Рождественская сказка

Холодком проходившее по венам предпраздничное чувство, новогоднее настроение, что раздавалось фейерверком в голове, плавно отдавалось в искренней улыбке и искрах, которые нескрываемо сияли в зрачках, долгожданное наслаждение зимними каникулами, в особенности, когда ты учишься в школе — всего этого у Юнги не было. Был лишь холод, раздражённость, которая прогнала все положительные чувства, вышвырнула их вон, и более того, вскоре уступила место злости, а она накаляла вены и разгоняла кровь сильнее, чем красный, туго завязанный шарф под курткой, помогающий не замерзнуть окончательно. Эти знакомые улочки, эти пустынные улицы, правда, вместо песка снег — чистый, только что выпавший и продолжающий хлопьями сыпаться с неба. Мин не знает, сколько уже снежинок прилепилось к его ресницам, но видел он, мягко говоря, не очень. Просто брёл по незнакомой улице, брёл, куда глаза глядят, да и с мыслью, что тем самым заставит родителей раскаяться в своих словах. Скорее всего, так оно и будет. Ему не было жаль от того, что он ляпнул в гневе, он всё ещё был злым, похлеще злодеев в сказках — он ведь просто вредный подросток, у которого бушуют гормоны. И сколько бы родители не напоминали ему об этом, Юнги всё равно злился как мальчишка, который ревнует девочку к другому. Ему всего 15, с одной стороны, он уже взрослый, а с другой — ещё ребёнок, а завтра ему будет 16, если судить по тому, сколько он за жизнь съел мисок ттоккука. В Сеуле такой снегопад, как сейчас, довольно редок, но Юнги знает, что на Соллаль, в начале февраля, обычно выпадает снег и держится около месяца. В это время он может почувствовать настоящий праздник и настоящий холод одновременно. Мин любит снег, а вот мороз — не очень. По его телу уже бегут мурашки, заставляя ёжиться от растущего в организме холодка. Вокруг сияют разноцветные гирлянды, развешенные в виде украшений, различные светящиеся вывески и прочие вещи, в очередной раз напоминающие о том, что в Сеуле царит праздничная атмосфера. Даже огромные баннеры с рекламой носили новогодний характер, переливаясь зелёным, красным и белым. Юнги всё наскучило. Ему хотелось упасть в снег лицом прямо на одной из главных улиц, может, это хоть немного успокоит его нервы. Но не падает, ибо и без того холодно. Мороз врезается в сердце и вгрызается в душу. Родители его определённо прибьют, если он не вернётся домой до полуночи, но Юнги плевать, сколько выговоров он получит. Тем не менее, он сильнее укутывается в чёрную куртку, давая рукам, уже полностью, казалось, промёрзшим, сильнее забиться в карманы. Юнги уже скован холодом и дрожью, из-за чего понимает, что дуться на родителей долго он не сможет, и в итоге придётся вернуться домой. Зимой в воздухе всегда стоит эта атмосфера умиротворения, особенно сейчас, когда небо покрыли звёзды, а шум машин совсем не слышен. Тишина. Юнги поворачивает в переулок между огромными зданиями, в надежде быстрее и коротким путём добраться до дома. Но всё тщетно. Столкнувшись взглядом с тупиком, парень нервно выдыхает. — Да что ж такое... — ругается сам на себя. Кажется, из-за сегодняшнего дня он навсегда разлюбит этот дурацкий праздник. Его глаза цепляют открытую дверь слева. К ней ведут каменные ступеньки, а изнутри струится свет, который плавно ложится на каменную лестницу. Ему хотелось бы верить, что это ничто иное, как портал в другой мир, в страну Оз или, может, Страну Чудес?.. Он, конечно, не Алиса, и весь этот мороз ему вовсе не снится, но он бы сейчас не прочь осознать, что всё это неправда. Юнги чувствует, как мёрзнут пальцы его ног и рук, как слегка потрёпанные ботинки шуршат по асфальту, на пару сантиметров заваленному снегом. Этот переулок совсем его не пугает, хотя, наверное, должен бы, если взглянуть на старые двери, что находятся по бокам, и старинные стены огромных зданий. Когда находишься наедине с собой, да ещё и на улице под снегопадом. Мир становится... совсем иным? Разве не в этот момент ты представляешь себя в сказке, в фильме или книге, где обязательно должно случиться что-то невероятное, то, что заставит сердце трепетать от чувства неизбежного чуда?.. Кажется, Юнги испытывал что-то подобное. Это чувство въелось в кожу, а ведь всё из-за атмосферы, стоящей вокруг. Мальчишка не понимал, как могут переплетаться ощущение праздника, умиротворение, навеянное снегом под ногами и темнотой переулка, и угасающая, но всё ещё кипящая в жилах обида. Это было сочетание, которое сбивало с толку и сводило с ума. Это как слушать любимую песню, сидя в одиночестве. Мин, не долго думая, поднимается по ступенькам, чтобы заглянуть, какие