Льдинки на ветвях яблони

— Это вино на вкус как ослиная моча! — Тасянь-Цзюнь презрительно кривится, будто и правда отхлебнул из ведра с помоями, и едва сдерживается, чтобы не швырнуть чашу в стену. Да как этим сукам вообще в голову пришло подавать императору такую херню? Эта деревенская шваль из Фэншоу Шэндянь** не только живёт в говне и спит в говне, но и тем самым говном питается! Да и рожи тут у всех вокруг такие мерзкие, будто их матерей выебало стадо свиней и те от этой связи понесли. **Фэншоу Шэндянь – 丰收圣殿 с кит. «Святилище щедрого урожая». Орден Фэншоу Шэндянь и правда никогда не был ни успешным, ни талантливым. Их скромных навыков хватало на то, чтобы отгонять от своих полей мелких пакостных духов, да погоду заклинать, чтобы получить хороший урожай. Мо Жань никогда бы и не обратил на них своего внимания, и уж тем более не поехал бы в такую глушь, где больше вероятность наступить в лошадиное дерьмо, чем на бессмертных, стоит только выйти из помещения, если бы не одно внезапно открывшееся обстоятельство. Непонятно, как среди этой тупой погани завелись те, кто против него, Тасянь-блядь-Цзюня, решили пойти, но просто так он этим сукам подобное с рук не спустит. И не в последнюю очередь потому, что вместо того, чтобы сейчас пить любимое грушевое вино Ваньнина, пить его вместе с Ваньнином, пить его с Ваньнина, проливать его на Ваньнина и слизывать с него, вместо того, чтобы раз за разом вторгаться в тело Ваньнина, вытрахивая из него сладчайшие в мире звуки, вместо того, чтобы кончать вместе с Ваньнином, одновременно, бурно, глубоко изливаясь внутри, а потом, не вынимая, трахать его снова и снова, пока тот не заплачет от болезненного удовольствия, пока на его щеках не высохнут слёзы, трахать до последней капли… Короче, вместо этого всего Тасянь-Цзюнь сейчас сидит в этой дыре ебучей и всё ещё чувствует на языке привкус самого гадостного вина в его жизни. А ещё возбуждение. Блядь… Стоит только подумать о его Ваньнине, как у него встаёт. Каждый раз, каждый, сука, раз, его член вообще живёт отдельной жизнью и ему, члену, кажется, совершенно похуй, вовремя он сейчас или нет. Как пасть оголодавшей псины наполняется слюной при виде огромного сочного куска мяса, так и у Тасянь-Цзюня при мысли о Чу Ваньнине кровь мгновенно приливает к нижней части его тела. Да и рот слюной тоже наполняется, если уж на то пошло. Тасянь-Цзюнь давно к себе сам не прикасается. Да и зачем, когда обычно у него для этого есть Ваньнин. Даже когда тот занят и закопался в какие-то очередные свитки, даже когда угрожает переломать ноги всякому, кто его побеспокоит, да так, что тот ходить не сможет. Даже после таких заявлений ходить не может всё равно сам Ваньнин. И по более приятным причинам. Потому что Тасянь-Цзюнь знает его. Знает каждый сантиметр его тела, знает, как прерывисто тот всхлипывает, если обвести кончиком языка вокруг маленькую родинку за ухом. Знает, как тот дрожит, когда Тасянь-Цзюнь ведёт членом по его впалому животу, дрожит от предвкушения, что его сейчас выебут, дрожит не от страха, а от желания. О да, он знает, как Ваньнину нравится его член, как тот нервно облизывает губы каждый раз, когда он проталкивает внутрь крупную, налитую кровью головку. Тасянь-Цзюнь знает, что Ваньнин хочет его не меньше, чем он сам хочет Ваньнина. Отчаянно хочет, до ярких искр перед глазами, до поджимающихся на ногах пальцев, неистово. Всегда. Но сегодня его рядом нет, а с уже стоящим колом хуем надо что-то делать. Мо Жань запускает руку под полы ханьфу и тянет за завязки, ослабляя их. Обхватывает член прямо так, поверх нижних одеяний и прикрывает глаза, представляя руку Ваньнина вместо своей. Тонкая ткань сглаживает прикосновение шершавой мозолистой ладони и делает её хоть отдалённо похожей на образ в голове. Но его пальцы грубые, крупные и совсем не такие