прав? — Ацуши с явным удовольствием присасывается к своему капучино. — И это ты говоришь мне сразу после «спасибо»? — неожиданно гневно выдыхает Акутагава. — Между прочим, мои действия не несут никакого скрытого подтекста. Я… Я всего-навсего хотел выразить свою благодарность за тот инцидент с сигаретой. Здесь нет никакой романтической подоплёки, да и как ты вообще смеешь... У Ацуши вытягивается лицо. Он кладёт стаканчик с кофе обратно на прилавок. — Погоди-ка. — Нет, это ты погоди! — Акутагава, — серьезно говорит Ацуши, сощурившись, — ты что, решил, что я назвал тебя педиком? Парень непонимающе хмурится. — Разве ты не это имел в виду? — Иногда я сомневаюсь в том, что веду беседу со взрослым и получающим высшее образование человеком, — Ацуши цокает и толкает язык за щеку. — Ты на все слова, начинающиеся на «пед», так реагируешь? Боюсь представить, что с тобой происходит, когда Куникиду-аники педагогом называют. Пена, небось, изо рта идёт. Магазин погружается в тишину, которую прерывает только беспрерывное чириканье птиц и невнятные давящиеся звуки, что доносятся из помещения для хранения товаров. Акутагава скашивает взгляд в сторону двери в это самое помещение: два парня, коллеги Ацуши, один из которых в прошлый его визит не переставал жевать, а второй – чем-то смутно напоминает Дазай-сана, опираются на косяк и, давясь, хихикают. Акутагаву сразу накрывает второй волной возмущения. Ацуши ещё с полминуты сверлит его отчего-то жалостливым взглядом, а потом сам не выдерживает и от души смеётся. — Никогда бы не подумал, что услышу нечто такое от тебя, — выдавливает он, утирая рукавом рубашки выступившие от смеха слёзы. — Ты взаправду не знаешь, что значит слово «педант»? Невероятно. Акутагаву посещает мысль, что он феерично облажался. И это чувство – мрачное ожидание конца – влечёт за собой стремительно зарождающуюся где-то внутри истерику. Из магазина он вылетает на библейской скорости, выпучив глаза. Ацуши пытается окликнуть Акутагаву, но взрыв хохота Рампо и По перекрывает его голос. — Он забыл корм… — бормочет Ацуши, и вздыхающая под боком Кёка невольно заставляет проснуться его задремавшую совесть.[..]
На следующий день Ацуши ни разу не натыкается на Акутагаву в университете, и да, черт возьми, его это беспокоит. Безусловно, Акутагава по-прежнему остаётся спесивым типом с помешанностью на чистоте и, видимо, ещё на куче всего, но, во-первых, конкретно это Ацуши практически не напрягает, потому что его двоюродный брат Куникида в данном плане гораздо хуже. Во-вторых, вчера он выглядел до того непривычно уязвлённым, что Ацуши почувствовал себя утырком, отпинавшим ребёнка по рёбрам. Небо голубое, розы красные, Ацуши ловит себя на мысли, что ему, наверное, стоит извиниться за это недоразумение. Извиниться. Перед беспардонным Акутагавой. Кончиться можно. Когда у Ацуши заканчиваются пары, он ещё полтора часа дожидается Дазай-сана в кафешке неподалёку от корпуса – там жуткий дизайн в кошачьей тематике, и это уже даже не смешно. За пять минут до конца лекции он пишет семпаю сообщение с просьбой встретиться с ним, и тот, что удивительно, приходит, умудрившись не затеряться где-то по пути ещё на полчаса. — Ацуши-кун! — Дазай-сан плюхается на место напротив и по обыкновению умильно прикладывается ладонью к щеке – иногда Ацуши кажется, что он видит его не иначе как хорошенького котёнка. — Как твои скучные дела? — Почему сразу скучные? — оскорбляется Ацуши, на мгновение забыв о том, для чего вообще друга сюда позвал. — Потому что ты одиноко одинокий одиночка, — Дазай-сан складывает брови домиком и выпячивает губы, мол, какой ты бедняжка. Ацуши очень хочется его побить, немножко так, по-братски. Но вместо этого он стойко игнорирует желание