же дураки оставили дверь открытой. Сейчас ему в голову совсем не лезут мысли ни о каких маньяках или убийцах — в его крови бушует чувство заинтересованности, любопытства, будто ему совсем нечего терять. Будто он снова стал пятилетним ребёнком, который готов познать всё и вся в погоне за сказкой. Он касается промёрзшими и дрожащими ладонями за деревянную дверь, аккуратно заглядывая внутрь. И увы, это оказался совсем не волшебный мир, а обычный коридор. Длинный, с дверьми, такими же старинными и расположенными вдоль стен, а в конце, кажется, виднелись какие-то коробки, плакаты, что-то подобное. Именно в этот момент, Юнги, по сути, должен был незамедлительно повернуть назад и больше никогда не возвращаться в такие подозрительные места, но его манило в конец освещённого коридора, куда-то вглубь своего любопытства, что так яро бушевало в нём. Возможно, это случилось в силу его возраста, а возможно, что-то иное подтолкнуло его на такой шаг. Это явно был не простой дом, даже запах, который еле уловимо исходил от стен, от шуршащего ковра под ногами здесь был пропитан чувством величественной старости. Чего-то, что Юнги вдыхал очень редко. Этот запах был похож на школьную библиотеку, бабушкину кладовую или даже на музыкальную школу, в которую он ходит исключительно ради фортепиано. — Эй, парень! Ты чего здесь делаешь? — Юнги вздрогнул, более того, не на шутку перепугался. Не то чтобы голос незнакомца был суровым и злым, совсем нет, но Мину казалось, что ему здесь не место, что сейчас его вышвырнут вон, а оправдаться даже никак особо и не выйдет. В конце коридора откуда ни возьмись появился мужчина: его глаза вцепились в прибывшего, но не злостным взглядом, скорее, удивлённым и обеспокоенным. Его кофейного цвета шарф торчал из-под тёмного пальто, а каштановые, слегка вьющиеся пряди волос небрежно торчали из головы, правда, это придавало мужчине какой-то шарм. Но когда последний начал незамедлительно подходить, Юнги вцепился в ручку входной двери, тут же пожалев — она была невыносимо холодной, от чего рука парня словно окончательно заледенела. — А... Я уже... — испугался Мин, но виду не подал. Если что, он мигом сбежит — центральная улица прямо тут, через метров десять. Но мальчишка всё равно опасается. — Заблудился что ли? Где родители твои? — кидает совершенно незнакомый дядька, останавливаясь в паре метров от 15-тилетнего мальчишки, который уже жалеет, что забрёл в непонятное место. Правда, он всё же отвечает. — Дома. Я... Поругался с ними. Сбежал, — негромко произносит он. Как бы то ни было, холод всё ещё окутывал Мина. Тело дрожало, рискуя и дрожью в голосе. Мужчина в удивлении поднял обе брови, и после небольшой паузы, спросил вновь: — В канун праздника что ли?.. Ну ты даёшь, пацан. Не наругают? — его тон не был похож на тех, кого можно назвать маньяками или убийцами, он вызывал чувство спокойствия благодаря своей меланхоличности, но при этом смешанной с ней обеспокоенности. — Наругают, но мне всё равно... Не хочу пока возвращаться, — твёрдо кидает Юнги, ведь действительно, и 10 минут не прошло, как он сбежал. Есть время передумать. Он потирает ладонь о свою курку, то опуская взгляд, то поднимая его на мужчину. — Вот как, не замёрз? Может, внутрь зайдёшь ненадолго? Умудрился ж через чёрный вход в театр забрести, — как-то по-хозяйски и с удивлением в голосе кидает незнакомец. Юнги незаметно для себя чуть приоткрывает рот и хмурит брови. — В театр?.. — В Сеульский национальный театр, между прочим, — он покашливает с какой-то важностью, — Я один из хореографов, так что можешь не трястись... Так зайдёшь? Нечего на улице мёрзнуть, ещё и одному. Опасно же, — кивает он. — Ну, хорошо... — Юнги не долго думает. Он уже весь трясётся, почти как припадочный, вот-вот зубы невольно начнут стучаться друг о друга. Этот мужчина ему напоминает Шляпника, конечно, более адекватного. Или какого-то другого добродушного персонажа. Юн прекрасно понимает, что это может быть и маньяк какой-нибудь, именно поэтому всё равно настороже. Мужчина сначала проходит мимо парня и закрывает дверь, но не на ключ. — Тогда за мной давай, зал прямо, — говорит человек в пальто, зевая. Вдвоём они проходят до самого конца старинного коридора. Там действительно стоит куча реквизита, толстые ткани, бумаги, коробки. Но их не так много, все сложены в углу и не сильно мешаются. Тут следует другой коридор, уже не такой светлый, правда Юнги может видеть его конец, откуда свет струится с большей силой. Холод потихоньку начинает покидать его тело, хоть в помещении и не так тепло. Но это гораздо лучше, чем стоять на морозе под непрекращающимся