***
Лютик посмеялся бы пару лет назад, если бы узнал, что когда-нибудь скажет нечто подобное. Тогда Ублюдка Старшего он бы ни за что не назвал неисправимым романтиком. Все было как раз наоборот. Не мудрено, что Лютик завалился под вечер в бордель и начал распевать баллады местным девицам. Девушки в момент одарили его вниманием, ведь не часто в «Шалфей и Розмарин» заявлялись люди из высшего света, и всем здесь казалось, что Лютик, именитый трубадур и автор сотен знаменитых баллад, снизошел к ним прямо с бархатных ковров королевского двора. Интерес, конечно, у них был весьма материальный — с такого клиента можно побольше стрясти. Надежда вырваться из проституток в принцессы была гораздо меньше, чем получить приличные чаевые. Лютик был не из жадных. Он подсыпал девочкам крон, что даже уже занятые другими начали посматривать в его сторону с завистью. Он долго развлекался с парочкой местных красавиц наедине, если так вообще было возможно — у его комнаты дверь приказала долго жить. Но когда пришел час расплаты — а пришел он после долгих часов его кутежей, когда на улице уже давно смерклось и на крышах ухали совы — тогда Лютик понял, что оказался в большой проблеме. Проблема заключалась в том, что его полному звонких крон кошельку приделали ноги. От заначки в обуви тоже не осталось и следа. Он понятия не имел, когда и каким образом, но, видимо, кто-то позарился на его хорошенькие кожаные туфли. Больше он их никогда не видел. Чудом не уперли лишь его лютню, этого не случилось только потому, что она лежала на койке и была все время в поле его зрения, в отличие от ботинок и одежды, которую пришлось за неимением даже табуретки бросить на пол. От всех его одеяний остались только нижнее белье, да шапочка с пером, которую он по какой-то причине не снимал ни на минуту. Его доводов о том, что с него и так взяли больше положенного, чем в самой «Пассифлоре», вышибалам «Шалфея» не хватило. Здесь не было подвала, поэтому ребра ему считали на улице, вытащив во двор через черный ход. Пока синяки набухали, а боль переростала в онемение, он проклинал тот час, когда решил заглянуть в «Шалфей» и сэкономить. Все резко прекратилось, стоило маман выйти и шепнуть им что-то, чего Лютик не расслышал из-за свиста в ушах от удара кулаком в переносицу. Его подняли на ноги, втолкнули обратно в душный бордель, усадили на худой матрац на полу. Лютик утер разбитый нос, огляделся, высматривая виновника своего положения. — Я требую! — воскликнул он, когда вышибала вновь подхватил его подмышки, — Я требую встречи с вашим начальством! Хоть со стражей! Меня обокрали, избили! Мне нечем платить! Вы все и так украли! Даже одежду! — Не верещи, — гаркнул ему на ухо вышибала. — Как тут не кричать! — не успокаивался он, шмыгая кровью. — Где ваша человечность?! — Это кто такой? — прозвучал вопрос со стороны главного входа. Лютик понял, что перед ним был не вышибала и не какой-нибудь гость борделя. Этот человек в полутьме походил на вепря, а позади него стояла пара верзил в шутовских масках, на поясах которых, по силуэтам, висели кистени и палицы. Лютик уже представил, как холодная головка металла соприкасается с его кожей в размашистом ударе, как ломаются кости, как гулко тюкает оружие о его плоть и на стены брызжет кровь. Внутри все сжалось в изюмину. — Должник, шеф. — Как зовут? — голос был жестким, как поверхность наждачки. — Как-то дебильно. Как, гр-ишь, тебя зовут? Он тряхнул окоченевшего Лютика, одернув за волосы. — Лютик! — очнулся он от резкой боли. — Я бард! Меня каждый знает! У