Вареники с вишней

Первое, что заметил Лёва, разлепив глаза — дома подозрительно тихо для субботы. Значит, дядька всё-таки смотался на рыбалку, а Машка, наверное, убежала кататься на велике с Кристинкой. Но не тут-то было. Блаженную тишину нарушил зов из прихожей. Сквозь назойливую трель дверного звонка в Лёвин мозг вгрызлась мысль, что сестра собиралась к Егору на все выходные. К звонким птичьим переливам из прихожей присоединился рёв мобильника, который заелозил по столу, норовя соскочить на пол. Лёва как был — не до конца проснувшийся, зачуханный и с гнездом на голове — выполз из комнаты, чтобы заткнуть, наконец, надрывающийся звонок. К тому же всё равно надо отлепляться от кровати, потому что сегодня Эрвин придёт, и у них будет целый день вдвоём. — Серьёзно, женщина? В субботу, в девять утра… Ошалела? — Левасичек! Зойка — простая как пять копеек — с порога кинулась Лёве на шею, едва не снеся беднягу с ног. — Ты не рад меня видеть? — Опять эти чёртовы щенячьи глазки. Лёва отлепил от себя четырёхглазую, чтоб обрушить на неё праведный гнев человека, которого лишили сладкого субботнего сна. Но передумал и ушёл на кухню. — Ну, Левасичек, — принялась канючить Зойка, ворвавшись в кухню следом. — Мне просто до смерти нужны твои конспекты по стилистике! Ты же не хочешь… — Тут Зойка замерла и, сделав страшные глаза, уставилась на Лёву, не моргая. — Навлечь на друга погибель лютую? Лёва, однако, не впечатлился этим заявлением. Он меланхолично отодвинул Зойку с дороги и поплёлся в ванную, на ходу бросив: — До занятий ещё неделя, ты в своём уме? Зойка же, по-хозяйски налив себе чаю и щедро угостившись остатками печенек и вафель из вазочки со стола, семенила за ним, уверяя, что в сентябре будет поздно. Она стенала, заламывая руки, как заправская актриса, в красках расписывая все кары, которые ей учинит в начале семестра Лариса Крысовна. Лёва невозмутимо мылил голову, стоя под душем, пока Зойка распиналась за дверью. Он прекрасно знал, что её хватит ещё минут на пять-семь от силы, потом она перейдёт в режим энергосбережения и пойдёт шуршать по кухне в поисках сладостей для «подзарядки». Зойка зависала в прихожей: расселась на тумбочке, поджав под себя ногу и довольно хрустя вафлей. Лёва чуть не споткнулся об её сандалии, раскиданные в коридоре — дурацкая совковая планировка квартир, прихожка одним боком лепится к ванной, а другим к кухне, не развернёшься. По пути на балкон Лёву застал ещё один звонок в дверь. Он крикнул Зойке, чтоб открыла, чего без дела торчать — наверное, Машка пришла, забыла что-то. Повесив полотенце на сушилку и мимоходом отколупав пару засохших листьев с балконного фикуса, Лёва пошлёпал обратно. Конспекты тоже пришлось захватить. Из прихожей раздавались приглушённые голоса, ни один из них ничуть не напоминал Машкин. «Кого там ещё принесло?» — в сердцах подумал Лёва и явился на источник звука. Вот уж кого он меньше всего ожидал увидеть наедине с Зойкой, так это Эрвина. Запоздало вспомнив, что даже не сменил безразмерную футболку, которую спёр у Эрвина, на что-нибудь поприличнее, Лёва в тихом шоке вытаращился на восхищённую Зойку, которая, кажется, готова была взорваться от любопытства. Эрвину надо было отдать должное — он и ухом не повёл, вежливо поддерживал беседу с Зойкой, которая пялилась на Лёву с какими-то совсем уж неприличными намёками во взгляде. — Я прошу извинить Зою, она уже уходит, — с нажимом произнёс Лёва, помахав перед носом очкастой своими конспектами. И в ответ на обиженное фырканье подруги только цыкнул, закатив глаза — мол, «никаких тебе подробностей, перебьёшься». Зойка обречённо пожала плечами и, сложив пальцы наподобие телефонной трубки, подмигнула Лёве, а затем, попрощавшись с Эрвином, выпорхнула из квартиры. Лишь закрывшись за ней на оба замка, Лёва наконец выдохнул и, развернувшись, прислонился спиной к двери. Эрвин терпеливо смотрел на него, явно ожидая хозяйского разрешения пройти в комнату. — Не