Взгляд

      Чхве Хан всегда чувствовал, что за ним кто-то наблюдает.       Что рядом с ним, даже в моменты ужаса и отчаяния, когда он терял надежду, некто был рядом с ним. Некто с интересом наблюдал, но Чхве Хану не было неприятно. Он хватался за чувство взгляда на себе, как за последнюю ниточку разума, за последнюю хворостинку хватается утопающий.       И он им был — после стольких лет одиночества утопал в холоде и животном страхе перед огромными монстрами, выходящими за границы воображения.       Со временем они стали казаться меньше — его разум преувеличивал масштабы опасности, понимал Чхве Хан в будущем, уже спокойно превосходящий любого из них. Теперь он был сильным — сильнее любого человека в мире, наверное, только драконы были ему не под силу.       Но неизменным оставался взгляд.       Некто был с ним, проходил через все страдания, маячком, светом в конце туннеля. И взгляд постепенно стал таким родным и знакомым, словно был всегда, но так и было — Чхве Хан уже не помнил своей жизни до, а с начала воспоминаний некто было рядом, таким близким, таким незаменимым.       Со временем он научился разбирать чувства некто — глупо, правда? — и с облегчением знал, что был прав, интуиция, развитая за столько лет до предела, а может, даже вышедшая за него, как всегда, не обманула.       Некто не желал зла — искренне переживал, любил, радовался, злился. Жил вместе с ним, нет, жил его жизнью. И Чхве Хан знал, что этот взгляд был единственным его спутником, который знал про него все, — но знание сие не было пугающим или неприятным, наоборот. Он был рад, что есть кто-то, кто поймёт без слов, кто-то, кто всегда рядом, пусть и не показывает этого.       Кровь на костяшках, алые растрепанные волосы, как дорогое виноградное вино, — виновник всего бедствия. И взгляд.       А ублюдок на полу извивается, руками лицо и живот закрывает, смотрит гневно и испуганно. А взгляд смотрит с сожалением.       И Чхве Хану страшно — он чувствует что-то странное от глупого пьяницы, избитого до состояния невменяемости. Что-то знакомое. И он не сдерживается, старается уничтожить объект душевных волнений, то, что не может понять, теряет контроль, как тогда, в деревне, совсем недавно сорвался и убил их всех.       Да, он убийца.       Его руки замараны кровью людей. И теперь ему ничего не страшно, он забыл, каково это — бояться. Но странное липкое чувство разливается холодом от сердца, шепчет безумно на ухо. И Чхве Хану беспричинно страшно.       И его самый потаенный страх оказался небеспочвенным. Чхве Хан проснулся с чувством, что что-то не так. Что чего-то не хватает. Осознание подкралось мгновенно — он пропал.       Некто больше не следил за ним, бросил его. Это был разгар войны, когда сторона королевства Роан начала медленно, неуверенно, но одерживать победу в сражениях раз за разом; но странное ощущение, что это лишь затишье перед бурей не покидало мечника, нет, подсознание буквально кричало, а Чхве Хан привык ему доверять.       И теперь некто пропал. Совсем. Без следа.       Но никто не дал ему передышки — буквально из ниоткуда появилась неожиданно значительная переменная, тем более не в их пользу — сумасшедший парень с кровавыми волосами, безумно сильный, безумно непохожий больше ни на кого из людей этого мира и безумно… Знакомый?       Чхве Хан определённо чувствовал, нет, знал, что по какой-то причине эти трое связаны: некто, ставший ему самым родным, ублюдок из графства Хенитьюз, чей образ никак не смывался из воспоминаний, и Белая звезда, чьё имя он никак не знал.       Всё свалилось внезапно и больно, обухом по голове, осознанием, потерей ориентиров. И Чхве Хан чувствовал, как погружается в отчаяние. Его союзники мертвы, как и он сам. Они — покинули тела, Чхве Хан — остался гнить внутри.       И все началось сначала. Он снова в лесу, полном отчаяния и боли его самого и многих почивших в рыхлой, пропитанной кровью земле, Лесу Тьмы. Чхве Хан как ребёнок радовался, что снова почувствует тот самый взгляд, но…       Его не было.       