***
Осаму не помнил, от кого услышал эти слова впервые, да и, если быть честным, не желал знать, кому они принадлежали.«Детство — это самая беззаботная и счастливая пора в жизни человека».
Ему в ответ на это высказывание хочется лишь плюнуть в лицо глупцу, что был его автором, и засмеяться, неискренне, фальшиво так, потому что у него уже вошло в привычку все свои внутренние переживания хоронить при первом же их проявлении. Он с самого своего рождения чувствовал себя неполноценным. Недостаточно хорош в своём поведении; слишком много времени тратит на пустые занятия; недостаточно делает для того, чтобы получить признание от своих же родителей. Осаму не понимал, как в своём далёком детстве, так и в нынешние семнадцать, чем он заслужил свою участь. «Разве эти люди и являются мне самыми близкими? Разве они должны были заботиться и поддерживать меня, когда я в этом нуждался?»«Разве это место — мой дом?»
Отец обходился с ним так, как ни один здравомыслящий родитель не стал бы поступать со своим сыном. Осаму помнил до мельчайших подробностей, как крепкие руки, — те самые руки, что должны были его защищать, — наносили повреждение за повреждением; без права выйти из замкнутого пространства, потому что Осаму снова совершил ошибку. Ему никогда не объясняли, в чём именно он провинился — в любой момент родитель мог просто позвать его в комнату под каким-то совершенно глупым предлогом, закрыть дверь, избегая посторонних глаз, и вымещать злобу до крови на собственных костяшках. Осаму позволил дать слабину себе лишь однажды, когда ему было всего пять, но пожалел об этом сразу же — за каждую слезинку, что он проронил, удары становились только сильнее. Его мать всё прекрасно знала, но продолжала делать вид, что не замечает ровным счётом ничего. Когда Осаму был совсем мал, то не понимал мать точно так же, как и отца. Лишь с годами пропала детская обида, и появилось осознание того, что она боялась. Она не могла предпринять каких-либо мер, чтобы изменить положение своего дитя в лучшую сторону, потому что находилась в той же ситуации. Звонки в органы опеки казались Осаму бесполезными, — ему это на руку не сыграет. Он научился выкручиваться, лгать, делать всё, чтобы раны хотя бы успевали затянуться перед очередной гневной вспышкой родителя. Перспектива оказаться в детском доме его тоже не особо радовала. «Счастливое детство — одна из самых больших удач в жизни человека» — эти слова казались Осаму куда более правдивыми. Он хотел сбежать, искренне желал этого. Исчезнуть, раствориться, улететь за тысячи километров от этого поганого города, но не мог ничего поделать. Поэтому пришлось выбирать эскапизм — он бежал посредством музыки. Чёрно-белые клавиши, его дрожащие руки, покрытые ссадинами, пустой взгляд в сторону нотных листов и мелодия, разливающаяся по комнате. Отец считал это бесполезной тратой времени; в какой-то момент фортепиано из дома пропало, а на вопрос Осаму о том, что с ним случилось он получил равнодушное «продали». Была ещё одна немаловажная причина, по которой Дазай оставался до совершеннолетия в этом городе. По соседству проживал Ода Сакуноске. Несильно старше Осаму, он переехал сюда совсем недавно, в надежде скрыться где-нибудь в глуши от своих внутренних демонов и вселенского разочарования в самом себе. Его душа всегда лежала к музыке; он тратил на неё всё своё сознательное время, несмотря на все предостережения врачей по поводу его врождённой болезни рук, ему тогда казалось всё это незначительным, да и она особо не мешала ему играть; не исполнял, так слушал. С таким количеством приложенных усилий ему было уготовано светлое будущее; учителя хвалили, когда тот был юнцом; он получал огромное количество наград за победы в конкурсах и восторженные возгласы от аудитории о его гениальности. Однако жизнь бывает весьма жестокой по отношению к людям, и Ода с этой жестокостью столкнулся лицом к лицу, да так сильно, что не может оправиться до сих пор. Болезнь прогрессировала. Лечение замедлялось из-за упрямства Сакуноске — он не мог подвести окружающих, когда на него возложены такие надежды. В какой-то момент всё пошло под откос: во время концерта он не смог контролировать движения собственных рук, из-за волнения ситуация лишь усугубилась. Позор. Разочарование. Все его мечты, планы на будущее просто разбились о жестокие реалии жизни в одну минуту. На приёме у врача выяснится, что в его положении и бытовые задачи