стесняйся, проходи на кухню сразу. Пять сек, и я подойду. На кухне перед Лёвой предстала очаровательная картина: Эрвин, засучив рукава белой рубашки, мыл в тазике вишню. Лёва от неожиданности залип на это зрелище. Эрвин, поймав ошалелый Лёвин взгляд, только улыбнулся обезоруживающе и развёл мокрыми ладонями — мол, руки сами к работе так и тянутся. — Ты б хоть рубашку переодел, хозяйственный мой. — Слова сорвались с языка, прежде чем Лёва понял, что ляпнул. Постаравшись скрыть смущение, он поспешил ретироваться в комнату на поиски какой-нибудь футболки. Минут через десять, обматерив десять раз себя, Зойку, субботнее утро, вишню и слишком милую улыбку Эрвина, Лёва нашёл-таки не слишком убитую футболку на три размера больше с невнятными цветами на груди (подарок Зойки, не иначе), и вернулся на кухню, где Эрвин уже высыпал вишню на полотенце, чтоб подсохла. Пока Эрвин переодевался, Лёва нашёл инструменты для извлечения костей — старые мамины шпильки. Эрвин на удивление быстро уловил принцип и, спустя десяток вишен, втянулся в работу так, что только косточки звенели о стенки алюминиевой миски. — Слушай… — Голос Эрвина прозвучал неожиданно беззащитно. Звон отскакивающих косточек прекратился. Лёва высунул голову из шкафчика, откуда вынимал муку. — Ага? Эрвин отвёл на секунду глаза, словно задумавшись, продолжать или нет, но поймав нетерпеливый Лёвин взгляд, вздохнул и выдал: — А где твои? Ну, в смысле… Лёва закрыл шкаф локтем, бухнул пакет с мукой на столешницу и развернулся к Эрвину, сложив руки на груди. — Ты чего, дядьку моего испугался? — В глазах Эрвина мелькнула смутная тень, а кончики ушей чуть порозовели. Лёва улыбнулся уголком рта и сказал: — Забей, а? Он у нас мужик простой, незлой. А на тупые шутки за мной ответка не заржавеет, если что. И вообще, они с дядь Юрой уехали на рыбалку в деревню, на все выходные. Так что… Лёва цыкнул и улыбнулся шире: — Никакого тебе знакомства с родителями в этот раз, понял? Эрвин кивнул, но как-то неуверенно. Чтобы занять руки, он вернулся к тазику с вишней и продолжил потрошить её от косточек. Лёва пожал плечами и полез в холодильник, где дожидалось тесто. В тишине кухни было так уютно и спокойно, и невольно подумалось: такие дни, как этот, хочется запечатать в памяти, чтобы в хмурые ноябрьские вечера наслаждаться им, как ласковым объятием. Лирический момент оказался прерван Эрвиновым вздохом. — Эй, ты чего там? Вишня дала сдачи? Пока Лёва кромсал тесто на ровные кусочки, Эрвин не стал мяться, заговорил: — Насчёт знакомства с родителями… Я, ну… Лёва цыкнул, чуть не попав по пальцу, и «угукнул» в ожидании продолжения. — В общем, не смейся. — Лёва чуть не присел. — Но до тебя у меня и отношений-то не было… — Ась? — Лёва всё-таки присел. Уф, хорошо, что Зойку спровадил — Лёва хоть и дружил с ней аж с сопливых времён, но бывают вещи явно не для подружкиных ушей. — Только посмей теперь заткнуться, Эрвин. Выкладывай, раз начал. И под стук ножика по доске и звяканье косточек о миску Эрвин не спеша поведал, что до Лёвы за ним только Мариночка с психфака ухлестывала, ещё на первом курсе. А затем выяснилось, что у неё жених есть. И все два года, что жених был в армии, Мариночка пыталась склеить Эрвина. Однажды Эрвин поддался-таки на уговоры, и, когда между парами было «окно», они с Мариной пошли в кино на дневной сеанс. В универ возвращались вместе, а жених Мариночки оказался тут как тут — решил сюрприз сделать, на день раньше вернулся, приехал с цветами к невесте. Сильного мордобоя не случилось, хватило обоим мозгов — отделались парой фингалов и растрёпанным букетом. Ну а Марина после этого перестала Эрвину даже кивать при редких встречах в коридорах или в столовой. За пару недель до конца семестра до Эрвина долетел слух, что Марина забеременела, и скоро у них с женихом её, Никитой, свадьба… Эрвин и не ожидал, что вот так сходу поделится этой странной историей, и, делая вдох, чуть не поперхнулся воздухом от неожиданности. Сзади