Письмо

      Шото Тодороки, альфа и любящий муж, и отец, стоит в дверном проёме их с Изуку квартиры, наблюдая с нежной и лёгкой улыбкой за мирно посапывающим на их постели омегой, укрывшимся не одеялом и даже не покрывалом, а лёгким клетчатым красным пледом, стащенным с дивана из зала. Тонкая шерстяная ткань, кажется, греет юношу, завернувшегося в него, словно в кокон, лишь зелёные волосы и пальцы ног торчат из этого надёжного, как швейцарские часы, убежища.       В комнате всё пропахло спящим омегой — его лёгкий и ненавязчивый запах кувшинки пропитал практически всю комнату, пока Шото был на работе. Безумно хотелось вдыхать этот запах, приятно щекочущий ноздри молодого альфы. Но тот не мог долго стоять на одном месте — его ждёт Киришима — друг семьи, живущий в соседнем доме. Этот неуклюжий бета умудрился сломать ногу на работе, грохнувшись на мокром полу, а потому ему требуется определённый уход и Шото, конечно, как друг, обязан помочь Эйджиро. «Но есть кое-что, что я должен сделать», — вздыхает альфа, расстёгивая офисную чёрную жилетку и извлекая из внутреннего кармана аккуратный конвертик нежно-кремового цвета. Он абсолютно пустой внешне, но внутри ощущается лист бумаги, сложенный пополам. Это очень важное письмо. Настолько важное, что уже месяц не может попасть в руки адресата.       «Потому что я не хочу этого, — думает сокрушённо Тодороки, вспоминая наполненные слезами рубиновые глаза, голову, лишённую тех самых светлых колючек-волос, хриплый, уставший от долгой борьбы голос и тонкие руки, казалось, покрытые плёнкой, а не кожей. — Я не могу отдать письмо лично, глядя в его счастливые изумрудные глаза, не могу объяснить ничего. Просто не могу. Я его слишком люблю. Он — моя Вселенная. Его веснушки — мои личные звёздочки, сияющие только для меня». Альфа сжимает осторожно конверт, борясь с огромным желанием выкинуть его в мусорку, сжечь, чтобы ничто не напоминало о больнице, о том, кто лежал там месяц назад, опутанный проводами, трубками и ещё невесть чем. Но Тодороки просто не находит сил на столь преступное действие. Он всё ещё видит это измученное тело в долгой борьбе за жизнь, он всё ещё видит горящие любовью и нежностью глаза, когда альфа рассказывает больному о супруге и их дочке, видит эту измученную улыбку, когда Шото падает на колени перед умирающим и умоляет простить его, умоляет не злиться на него, если Изуку ничего не узнает. Ведь это так больно, так больно узнать правду о любимом человеке, не выносимо осознать, что ты ошибался долгое время, виня его и что ты так и не увидел его, не коснулся его холодного лба своими тёплыми губами.       «Прости меня, солнышко», — Тодороки буквально трясёт, он из последних сил сдерживает слёзы, подходя к кровати и дрожащей рукой кладя конверт на столик рядом со спящим мужем. «Я прошу тебя, прости за это, умоляю, не злись на меня, — альфа осторожно склоняется над спящим чудом, целуя омегу в волосы. Слёзы всё-таки начинают течь, исчезая в волосах супруга. Парень сдерживает всхлипы. — Я не хотел, чтобы ты страдал, не хотел видеть тоску в твоих глазах. Но я не могу допустить, чтобы он ушёл непрощённым тобой, не могу допустить, чтобы ты не пришёл к его могиле. Прошу, пойми меня».       — Я отвёз Мико к моей семье на пару дней, Фуюми соскучилась по племяннице. Да и не надо видеть нашей принцессе твоих слёз, милый, — шепчет Шото, проводя пальцами по непослушным зелёным кудрям и пытаясь успокоить свои трясущиеся руки. Не получается забыть всё то, что он видел. Нет сил на то, чтобы всё это выкинуть из головы. — Я люблю тебя, Изуку.       Когда альфа отходит от их кровати, когда перестаёт чувствовать слёзы, он достаёт из синего рюкзака, до этого лежавшего на диване в зале, немного потрёпанную мягкую игрушку в виде Всемогущего — героя знаменитых сериалов и фильмов про супергероев Японии. Шото прекрасно знает — этого Всемогущего блондин когда-то давно подарил Изуку, когда они ещё были вместе. Но потом, когда блондин полюбил другую омегу, когда изменил и растоптал сердце Изуку, омега отдал игрушку, не желая иметь ничего общего с тем, кого Мидория так любил. И вот теперь Всемогущий здесь. Вот только ничего не станет лучше. Но он нужен тут — он всё ещё хранит запах альфы, сладкого перца.       Шото осторожно дотрагивается до игрушки двумя пальцами и укладывает на кровать, поближе к супругу. «Теперь точно всё», — Шото с болью смотрит на юношу, удерживая внутри не нужные сейчас порывы, а затем тихо идёт к входной двери, на ходу доставая из чёрных приталенных брюк ключи. Перед чёрными лакированными туфлями он замирает, прислушиваясь к звукам. «Спит». А затем аккуратно, чтобы случайно не стянуть серые носки, обувается, накидывает на себя белое кашемировое пальто и, стараясь не шуметь, выходит из квартиры.       «Прости меня, Изуку. Тебе это нужно.»