меня были деньги! Всё украли!.. Я никогда не хожу в долгах! Что бы не говорили, я в долгу не останусь! Не убивайте, я просто хотел развлечься! — Здесь все развлекаются и платят по счетам, — ответил ему незнакомец. От подобного голоса сердце пропускало удар, страшась ненароком перебить его своим «шу-шу». Окружающих эта картина мало интересовала. Одни напивались, другие еле соображали от принятого фисштеха, третьих больше занимали девушки или брошенные игральные кости. Всем было ровным счетом плевать на Лютика, когда у него не было в руках ни кроны. Никто не заступился за него, никто не вымолвил и слова в его защиту. Бордель жил своей ночной жизнью, а Лютика для всех будто и не существовало. Для всех кроме странного человека с охраной. — Наверх его. Живо, чтоб тебя, урод ебаный! — он перешел на крик, отчего всё на секунду смолкло. Его свита присела от неожиданности, или, быть может, барду это просто показалось. Все вновь зашумело, когда Лютика поволокли по лестнице. Он пытался сопротивляться, но после того, как прочувствовал все ступени первого из четырёх пролетов босыми ногами, смирился, и брыкаться начал только наверху, что ему не очень помогло. Его вшвырнули в комнату на последнем этаже. Он стесал колени о старые деревянные доски, выругался. Дверь закрыли. — Да что вы за люди! Ничего, ждите храмовую стражу! Я все расскажу! Я всем расскажу! Что за обслуживание?! — кричал он, вставая на ноги. Вроде ему ничего не сломали, но все ныло. Лютик, конечно, предполагал, что вышибалы знают, как бить, чтобы покалечить или наоборот, но никогда не горел желанием проверять это на себе. Лютик бормотал себе под нос проклятия, начал метаться из угла в угол, в поисках какого-нибудь потайного выхода. Он знал, что такой должен быть в любом борделе, тем более в комнате для важных персон. Как он понял, что эта была именно для них, так это потому, что обычно они располагались как раз-таки на верху здания, чердаком под крышей, и как он по опыту знал, они обязательно имели рычажок, отворяющий тайную дверь, или обманный ход в камине. Но ни камина, ни каких-либо рычажков здесь не было и в помине. Балкон был закрыт. Единственное открывающееся окно, увы, не выходило на балкон или чужую крышу. Лютик отворил его настежь, высунулся. Он уже прикидывал, не сломает ли ноги, прыгнув из окна, когда наконец к нему прибавилась компания. — Я прыгну! Слышишь, ты! — кричал он через комнату странному человеку со свитой. — Я прыгну, и тогда борделю каюк вместе с тобой! Я известный менестрель! Я… — Лютня хорошая. — Ч… Что? — Лютик, высунув ногу в окно, вдруг передумал перелазить и проверять, чего стоит падение с третьего этажа. Мужчина махнул рукой, и ему подали какую-то бандуру, которая сперва показалась Лютику странным новомодным оружием. Но стоило ему услышать перелив струн, Лютик в момент понял, что совершенно позабыл, пока его избивали, о лютне. — Я всегда ценил мастерство работы. Это касается и музыки, и убийств. — Что? — Лютик не страдал глухотой, но сейчас он не мог понять, что слышал. — Я не хочу твоей смерти, хотя мои ребята с удовольствием порвут тебя, как тряпку. Было бы славное зрелище. — Ч… — Лютик прикусил язык, сдержав вопрос. — Мне нет дела, — продолжал чужак, — прыгнешь ты или нет, но у тебя есть шанс выйти за эту дверь на своих двоих. Причем в обуви. Я не склонен прощать долги, но ты сам сказал, что полон решимости все возместить. Лютик сглотнул, сев на подоконнике, все еще свесив ногу на улицу. Холод ночи свистел по его телу, а он испуганно таращил глаза на