изящные. Совсем не то, совсем. Тасянь-Цзюнь досадливо морщится и снова тянется к бокалу. Вдруг алкоголь, хоть и хуёвый, поможет его фантазии сегодня. Но его отвлекают. Из-за двери доносится знакомый строгий голос. — Где он? В следующую секунду дверь распахивается, и, если судить по тону фразы, Тасянь-Цзюнь ждёт, что раньше Чу Ваньнина в покоях появится его Тяньвэнь. Он даже не успевает прикрыться – так и остаётся сидеть на постели и, приподняв бровь, смотрит на вошедшего Ваньнина. Окажись кто угодно другой на его месте, он тотчас же почувствовал бы Бугуй в своих кишках. Никто не смеет отвлекать императора от дрочки. Никто вообще не смеет вот так к нему врываться. Тасянь-Цзюнь молчит и пытается по лицу Чу Ваньнина понять его настроение. Хотя хуй что прочитаешь по этому нахмуренному взгляду и сведённым бровям – большую часть времени у него такое недовольное ебало, будто он желает всех окружающих перебить. Недовольное, но пиздец какое красивое. Без шансов взгляд отвести. Но он отводит. И нагло ведёт взглядом вниз, к острым плечам, не прикрытым сегодня наплечниками, ниже по груди к талии, которую мгновенно хочется обхватить руками, сжать, чтобы хрустнули кости, чтобы на коже синяки остались. Такой тонкой, что иной раз думается, что его можно переломить ровно по ней, если не знать, какой на самом деле Ваньнин сильный и выносливый. Взгляд ползёт ниже – к бёдрам, которые сейчас пусть и прячутся под свободной одеждой, но Тасянь-Цзюнь каждый их сантиметр помнит наизусть – сколько раз ими его седлали, ритмично насаживаясь на хер. Ноги Ваньнина вообще отдельная песня – стройные, длинные, и кожа на них такая гладкая, алебастрово-белая – таким любая девица позавидует. Но достались они не какой-то там девице, а Ваньнину и попутно ему, Тасянь-Цзюню. Только ему. Ох и нравится ему их гладить, кусать, целовать, закидывать себе на плечи, нравится чувствовать скрещенными на своей пояснице, чувствовать влажными от пота и подрагивающими от близкого оргазма... Тасянь-Цзюнь снова поднимает глаза вверх, и его член мгновенно повторяет это движение. А Чу Ваньнин всё так же молчит. Тоже выжидает. И чего он ждёт? Пока этот достопочтенный тут умрёт от того, как сильно прямо сейчас хочет завалить его и выебать? — Этот достопочтенный не ждал тебя, — наконец Тасянь-Цзюнь прерывает молчание. — Иначе бы распорядился, чтобы супруга императора встретили подобающим образом. Насколько вообще возможно в этой глуши... Да, этого достопочтенного не предупредили о твоём скором прибытии, — его голос становится громче, так, чтобы у стоящих за дверями не осталось и сомнения в том, что за это их головы вскоре покатятся вниз по ступеням дворца Ушань, задорно подпрыгивая на каждой выбоине. — Я запретил, — тон Чу Ваньнина такой же ледяной, как и он сам обычно. Ну, ничего, этот достопочтенный позже его отогреет. — Они не посмели бы ослушаться. Лицо Тасянь-Цзюня кривится в ухмылке. Конечно, не посмели бы, даже умалишённому не придёт в голову идти против Чу Ваньнина, если он не хочет умереть от его руки. Значит, они предпочитают умереть от руки этого достопочтенного. Что ж, в этом маленьком желании он им не откажет. Пожалуй, даже собственноручно занесёт меч. Будет всем впредь урок. — И Мо Жань, — Чу Ваньнин будто угадывает, о чём он сейчас думает. — Ты не станешь их наказывать. — Почему этот достопочтенный не должен их трогать? — улыбка Тасянь-Цзюня становится шире. — Презренные слуги этого достопочтенного решили, будто его слово ничего не значит. Этот достопочтенный должен показать всем остальным, что его приказы первостепенные. — Не ты ли сам сказал им во всём подчиняться мне? — Чу Ваньнин делает шаг вперёд. — Не ты ли назвал меня полноправным правителем пика Сышэн наравне с тобой, Мо Жань? Не ты ли сказал, что и сам будешь слушаться своего супруга? А, Ваше Величество? Несмотря на явно издевательский тон последних слов, возражение застревает у Тасянь-Цзюня в горле. Когда Чу Ваньнин ему отсасывает, этот достопочтенный и не такую хуйню может спиздануть. Теоретически, он прав. Практически же… Надо издать какой-нибудь указ, что-нибудь про то, что не надо слушать этого достопочтенного, пока его член во рту Чу Ваньнина. Да, точно. Тасянь-Цзюнь хочет возразить, но Чу Ваньнин жестом останавливает его и подходит ещё ближе.