снегом и периодически чувствовать на лице ледяной ветер. Двери были и здесь, наверное, гримёрки или типо того. Мин даже и не подумал, что может внезапно тут очутиться, в этом театре. Конечно, раньше он не был здесь никогда, как-то не доводилось, но знал, что сюда в основном приходят достаточно богатые люди. Должно быть, билеты недешёвые. Когда они преодолели ещё один коридор, Юнги ещё не знал, что находится за дверью напротив. Мужчина схватился за ручку, дёрнул, и старинная дверь поддалась, открывая вид на то, от чего у Мина внезапно отвисла челюсть. Это был зал. Огромный, даже скорее гигантский, тысячи мест пустовали, осталось лишь множество обитых бледно-зелёных кресел с золотым узором. По телу мальчишки прошлись мурашки, он никогда не видел ничего подобного — старинные колонны, выгравированные узоры, алые портьеры, свисающие с потолка на сцену, оркестровая яма, несколько этажей с местами. Дыхание перебивалось от одного взгляда на всё это сочетание, дух захватывало так, что казалось душа покинула тело. Величество этого место заставило Юнги забыть обо всём, что когда-либо давало повод о волнении. Здесь и сейчас он ощущал себя до безумия странно, схваченный в плен своих чувств, внезапно захлестнувших его, но эта странность была приятной, воодушевляющей. Мужчина рядом позволил себе улыбнуться реакции мальчика, который застыл, округлив глаза. Эта улыбка не была злой или гадкой, ничего подобного, он улыбался так, словно тоже на мгновение почувствовал себя на лет двадцать моложе. Словно пришёл сюда в первый раз и так же был охвачен невероятной красотой этого здания. — Давай-ка поближе к сцене усядемся. Проведу репетицию, а за это время и ты успеешь согреться, — говорит мужчина, не спеша направляясь на места в центре, и Юнги хвостиком плетётся за ним, аккуратно обходя ряды кресел, — да, и, куртку не снимай, сейчас ненадолго отопление отключили, — советует взрослый. Наконец они усаживаются на удобные места. Юнги на пару секунд поднимает голову вверх. Ему очень интересно изучить взглядом габариты этого театра. Он слегка хмурится, разглядывая невероятно высокий потолок. Звёзды. На потолке звёздное небо, такое красивое, что все внутри сжимается. А вот с мест, на которые они уселись, прекрасно видно сцену, её деревянное прочное покрытие и громоздкие прожектора, — ох, да где же он... — А мы ждём кого-то?.. — из любопытства спрашивает Мин. Ему становится теплее, холод больше не сковывает тело и ладони, спрятанные в карманы. — Ждём моего ученика. Тоже мальчишка, примерно твоего возраста, — щурится мужчина, глядя на наручные часы, — ему 12. — Мне, вообще-то, 15, — кидает Юн, как-то надувшись. Неужто он выглядит младше? "Нет, бред", — закатывает глаза мальчик. — Хах, вот как, ну, не велика разница, — неловко смеётся дядька, скрещивая на груди руки. Его голос звонким эхом разбегается по залу, — Из-за чего сбежал-то? Родители теперь очень волнуются. — Кажется, они привыкли уже. А сбежал... Потому что они не принимали меня таким, какой я есть, — кинул Мин. Потому что правда. Потому что устал уже слышать, что им требуется идеальный сын, а не то, что у них есть прямо сейчас. — Ох, парень, — понимающе вздыхает рядом сидящий, — некоторым нужно время, чтобы осознать, что их ребёнок — это индивидуальность, и порой в это совсем не хотят верить. В детстве я частенько с таким сталкивался, — незнакомец потянулся, а затем уселся поудобнее, словно что-то вспоминая, — Рано или поздно они поймут. Это может им нравится, а может и вовсе нет, главное, чтобы тебе нравилось самому. Просто делай то, что велит тебе сердце, и про голову конечно не забывай, — советует он. Небольшая прохлада и старинный запах окутывают Юнги. Он, по правде говоря, поражён такими масштабами театра до сих пор. И внезапному совету тоже. — Трудно... — выдаёт он, рассматривая задние верхние ряды. И страшно из-за их темноты и безумно таинственно и красиво, — а как вас зовут-то? — Пак Уджин, — словно актёр, кивает он, улыбаясь, — но если хочешь, просто хён, — он делает паузу, поглядывая на сцену и возвращаясь к прошлой теме, — Рано или поздно ты всё осознаешь. Вот ты знал, что на самом деле чудо — это нередкая вещь, и для всех разная, — неожиданно произносит мужчина, — Например, для одних, это самая счастливая случайность, а для других — обычный новый год, когда желание в 12 загадываешь, — смеётся он. Мин смотрит на того, как на чудака. Не осуждающе, с любопытством, — Для меня чудо — это видеть, как на этой сцене зажигаются звёзды балета. Разве не правда?.. Как они стараются, создают из себя настоящую звезду, настоящее пламенное солнце, которое