незнакомца, терзаясь воспоминаниями о Риенсе. Лучше было бы прыгнуть, чем испытать ряд пыток. Риенс чуть не лишил его возможности музицировать, едва не сломав ему плечевой сустав. Плечи, будто услышав его мысли, начали ныть, хотя прошло приличное количество лет. — У меня нет денег. У меня все здесь украли, до последней монеты. Вы… Вы хотите лютню? — с горестью сказал он. — Она и так у меня, — он поднял ее перед собой. Зыркнув на людей сзади себя, дал немой приказ прибавить здесь света. Один выскочил за дверь и вернулся уже с лампой. — Тогда что… Что хотите? У меня ничего нет! — Спой. Лютик замер, моргая, силясь понять, правильно ли все расслышал, вдруг заскользил и едва не свалился с подоконника на улицу. Он испуганно схватился за раму, втянул себя обратно и тут же заскочил внутрь комнаты, вылетев от страха аж на середину, к кровати, по дороге чуть не споткнувшись о торчащие в полу доски. Пока он боязливо смотрел на окно, незнакомец подошел к нему ближе. Луна, одарив его лучами, осветила его, хоть и не полностью. Дорогой костюм был изгваздан в чем-то черном, Лютику только оставалось надеяться, что это не была кровь. На грубом лице красовалось темное пятно татуировки, а его светлые волосы подбивали еще более белесые седые пряди. — Я спою, — испуганно протянул Лютик, не в силах отвести глаз от сурового взгляда напротив, от которого холодело в груди. В сумме с остальными факторами внешности, Лютик наконец догадался, кто перед ним. Ранее он никогда с ним не встречался, но этот человек был легендой не только преступного мира Новиграда, но и, пожалуй, всего Континента. Ублюдок. Это прозвище ужасало многих, им едва ли не пугали непослушных детей перед сном. Кличка была заслуженной. Из простой шестерки тот по головам дошел до лидера банды, а после — стал членом Большой Четверки Новиграда, его руки были по локоть, если не по плечи в крови. Лютик не мог вспомнить настоящих имени и фамилии Ублюдка, впрочем, он бы сейчас не вспомнил и своих собственных инициалов. Ублюдок протянул ему лютню, а Лютик инстинктивно отпрянул, защищая себя руками. Ожидаемого удара не последовало, и он быстро взял инструмент, прижал декой к бедру, чтобы тот не упал. Дрожащими холодными пальцами бард проверил струны, кашлянул, но петь не решился. — Если мне понравится, я отпущу тебя. И долг прощу, в дань искусству, — заверил его Ублюдок похоронным голосом. — У тебя дрожат колени, сядь. Лютик послушался, присел на кровать так быстро, будто земля ушла у него из-под ног. Но петь по-прежнему не осмелился. Открыв рот, он пару раз помахал вдоль струн правой рукой, выбирая, что играть. Трубадур несколько раз сменил аппликатуру левой руки, кашлянул снова, но голос будто пропал. В голове засела мысль: «А если не понравится, что со мной будет?» — А что… Что спеть? — тихо спросил он. — Неважно. Лютик опустил глаза, глубоко вздохнул, силясь взять себя в руки. Тот факт, что рядом с ним стоял кошмар Новиграда, убийца, преступник, глава банды Сердцеедов и в принципе беспринципный подонок приводил его в ужас. По сравнению с ним те вышибалы, что мариновали его на заднем дворе, были ангелами во плоти. Лютик не верил, что был еще жив, и не верил, что Ублюдок мог быть столь милосердным. Он ждал подвоха каждое мгновение и минуты ожидания изводили его хуже боли от ушибов. Он начал петь, закрыв глаза. Так ему было проще отвлечься от мыслей, когда он не видел, что и кто его окружает. Пел то, что больше любила публика. Сперва голос подобно своему владельцу дрожал. Вокруг потихоньку становилось светлее, как