решать стало затруднительно; когда ты не можешь удержать мелкие предметы в руках, ни о какой музыкальной карьере и речи не идёт. Фортепиано теперь пылится у окон нетронутым вот уже несколько лет, но Ода отчётливо помнит все ноты, которые когда-то учил, может воспроизвести мелодию в своей голове. Они встретились, когда Осаму было тринадцать; тогда он впервые осмелился сбежать из дома, пока мать спала, а отец ушёл решать деловые вопросы по поводу своей работы. Весь в бинтах и пластырях идёт шаткой походкой, улыбаясь так беспечно, будто и не было никакой боли — ни физической, ни ментальной. У окон дома напротив он увидел инструмент, по которому успел уже соскучиться. Стук в дверь. На пороге он встречается с проницательным взглядом Сакуноске. Тот удивлённо осматривает мальца, недолго думая, задаёт вопрос: — Зачем пожаловал? Осаму некоторое время стоит безмолвно, продолжая изучать взглядом человека напротив. Затем, будто выходя из этого задумчивого состояния, он указывает в сторону фортепиано, на что Сакуноске нервно чешет шею и слегка хмурится. — А можно сыграть? — Осаму задаёт этот вопрос непринуждённо, рассчитывая на положительный ответ. Ода несколько мнётся, вздыхает и бросает небрежное «проходи», после чего позволяет юноше сесть за инструмент. — Как вас зовут? — Осаму спрашивает скорее из вежливости, чем любопытства. — Сакуноске Ода. Можно на «ты», я несильно старше тебя. А ты? — тот садится недалеко от фортепиано, чтобы послушать игру мальчишки. — Осаму. Дазай Осаму. Спасибо, что разрешил воспользоваться инструментом, я достаточно давно не играл, — его пальцы тянутся к чёрно-белым клавишам, руки слегка трясутся, дыхание замирает. Бетховен, соната номер семнадцать, «Буря», часть третья. Как только тот приступает, Сакуноске дивится навыкам этого мальчишки; уровень исполнения действительно превосходит все ожидания; не без мелких ошибок, конечно, но то, с какой отдачей Осаму исполняет произведение, потрясает. Где-то прослеживается собственный, свойственный лишь ему одному, ещё не до конца отточенный стиль. Сакуноске слышит, чувствует, как всё то, что оставалось в самых потаённых уголках души Осаму разливается нотами по всему помещению. Он видит в нём самого себя; того самого, ещё юного, полного вдохновения и надежд, желающего узнать, что уготовано ему судьбой; тогда, когда ещё не успели рухнуть его мечты. Это пугает и в то же время притягивает. Он продолжает вслушиваться, боясь упустить что-то важное среди плавных движений рук Осаму. И когда тот заканчивает, Сакуноске не остаётся ничего, кроме как аплодировать, выражая тем самым своё искреннее восхищение. — Ты можешь приходить сюда, когда вновь захочешь сыграть. Я буду рад тебя видеть, — Ода встречается со взглядом тёмно-карих глаз; Осаму подымается со стула и улыбается в ответ.***
Теперь побеги из дома случались куда чаще: Одасаку, так его называть уже вошло у Осаму в привычку, взялся за наставничество последнего, всячески стараясь помочь в его деле. Они действительно успели привязаться друг к другу. Сакуноске всё понимал. Знал, что пряталось под бинтами и непринуждённой улыбкой, но никогда не давил на него, не заставлял выворачивать душу, не говорил пустых слов. Он просто был рядом, всегда готовый выслушать Осаму, — его шутки, мысли и игру. В очередной день, когда тот решил прийти, Сакуноске не покидало дурное предчувствие. Его чутьё не обмануло — в этот раз на теле Осаму отчётливо видны следы побоев, кое-где бинты разорваны, а на лице нечитаемое выражение. Он хочет сесть за фортепиано, но Одасаку его останавливает, смотрит в глаза, пытаясь понять, что произошло. — Подожди минуту. Я за аптечкой, сегодня ты не играешь, — он уходит вглубь комнаты, пока Осаму прокручивает в голове произошедшее. Злые языки страшнее пистолета. Когда-то это должно было произойти, в конце концов, он слишком часто наведывался к Сакуноске. Неудивительно, что поползли дурные слухи о последнем. Детвора с улиц не понимает, что их общение не выходит за рамки дозволенного, что Ода — единственное спасение для Осаму. Да, романтический интерес вполне мог присутствовать у последнего, но Одасаку достаточно сдержан в своём поведении, он сохраняет трезвость ума и не поступал бы так, как не стоило бы. Сакуноске относится к Осаму, как терпеливый и заботливый родитель, тот, которого ему так не хватало на протяжении всего своего существования. И Осаму подрался, заранее зная, чем всё