Даже слабого намёка, призрачной надежды, эфирного ощущения, оставшегося после потери всего перед смертью, что некто все же был рядом, совсем близко, просто не смотрел.       И Чхве Хану было до безумия страшно, даже страшнее, чем когда он услышал крики и боль, чем когда принимал яд, льющийся из уст, слетающий с бойкого языка, пронзающий до ненормального приевшимся взглядом; страшнее, чем когда безумство размазало его товарищей по полю, уложенному красной дорожкой трупов, по которой величественно шёл его главный враг, но также тот, кто мог бы подарить ему свободу.       Утро медленно и, казалось, лениво опускалось на город, щедро вливая жизнь в его жителей, сонно направлявшихся на работу. В тот самый момент, когда ворота открылись в преддверии утра, молодой человек в одежде, испещренной чёрными пятнами, из-за которых казалось, что его одежда была прожжена в нескольких местах, появился в открывшемся проёме. Он выглядел довольно растрепанным, как если бы пробежал расстояние от деревни Харрис до Вестерна за день, что, в общем-то, и не отличалось от правды.       Охранник заблокировал дорогу Чхве Хану, когда тот вошёл, опустив голову и выглядя полностью опустошенным и истощённым. Мужчина спросил о наличии документов, и Чхве Хан потряс головой в ответ. Стражи города Вестерн были в основном мягкими, но оставались строгими, когда дело касалось правил. Проверяя документы, они остановили бы даже графа Деруса. Теперь Чхве Хан знал это и был даже рад добропорядочности охраны.       Он отошёл от ворот и даже не стал приближаться. После непрерывного тяжелого путешествия в течение целого дня, его немного восстановившаяся совесть не позволяла ему убивать невиновного человека. Но самым главным было странное, почти забытое чувство — тот самый взгляд на себе, но будто ближе, не из-за границ мира, а вполне досягаемый.       Но Чхве Хан был слишком счастлив, чтобы обращать внимание на такие мелкие детали. Снова. Он радовался взгляду, что был роднее любого человека, жаждал встретиться с его обладателем и никогда больше не отпускать, сделать так, чтобы этот взгляд больше не покидал его и не одаривал других.       Ему повезло — встреча не заставила себя долго ждать.       Чхве Хан снова сидел у стены с вывихнутой лодыжкой, а серый котенок вылизывал шерстку рыжего. Всё так же, если не брать во внимание отсутствие некто и спокойствие мечника.       На самом деле его мысли были даже в большем беспорядке. Если тогда они были пустыми, может, на дне где-то копилось желание мести, то теперь его голова была забита до отвала вопросами, а ещё больше его волновала встреча с тем самым ублюдком из графского дома.       Сможет ли он теперь, имея некую цель и больший опыт, удержать себя в руках? Узнает ли что-то? Стоит ли ему вообще идти? Определённо да, Чхве Хан был слишком осторожным, чтобы нарушать последовательность времени и действий, было неизвестно, чем все обернётся.       Он сидел, совершенно не ожидая, что кто-то обратит на него внимание, как и в прошлый раз, но ощутил знакомый взгляд, а мурашки пробежали по коже от ранее никогда не испытанного предвкушения.       Молодой парень лет восемнадцати с кроваво-алыми волосами, горящими в темноте ярким пятном, — впрочем, темнота ничуть не мешала Чхве Хану; он уже являлся ей, чему свидетельствовала беспроглядная тьма ауры мастера меча, — остановился и присел на корточки, чтобы посмотреть на маленьких котят.       Глаза Чхве Хана внимательно впитывали на подкорку каждое движение сквозь чёрные спутанные волосы. Он определённо слышал ненормальный темп биения сердца; этот ублюдок, в котором мечник сразу признал сына графа, боялся его, но не отступал, а его глаза горели странной решимостью и убеждением. Парень выдохнул. — Похоже, вы голодны.       Парень щелкнул языком и вытащил кусок курицы из пакета. Затем чрезвычайно мягким движением предложил курочку не ему, а котятам.       Возможно, раньше Чхве Хана впечатлила бы сцена, он обожал маленьких животных, в том числе кошек, но во-первых, это были зверолюди, в прошлый раз он этого не понял, но сейчас отчётливо чувствовал их особую ауру, во-вторых, его больше волновал этот слабак, нежели какие-то котята. — Идите и поешьте.       