видел Лютик через закрытые веки. Рядом ходили люди. Ему удалось убедить себя, что запах разлитого вина предвещал вкусный обед в таверне. Голос стал сильнее, лютня заиграла звонче. Он расслабился, чувствуя себя больше в безопасности. Успокоившись, он даже ощутил, как его головы коснулись, и не отреагировал, когда чужие пальцы погрузились в его волосы. Он открыл глаза с разочарованием, вновь вернулся в реальность, где не было ни таверны, ни приятной компании, а по волосам его гладил сам Ублюдок. Он смолк, рука соскочила с ладов, думал уже отпрыгнуть в сторону, но Ублюдок вовремя сжал кулак с его волосами. Лютик остался на месте. — Пой, — сказал он тем же голосом. В глазах с отражением огонька свечи играл азарт и жгучая жажда большего. Лютик судорожно продолжил балладу, доверяя своей памяти и играя все на автомате. Ублюдок наклонился ниже, взял его за горло, но не сдавил. Он будто хотел ощутить, как кадык Лютика катался вверх-вниз под его ладонью, как напрягались мышцы, как стучала кровью сонная артерия. У Лютика дрожала челюсть, и он тоже это чувствовал. — Хорошо, — произнес Ублюдок, приподнимая его лицо к себе. Лютик, не решаясь его злить или разочаровывать, продолжал петь. Если нравилось, значит, был шанс выжить, хотя казалось, что еще секунда, и Ублюдок свернет ему шею. Ублюдок, на счастье барда, этого не сделал, отпустил его и выпрямился, рукой помассировав нечто набухающее в штанах. Лютик вздрогнул, когда тот вдруг их спустил, но не замолк, стараясь сдержать недоумение по поводу происходящего. Ублюдок довольствовался какое-то время только озадаченным и немигающим взглядом Лютика на своем члене, медленно надрачивая себе. Лютик в конце концов запнулся, повторил одну и ту же строчку дважды, отчего вновь задрожал как осиновый листок. — Не бойся. Если мне понравится, уйдешь живым. Это бордель, а не скотобойня. Лютик непонимающе взглянул на Ублюдка, когда тот поднес член к его лицу, встав одной ногой на кровать рядом с ним. Музыкант замер, стиснув лютню. Догадки и страхи смешались воедино, не позволяя тому здраво оценить происходящее. Ублюдок не стал говорить, что делать, провел членом ему по губам, а тот не отстранился — угрозы Ублюдка и его собственное воображение здорово его напугали. Грудь Лютика стала чаще вздыматься, дыхание участилось, и когда он приоткрыл рот для вдоха, Ублюдок толкнулся в него. Обескураженный Лютик не отпрянул, уже осознавая, что ему некуда деваться, сам открыл рот шире под довольный вздох Ублюдка сверху. В такой ситуации, как говорил опыт, оставалось только терпеть обстоятельства. Ублюдок начал трахать его рот, сперва неспешно толкаясь в щеку, но скоро уже заставляя Лютика терпеть позывы в горле. Он не заставлял Лютика брать слишком глубоко, наверное не желая, чтобы того с непривычки вывернуло. Но натуру сдержать тяжело. У Лютика слезились глаза не только из-за неприятного ощущения в горле, но и из-за боли на затылке, ведь Ублюдок сжал в кулаке его волосы. — Соси. Щеки вбери. Язык тебе на что? Соси, блядь. Да, вот так, — рычал Ублюдок. Лютик медленно отложил лютню в сторону, и та скатилась с кровати, с грохотом упав на пол. Лютик охнул, но Ублюдок не дал ему отстраниться, натянул даже слишком сильно, отчего тот закашлялся, роняя слезы. Ублюдок отпустил его, дав продохнуть. На секунду от перевел внимание на свою свиту, которая до сих пор была здесь. Лютик не замечал их, сейчас ему было на них наплевать, ведь ниже падать уже некуда. Двое сердцеедов силой сдерживали себя от того, чтобы не начать дрочить при главаре. Зная