***

      Пробуждение даётся, на удивление, легко, даже учитывая то, что он завёрнут в плед как гусеница. Омега лишь тихо хмыкает и легко выпутывается из столь приятного убежища, сонно зевая и потягиваясь. Мягкое, словно шёлк, покрывало почти не сбилось, значит, не придётся скакать вокруг кровати, приводя всё в божеский вид к приходу Шото.       Изуку почти счастлив, ведь сейчас он умоется, выпьет чашечку бодрящего кофе и займётся готовкой сливового пирога, что так любят Шото и Мико. Однако счастье практически сразу же покидает сонного ещё омегу, едва его взгляд цепляется за то, что он никак не ожидал увидеть дома. Игрушка Всемогущего. Именно та, которую подарил ему бывший, та, которая была так дорога сердцу омеги. Он коротко всхлипнул и потянулся к игрушке, тут же едва ли не прижав её к себе. Она всё ещё пахнет альфой. Этим острым запахом, который почти десять лет назад едва не стал запахом Изуку. «Но откуда Всемогущий тут?» — взволнованно думает омега, покрутив головой, надеясь найти свой телефон и позвонить Шото.       Но в поле зрения попадает белый конверт. Внутри Мидории всё сворачивается от страха. «Неужели?» — он не смело садится ближе к столику, пытаясь перебороть свой страх. Ведь, если гетерохром решил его бросить, то жить не имеет смысла. «А как же Мико?» — но любопытство и страх мгновенно давят ненужную сейчас мысль. Конверт, наконец, в руках омеги.       — У меня руки трясутся, — замечает с грустным негодованием юноша, осторожно разрывая белую бумагу. Внутри сложенный вдвое лист. Омега трясущимися руками раскрывает письмо и сердце мгновенно проваливается в бездонную пустоту, едва он понимает чей это почерк. «Что? Как? Неужели?» — лихорадочно носятся мысли в голове Изуку, но он читает, сначала улыбаясь, но затем его улыбка тускнеет, едва он добирается до следующих строк:       Милый мой Изуку, если ты читаешь эти строки, значит, ты молодчина. Ты смог жить дальше, когда я оставил тебя, ты смог найти в себе силы продолжить свой путь без меня. Мне больно, что я десять лет назад так и не смог сказать тебе в глаза то, что решил написать. Ты помнишь, что тогда я ушёл, сказав, что полюбил другого омегу. Это так нелепо, если честно. Я до сих пор ненавижу себя за эту трусость. Но я пересилил себя и написал письмо тем же летом, а после попросил передать тебе, когда не будет света от меня в твоей жизни, когда ты забудешь меня, когда станешь счастливым. И это не моя месть тебе, Изуку. Прости меня за то, что обманул тебя, я не ищу оправдания. Просто так решила моя судьба. И, знаешь, для меня самое сложное всегда было сидеть за дверью и слышать твои тихие рыдания. Потому, прошу, умоляю, не плачь, милый. Я ведь всё ещё люблю тебя. Поверь, я тоже плакал и плачу сейчас. Мне так сложно оставить тебя, так сложно сжечь нашу любовь. Потому сделай это ты.       Дело в том, что врачи сказали, что у меня опухоль мозга. Мне осталось пару месяцев, я серьёзно. Я никуда не уезжал и не любил другого. Разве я могу разлюбить тебя? Моего, такого родного… Мог я забыть твою улыбку, твои объятия? Разве я мог отказаться от твоего нежного и полного любви взгляда? Мог ли я стереть из памяти твои веснушки, сияющие на солнце словно мириады звёзд? Прости, что не примерил на тебя белое «платье». Я знаю, что это сделал другой. И я не сожалею.       