Он щёлкнул языком, после чего стал разрывать куриную грудку на кусочки, чтобы котятам было проще её есть. Пострадавший котёнок показал зубы и начал шипеть, и Чхве Хан ещё сильнее впал в сомнения. У животных и зверолюдей определённо сильно развита интуиция, значит, этот парень что-то замышлял. — Бедные, ешьте и поправляйтесь как можно быстрее.       Этот ублюдок определённо издевался над ним. Кто в здравом уме начнёт кормить каких-то котят перед очевидно опасным, но также голодным человеком? — Тебе есть куда пойти?       Повисла секундная тишина, но парень был настроен решительно, видимо, желая закончить все до прихода стражи. — Или место проживания?       Ублюдок погладил рыжего котёнка с золотыми глазами и отстранил серебристого котёнка, все ещё следя боковым зрением за Чхве Ханом. — Ты голоден?       Чхве Хан не ответил, но ублюдок покорно чего-то ждал, хотя, казалось, торопился. Мечника всё больше захватывал интерес. — Ты так ничего и не скажешь? — …Почему ты говоришь со мной?       Ублюдок на секунду задумался, но встал и подошёл к нему. — Привет.       Когда этот ублюдок приблизился, чувство знакомого взгляда на себе усилилось. Он улыбнулся, небрежно разговаривая с Чхве Ханом. — Следуй за мной. Я накормлю тебя.       Чхве Хан не был так измотан, чтобы доверяться простому незнакомцу, тем более тому, кого избил в прошлой жизни, но ему был жизненно необходим тот взгляд, которым его одаривал красноволосый. Он мог держаться за остатки сознания до последнего, мог вставать снова и снова, пока чувствовал его на себе.       Было глупо, что Чхве Хан — сильнейший мечник, за исключением того сумасшедшего — так зависим от чего-то, но это также делало его человеком. Ему плевать, что скажут другие, он не позволит этому взгляду угаснуть.       А тот, как на зло, постоянно рвётся в бой, будто специально, рушит все рамки, ломает линию повествования, беспокоясь лишь о благополучии близких, но никак не об искривлении судьбы, как Чхве Хан никогда не смог бы, в чем уверен на все сто процентов, нет, даже больше, и мечник боится.       Он эгоист и боится за себя.       Боится, что снова перестанет ощущать взгляд на себе, боится, что не сможет защитить. Он кричит, взывает к ублюдку, но тот не слышит, и Чхве Хан готов самолично перерезать глотку всем его врагам, чтобы он смог жить спокойно и каждый день одаривать своим взглядом — самая лучшая из возможных наград, — а не упал в обморок на несколько недель, оставив одного.       И этот человек еще спрашивает, что он может сделать, чтобы оплатить. Чхве Хан говорит, что ничего, но в душе искренне удивляется вопросу. У него есть желание. И это желание… — Кейл-ним, — парень обернулся, одарив говорившего нежным взглядом, а на устах расплылась тёплая улыбка. — Да, Чхве Хан? — спросил он, а у мечника перехватило дыхание. Этот человек восхитителен во всем, может, кроме заботы о своём здоровье, без сомнений.       Но для восполнения недостатков у него есть семья, большая, разношерстная, но роднее любой связанной общей кровью. У них не было родства, они не были вместе с самого рождения, но они использовали другую кровную связь — возложенную на боях плечом к плечу, на неудачах, на углях мести, тёмном и отчаянном прошлом.       Все люди были теми же, но другими — они были семьёй, и теперь мечник знал, почему не смог победить тогда.       Вместо ответа Чхве Хан подошёл вплотную к недоуменно вскинувшему брови аловолосому парню — теперь он знал, что они не цвета крови, но пламени в камине, согревающего в стужу, красивых багровых закатов, какие они в редкие моменты затишья смотрят все вместе, и любви, искренней, живой и ныне ставшей необходимее воды, — и сделал то, что, скорее всего, раньше себе не позволил бы.       Он стиснул в крепких объятиях маленькое, хрупкое тельце, которое никто, кроме самых близких людей, не видит за напускным безразличием и холодом, огораживающим от проблем, от боли, от мира.       В этот раз Чхве Хан не даст взгляду угаснуть, ведь ему вряд ли выпадет шанс снова. Защитит ценой собственной жизни, это он знал точно.