Смотреть на него вот так снизу вверх непривычно, так-то он на целую голову выше Ваньнина, а то и больше.. Но есть что-то такое в этом его властном взгляде, что-то, что этому достопочтенному очень нравится. Он опускает босые ноги на пол и невольно поджимает пальцы, когда касается ощутимо холодной шершавой поверхности. — Зачем ты здесь? — пусть Ваньнин сейчас и возвышается над ним, Тасянь-Цзюнь встречает его взгляд с вызовом. — Это я тебя хотел спросить. Насколько я помню, мы договорились не трогать Фэншоу Шэндянь – они безобидны настолько, насколько же и бесполезны. — Безобидны? Этому достопочтенному стало известно, что среди них завелись предатели. Предатели, замышляющие против этого достопочтенного. А, значит, и против тебя, Ваньнин. — Ты мог бы сначала обсудить это со мной, а не бросать на них целое войско. — Да разве ж это войско? Всего лишь пара десятков солдат, этот достопочтенный просто решил нанести визит и разведать обстановку. К тому же, мой Ваньнин так занят, этот достопочтенный не хотел отвлекать его от важных дел, — притворно сокрушается Тасянь-Цзюнь, но Чу Ваньнина этим не провести. Не удавалось ни разу в ученичестве – тот слишком хорошо видел все его уловки, не удаётся и сейчас – Чу Ваньнин смеривает его жёстким взглядом. И особенно внимательно задерживается на нижней части тела – той, где ткань совершенно недвусмысленно обтягивает впечатляющий орган этого достопочтенного. И Тасянь-Цзюнь не может не заметить, куда тот смотрит. О да, он замечает. И готов поклясться, что зрачки Ваньнина на секунду расширяются. Нет, это не отблеск свечи и не игра света в полумраке. Ваньнину действительно нравится то, что тот видит. — Видишь, как я по тебе скучал? — осклабившись, он довольно хмыкает и раздвигает ноги шире, чтобы его супруг мог ещё больше убедиться, насколько. — Скажи этому достопочтенному, о чём ты думаешь? Хотя нет, не говори, этот достопочтенный и так знает. Этот достопочтенный видит, как ты на него смотришь. Этот достопочтенный знает, как ты его хочешь. Тасянь-Цзюнь снова пытается подняться, но и на этот раз его останавливают – в грудь упирается носок сапога. — Мо Жань, — Чу Ваньнин делает паузу и давит сапогом сильнее. — Ты слишком горяч и безрассуден. В государстве неспокойно. Сейчас нам ни к чему необдуманное кровопролитие. Тасянь-Цзюнь не отвечает. Он бы мог одним движением сейчас повалить его, скрутить, заставить замолчать, напомнить, что к императору, поработившему все великие ордена, не стоит обращаться в таком дерзком тоне. Вместо этого он просто наблюдает. Ему интересно, что Ваньнин собирается делать дальше. Ему нравится, когда Ваньнин такой. Такой властный, такой убийственно-красивый. Таким его обычно видят все окружающие, но только Тасянь-Цзюнь знает, как убрать с его лица эту хладнокровную и невозмутимую маску. И ещё знает, что Чу Ваньнину нет дела до людей из Фэншоу Шэндянь. Он бы смёл его в секунду, разобрал бы до камешка, если бы захотел, если бы посчитал нужным. В нём хватает жестокости, но Чу Ваньнин всегда преследует какую-то цель. А сейчас… Вряд ли он явился только лишь для того, чтобы отчитывать этого достопочтенного. И этот достопочтенный совсем не против такого расклада. Он точно знает, о чём тот думает и чего хочет, и он ему это даст. Он медленно сползает с постели на пол и обеими руками берётся за упирающуюся ему в грудь ногу. Сам вдавливает, позволяя