5.59

Если и существуют нормальные отношения между ненормальными людьми (или не только лишь людьми), то это их явно не касается. Хотя каждый думал, что всех переиграл, он был лишь одним из трёх дураков, которые дальше своего носа не видели. Например, так думал Альбедо, пересекаясь с Кэйей в коридорах старого здания, где никого из них быть не должно. - Снова задерживаетесь? Максимально учтиво, предельно вежливо и до омерзения фальшиво. - Кокетничаете, капитан? Сейчас Альбедо почти на себя не похож – ни тени обычного сдержанного дружелюбия, губы кривятся в улыбке – понятно, что такое выражение появляется на этом лице нечасто. Это раздражает. И одновременно веселит. Кэйа чувствует себя избранным, потому что знает, что этот театр одного актера только для него, хотя звучит избито и пошло. Впрочем, осознание избитости и пошлости снимает все вопросы и ограничения. Звон цепей и застёжек, шорох одежды, глухой смешок где-то в районе виска – звуки тонут в ощущениях. Это и пальцы, что больно сдавили горло, и одновременно – почти невесомое касание (Кэйа заботливо заправил выбившиеся пряди обратно за ухо). Альбедо пытался врать себе, что такое обращение его как минимум оскорбляет, но раз за разом бродил по темным коридорам, случайно оказывался возле таверны, внутри таверны, бледной тенью (очень деловой тенью) – между столиками. Держал дистанцию, но позволял Кэйе видеть себя, следовать за собой, а себе – замешкаться и попасться. И так снова, и снова, и снова в попытках вывести – из себя и на чистую воду. Впрочем, он был такой не один. Кэйа мучился теориями заговора, в каждом незнакомце видел причину падения родного государства. Он давно потерялся в причинах и следствиях, он хотел бы забыть, но выходило только забыться. Ещё один день – ещё один незнакомец, ох, мы работаем в одном месте и не встречались раньше, как насчёт исправить это за ужином, ох, вы алхимик, а воду в вино превратить можете? Возьмите улыбку, добавьте немного кокетства и приправьте льстивыми штампами. Подавать рекомендуется горячим и с белым сухим. Незнакомец и сам напоминал продукт брожения, например, гаммой, что цветовой, что чувственной. Ненаигранное безразличие, отсутствие «второго дна» в словах, ясный взгляд (будто прямо в душу) – всё это хотелось вскрыть, рассмотреть со всех сторон, собрать обратно и сделать вид, что ничего не было. Простое, вульгарное желание? Выглядеть должно именно так. Будто ни стыда, ни совести, ни самоуважения. Что угодно, лишь бы скрыть паранойю. Что угодно, лишь бы раздеть очередного подозрительного человека до самой души. Кэйа каждый раз молился, чтобы там не оказалось ничего. Каждая пустышка – маленький шаг к нормальному будущему, в котором нет места кошмарам, чудовищам бездны и одиночеству. Но Альбедо не был похож на пустышку, и это пугало. Страх пробирал до костей, и – какая ирония – находил выход в глупых импульсивных поступках. Кэйа замечал главного алхимика буквально везде и не стеснялся корчить милые улыбки, которыми обычно одаривал тех, кого от всей души презирал. Не стеснялся и принимать активное участие в… этом. На своей территории. Невероятно скучно, но другого варианта ему явно не оставляли, так что приходилось брать, что дают. Впрочем, на количество предлагаемого жаловаться было грешно – позволялось многое, и дважды Кэйе предлагать не было нужды. За неимением интриги в самих развлечениях приходилось искать её в ближайших последствиях. Смешно было, например, наблюдать за старательно скрываемыми следами. Рыцари одобрительно похлопывали Кэйю по плечу, подмечая следы ногтей и зубов, а он, в свою очередь, гадал, сколько человек успели увидеть ссадины на руках и коленях главного алхимика. А может, Сахароза тактично промолчала, заметив случайно следы верёвок на его запястьях? Раздеть тело просто, раздеть душу – надо ещё постараться, и пока Кэйа был занят этими мыслями, за