сумасшедший нрав их банды, было удивительно, как прилично эти двое вели себя в данный момент. — Неси масло, сукин сын, — тихо рыкнул он, и один во мгновение вылетел за дверь. Лютик не сразу, но быстро догадался, зачем ему это понадобилось. Жалобно взглянул на Ублюдка, и тот, поняв, что бард оправился, продолжил своё дело. — Соси, Лютик. Всегда было интересно, как горло музыканта будет меня принимать. Ты уже сосал? Я только сказал, что тебе делать, и ты делаешь это не хуже шлюхи. Вскоре принесли масло. Ублюдок толкнул Лютика на кровать, и тот упал на спину, на согнутые в локтях руки. Влажное от слез и слюны лицо сияло румянцем и отчаянием. — Снимай с себя все, — говорил Ублюдок спокойным тоном. Лютик совсем не хотел услышать его крик вновь, но и раздеваться не хотел. — Снимай, блядь. Лютик огляделся. — Не вздумай, не то прикончу тебя, выблядка. Рискни, раз жизнь не дорога, либо делай всё, как я сказал. — Хор-рошо, — пропел Лютик. Петь у него желания не было, но горло после такого напряжения зажало словно тисками. Ублюдок улыбнулся. Улыбка напоминала хищный оскал, нежели приятную эмоцию, но все же была улыбкой. Он медленно начал снимать с себя остатки одежды. Ублюдок, не стерпев его медлительности, помог ему властным движением, отчего Лютик охнул. Он повернул его спиной к себе, уронил грудью на запачканные простыни. — Раздвинь ноги. Лютик послушался в тот же миг, стиснув челюсть. «Какое унижение, — гудела всеми колоколами Боклера мысль в его голове.» Ублюдок огладил его бедра шершавой ладонью, бледную кожу покрыли мурашки. Лютик вздрогнул, когда ануса коснулось что-то холодное. Это что-то быстро приняло температуру его тела и даже нагрелось еще больше. Масло. Он зажмурился, когда Ублюдок помассировал в том месте, вжал пальцем и проник внутрь него. Было до ужаса непривычно и страшно, Лютик зажался, как пошлая статуя, только что вышедшая из-под руки неумелого скульптора. — Зад расслабь, — рыкнул на него Ублюдок. Лютик сделал всё, что было в его силах, но на «расслабление» это не походило. Когда он почувствовал чужое дыхание на лопатках, он выгнулся в спине. Ублюдок свободной рукой огладил его от бедра до груди, обнимая и не позволяя ускользнуть от поцелуя. Он коснулся его спины сперва губами, потом языком провел до выступающего позвонка, все это время не забывая растягивать Лютика в меру возможностей. Его губы были холодны, прикосновения неестественны, Лютик не верил, что все происходило именно с ним. — Расслабься, — шепнул он ему в волосы, отчего у Лютика заалели уши. Эта попытка его успокоить так же не дала результатов. Тогда Ублюдок отстранился, завозился сзади него. Лютик, уже решившись встать, встретился затылком с сильной хваткой от которой тонко веяло маслом. Ублюдок не позволил ему встать так, чтобы воспользоваться руками и помешать ему, оставил в полуподвешенном состоянии, свободной же рукой влез ему в рот, под губу. Лютик не успел ничего сообразить. Когда тот отпустил его, толкнув вниз, бард лизнул десны, поморщившись от едкой горечи. Фисштех. В легких загорелось пламя волнения. Он вновь попробовал встать, даже пытался возмущаться. В глазах, вскоре после того как жжение в деснах превратилось в щекотливую пульсацию, замерцали искры. Все начало кружить, а стоило закрыть глаза, и все становилось только хуже. — Расслабься, — вновь сказал он, вжимая его в простыни. — Дал тебе меньше нужного. Пойдет на пользу. Для Лютика, который фисштех не принимал, считая это не без оснований ядом, «меньше нужного» явно на пользу не шло. Наркотик