освещает сердца людей и обвораживает их. — По моему, балет — это такое себе. Скукотища же полная... — вяло кидает Юнги. Смотреть как танцуют девочки в оттопыренных белых юбках для него тоже самое, что читать учебник по алгебре. И не смысла, и не интереса, как считает Юнги. — Я тоже раньше так думал. Пока не встретил отца Чимина, — негромко говорит мужчина. Его весёлый настрой потихоньку увядает, уступая место задумчивости и серьёзности. — Чимина?.. — Юнги хмурит брови в недоумении и любопытстве. — Да, тот, что с минуты на минуту должен подойти, — объясняет мужчина, — Его отец... Был великим танцором в истории балета в Корее. Никто не мог сравниться с ним. Я дружил с ним очень долгое время, но к сожалению, уже как ровно пять лет его нет. Несчастный случай. Чимин... ему до сих пор тяжело, — вздыхает он. Правда, через несколько секунд его лицо меняется, — Впрочем, не будем о грустном! Сегодня канун нового года как-никак. Чудеса случаются чаще, чем обычно! — Мама тоже вечно об этом говорит, только вот ничего чудесного в ссоре с родителями не вышло, — снова стоит на своём Юн. Ну не верит он в эти чудеса все. — Разве? Тогда почему ты здесь? Вдруг это судьба, не думал? — улыбается старший. А Мин действительно понятия не имеет, что здесь делает в компании незнакомого и сомнительного хореографа. — Уж навряд ли я стану танцором... — хмыкает Юн. Увольте, но танцы совсем не для него, особенно балетные. — Кто ж его знает, — посмеивается Уджин, — А знаешь что... — делает паузу, что-то обдумывая, и неожиданно лезет в карман, доставая оттуда небольшую, плотную на вид бумажку желтоватого цвета, — Держи-ка. — Что это?.. — кидает мальчишка, из интереса действительно взяв её в руки и покрутив, разглядывая. — Билет. На завтрашнее новогоднее выступление. Если захочешь, приходи. Хоть отвлечёшься немного, — Юнги округляет глаза. Билет, и правда. Самый настоящий. В середине величественным шрифтом красуется "Лебединое озеро", с левой стороны слово "Контроль" переливается золотым так же, как "Ряд 3 место 34". Почти по середине и так близко к сцене! Конечно, Мин не знает, сможет ли прийти. С одной стороны, безумно интересно посмотреть, что всё это из себя представляет, а с другой — вдруг это будут часы безмерной скуки?.. — Ух ты, спасибо. Я подумаю, — кидает Юнги, и в последний раз взглянув на билет, прячет его вглубь тёплого кармана куртки. Мальчик замечает, что незнакомец резко устремляет свой взор на сцену, и поворачивает голову туда же, посильнее укутываясь в куртку. Сначала мужчина скользит взглядом по сцене, а затем неожиданно цепляется им за что-то, заставляя Юнги перевести свой взор на прибывшего. Откуда-то из-за сцены раздаются шаги, спешащие, но аккуратные. Это, как и ожидалось, был мальчишка. Его русые волосы слегка растрепались, а грудная клетка устало поднималась и опускалась, должно быть, он бежал сюда. Юнги любопытным взглядом вцепился в юношу, пока тот старался восстановить дыхание. "Выглядит каким-то глупеньким", — проносится в голове Мина. Чимин же выдохнул, проходясь взглядом по зрительским местам, останавливаясь на незнакомце. "Выглядит вредным, что он вообще тут забыл?" — мысленно хмурится Пак. Пока мальчишки с недоверием пялятся друг на друга, с явным любопытством и в тоже время разжигающейся неловкостью, Уджин делает вид, что ничего не замечает. На ногах русоволосого туго завязанные чёрные пуанты, обтягивающие штаны, вырисовывающие тонкие мальчишеские ноги, тёмная обтягивающая футболка. Всё, что не мешало бы танцу. "И как ему не холодно?" — думает Юнги. — Чимин, пришёл наконец. Припоздал чуток, — негромко бросает старший Пак, поглядывая на часы, — Давай-ка твою часть прогоним и домой. Скоро двенадцать. — Хорошо, извини... А это?.. — указывает танцор на незнакомого мальчишку в недоумении. Его мягкий голос ударяется о стены театра и приятно отдаётся в уши. — Да парниша один, случайно сюда забрёл. Твой сегодняшний зритель, ха-ха, — посмеивается звонко Уджин, — Шучу-шучу. Не обращай внимания, он тут посидит, — объясняет он, поудобнее усаживаясь, — музыку сам включишь? Завтра твоё первое сольное выступление, под оркестр вовсе расцветёшь. Живая музыка тоже на танец влияет, а пока у нас только колонки. Чимин кивает, не раздумывая убегая за сцену, настраивать что-то. — А чего он тут так поздно делает? — спрашивает тихо Юнги у мужчины рядом. — А, да мы допоздна засиделись тут с бумагами. Я ведь его усыновил пять лет назад, теперь с работы вместе уходим... Вот и решил, порепетируем тут немного и пойдём домой отмечать, всё равно время-то есть. — Вот как... — тянет мальчишка, слегка удивлённый. И