Боль вины и одиночество

Шторка слегка колыхнулась, и лицо обдало холодным осенним воздухом, пропитанным запахом гнилой листвы. Припять поморщилась, стараясь не шевелиться — вчерашний вечер все еще отдавался болью по всему телу. Хотя, по сравнению с тем, что было тогда, в 1986, эта боль была каплей в море. Тогда еще совсем ребенок — по меркам той же Москвы или Киева — Аня проснулась от жуткой агонии. Тело билось в судорогах, а позвать на помощь хоть кого-то она не могла: дышать было тяжело, не то что говорить. Все, что оставалось юной Припяти — выть и глотать слезы боли, наблюдая из окна своей квартиры голубое свечение прямо над атомной станцией.Ближе к утру стало полегче, и Брюханова, не без труда, смогла встать. Тут же ее вырвало кровавой желчью. В таком состоянии ее застал Чернобыль: лежащей рядом с собственной блевотиной, свернувшуюся калачиком и тихо плачущую от боли. Тогда же в ее светло-русых волосах появилась первая седая прядь. Сев на кровати, Анна поморщилась. На улице, солнце уже клонилось к закату, а значит она проспала большую часть дня. Учитывая, что легла она около полуночи. Сон становился все больше, приступы болезненнее — Припять медленно умирала. Стоило найти Родиона, проверить, как он там. Оставаться здесь совсем одной, как и оставлять Чернобыль одного, не хотелось, да и все же, беспокоилась она — старший брат как-никак. В зеркале отражалась уже не юная шестнадцатилетняя девушка, с ярким взглядом и вечной улыбкой. Нет, города не стареют, она все так же выглядела на шестнадцать. Только улыбки и озорного взгляда уже нет — лишь мученическое выражение лица, покрасневшие от слез глаза. Ранее роскошные, густые волосы, которым так завидовала соседка Марина — седые, короткие и безжизненные. Скулы выступали четко, выделялся и шрам на пол лица, оставленный чертовой радиацией, когда Аня пыталась по глупости посмотреть на то, во что превратилась взорвавшаяся станция. На улице было свежо. Идя по заброшенным улицам, она вспоминала кипящую здесь ранее жизнь. Бегающие по улицам школьники, молодые мамы с колясками, и она, шестнадцатилетняя Припять, гуляющая по улицам, улыбающаяся всем и каждому. Сейчас от этого остались лишь пустые многоэтажки, заросшие кустами да деревьями, и расплодившиеся звери в лесах. Хоть что-то хорошее все же принесла эта трагедия. Лишь в редкие дни Анна могла так просто гулять, когда боль отступала, оставляя лишь легкое напоминание о себе. Такие моменты становились все реже, и это заставляло начинать их ценить. И даже дышалось легче, словно Анна не была городом-призраком, медленно умирающим от одиночества. — Чего встала посреди дороги? — Припять вздрогнула и обернулась, заметив Родиона, сидящего на лавочке, вальяжно закинув ногу на ногу. — Думаю, — спокойно бросила она, — Я так вижу, тебе тоже лучше. — Ну, сегодня хоть кровью не блевал, уже хорошо, — Чернобыль пожал плечами, — Все равно хреново выгляжу. И это было правдой. Бледно-серая кожа с черными пятнами на ней уже больше четверти века не менялась. Столько же не менялась и Анна. Все эти внешние изменения возникли в первые пару лет, которые Припять провела в слезах, а Чернобыль — в бесполезных попытках помочь ей. Не совсем бесполезных, конечно — иногда его истории, которых у него накопилось за семьсот с хвостиком лет иногда помогали отвлечься от ее нынешнего состояния. Когда она смирилась со своим нынешним существованием, ни ее, ни Родиона уже невозможно было увидеть. Иногда она слышала, как приходили Московский и Днепропетровский, но подходить не хотела, даже зная, что ее не увидят. Брюханова давно простила их, даже если они были виноваты в том, что кто-то решил получить премию, плюнув на качество и безопасность работы. Ей уже было все