быстро начал действовать, а Лютик начал паниковать. Он сжал челюсть чуть не до судороги, неконтролируемо стиснул под собой ткань. Ублюдок не дал перевернуться или встать, придерживал его в одном положении. Все это было для барда как удар тем кистенем по голове. Ублюдок ничего не делал, ждал другого результата. Наконец Лютик выдохнул, без своей на то воли простонав в комок простыней, чем и дал Ублюдку сигнал, что наркотик подействовал. Лютик застеснялся самого себя, закрыл лицо руками вместе с тканью, но скоро уже совершенно перестал контролировать и свой голос, и свои мысли. Он все еще пребывал в реальности и все чувствовал, но все обрело удивительные и яркие краски, и собственные стоны перестали казаться чем-то нелепым. Он терял контроль. Это пугало его, но увы, ничего с этим поделать он не мог — или теперь и не хотел. Ублюдок, нетерпеливо растянув его, пристроился к анусу членом и вошел внутрь, под искренне удивленный вопрос Лютика: — Что ты делаешь? Разум был будто чужим. Ему было сложно удержать внимание, хотя очень хотелось понять, что происходило. Ублюдок начал его трахать, уже не заставляя лежать лицом в простыни. Лютик сперва попытался рукой оттолкнуть его от себя, но Ублюдок лишь взял его за запястье, помогая себе в процессе. — Хорошо, Лютик, — услышал он одобрительный голос Ублюдка, от которого непроизвольно застонал. — Выгни бедра. Вот так. Ублюдок чуть надавил ему на пояс, желая, чтобы тот выгнулся в спине, но тот вдруг поднялся с простыней и обнял его, все еще не поворачиваясь и прижимаясь спиной к его груди, выгнувшись в поясе. В этой позе он чувствовал все еще интереснее, дыхание Ублюдка обжигало плечи, его поцелуи мокрыми следами покрыли шею. Лютику казалось, что от каждого его стона Ублюдок заводился сильнее, а член внутри — больше и тверже. Ублюдок оставлял на нем алые засосы, бард чувствовал, как чужие клыки впивались в кожу до крови, но боли не было. Он не ощущал сквозняка, что дул из окна, дуновения ветра казались ему касаниями шелкового платка. Ему было жарко. Теперь он не чувствовал даже боли внутри себя, все неприятные чувства будто померкли. С каждой минутой он все сильнее отдавался процессу, уже позабыв, чего так боялся. Ублюдок кусал его, грубо трахал, как хотелось только ему, а Лютик самозабвенно стонал, даже когда тот душил его. Наконец Ублюдок толкнул его обратно на кровать, резко выходя из него. Потянув за ноги, он рывком перевернул его на спину. Картина перед ним была довольно красочной. Лютик заалел не только щеками, у него пылали губы, нос; горели румянцем плечи и грудь. В этом отчасти были виноваты и свежие ссадины, но оттого картина не была менее приятной для человека, живущего засчет страданий других. Член менестреля налился кровью и изредка пульсировал, приподнимаясь и вновь опускаясь ему на живот. Грудная клетка со всеми синяками на ребрах томно вздымалась. Лютик пытался сосредоточить взгляд на том, кто был перед ним. Глаза бегали из стороны в сторону, радужка сузилась, оставляя место жадным зрачкам. Светло-русые волосы волнами падали на влажное лицо и скомканную, испачканную в пятнах его собственной крови, простынь. Лютик потянулся руками к своему члену. Ублюдок оттолкнул их, рывком придвигая к себе его бедра. Лютик попробовал вновь, за что получил болезненный удар по запястьям. — Я хочу… Хочу… — просил он, не в силах сформулировать свое желание. — Хорошо, Лютик. Чтобы в него вновь вошли было не совсем его желанием. Он попытался вновь удовлетворить себя, но Ублюдок и сейчас не позволил, на этот раз