всё же хорошо, что у Пака есть новый отец. Внезапно в зале раздаётся музыка. Не громкая, но слышно её было так, будто мелодия через ушные раковины пронизала весь организм. Акустика здесь была невероятной. — А теперь смотри внимательно, как раз и решишь, пойдёшь завтра или нет. Тебе ведь не нравится балет, — говорит Уджин, потирая руки и закидывая ногу на ногу, — глядишь, с Чимином и передумать можно, — усмехается старший Пак, — он очень хорош в балете, весь в отца. Юнги слушается, не особо веря в то, что его предпочтения резко поменяются. Но с интересом. Да если бы здесь был человек, которого тошнит от одного слова "балет", и он бы не остался равнодушным к величию этого театра, где всё казалось нереальным, волшебным и сказочным. Музыка началась с момента, который Юнги где-то слышал. Звонкие, высокие ноты скрипки резво перекликались на фоне альтов, глубокие и низкие звуки которых безупречно контрастировали с первыми на фоне трубы. Она звучала величественным басом, закрадываясь куда-то в сердце. Звучала резко и живо, а затем мелодия постепенно сменилась мягкой, спокойной атмосферой, в которой отдавались таинственные отголоски находящей бури. Казалось, секунда-другая и всё начнёт набирать обороты, переменится с тихой солнечной глади до разрушающего цунами. — Подождём немного до четвёртой части. Чимин как раз успеет размяться, — произносит Уджин, не отрывая взгляда от сцены. Юнги кивнул, словно самому себе, продолжая вслушиваться в композицию. Его поглощали странные чувства. Будто не он был в театре, а театр раздавался у него внутри, охватывал всё тело и поглощал своей музыкой, гордостью и торжественностью. Юнги тоже не отрываясь смотрел на сцену, выжидая, когда Чимин начнёт свой танец, и действительно ли он будет таким невообразимым, как его нахваливали?.. Постепенно и эта спокойная мелодия погасла. Но погасла для того, чтобы начать неистово разжигаться. Не то чтобы это сильно влияло на мальчишку, но всё его внимание было захвачено в плен этой атмосферой. Снова послышалась быстрая мелодия, и сейчас она действительно набирала обороты, то становясь громче, то затухая. Вот подключились ещё одни звонкие скрипки, создавая резвый консонанс всех звуков, но Мин ещё не знал, что ждёт его впереди. Резкие, торжественные звуки набирали обороты и затухали, погружая зал в непривычную тишину. Внутри Юнги что-то дрогнуло, когда он увидел Чимина, успевшего во время паузы встать в середину сцены. Неспешные звуки арфы заполнили театр. Юный танцор, заранее склонивший торс и выставивший позицию ногами, плавно двигал руками, расставленными в разные стороны, словно это были не руки вовсе, а крылья. Делая подобные взмахи, которые казались для Юна до безумия нежными и аккуратными, он начал поочерёдно тянуться то влево, то в право. Мальчишка, чьи движения сопровождались спокойной мелодией из звуков флейт, скрипок и альтов, с огромным чувством и нежностью двигался, как тёмный маленький лебедь на волнах, что ещё учится плавать, но это выходит у него более чем замечательно. Звуки стали громче, а движения — смелее. Чёткие, и при этом аккуратнейшие, маленький Пак вселял чувство восхищения, грандиозности. Мелодия неуязвимо нарастала. Юнги, округлив глаза, не был в состоянии пошевелиться, сам того не осознавая. Его уши цепляли звуки, которые становились всё громче и громче. Хаос и сумасводящее величие рвались изнутри этих спокойных нот, и казалось, сейчас взорвутся, к чему Юнги совсем не был готов. Чимин снова вернулся в позу, что была в самом начале, замер. Трубы заполнили зал своим басом, врезались в душу. Чимин резко распрямился, плавно взмахивая и приподнимая подбородок вверх. Юнги не дышал. Теперь ему казалось, что Чимин и "величественность" — это синонимы. А через секунду-другую, ему казаться перестало. Он был в этом уверен. Мальчишка не мог вспомнить, как дышать. Он затих так, как не затихает водная гладь. Его глаза искрились так, как не искрятся самые безупречные новогодние фейерверки. — Ну, что я говорил, он безумно талантлив, — кидает Уджин, не отводя от Чимина профессионально-оценивающего взгляда. Мину не удалось услышать всё, он умирал приятной смертью и тут же воскрешался. Мурашки бежали по телу, но уже не от холода, а от Пак Чимина. Его детский взгляд уже таковым и не казался. Ему казалось, что от переизбытка странных чувств в своём организме он просто-напросто заплачет. Резко вдохнув воздух, чтобы напрочь не задохнуться, Юнги продолжал наблюдать за происходящим с открытым ртом. — Да... Правда, безумно... — выдал Юн, чем вызвал у старшего усмешку. Но Мин даже не собирался замечать. Двенадцатилетний