Дазай-сана удариться в иронию и задаёт интересующий его вопрос с самой бесстрастной интонацией, на какую только способен. Ему как бы нет особенного дела, но он же, как-никак, человек культурный. Никаких иных причин. — Ох, точно, ты же вчера довёл Рюноске-куна до экзистенциального кризиса, — усмехается Дазай-сан. — Ну что я могу тебе сказать… Впал в мини-депрессию. Гин-чан на пару с Чуей весь вечер отпаивали его ромашковым чаем, Тачихара-кун вроде тоже там был, травил анекдоты для поднятия боевого духа. Вот ты знаешь, каких людей не любят в клубе альпинистов? Ацуши автоматически переключается вместе с Дазай-саном. — Не знаю, может… Так, нет, Дазай-сан, мы ведь беседуем на нешуточную тему, не переводи… — Сорванцов! — с энтузиазмом выпаливает Дазай-сан, сам смеётся пару секунд, а потом моментально натягивает на лицо невозмутимое выражение. — Ладно. Несмешно. В общем, Рюноске-кун стал ещё апатичней, чем прежде. Ювелирная работа, Ацуши-кун. Почему-то это совсем не веселит. — Почему он так остро реагирует на подобную мелочь? Это же просто нелепая и забавная ситуация, с каждым случается, — Ацуши непонимающе хмурится. Дазай-сан отвечает далеко не сразу. Сначала он, будто не услышав вопроса, подзывает официантку и заказывает отядзуке для Ацуши, хотя тот не просил, хлопковый чизкейк – для себя, и по чашечке чая для них обоих. Затем кладёт локти на стол, цепляет пальцы в замок и с пугающе серьезным видом наклоняется поближе к Ацуши. Стоит признать, что эта его способность резко перестраиваться с одного режима на другой мало кого способна заставить не занервничать. — Дорогой Ацуши-кун, — о боже, этот тон, аж волосы на загривке дыбом встают, — я не спорю, что Рюноске-кун – тот ещё чопорный индюк, и да, он действительно страшный педант. Что ты знаешь о педантичных людях? Ацуши ненадолго задумывается. — Они требовательные, склонные к скрупулезным проверкам и поддержанию порядка даже в мелочах, в некоторой степени надменные. Как-то так, наверное. — Верно, — Дазай-сан деловито кивает, подошедшая официантка опускает перед ним чашку с чаем. Ацуши сразу же хватает свою чашку, едва она уходит, чтобы занять руки. — Педантам, как и перфекционистам – а это разные понятия, – присуща надменная тщательность. Они прикладывают довольно много усилий для того, чтобы их образ и деятельность были безупречными. В этом заключается их понимание комфорта. Догадываешься, что происходит с педантичным человеком, когда что-то, пусть даже абсолютно малозначительное, выходит из-под контроля? Напоминает экзамен. Однако Ацуши даже дышащая в спину сессия не вгоняет в такое оцепенение. Он не подозревал, что всё настолько глубоко. Дазай-сан не ждёт от него ответа, лишь чуть снисходительно наклоняет голову. — Рюноске-кун – большой ребёнок с постной миной и хрупкой душевной организацией. За те годы, что я встречаюсь с Чуей, я понял, что из себя представляет его лучший друг. И я тоже по-своему за него переживаю. Для Рюноске-куна всегда было важно соответствовать своим же высоченным стандартам, держать планку. И, разумеется, малейшее проявление с его стороны чего-либо, что можно расценивать как слабость или глупость, выбивает Рюноске-куна из колеи. Вызывает тревогу. Подвергает сомнению собственную значимость, правильность своих действий. — И поэтому он решил изолироваться от общества? — Не совсем. Конечно, как педант он зациклен на своих ошибках и травмирующую ситуацию переживает долго. Но… — На педантов ведь не должна влиять оценка других людей? — пытается соображать Ацуши, кажется, уже познавший дзен. Дазай-сан ласково, проницательно улыбается и пододвигает к нему плошку с отядзукэ. — По большей части, нет. — В чем же тогда дело? — В том, что он так тупанул именно перед тобой.[..]