больно сжав их. — Как же, сука, узко, — проговорил Ублюдок не для Лютика, а, скорее, для себя. Лютик закатил глаза, прикрыл их. Вновь открыл, только когда Ублюдок хлестнул его по щеке. Лютик недоуменно вздохнул, касаясь щеки. Боли не было. Он не оскорбился. Даже нелепо и криво улыбнулся. Сейчас он заметил, что Ублюдок также снял с себя одежду, по крайней мере верх. До пощечины это ускальзывало от его восприятия. Татуировки, казалось, плясали на его теле, извивались змеями по прессу, седой груди, меняли узоры, двоились и разбегались. Их делали мастера своего дела. Иначе быть не могло. Ублюдок ценил мастерство работы. Он посмотрел ниже, увидел себя и то, как в него долбился ублюдовский член. Каждый толчок тряс его тело, сбивал его дыхание, делал стоны рваными, Лютик чувствовал Ублюдка внутри себя, чувствовал, как тот наполнял его. — Ублюдок, — неосознанно мелодично протянул он, улыбаясь. — Алонсо, — наклонившись над ним, Ублюдок повернул его лицо пальцами от себя и говорил точно на ухо. — Зови меня Алонсо Вилли. — Алонсо… Вилли, — послушно и медленно назвал его по имени Лютик. Он вновь получил по губам и закрыл руками лицо. Когда Ублюдок решил помочь ему кончить, трубадур убрал ладони от опухших губ и схватился за простыни под собой. Ублюдку не пришлось долго возиться с ним, изнывающий Лютик довольно быстро дошел до пика, но в тот самый момент он перестал дрочить, сжал его член, что умещался целиком в его крепкой ладони, и перекрыл головку большим пальцем, не позволяя тому излиться. Лютик протяжно застонал, попытался убрать его руки, но Вилли был сильнее, а сам бард едва соображал. — Алонсо! П. Прошу-у… — заскулил Лютик. — Умоляешь? — Д-да! — крикнул он, не сдерживаясь. — Скажи это. — Молю! Умоляю тебя, Алонсо! Не сразу, но тот наконец позволил Лютику кончить. Часть семени попала и на него самого. Лютик не понимал ничего, что происходило, в глазах мерцало и двоилось от экстаза. Время, пока кончил Вилли, для него пролетело в один миг. Чужая сперма смешалась с его собственной у него на животе. Ублюдок наклонился над ним, жадно вдыхая горячий воздух. Последнее, что помнил Лютик, было лицо Алонсо, все так же устрашающее, утомленное, с черным пятном религиозной татуировки на щеке, уходящим на шею и грудину. Запомнил шрам у него под приоткрытой губой и запомнил, как тряслась в такт пульсу выбившаяся из хвоста прядь волос, на которой играли лучи восходящего солнца. Мысли крутились разные. И самая слабая из них шептала о том, что Алонсо был романтиком. Странная мысль, бредовая. И такая неуверенная. Она тонула в том вихре глупых и бессмысленных размышлений, что свистел у Лютика в голове.***
Он очнулся поздним утром. Был все там же, на той же койке, на прежнем месте. С ним не было никого. Одежда была сложена в углу кровати. Лютня лежала струнами вниз на табуретке рядом. Обувь, что стояла на коврике, была не его. Голова болела. Ужасно мутило, тошнило. Такого похмелья он не помнил уже давно. В комнате не было зеркала, но он и без него понимал, что выглядел наверняка не лучше мертвеца. Он долго сидел на краю кровати, вжав лицо в ладони и упершись локтями о колени. Воспоминания бегали перед глазами, одно краше другого. Было не ясно, отчего ему было тошно сильнее, от них или от того, что выветривалось из его организма. Встал, поморщившись. Все тело ныло. Он с большим разочарованием понял, что сильнее разбитого носа, синюшных рёбер и даже головы болела пятая точка. Натянув набекрень свою шапочку так, чтобы перо ниспадало на лицо, наконец вышел из комнаты. Он