мальчишка забрал у него всё своё внимание. Его движения были контрастом. Страстью и нежностью одновременно, сплетаясь во что-то грандиозное. Словно ноты, дорисовывающие всю мелодию, даже играя свою, которая ласкала уши и раздавалась прямо из души, она не имела нот, но имела представление — тонкое, прекрасное, сумасводящее. Чимин танцует уверенно, красиво, не просто с твёрдостью, а скорее с безумной нежностью. Словно он и не танцует вовсе, а парит в воздухе. Чимин с этой атмосферой "Лебединого озера" сливается, поддаётся. Бережно, иногда страстно и чувственно, забывая о том, где он и кто он. Юнги тоже забыл напрочь. Даже своё имя не имело значения. Да, кажется, для него сейчас это и неважно вовсе. Пока Чимин находится в этом танце, остальной мир банально отходит на задний план. Он несётся по этой звёздной сцене, но несётся более чем прекрасно, будто оказываясь прямо там, на выгравированном на потолке небе. Правда, Юнги готов поклясться, среди этих звёздочек Чимин — Сириус, что горит в миллионы раз ярче и в миллиарды раз красивее, изящнее. Мин не отрывает глаз от Пака. У него сердце колит, и кажется, сейчас и биться вовсе перестанет от ощущений. А у Пака глаза искрятся, потому что он так поглощён балетом — это его страсть. Юнги не способен взгляда отвести, который вцепился в незнакомого паренька с восхищением, настолько огромным, что оно начинает течь по венам, просто не помещаясь в сердце. В завершение послышались торжественные, чередующиеся высокие и низкие звуки. На акценте мелодии Чимин неожиданно встал на носки и сделал восхитительный пируэт. А затем ещё, ещё и ещё, закружившись в свете прожекторов. Он постепенно раскрывался, как самый чудесный цветок, как чувство восхищения, которое уже не помещалось в сердце Юнги, но продолжало нарастать. Он и представить не мог, что сегодня он будет без ума от какого-то маленького мальчишки. Пак резко остановился, чётко замерев в определённой позе. Он с невероятной грацией возвышался перед зрительским залом, вознеся одну руку к небу и слегка склонив голову, пока другая рука всё так же грациозно повисла снизу. Искрящиеся глаза юнги столкнулись с бездонными карими глазами Пака на фоне затухающей мелодии. Юнги не понимал, что он испытывал в этот момент. Чимин смотрел на него, прожигая взглядом, но прожигая приятно, с нотками величия, заинтересованности и любопытства. С искренностью.

***

Чимин смотрел на него так, как на него не смотрели даже влюблённые девушки. Прикрытые глаза, что каждый раз в конце такой уже знакомой партии впивались взглядом в глаза Мина. Глаза, с нотками гордости, грандиозности и... С любовью. Тогда он был без ума от маленького мальчишки, сейчас — от мужчины, который правил балетом. Он был королём в своём сказочном царстве, Юнги понял это ещё в тот самый день. Неважно, что его отругали родители, неважно, что иногда ему не хватало денег на билеты, главное, что здесь и сейчас Юнги умирал и воскрешался вновь и вновь. Удивительно, но даже спустя десять лет Юнги всё ещё был заворожен, как маленький влюблённый мальчишка. Его глаза сияли ярче звёзд, искрились, словно при виде настоящего волшебства, мурашки бежали по телу. Он сглатывал, заворожённый грацией и формами мужчины, который делал сцену своим королевством. И каждый раз, когда Чимин, чьё ангельское лицо давно возмужало, заканчивал своё соло, он смотрел ровно в центр зала, грациозно вставая в позу, смотрел прямо в глаза Юнги, влюблённым, манящим взглядом, который Мин запомнил раз и навсегда. Они давно подружились. Дядя Уджин всё чаще и чаще стал приглашать Юнги на репетиции, чтобы поговорить с ним о разном. Вскоре Чимин, сам того не замечая, отобрал у отчима его главного собеседника, проводя веселые дни друг с другом. Правда, на год Юнги пришлось уехать за границу, и сейчас он наконец вернулся. Вернулся, чтобы сказать, что он безумно скучал, чтобы подарить королю балета самый чудесный букет, как он и делал раньше, и чтобы, в конце концов, остаться. Терзающее сердце чувство восхищения с годами переросло во что-то более чувственное, непривычное, манящее. Что-то, что заставляло сердце подпрыгивать от одного взгляда, испытывать то, что люди называют самым искренним и тёплым чувством в мире. Сейчас Юнги, как и обычно сидел почти в центре зала, ближе к сцене, это его безумно полюбившееся место. Ряд 3, место 34. И всё до сих пор казалось ему необычайной сказкой. Сопровождая взглядом покидающего сцену Чимина, ему больше не нужно было ничего. Да, балет ему нравился. Да, его привлекали звуки оркестра. Но... Больше всего он был влюблен в партию Пака, влюблён до безумия. Она не была особо