наступить ещё сильнее, а затем легко отрывает её от себя, но только лишь затем, чтобы одним движением стянуть сапог. — Ну, хорошо… Этот достопочтенный был неправ, — цепко удерживая ногу Ваньнина на весу, произносит он, растягивая слова. — Этот достопочтенный должен был спросить совета своего супруга. Он оглаживает большим пальцем выступающую острую косточку на лодыжке. Природа щедро одарила красотой этого человека. Весь целиком с головы до пят он так идеально сложен, что даже его ступни заслуживают, чтобы с них писали картины. Но Тасянь-Цзюнь их никогда не заказывает. Ему не хочется, чтобы кто-то ещё их видел. Стопа Чу Ваньнина белая как снег, который тот так не любит, кожа такая прозрачная, под ней можно разглядеть тонкие ручейки вен. Тасянь-Цзюнь почти с благоговением прикасается к ней губами, горячо выдыхая, словно намереваясь согреть. Чу Ваньнин, до этого стоявший, не шелохнувшись, вздрагивает, но сохраняет невозмутимость. Ненадолго, потому что в следующую секунду Тасянь-Цзюнь высовывает кончик языка и влажно ведёт им вверх по особо выступающей венке. Ему не нужно смотреть на Ваньнина, чтобы знать, что сейчас тот сдерживается, наверняка закусывает губу – боится щекотки. Тасянь-Цзюнь безжалостен. Он возвращается обратно к изящным пальцам с аккуратными ногтями. Холодным, будто льдинки на ветвях самой прекрасной яблони. А затем берёт в рот большой палец, обводя его по кругу языком, посасывает, повторяя то, что обычно Ваньнин вытворяет с его членом. Вокруг так тихо, только потрескивает пламя свечей, и отчётливо слышно, что дыхание Чу Ваньнина учащается, становится тяжелее. От его реакции Тасянь-Цзюнь и сам заводится больше прежнего. Член такой твёрдый, такой чувствительный, хочется, чтобы Ваньнин взял его в руку или в рот, или в себя, словом, сделал уже бы что-нибудь, хоть как-то коснулся. Этому достопочтенному приходит в голову гениальная мысль. Он тянет Ваньнина на себя, заставляя подойти ещё ближе, забирается руками под длинные полы одежды, огрубевшие пальцы как по тончайшему шёлку скользят вверх по коже. Тасянь-Цзюнь царапает чувствительное место под коленкой – там Ваньнин тоже боится щекотки, и ещё раз. Дразнит, не всё ж одному Ваньнину дразнить этого достопочтенного. Чу Ваньнин одёргивает ногу, но тут же возвращает её обратно. Ну, почти – опускает ниже, чтобы она коснулась напряжённого члена. Да. Вот так. Тасянь-Цзюнь наконец поднимает голову и видит в глазах Чу Ваньнина отражение собственного желания. Тёмный, тяжёлый, влажный, липкий, цепкий, его взгляд пробирается под кожу, распаляя огонь внутри ещё сильнее. А когда он проводит большим пальцем по члену Тасянь-Цзюня, тот невольно подаётся навстречу, продлевая так сильно желаемое прикосновение. Движения Ваньнина слишком лёгкие, слишком, недостаточно, нужно больше. Он водит пальцами вверх и вниз, оглаживает головку, прихватывает её, легонько царапает ногтями, чередует движения, повторяет всё снова, но это больше похоже на пытку. Он не может этого не понимать, он специально издевается над этим достопочтенным. Наверняка ждёт, что этот достопочтенный попросит, но он не станет, он приходит и берёт, что хочет. Тасянь-Цзюнь шумно втягивает воздух, пытаясь выровнять дыхание. Он даст Ваньнину ещё немного поиграть, но совсем недолго, этот достопочтенный не умеет долго терпеть. Но Чу Ваньнин, вместо того, чтобы продолжить терзать этого достопочтенного, опускается на колени и обхватывает его член рукой. Тоже сквозь одежду, но как же это, блядь… Как же это, блядь, хорошо. Тасянь-Цзюнь с силой толкается навстречу и ведёт пальцами вверх по его бедру, сжимает его, вдавливает пальцы в одном ритме с движениями руки Ваньнина, оставляя синяки, которые ему так нравится рассматривать, любоваться. Позже он обязательно в который раз пометит его своим ртом и зубами. Он только сейчас