Всё было хорошо, пойми, просто нам не повезло. Я желаю тебе счастья. Я вряд ли смог бы умирать на твоих глазах и ты после не смог бы быть с другим. Не спорь, ты же жил бы прошлым. Прости, что обманул тебя! Так было лучше для тебя, для моей половинки… Просто знай, я любил тебя всегда. И люблю даже сейчас, на последнем вздохе. Оставайся счастливым ради меня.       Твой Кацуки Бакуго.       Изуку чувствует, что внутри расцветает ядерный взрыв, уничтожая его. Изуку чувствует, что слёзы душат его, а сердце разрывается от невыносимой боли. Руки дрожат, едва удерживая ставшее внезапно тяжёлым письмо и прижимая игрушку. Всё внутри рвёт на мелкие кусочки, уничтожая омегу, всё невыносимо горит, убивая его. Он пытается удержать себя от взрыва, пытается успокоить, представляя рубиновые глаза, представляя их первый поцелуй. Но не может.        И Изуку истошно кричит, захлёбываясь слезами и сжимая до боли в мышцах игрушку. Он жмётся к ней, словно Бакуго рядом, он кричит, не в силах терпеть эту боль, убивающую его. И затем он резко замолкает, надрывно рыдая и одновременно жадно вдыхая те крохи запаха Кацуки, оставшиеся на игрушке. Он пытается задохнуться, пытается забыться, надеясь, что всё, что написано в письме ложь, что Кацуки живёт с ним, что блондин — его муж, что у них есть дочка. Но запах Шото, столь любимого человека, не даёт ему упасть в бездну.       — Кацуки! — надрывая голос, кричит омега, задыхаясь в крике и слезах. — Кацуки! — хрипя, зовёт он альфу, но его нет. — Каччан! — отчаянно кричит омега, срывая совсем голос и падает на кровать, дрожа и продолжая рыдать, продолжая умирать от ядерного пожара в его душе. И, конечно, он не замечает, что дверь в квартиру с грохотом открылась, а затем в комнату ураганом врывается Шото, падающий на колени перед бьющимся в истерике мужем, который всё ещё кричит имя умершего.       — Изуку, — Тодороки дрожит, его сердце рвётся на части, видя как омеге плохо. Он осторожно касается губами босых ног омеги, тоже плача. Ему больно, невыносимо больно от вида Мидории. «Я плохой альфа, плохой супруг, я даже не попытался тогда вернуть его к Изуку», — слёзы Шото льются из глаз, капая на босые ножки омеги и Шото осторожно целует их. - Изуку, — зовет он после каждого поцелуя супруга. — Изуку, — его голос предательски дрожит, когда альфа слышит плач мужа. — Изуку, — Шото осторожно поднимается, снимает пальто, скидывая его на пол, а после ложится рядом с омегой, который провалился после такой сильной истерики в тяжёлый сон.       — Прости меня, милый, прости Кацуки, мы не должны были так поступать с тобой. Я должен был его вернуть, — гетерохром бережно обнимает дрожащего и всё ещё всхлипывающего омегу во сне, тихо скулящего лишь одно имя:"Кацуки». Однако, он не злится, не ревнует. Он лишь целует своё солнышко в лоб, в носик и в щёчки, выпуская свой запах, надеясь, что это хоть как-то подействует на омегу. Когда же его собственные глаза закрываются, когда нервное истощение всё-таки берёт своё, почти вырубая альфу, тот шепчет: — Прости меня, Изуку.