длинной, но лишь одного-единственного взгляда в конце Юнги хватало для того, чтобы стремиться прийти сюда ещё раз, ещё раз и ещё. И дело не только в партии. В нежных ладонях, сладком голосе, в глазах, что неустанно пленили. Юнги давно потерял рассудок. Под долгожданный конец всего выступления, Юнги поднялся с места одним из первых, и наперекор недовольным сидящим, покинул зал, убегая в помещение для персонала, которое он прекрасно знал. Он уверен, его ждут. Его ждут так, как никто другой не ждал. Не девушка с армии, с которой отношения были лишь пустой, глупой и привычной жизненной ошибкой, не маленькая собачка в доме, которую Чимин очень любит, и даже не родители в тот самый день. Ничто и никто не мог сравниться с тем, как ждал его Пак Чимин. Им обоим кажется, что они наконец поняли то, что давно не замечали. Время наступило. Время новогодних чудес. Юнги повернул за угол. Его глаза столкнулись со знакомым, глубоким и одновременно юношеский. Словно ему удалось сохранить в себе это время, что не скажешь о лице, на котором уже проглядываются морщины. — Уджин-хён! Сто лет вас не видел! — радостно кидает Юн, крепко обнимая хореографа. — Ого, Юнги... Ну ты и вымахал. Подкачался что ли в своей Америке? — весело кидает старший Пак, обнимая в ответ. Они тут же отстраняются. Уджин по глазам Мина видит, что он спешит. Там переливаются резвые огоньки, влюблённые и даже какие-то нежные. — Немного... Вы не знаете, где Чимин? — да, это то, что он бы срочно хотел узнал. Словно он может не успеть. — Ах, да, Чимин, в седьмой гримёрке. Уже заждался тебя, поспеши. "Поспеши". Он не видел его целый год. Юнги поворачивает в знакомый коридор, в тот, с которого всё началось, в котором он учуял настоящее волшебство. И не обознался — его волшебство, растущее с годами вместе с ним, находилось совсем рядом, через стену. Осталось лишь постучать и войти. Юнги не хотел тянуть. Аккуратно поправив букет в своих руках, он постучал, выдохнув от волнения. Его грудной клетке в этом чёрном выглаженном костюме словно не хватало воздуха. А может, это не от костюма совсем. Воздух спёрло из-за любви. — Да? — услышав знакомый нежный отклик, Юнги входит, не медля. Впивается глазами в белоснежный образ, сидящий на стуле. Они смотрят друг на друга так, словно всю свою жизнь ждали этого момента. Он улыбаются, как настоящие дураки — глупо и влюблённо, и им это нравится. Чимин, будто глазам не веря, встаёт с места, несколько секунд любуясь лицом старшего. Его руки обхватывают излюбленное, чужое тело, подбородок ложится на плечо Юнги, и последний, словно наконец очнувшись, обнимает его в ответ, крепко, не желая больше никогда отпускать. Чимин ещё не переоделся, он в белоснежном костюме. Настоящий белый, изящный лебедь. Ангел. "Мой Ангел..." — проносится в голове Юна. — Я скучал, — шепчет Пак, словно если скажет громче, Юнги рассеется пургой, исчезнет. — Я тоже, очень сильно. Я больше не уеду, — первое, что кидает Юнги, давая понять, что не бросит никогда больше, что он здесь, настоящий, с бешено бьющимся влюблённым сердцем. Они отстраняются, не хотя, но всё же делают это, — сегодня сине-голубые гиацинты и... подснежники, — улыбается Юнги искренне, словно сейчас расцветёт сам, если это не случилось уже. Сколько бы букетов он не дарил Чимину каждый год, ни один не передавал тех чувств, которые испытывал Юнги, и никогда не передавал той красоты, которой был наделён Чимин. — В прошлом году были розы, — ласковый и тёплый голос дурманит разум, — Большие, белоснежно-кремовые и маленькие, насыщенные бело-розовые, завёрнутые в карамельную обёртку с нежно-розовой лентой. Там было очень много букетов, но... твой я очень хорошо запомнил, словно ты дарил мне его вчера, — шепчет Пак, — Спасибо, они чудесные, — берёт в свои руки, нюхает эти лепестки, переливающиеся сине-голубым. — Они очень подходят тебе. Твоим движениям, твоей грации и... твоей безумной красоте, — выдаёт Мин. Он смотрит влюблённо, приторно. Но Чимин отвечает тем же взглядом. Его лицо расплывается в очередной улыбке. — А ты так вырос... — Хах, ты говоришь мне это каждый год, — посмеивается Юнги. — Билеты совсем не дешёвые. Ты стал богачом, да? — шутит Чимин, и они оба смеются. Как в старые добрые. — Я — совсем нет. Я... не говорил тебе, но раньше искал подработку, только ради того, чтобы суметь попасть на выступление. Деньги откладывал. Однажды... Однажды расплакался, когда понял, что не смогу попасть на выступление из-за экзаменов, — грустно смеётся Мин. Чимин смотрит на него с нежностью, обеспокоенностью. — С ума сойти... Ты так сильно любишь балет? — кидает он. — Не сказал бы. Я