ним самим наблюдали. Полуночный герой, магнат, первый парень на деревне и лучший бармен умел держать лицо не хуже бывшего брата (а кто у кого научился – вопрос поколения). Он сделал вид, что не удивился, впервые заметив главного алхимика среди гостей таверны, только сдержано кивнул в сторону второго этажа в ответ на полный отчаяния взгляд Альбедо. Хотя «отчаяние в глазах» Дилюк себе, конечно, додумал, но это никого не волнует. Кроме него самого. Дилюк вообще, несмотря на рассудительность, склонен был видеть то, чего не существует – травмировали пацана, что поделаешь. А здесь дело касалось ещё и человека, которому нормальные люди в здравом уме доверять не станут. Боже, ну почему всё вдруг стало так сложно. И вот он видит в спешке удаляющегося Альбедо, за ним неторопливо (о, правда, что ли) выходит Кэйа. Дилюк очень хочет пойти за ними, но не идёт. Представляет, где расцветут новые следы на теле Альбедо, как быстро он найдет их все, как снова понадеется увидеть хоть какой-то эмоциональный отклик. Как. Же. С ними. Тяжело. Чаша самообладания переполняется неприлично быстро, и вот духота и шум таверны оказываются позади. На улице так тихо, что слышно, как шелестят листья на ветру. С озера веет прохладой, и Дилюк жалеет, что не позаботился о верхней одежде. Альбедо холодно разве что от страха. Это не первая подобная выходка, но чем дальше, тем меньше он себе доверяет. Альбедо думает о температуре на улице, прислушивается к каждому шороху, облегчённо выдыхает, когда звуки шагов постепенно удаляются. Он готов на всё, лишь бы не отдаваться всецело тому, что происходит здесь и сейчас, лишь бы замечать хоть что-то кроме пальцев во рту, саднящих ладоней, абсолютно ровного дыхания Кэйи за ухом, будто он лишь молчаливый наблюдатель, а не бессовестный участник происходящего. Альбедо раздражает, что мерзкий капитан кавалерии всегда в такие моменты выглядит, будто вообще не при делах, Альбедо уверен, что в любой непонятной ситуации Кэйа выдаст абсолютно неправдоподобное объяснение происходящему. И все поверят. Хотя казалось бы. Ещё он уверен, что о его собственной репутации никто не позаботится, и это чувство беспомощности заставляет Альбедо раз за разом инициировать подобные ситуации. Кэйа обычно смеётся и называет это «исследованием человечности», и, вероятно, даже не представляет, насколько это близко к истине. А может… Физические ощущения прерывают поток мыслей, тело требует вспомнить как дышать, и первое, что Альбедо видит, приходя в себя, как Кэйа с постной рожей вытирает руку о свои же штаны. Хочется закрыть лицо руками и исчезнуть, но это… завораживает? - Да черт тебя побери, – выдыхает Альбедо, но ему только молча затыкают рот. Кэйа боится? Что кто-то услышит? Хочется надеяться, что это та редкая ситуация, когда его действительно что-то волнует, по крайней мере внешне. Альбедо смеётся в руку капитана. Этот смех заставляет Дилюка жалеть о том, что он вообще вышел. Он, конечно, в курсе, что главный алхимик пользуется популярностью, и ни в коем случае не допускает мысль о том, что он единственный, кто имеет доступ к телу. Хотелось бы до последнего надеяться, что эти мысли порождены ревностью, но против объективных данных в виде явно-не-в-ходе-эксперимента-полученных повреждений не пойдешь. И всё же понимать/знать не равно стать свидетелем. Дилюк понимает, что мыслит сейчас как подросток. Что ещё хуже – как подросток в самом расцвете пубертата. Одних еле различимых звуков со стороны соседнего (ну и бляди!) дома хватило, чтобы перед мысленным взором возникла картина происходящего во всей красе и детальности. Он почти физически ощущал, как сжимаются зубы Альбедо на пальцах Кэйи, как холодит влажную кожу каждый вдох, как, как, как… - Да черт тебя побери, – одними губами произносит Дилюк. Раздражается. Уходит обратно в таверну, чтобы забрать верхнюю одежду и дать время – себе, чтобы