хотел выйти, навсегда забыть дорогу в этот бордель и, наверное, в этот город в принципе. Но не успел он покинуть заведения под ехидный смешок маман, как его окликнули. — Мэтр Лютик! — осипшим голосом кричал ему сердцеед. — Вам от шефа небольшой привет. Просил передать, что приватное выступление удалось. Лютик не успел даже вякнуть, как ему в руку рухнул его же украденный кошель, но до того полный и тяжёлый, что бард его едва не уронил. — Тут с надбавкой, все ваши утраты, мастер Лютик. Шеф говорит, что искусство требует финансовой поддержки, и он готов ее вам предоставлять в будущем. Он будет очень рад услышать вас снова в «Шалфее». — сердцеед ехидно улыбался и театрально выговаривал каждое слово, будто глумясь над несчастным поэтом. Лютик сглотнул. Ответить не успел. Бандит, засмеявшись, ушел в переулки, к своим товарищам с изукрашенными гримом лицами, а бард прижал к груди кошель, поспешно засеменив прочь. Он не переменил планов уехать. Хотел только отойти от того, что пережил. Отходил он в портовой корчме, сняв комнату и не выходя из неё сутки. Корчмарь, не получая за это денег, приносил в комнату еду, а Лютик не отказывался. На другие сутки он много бродил по городу, избегая злополучного района и также стараясь ни с кем не говорить, чем напряг всех знакомых. На третьи он напился в «Пассифлоре», но не сумел промотать и половины денег, так как с него не брали в полную стоимость, хотя он усердно старался избавиться от золота, за которое его, можно сказать, поимели. Той же ночью он едва не умер из-за своего бездонного кошелька. Опять. В переулке его, пьяного и грустного, окружило ворье. Помощь пришла откуда не ждали. Сердцееды устроили с ворами поножовщину, не дав им навредить Лютику. — Привет от Ублюдка, — сплюнул один из татуированных в грязь рядом с еще теплым телом, улыбаясь ртом, полным золотых зубов, и обращаясь как ни странно к задубевшему Лютику, которого только что от увиденного прополоскало в канаву. Мысли в ту пьяную ночь не давали ему покоя. Он наконец понял, почему с него брали меньше денег и бегали за ним с бесплатной едой. Страх и отвращение к себе сменились принятием и даже интересом. Защита Ублюдка и его огромное влияние на всех окружающих оказали на Лютика спустя время смягчающее действие. На следующую ночь он явился в «Шалфей и Розмарин» таким же веселым, как и в тот день, когда пришел сюда еще не зная Алонсо Вилли.***
— Да, я давал ему иногда приватные концерты, он за это хорошо платил и обеспечил меня протекцией, так что я задержался в Новиграде. Мне хватало на безбедное существование, и я стал чаще давать выступления, не считая ломанные гроши в шляпе. Бывало, что он кого-то трахал или избивал до полусмерти, пока я пел, но чаще мы были одни. Алонсо был человеком искусства. Собирал картины, ходил на художественные вечера, пока в один такой визит его не убил по дороге собственный сын. — Насколько я слышал, Ублюдок Старший был не лучше Младшего. — Может быть. Каков сын, таков и отец. Он был жестоким, нервным. Сын унаследовал его непредсказуемость и агрессию. Но тонкую душевную организацию перенять не сумел. — Лютик и сам уже не понимал, сочинял ли, врал или же он правда так считал. — Алонсо был романтиком, а за всей пролитой кровью и творящейся беспредельщиной никто этого не видел. — Кроме тебя? — фыркнул Геральт. — Разумеется. За время моих ему выступлений я понял, что и у полнейших ублюдков иногда бывает чувство прекрасного. — Заставляющее переписывать бардам в наследство бордели? — Не без этого, — усмехнулся Лютик.