снова и снова возвращаюсь сюда из-за... тебя, — старший опускает взгляд, но затем, словно пронзая, поднимает его, будто признаваясь в том, о чём никому не рассказывал, — Ни одна девушка, танцующая балет, не вызывает у меня таких чувств, которые я испытываю, глядя на тебя, на твои плавные движения, напоминающие белоснежного лебедя во всей своей красе. У Чимина на щеках выступает розовый румянец. Он потирает шею в смущении. — Мой папа всегда говорил о новогодних чудесах. Он был одним из тех, кто не верил в волшебство, он создавал его. Он вселял его в детей и взрослых своим танцем. Для меня он всегда оставался великим, даже после смерти. Я пообещал себе, что продолжу его дело, — объясняет он. Чимин до сих пор не умеет принимать искренние комплименты, но он верит, что благодаря Юнги всё может поменяться. — Твой отец бы гордился тобой. — Ты прав, — задумчиво тянет он, делая паузу, — А ты... веришь в чудо? — отчего-то спрашивает младший. Он знает, что там, на улице, настоящий праздник. Яркие огни, светящиеся вывески. Сеул кипит праздничной, новогодней атмосферой. А здесь тишина, воздух, приторный и влюблённый, душит так, что это начинает нравится, обволакивает всё тело. — До лет 15 не верил. Я ненавидел балет. Мама вечно твердила, что в новый год случаются чудеса, но в тот день я поссорился с родителями и случайно забрёл на репетицию "Лебединого озера". Я ненавидел балет до того момента, пока не встретил тебя и не удостоверился, что в тот самый канун нового года случилось настоящее чудо. Для кого-то это могло показаться чем-то не таким примечательным, но для меня это было... самое невероятное чувство в жизни, — он не лжёт. Его глаза горят огнём, таким приятным, покалывающе разносившемся по телу, — Я влюбился... И до сих пор... Люблю. Любит больше, чем новый год. Определённо больше, чем балет. И больше, чем его собственную партию. Он любит его самой тёплой мальчишеской любовью. Теперь уже повзрослевшей, конечно же. Но все воспоминания возвращают его на самую первую репетицию, после которой Юнги понял, что каждый раз, когда Чимин смотрит на него, в центр зала, они остаются в театре одни. Пустые кресла. Один Юнги, заворожённый и влюблённый. Один Чимин, пленительный и такой же захваченный в плен своих же чувств. Когда это стало их королевством?.. Юнги мягко касается чужой щеки. Поглаживает нежную кожу большим пальцем, замирает, не в состоянии отвести взгляд от аккуратного лица, пухлых губ и розовых щёк. А ещё искрящихся глаз. Он боится ответа Чимина. Боится отказа, которое задушит мальчишку внутри него, маленького 15-тилетнего подростка. Вместо этого Чимин мягко улыбается, не спеша тянется ближе. Юнги чувствует мягкие губы на своих, ему перехватывает дыхание, он нежно отвечает, он сходит с ума. Чувства переполняют его. Парень просто не верит в происходящее. Чимин тянется ладонью к чужому плечу, поглаживая его, нежно обвивая шею руками. Юнги тянется к талии, аккуратно, будто боясь спугнуть, смакуя губы и оставляя руки на торсе Пака. Они перестают понимать, где находятся. Увлечённые друг другом, всё смелее и смелее пробуют губы своей любви на вкус. Как давно они этого ждали. Губы на ощупь такие мягкие, такие желанные, оставляющие яркий отпечаток в воспоминаниях. Весь этот момент Юнги хочет переживать всю оставшуюся жизнь, весь этот уют и тёплые руки на своей шее, которые он хочет целовать без устали. Он обхватывает чужую талию, тянет ближе к себе. Он знает, что Чимин влюблён в него не меньше: что на репетиции, что на выступлении, Пак в первую очередь танцевал для него. Словно хотел протянуть ему руку в свой мир, в который Юнги уже давно ищет ключ исключительно из-за Пак Чимина — того, кого следовало бы назвать настоящим волшебством. Даже не волшебником, а именно тем, что так разгорает сердца других. Его сердце было согрето больше всего, и сейчас оно просто горело пламенем, которое люди называют "любовью". Одна из рук Мина скользнула к затылку танцора, зарываясь в приятно пахнущие, русые волосы парня, и спустя несколько секунд оба отстранились, облизывая губы. Как давно они хотели, чтобы это чудо осуществилось. — Теперь, как я полагаю, случилось ещё одно настоящее новогоднее чудо? — Чимин так счастлив, это видно по его глазам. Любовь всё больше и больше поглощает их обоих. — Полагаю, да, — внутренний ребёнок Юнги плачет от счастья. Задыхается от слёз, потому что наконец самое главное чудо сбылось. Его самое трепетное и искреннее чудо. Юнги снова завлекает в поцелуй. Нежный, с ощущением уютного вечера с тёплым чаем, когда за окном метёт метель. И с привкусом... Настоящей рождественской сказки.