остыть, им, чтобы скрыться. Кэйа любит инициировать неловкие ситуации. Или любит думать, что инициирует их сам. Как бы там на самом деле ни было, он знал, куда затолкать Альбедо, а там оставалось только ждать. Недолго. - Нервничаешь? Вопрос чисто риторический. Альбедо дёргается на каждый шорох, и Кэйю это забавляет. Он ждёт одного единственного зрителя. Ждать долго не приходится. Зритель появляется очень тихо, но шорох деревянной двери кого угодно выдаст. Кэйа старается балансировать между откровенно издевательским нарушением тишины и попытками выдать это за случайные звуки ночного города. Впрочем, случайные звуки ночного города? С какой-то стороны это чистая правда. Очень кстати, после возвращения с драконьего пика Альбедо стал носить меньше одежды. Шорты выглядели достаточно обычными, чтобы не привлекать внимание, но руки Кэйи всегда портили невинную картину. Хотя в данный момент он не поддевал штанину издевательски пальцем, чтобы обнажить не знавшую солнца полоску кожи (продолжать носить при этом такие высокие сапоги вообще легально?) – обе его руки уже находились там, где, по его мнению, им было место. Тем временем, попытки Альбедо отвлечься терпели крах, так что пришлось пожертвовать одной рукой, чтобы заткнуть ему рот. Кэйа хотел бы видеть его лицо – в эти моменты оно выражало (такие желанные) хоть какие-то эмоции, но остаётся довольствоваться тем, что дают. Биение сердца, то-ли-вдох-то-ли-всхлип, пальцы Кэйи почти хрустят под давлением челюстей. Слишком шумный выдох, ещё и с комментариями, пожалуйста, не нужно издавать лишних звуков – теперь рот Альбедо зажимает целая ладонь. И у него ещё хватает бесстыдства смеяться. Слишком резкая перемена ролей – теперь Кэйе приходится прислушиваться к звукам улицы, но оцепенение отпускает вместе со скрипом крыльца. Зритель ушел. Альбедо чувствует, что Кэйа расслабился, и смеётся уже в голос. Откидывается в объятия капитана – там явно теплее, чем на улице. Он не может разобраться, когда Кэйа показывает настоящие эмоции, да и показывает ли вообще. Машинально ли перебирает волосы, едва касаясь кожи, думает ли о чем-то своем, не думает совсем, а может, осознаёт каждое движение и строго его контролирует? Альбедо хочет вскрыть его, перебрать каждую кость, каждый нерв, но Кэйа держит дистанцию, Альбедо нравится всем, но Кэйа старательно показывает, что все – это не про него, улыбается вежливо, но… во всех его движениях есть это «но», и оно вводит в заблуждение похлеще, чем все сказанные лживые слова вместе взятые. Единственное, что Кэйа не скрывает, это то, как он хочет. Приходит без приглашения, делает, что вздумается, как вздумается, нежно или грубо, но никогда – насильно. Альбедо ценит такую искренность, особенно когда есть, с чем сравнить. Дилюк всё так же бесшумно прокрадывается на второй этаж (своей же таверны – это же насколько нужно было скатиться), думает занять столик, за которым сидел Кэйа, но подступающая волна тошноты в ответ на ещё свежие воспоминания заставляет резко развернуться и пойти обратно вниз. Отпустить Чарльза домой. Продолжать вести себя сдержанно-приветливо. Давно пора было привыкнуть к такому. Кэйа жаден до внимания и не упускает возможности устроить блядский цирк. Потому что может. Потому что ему ничего за это не будет. Откровенно говоря, никому из них ничего не будет, только Дилюк не хочет уподобляться. Не хочет иметь никаких дел с орденом — только с конкретными людьми, что подчеркивается жирной красной линией для каждого, кто— Вдох. Выдох. Скрип двери. Альбедо всегда приходит. Ко всему прочему, на этот раз и настроение у него хорошее, хотя выглядит он как обычно, будто не... Дилюк осекся. Альбедо не знает, что за ними наблюдали. Конечно же. И усталость сменяется облегчением. И близится время закрытия таверны. Очень скоро от бокалов останутся лишь осколки, стол окажется в вине, что липкими