с удивлением замечает, что на Ваньнине нет нижних одежд. Всего два слоя, и те такие тонкие, что при желании можно разглядеть наверняка всё, что скрыто под ними. Он так сюда и явился? До Фэншоу Шэндянь несколько дней пути, если, конечно, не вставать на меч, так быстрее, но мечу Ваньнин предпочитает все остальные виды передвижения. Тогда как он сюда добрался? Один? Его кто-то таким видел? Чу Ваньнин же прошёл мимо стражников. Вот так. Конечно, никто не смеет смотреть на супруга этого достопочтенного, но что если кто-то решил ослушаться? Внутри мгновенно вскипает раздражение, накатывает волна за волной, чем больше он об этом думает. Ещё минуту назад тонувший в собственном вожделении, Тасянь-Цзюнь сейчас готов утонуть в ярости. Но прежде, чем он успевает высказать что-то вслух, Ваньнин опускает свою руку ему на горло. — Оставь их мне, — Ваньнин ощутимо давит на горло, сжимает его совсем не легонько, с той же силой, что второй рукой продолжает двигать по члену этого достопочтенного уже под одеждой. — Дай мне с этим разобраться. Перед моим допросом не устоит никто. Последние слова он произносит, склоняясь ближе. В нос ударяет привычный сладковатый цветочный запах, что везде следует за Ваньнином, что в одну секунду овладел мыслями Тасянь-Цзюня, когда он впервые его учуял. Запах, от которого у него даже в отключке, кажется, может встать, который сейчас заглушает раздражение и все прочие лишние мысли, оставляя самую яркую. — Этот достопочтенный хочет тебя, — заявляет он, рывком усаживая Ваньнина себе на колени. — И раз уж Ваньнин лишил этого достопочтенного удовольствия наказать предателей, придётся ему доставить удовольствие другим способом. Тасянь-Цзюнь трётся членом о ягодицы Чу Ваньнина – совершенно блядски обнажённые, сука, он правда сюда вот так пришёл, но этот достопочтенный потом разберётся – пощипывает и растирает их, разводит руками в стороны, так, что на каждом движении налившаяся кровью головка давит на сжатое колечко мышц. Тасянь-Цзюнь решает проникнуть в него пальцами. И, ох, блядь. Он там внутри уже влажный, на пальцах остаётся тонкая масляная плёнка. Юйхэн Ночного Неба, Бессмертный Бэйдоу… всё ещё может удивить этого достопочтенного. Кажется, из них двоих именно Ваньнин решил, что его сегодня выебут. Тасянь-Цзюнь может натянуть его на себя одним движением, они трахаются так часто, что тело Чу Ваньнина принимает его без особого сопротивления. Но теперь ему хочется, чтобы Ваньнин сделал всё это сам. Движения становятся всё яростнее и нетерпеливее, Тасянь-Цзюнь крепче сжимает его в кольце рук, так, что возбуждение Ваньнина упирается ему в живот. О да, у того уже тоже крепко стоит, его член мажет влажным по ткани, так этот Чу Ваньнин хочет этого достопочтенного. Ну же, тебе же нравится, когда я тебя трахаю. Этот достопочтенный не сможет долго сдерживаться. — Не волнуйся, — горячее дыхание Ваньнина касается его уха. Голос хриплый, низкий, густой патокой льётся внутрь, проникает под кожу. — Ты его получишь. Чу Ваньнин помогает себе рукой и опускается на член. Тягуче-неспешно, слишком, блядь, медленно, слишком, нужно быстрее. Полностью впустив его, покачивает бёдрами, словно пытается устроиться удобнее, словно ему самому вот так просто сдерживаться. А затем, когда Тасянь-Цзюнь практически готов схватить его за талию и заставить продолжить, начинает двигаться, раз за разом растягивая себя на члене всё больше. Такой узкий, всё ещё, такой горячий, так жадно его принимает. Прежде, чем забыться в ощущениях, Тасянь-Цзюнь успевает подумать, что, захоти Ваньнин, он вполне мог бы еблей заставить этого достопочтенного пощадить ещё какой-нибудь орден или даже парочку, да хоть бы и весь мир. Поцеловать всех в лобик, даровать свою милость, благословение, щедро раздать обратно захваченные земли… Им обоим, к счастью, нужно совсем не это.