равно, она все равно умрет — жизнь Припяти поддерживали редкие сталкеры и некоторые другие сомнительные личности, прячущиеся тут от закона. Рано или поздно они уйдут, а Чернобыль будет жить до тех пор, пока его не покинут окончательно работники станции, и произойдет это нескоро. Родион будет мучиться долго, и в одиночестве. — Как там Ходемчук? — Нормально. Медленно сходит с ума, как и мы, — болезненно выдохнул он, и болезненно поморщился, — Черт. — Опять реактор? — Анна обеспокоенно присела рядом, и слегка сжала забинтованное предплечье брата, — Ты не говорил, что активность снова началась. — Да, — нервно бросил парень, — Прости. Просто пока терпимо, но… — Но если продолжиться, будет плохо нам обоим, верно? Родион замолчал, болезненно сжимая рубашку на груди. Припять поняла его без слов, и слегка приобняла, забирая часть боли на себя. Чернобыль попытался отстраниться, но Анна была уже не той маленькой Припятью, которой надо было помогать справиться с ощущением пустоты, возникшем после эвакуации людей. Ему всегда было тяжелее — он находился ближе, и частично был в ответе за станцию. Брюханова не знала, как могла ему помочь, поэтому старалась помогать словами, и иногда забирая часть его мучений на себя. Внешне оставаясь подростком, внутри, за столько лет, Анна успела измениться. Вынужденное одиночество и плохое самочувствие заставляли ее оставаться в одной из брошенных квартир, обложившись книгами, чтобы хоть как-то скоротать время до своей смерти. Когда не было сил читать — а это было практически постоянно — в промежутках между полу-бредом и сумасшествием она думала о чем угодно, лишь бы отвлечься от боли. И это помогало, отчасти. — Знаешь, я недавно видел Мишу с Димой у границы Зоны. Они столько новостей рассказали, — начал старший, но его сразу прервала Припять. — Не надо, я не хочу их слушать, — отрезала она, лишь сильнее обнимая брата, — Не хочу. — Почему? — Даже если я и смирилась с тем, что мы одни, это не значит, что мне не больно от их появления. Я все также скучаю по ним, хочу обнять, пожаловаться им, но не могу. Поэтому не надо, Родь. Не трогай больную рану, ни свою, ни мою. — Хорошо, не буду, — успокаивающе, с наставническими нотками в голосе ответил Чернобыль. Ветер подул, поднимая в воздух кучу опавших желтых листьев и кружа их вокруг скамейки с братом и сестрой, которые на пару минут почувствовали себя счастливыми. Первый декабрьский снег покрыл небольшую могилку близ границ города. Чернобыль согнулся рядом на коленях, в попытке отдышаться после болезненных спазмов желудка внутри. На губах блестела кровь. — Осенью я обещал тебе, что не буду рассказывать новости внешнего мира, помнишь? — он бросил взгляд на небольшой крестик, вкопанный в землю в паре метров от него, и горько усмехнулся, — Знаешь, они увидели ее издалека. Твою могилу. Я никогда не видел, чтобы Московский плакал, до того дня. Буквально пара слезинок, и все, но он плакал, Ань, — он рвано вздохнул, ощущая, как в горле встает ком, а на глазах скапливаются слезы, — Без тебя совсем пусто стало. Безжизненно. Прости меня, Ань. Прости, сестренка. Прости. Прости. Прости, прости, прости… Чернобыль без остановки продолжал повторять это «Прости», постепенно переходя на отчаянный, полный боли, вой. Припять, она же Анна Брюханова, умерла, через пару недель после той встречи на улице. Чернобыль нашел ее через пару дней, когда, решив заглянуть к ней в квартиру. Аня лежала на диване, свернувшись калачиком, с умиротворенным выражением лица и легкой улыбкой. Родион даже не сразу понял это — подумал, что сестра просто спит. Но прикосновение к холодной коже отрезвило, и вернуло его в реальность. Припять была мертва. Теперь он остался один. Один, до самой своей смерти.