красными пятнами отпечатается на одежде и коже Альбедо, а звук отброшенного стула испугает спящую на крыльце кошку. Но сейчас Дилюк провожает последних посетителей, возвращается обратно, ставит эти самые бокалы и эту самую бутылку вина на стол, а Альбедо остается равнодушно наблюдать. Он не пьет. Дилюк тоже. Каждый раз эта мондштадтская вежливость словно ритуал, приглашение к действию. Дилюку не нравится, когда на него смотрят свысока, но сейчас он само смирение. Готов ли ты отвергнуть бога в обмен на прикосновение к живому философскому камню? Барбадос завещал этому месту свободу, так почему бы не исполнить его волю. Ни одной лишней мысли, ни одного неосторожного движения, всё внимание, все ощущения – сюда. Дай ему больше возможностей растечься мысью по древу, и здесь появились бы слова о глубине глаз и пересохших губах, но слишком быстро сменялись кадры. Хруст стекла под сапогом, запах вина, скрип деревянной мебели и тяжесть тела на коленях. Альбедо становится очень много, уподобившись своим же каменным цветам, он появляется со всех сторон и не дает возможности укрыться. Хотя, кто попытался, не позволил бы сжимать свои бедра, развязывать галстук, шептать в самые губы и быть полной противоположностью безразличию в глазах. Сквозь золотые искры – стены движутся, багряными пятнами распускаются на светлой ткани плаща винные бутоны, оставляют несколько лепестков на идеально белой униформе Дилюка (ещё пара подобных эвфемизмов, и таверна обернется цветочной лавкой). Под одеждой Альбедо зрелище не менее завораживающее, и Дилюк полностью отдает себе отчет в происходящем, когда позволяет фантомным рукам Кэйи вести себя не только через стыд, зависть, многолетнюю обиду и злость, но и через восторг Альбедо – исследователя и поля для исследований одновременно. *** Экспедиция в горы оказалась неудачной. Всё шло не по плану с самого начала: маршрут перекрыли разросшиеся цветы, вокруг которых образовался настолько лютый мороз, что люди буквально промерзали до костей, единственный источник тепла оккупировали слаймы, но даже зачистка не дала бы группе далеко зайти. Пришлось вернуться в лагерь и вызвать отряд искателей для составления нового маршрута. Дилюк знал, что Альбедо ждать не будет. Альбедо знал, что Дилюк знает. Именно поэтому они, не сговариваясь, покинули лагерь и отправились на поиски обходного пути. Однако боги, по всей видимости, забыли об этом месте, потому что на этот раз завал запер их прямо у сердца дракона. Альбедо ликовал, Дилюк его радость не разделял, но молча. Продолжилась ли череда неудач? Да. Изоляция у совсем не настроенного дружелюбно существа за пазухой, отсутствие у людей в лагере хоть какой-то информации об их перемещениях и прочие мелкие трудности. Напрашивается вопрос: что вообще могло пойти так? Тем временем они оба замечали, что это место будто жаждет крови. А ещё — что, если их в ближайшее время не найдут, кто-то умрёт. Разум Альбедо был холоден и чист, зато Дилюк явно сдавал позиции. В какой-то момент стало ясно, что, поддавшись безумию, он прикончит либо Альбедо, либо себя. Дилюк видел призраков прошлого. Помнишь, твоя жизнь была похожа на идеальную историю? Ту, которая о рыцаре. Славный род, огромный дом, множество перспектив. Окружение – прекрасные люди под стать тебе. Что могло пойти не так? Улыбки окружающих превратились в оскал, небо затянули тучи. Хотел ли ты такой жизни? Может, они проживали свои идеальные сценарии за твой счет? С детства – подготовка к службе, к ведению семейного дела, к ответственности за всё подряд, а к чему стремился ты сам? За что боролся, вырезая Фатуи? Месть за отца, за сломанную расписанную по часам-дням-годам жизнь? А может, стоило задуматься, не освобождение ли это от навязанной ответственности. О, ты этого не сделал. Ты ничего не сделал. Как болванчик продолжил шагать по знакомой дороге, ведомый какой-то