к нему прижался Лёва всем своим маленьким крепким телом, поперёк живота обхватили и сжали тонкие, но сильные руки. Между лопаток лёг на спину тёплый поцелуй. — Не знает она, какого мужика лишилась, — пробубнил Лёва ему в спину. Ещё бы! Кто ещё так виртуозно очистит спелую вишню от костей, не превратив кухню в поле кровавой бойни?! Вот, то-то же, выкуси, Мариночка. Тесто было приготовлено ещё вчера, с чем Лёве неожиданно помогли Маша с Андреем. Когда он спросил, почему великая троица не в сборе, Андрейка с грустью сообщил, что Егор на прошлой неделе подрался с Прохором, за что получил по шапке от тихони Полины из второго подъезда. Поэтому дядь Гриша Егорку под домашний арест определил до субботы. А в выходные Егору светит генеральная уборка… Но тётя Катя, добрая душа, уже по секрету сказала, что против помощи Маши с Андрейкой она ничего не имеет, знает ведь, что от них двоих куда больше пользы, чем от родного сына. Егоркин отец уезжает в командировку в пятницу вечером, можно и гостей позвать потихоньку. Да и кто откажется от тёть Катиных пирожков с яблоками и посиделок с настолками почти до утра? Ха, такого дурака ещё найти надо! Вот поэтому Маша с Андреем резво согласились помочь. Лёва беззвучно выдохнул — надо же, как всё в его пользу складывается. Тем же вечером, когда Лёва «сдавал» ребят Егоркиной маме и принимал от неё ведро вишни («Бери-бери, нам столько не съесть!»), Катерина хитро ему подмигнула и, спровадив детей в Егорову комнату, шепнула, чтоб отдыхал и ни о чём не волновался, Маруся будет под надёжным присмотром. Ну, насчёт Маруси Лёва вообще переживал в последнюю очередь — сестра росла не по годам серьёзной и ответственной, и ни брату, ни дяде не создавала геморроя. План на субботу был чертовски прост: покорить ведро вишни, налепить вареников, а те ягоды, что останутся, заморозить, благо морозилка позволяет. А потом можно и пообниматься на диване вдоволь. Лёва заворожённо следил за тем, как Эрвин ловко и без суеты разделывается с вишней, будто нанося засечку, взрезает старой шпилькой мякоть, чтобы подцепить кругляш косточки и чётким движением направить её в миску к остальным. Тёмный сок впитывался в белые подушечки пальцев, стекал по загорелым кистям, но Эрвину как-то удавалось не заляпать соком всю кухню — он вообще был удивительно чистоплотным в процессе готовки. Это Лёва заметил ещё с тех пор, как стал изредка захаживать к нему в общагу на чай с какой-нибудь самодельной выпечкой. Однажды они так засиделись над сценарием к отчётному концерту для летней практики, что Лёве и вовсе пришлось оставаться у Эрвина на ночь. Тогда очень кстати пришлась пустующая вторая койка на двухъярусной кровати — Эрвину повезло, к нему никого не подселяли. Эрвин отправил гостя в душ первым, а затем, снабдив его комплектом свежего белья, сам ушёл приводить себя в порядок. Лёва с наслаждением растянулся на верхнем ярусе кровати, перекатился на живот и зарылся лицом в подушку, пытаясь уловить запах Эрвина. Завернулся в одеяло по самые уши, желая окружить себя Эрвином, надышаться им. Но, увы, постель не пахла ничем, кроме слегка химической отдушки кондиционера. Так Лёва и уснул, уткнувшись носом в наволочку, спрятавшись по макушку в одеяле. И не слышал, как вернулся Эрвин, как нежно хмыкнул при виде такого Лёвы и едва ощутимо потянул за тёмный хохолок, торчащий из одеяльного гнезда. А утром, когда Лёва проснулся, Эрвина уже след простыл — этот псих-спортсмен с апреля по октябрь, до самых холодов, каждый свой день начинал с пробежки вокруг общажного корпуса и бодрящей, как он сам говорил, разминки на спортплощадке. Лёва решил не терять времени и заварить чаю на пустой кухоньке (слава лету, все разъехались). Слезая со второго яруса, он заметил, что Эрвин скомкал футболку, в которой спал, да так и бросил на постели. Чувствуя себя как минимум по-дурацки, Лёва не успел даже удивиться своей наглости, а руки сами потянулись к футболке — пощупать мягкую