Глаза горячее солнца

***

Доракену много не нужно. Хватит чая и вечерней прогулки. В его душе нет места другому, ведь он отдаёт всего себя другим. Без остатка. Даёт любовь и заботу, что не дали ему. Хочет заполнить сердца других, потому что никто, да и он сам не смог помочь себе. Он оправдывает себя, уверяя в том, что он делает это только из-за того, что они его друзья. Частично правда, а тот, оторванный, чёрный кусок, застревает в глотке, перекрывая воздух. Та самая загвоздка во всей этой вынужденной заботе – враньё. Во всём он лжёт, лжёт и не осознаёт, что приходится не упорствовать и не признавать самому себе что он-всего лишь лжец. Жалкий и неугомонный. Врёт и не унимается, не понимает, почему внутри чувство, будто это не то, что он хочет. А знал ли он вообще, чего хочет? Определенно нет, стоило бы. Ведь... Тогда бы он не потерял то, что действительно любил. То, о чём хотелось бы заботиться, пускай это и значило-смириться с безбашенным, экстравагантным и непостоянным. "Этим" был Ханма Шуджи, окрасивший собой рассветы и закаты, втягивающий в омут с головой. Омутом был сам Шуджи, но в темноте и вязкости Доракен не тонул, словно рыба в воде, ощущал себя свободнее, легче, будто в груди не было щелкающего, заедающего механизма, заменившим сердце. Он помнит каждый момент, абсолютно. Не размыто, чётко. Слишком чётко, что хочется стереть это из под корки мозга. Навсегда избавиться от раздерающего его самого чувства. Оно чешется, он счесывает всё до состояния фарша, лишь изнутри можно заметить раны, кровоточищее. Не заживают, да и вряд-ли когда-нибудь смогут. Ханма Шуджи, окрасивший его жизнь алым, кровавым цветом, а после ушёл в закат. Дал ему всё, что он мог ощутить на всём белом свете. Всё, о чём он и мечтать не мог бы, если бы не он. Если бы не он, Доракен бы не курил. Если бы не он, Доракен бы не истязал себя. Если бы не он, Доракен жил бы, как раньше. Если бы не он, Доракен бы не полюбил по-настоящему. Как в слащавых драмах, где сердце уходит в пятки, при одном его виде, когда он называет его по имени, а живот скручивает до маленькой тонкой нитки, что завязывает его здравый рассудок по делам. Он всегда оставался невозмутимым, серьезным, ответственным. Только не с ним, не с этим... Которому было отдано его окаменелое сердце. Который стал его способом дышать в полную грудь. Воздухом, он был его воздухом. Он был его. Его, только его. Как и Доракен, принадлежал ему. Взаимно. Удивительно, не подумал бы, что то, что он ощущал внутри, было чувством, словно бенгальский огонёк зажгли и он не потухал, озаряя темноту. Темноту, где Шуджи был смыслом, стал им когда-то. Доракен помнит, ощущает его рядом. В районе сердца засел и не выходит, а рядом никого. Совсем. Это их место. Пожарная лестница одного из панельных домов. Шаткая, скрипит от ветра обдувающего его тело в пижамной футболке. Здесь осталась яркая надпись-единственное физическое напоминание о них. Каким-то маркером, что притащил Шуджи, инициалы в сердце. Слащаво, смешно и по-детски. Как есть, но он не отдаст этот корявый почерк с кривым сердцем никому. Как и своё сердце, что больше никогда не будет принадлежать ни ему, ни уж точно никому другому. Шуджи забрал его, с собой, не вернёт и не вернётся. Но Доракен помнит первый и последний поцелуй, после которого видел лишь спину, скрученную на байке. Вкус табака на губах фантомно даёт ему смысл жить, ведь Шуджи был этим смыслом, и останется им навсегда. А Доракен будет ждать и надеяться, что он ощутит вкус табака на языке ещё раз. Но уже по настоящему, как и прикосновения Шуджи.