Акутагава, проведший предыдущие полтора дня в прострации, думает, что у него глюки. Потому что как иначе можно объяснить то, что у двери в аудиторию, где у него только что проходил последний на сегодня семинар, мнётся Накаджима Ацуши? Неровная белая чёлка, чуть мятая рубашка, неприкрытые немного коротковатыми штанами голые щиколотки – эдакий Гаврош. Обнять и плакать. Произошедшее в зоомагазине Рюноске воспринимает исключительно как грандиозное фиаско. Он, студент лечфака, закрывающий на «отлично» все зачёты и даже экзамены, не знал столь известного слова. Более того – это чертово слово буквально относится к нему самому, отражает его личность! Всю свою сознательную жизнь Рюноске даже не задумывался над тем, что его маниакальные привычки и выработанные удобства ради принципы можно загнать в определенные рамки и дать всему этому стартовому пакету название. То есть, все вокруг прекрасно знали, что он педант. Но никто ни разу не упомянул при нем это слово. Шик. Его потребность в том, чтобы всегда быть на высоте, любую работу выполнять качественно и идеально владеть информацией, теперь заставляет его чувствовать себя некомпетентным. Что ещё более удивительно, не это страшно. По-настоящему землю из-под ног выбивает осознание, что его сраная «минута славы» произошла аккурат перед Накаджимой, мать его, Ацуши, который его в ошибку-то и ткнул мордой. Казалось бы, да хрен с ним, какая разница. Но нет, это значительно усугубляет ситуацию. Акутагаве хочется отрицать, что Ацуши со всем этим его очевидным несовершенством ему по-своему симпатичен, но получается из рук вон плохо. А то, что он ещё и отрицал наличие в своём поступке «романтической подоплеки», вообще подливает масла в огонь. И вот сейчас, когда Рюноске уже почти смирился с позором (спасибо сестре и Чуе-сану за их заботу, а Тачихаре за… впрочем, хорошо, что он просто есть), Ацуши караулит его у двери после пары. Акутагава замечает в его руке пластиковый стаканчик, Ацуши замечает, что его увидели, и неловко моргает. Тачихара за спиной Рюноске присвистывает. — Чем могу помочь? — безэмоционально спрашивает Рюноске, прокашлявшись и отойдя в сторону, чтобы не стоять на проходе. — Прости, что посмеялся над тобой тогда, — говорит Ацуши, и в его голосе звенит искренность; Рюноске округляет глаза. — Я не знал, что ты примешь это так близко к сердцу. Одногруппники Акутагавы проходят мимо, периодически пытаясь притормозить возле развернувшейся в коридоре мизансцены, но всех их с шиканьем подгоняет Тачихара. Помимо него возле аудитории всё ещё околачиваются Дзёно с Тэтте на правах интеллигентной публики, а также Хигучи. На неё, недовольно щурящуюся в направлении Ацуши, без слёз не взглянешь, поэтому Рюноске этого и не делает. — Если ты думаешь, что я невероятно страдаю от этого, то ты ошибаешься, — Акутагава отчаянно пытается сохранить лицо, нервно прикусывая нижнюю губу. Ацуши выглядит подозрительно хитрым. — Дазай-сан сказал мне, что ты впал в мини-депрессию и тебя спасали ромашковым чаем и анекдотами. Дазай, чтоб его черти драли, Осаму, ну что за щедрая душа. Не соврал. В тот злополучный вечер Акутагава был безутешен. — Анекдоты по моей части! — оживляется Тачихара, выкатив грудь колесом. — Послушай: когда священник умирает, это увольнение или повышение? — слышится звук подзатыльника, а следом обиженное «ай, Дзёно, за что?». — Ты бесполезен, Мичизу-кун. — Что ещё тебе рассказал Дазай-сан? — настороженно уточняет Рюноске. Он скрещивает руки на груди, принимая закрытую позу, но при этом всё равно чувствует себя кроликом перед тигром. — Что ты только снаружи напоминаешь статую моаи, а внутри – очень ранимый. И трепетно относишься к сохранению своей репутации. И твоя педантичность зачастую выливается в излишнюю тревогу, — Ацуши переступает с ноги на ногу и вдруг решительно заглядывает застывшему в метре от него Акутагаве в глаза. — Я понятия об этом не имел, но теперь буду учитывать. Ты, конечно, не сахар, и все же я не мудак, чтобы издеваться над тобой из-за того, как ты привык жить. До Рюноске как сквозь толщу воды доносится какой-то грохот. Он безмолвно стоит и прислушивается к звуку: гром, что ли, или этажом выше уронили что-то тяжёлое? Ацуши – дебильная стрижка и бесконечно добрый взгляд – протягивает ему стаканчик. Ох. Вероятно, это так громко бьется его сердце, набатом стуча в ушах. — Нихрена себе, вот это поворот, я будто дораму смотрю. Хигучи, закрой глаза, — шепчет Тачихара, слишком слышно. — Дзёно-кун, я буду считаться Купидоном, если крикну «можете поцеловаться»? — Купидрила ты, помолчи, — шикает на него Дзёно. — Я думаю, нам вообще лучше уйти. Ацуши терпеливо ждёт, когда Акутагава перестанет потерянно пялиться на стакан и заберёт его. Тот осторожно приподнимает крышку, почему-то полагая, что обнаружит внутри чёрный, как его душа, американо. Но обнаруживает светлую молочную пенку, пахнущую сладко и знакомо. Точно. Капучино с ванильным сиропом. У Рюноске дрожат руки, и он надеется, что ниже его достоинству падать уже некуда. — Спасибо, — неожиданно тихо говорит он, находя в себе силы дёрнуть уголком рта в попытке улыбнуться. Ацуши, по-прежнему держа между ними дистанцию, издаёт мягкий фыркающий звук. — Чтобы ты понимал, — он делает паузу и шаг вперёд, — прямо сейчас мои действия имеют как раз-таки романтическую подоплёку. О, и кстати, как поживает хомяк?