закончится, потому что честь человека, которым он дорожил больше всего на свете, была столь отвратительным образом задета. Ход мыслей прерывается с приходом Одасаку, тот аккуратно укладывает Осаму на диван, попутно разматывая бинты на его теле, и вытирает кровь, обрабатывая свежие раны. Осаму становится жарко, ему непривычен столь тесный тактильный контакт с людьми; он всячески извивается под руками наставника, шипит и издаёт какие-то странные, едва различимые звуки, когда к нему с такой нежностью прикасаются, безрезультатно пытаясь не выдавать своего смущения. Сакуноске самому становится несколько неудобно, от чего к щекам приливает кровь. Эта сладкая и в то же время мучительная пытка наконец заканчивается, и Осаму в спешке собирает вещи, пока Одасаку пытается прийти в себя.***
Они в упор игнорировали инцидент, что произошёл ранее, чтобы лишний раз не смущать друг друга. Что-то явно изменилось в их поведении и общении, Одасаку продолжал помогать Осаму с игрой на фортепиано, но от всех этих мелких соприкосновений во время обучения, объяснений шёпотом и неловких шуток, в голову лезли мысли не самые рациональные. Осаму исполнилось восемнадцать, он до сих пор хочет сбежать, но теперь знает, где его настоящая семья. Он долго держался, но последней каплей стало произошедшее с ним после того, как отец прознал про все его выходки, к кому он сбегал и что он там делал. В этот раз он был особенно жесток, бил до посинения, оставляя на теле сына синяки и царапины. Особое внимание уделил его рукам, чтобы не смел снова прикоснуться к музыкальному инструменту. В лучшем случае там теперь красовались ссадины. Но Осаму не страшно. Ведь это происходит в последний раз. Теперь он уверен, что сбежит отсюда вместе с ним. Когда отец ослабляет бдительность, Осаму пулей вылетает из комнаты, в спешке забирая все важные вещи, что подготовил заранее. Он бежит к Одасаку, нервно стучит в дверь, ожидая, когда тот откроет. Осаму рассказывает ему всё от самого начала до конца, переживает давно забытые травмы, по-настоящему открывается человеку впервые в жизни. Сакуноске выслушивает, не перебивая, после чего приобнимает Осаму за плечи. — Что с рукой? — Одасаку смотрит со всей серьёзностью, ожидая ответа. — Это ничего, бывало и хуже. Нам нужно уходить сейчас же, нет времени на подобные мелочи, — оправдывается Осаму. — Нет, так дело не пойдёт! Ты понимаешь, что будет, если не сможешь больше играть? Нельзя запускать ситуацию, потому что если ты сейчас будешь пренебрегать своим здоровьем, то потом… — Сакуноске стоит на своём, невольно вспоминая своё прошлое. До Осаму снизошло озарение. Он тянется руками к наставнику, тот сжимает его в крепких объятиях. Всё то, что он так долго держал в себе, так усердно прятал от чужих глаз, рушится в один миг. Они стоят в полной тишине с минуту, после чего Осаму поднимает взгляд, видя перед собой улыбающегося Оду. Эта улыбка отнюдь не счастливая, в ней отчётливо отражаются все те страдания и боль, через которые пришлось пройти им обоим. — Мы справимся, Одасаку, слышишь? И с рукой твоей придумаем, что сделать и как вылечить, я уверен, что ты ещё сможешь играть, и с большим удовольствием тебя послушаю. Ты успеешь реализовать себя в музыке, мы сделаем всё вместе. Я забрал все свои документы и ценные вещи. Давай бросим всё и уедем отсюда, Одасаку? В твой родной город или куда бы ты больше хотел? — произносит почти шёпотом. — Хорошо… С тобой хоть на край света, Осаму, — он гладит того по спине, не выпуская из своих объятий. Целует в макушку, выражая благодарность за искреннюю заботу. Одасаку первым делом отвёл Осаму в медпункт, несмотря на все протесты последнего. Оказалось, что тот отделался лишь незначительным переломом, но в гипсе походить ему пришлось. Они освободились от тяжёлого груза прошедших лет и сбежали. Покинули этот город вместе, вдвоём, оставив позади все свои проблемы, переживания; отбросили печаль и людей, что причинили им так много боли. Нашли в друг друге комфорт и то, что так долго искали всю сознательную жизнь. Место, куда им действительно хотелось бы возвращаться. Место, где царил бы уют, и никто из них не цеплялся бы за своё фантомное прошлое, в отчаянии пытаясь исправить что-то, тем самым усугубляя собственное положение. Место, которым они искренне дорожат, и будут защищать его от чужаков. Место, где они чувствуют себя в безопасности. Место, где их любят по-настоящему.Свой дом.