целью, каким-то долгом. Самое время свернуть. Сейчас. Треск замерзшего воздуха. Он всегда был холодным рядом с этим человеком. Да и вместо души там – холодный разум. Любого, кто пытался подойти ближе дозволенного, обдавало зимним ветром. Если он не сошел с заснеженной вершины хребта, то явно взялся из глубин бездны. Взялся и всё забрал. Доверие, жизнь отца, время, все, что было или могло быть дорого. Невозможно простить. Мыслей, порожденных воспоминаниями, слишком много. Голова тяжелая. Перед глазами – красная пелена. Здесь кто-то есть. Здесь – где? Где-то. На территории воспоминаний. Нельзя позволить увидеть, услышать. Единственное реальное – жажда. Маска иронии и спокойствия – иронично – раскололась и с тихим шуршанием песчинок опала на землю. Земля тоже красная. Звук – хрустящий и чавкающий. Похоже на подтаявшую пасть. Подтаявшую. Хватит. Фигура, что сидела перед ним, расплывалась. Будто бы от земли поднимался жар. Ему хотелось, чтобы она расплавилась, сгорела, испарилась, оставила его в покое. Растаяла. «Хватит лезть в мою жизнь,» – эхом отдавалось в голове. Очертания никак не складывались во что-то узнаваемое. Может, это и не человек вовсе? Что если это порождение пещеры, призрак одной из бесчисленных жертв существа, чье сердце пылало вечной ненавистью. «Совсем как твое» Кто это сказал? К голосу постепенно присоединялись «друзья», они жалели, обвиняли, пародировали, их было много и с каждой секундой – больше. Шум разъедал разум. - Бедный мальчик. - Он заслужил. - Наивная душа. - Даже себя спасти не может. - Слепец. - Ничего не сделал. - Совсем ничего. - К сожалению… «Заткнитесь» Взмах меча. Хруст снега. Это ведь снег? - Продолжай бороться. - Барахтаться! Что-то теплое на руках, липкое, какая-то жидкость. Она то ли слилась с окружением, то ли испарилась. - Совсем как ты хотел! «Нет» Призраки прошлого сменились кошмарами о настоящем. Но ненадолго. «Оставь безнадежных больных» Повреждения несовместимые с жизнью. Что ж, каждый исследователь должен быть готов к такому. И Альбедо был. Наверное, он предпочел бы обезглавливание, но выбрать не дали. Удар был таким, будто в него вложили накопленную за годы ненависть, Альбедо понимал, что она не для него. И вообще удивился, что не умер сразу. Что до этого... Умирать больно. Даже больнее, чем он представлял. Возможно, если бы удар пришелся на левую сторону, смерть наступила быстрее, но не повезло, не повезло. Хруст костей слышался будто в голове. Сначала плечевая, потом ребра, которые явно пробили легкое в нескольких местах, дальше понятно – травматический пневмоторакс, гипоксия, хотя ему суждено было умереть раньше от потери крови – задеты как минимум три крупные артерии, шансов ноль. Да они и не входили в расчеты. Зато в них входил взрыв пещеры. Потому что кто-то должен был их найти. Беспокоился ли он о том, что Дилюк не выберется? Нет, тот бы что-нибудь придумал, но это не точно – суицид вполне мог стать решением проблемы. Конечно, после осознания произошедшего. Альбедо беспокоился скорее о том, что картина не будет закончена. Что не удастся поставить точку в их – троих – сложных отношениях. Что вмешается случай – он и без того уже постарался. Нет, нет, нельзя. Еще целая рука стремительно холодела, крови практически не видно. Сердце Дурина красное, пещера, волчья погибель, волосы его убийцы тоже, слишком много одного цвета, некрасиво. Альбедо поднял руку – это последний тест на выносливость. В момент, когда кости не выдержали рубящего удара тяжелого меча, каменные цветы уподобились хозяину. Осевшая пыль древних драконьих костей явила подоспевшим отрядам искателей и рыцарей кровавую картину. Так много вопросов, так мало ответов. Дилюк поднял голову, чтобы увидеть фигуру человека, который, несомненно, всегда оказывался в нужное время в нужном месте. - История отвратительно циклична, правда? «Под трибунал,» – было ему ответом.