поношенную ткань, большим пальцем обвести крохотную дырочку у горловины. Он воровато оглянулся на дверь и, недолго думая, напялил футболку на себя, а свою запихнул в рюкзак, всё равно дома стирать. Прихватив с собой штаны с рубашкой, ушёл к умывальнику, не в силах расстаться с футболкой Эрвина даже на эти жалкие десять минут, которых как раз хватало, чтобы окончательно разлепить глаза, почистить зубы и пригладить торчащие в разные стороны волосы. Футболка Эрвина окутывала теплом и знакомым запахом, словно и сам её хозяин был так близко, насколько это вообще возможно. Прижимался кожей к коже, дышал в шею, касался кончиком носа за ухом… Лёва мысленно дал себе пинка — в чужой общаге он дрочить точно не собирался. Заворочался ключ, заскрипела дверь в общажную секцию. Лёва дёрнулся, словно пойманный с поличным, и рывком сорвал футболку, пихая её в рюкзак к своей — потом разберётся. Когда Эрвин вошёл, Лёва уже зависал на кухне, сверля взглядом заварку, которая оседала в прозрачном чайнике. Залипнув на широкие ладони, в которых спелые вишни смотрелись яркими бусинами, Лёва не заметил, что его о чём-то спросили. — Нам этого не много будет? Давай лишнее уберём куда-то. Заморозим, может? Лёва поморгал, ощутив прохладное касание к плечу через тонкий слой футболки — Эрвин уже сполоснул руки, убрал грязные миски в раковину и теперь пытался как-то привлечь его внимание. Вдвоём они споро распихали ягоды по икеевским пакетикам с застёжкой и наконец перешли к самой важной части — пора было лепить вареники, пока вишня не пустила ещё больше сока. Лёва опять беззастенчиво кайфовал, глядя, как уверенно движутся сильные длинные пальцы Эрвина: как он ловко управляется со скалкой, раскатывая кругляши теста, как на кончиках пальцев оседает мука, как бережно он заворачивает ягоды в тесто, делая конвертик. Руки самого Лёвы двигались уже на автомате: сколько они с Машкой за всё детство налепили вареников и пельменей — не счесть. Зато в доме всегда был запас быстрых обедов и ужинов, дядь Кеша разносолами их не баловал, да и некогда было — вечно пропадал допоздна на работе в милиции, оставляя Лёву и на хозяйстве, и за няньку для сестры. Задумавшись, Лёва даже не заметил, что Эрвин как-то чудно́ мнёт конвертики с вишней, вертит их и так, и этак. — Эй, ты чего? — Ну, — Эрвин заметно смутился, но продолжил, — у меня так ловко, как у тебя, не выходит. Обе руки левые, наверное. Боюсь, все ягоды в кашу превратятся… — Так. Дай сюда, горе, — с мягкой усмешкой сказал Лёва, забирая вареник-недоделок из Эрвиновых пальцев, мимоходом слегка погладив ладонь. — Смотри, значит, и учись. Эрвин серьёзно кивнул и внимательно уставился на пальцы Лёвы: тот, играючи, большим пальцем сделал волнистый «гребешок» на варенике и отложил его к другим ровненьким собратьям. — А можно помедленнее? — попросил Эрвин. — Записывать собрался, что ли? — хохотнул Лёва, но ещё дважды повторил нехитрую, как ему казалось, манипуляцию. На лице Эрвина отразилась вся скорбь мира, когда он своими ручищами попытался защепить краешек вареника. Лёва беззлобно цыкнул и, аккуратно обхватив правую ладонь Эрвина своей, заявил: — Ну-ка, давай вместе. И, направляя Эрвинов палец своим, с первого раза защепил многострадальный вареник. — А теперь давай сам, — объявил Лёва, с неохотой убирая руку. Эрвин перехватил его за запястье и звонко чмокнул в покрытую мукой ладошку, а затем потянулся и поцеловал в тёплую щёку, пока Лёва не успел опомниться и уйти от прикосновения. — На удачу, — рассмеялся Эрвин и взял конвертик, который ему удалось слегка неловко превратить в неказистый вареник. «Зато с душой», — про себя подумал Лёва, чувствуя, как в груди разливается приятная невесомость. Вдруг захотелось отобрать у Эрвина все эти недовареники, пересесть к нему на колени и долго целоваться. Но осознание того, что ещё весь вечер впереди, а квартира в полном их распоряжении, подействовало чуть отрезвляюще. Ладно, успеется, сперва надо разгрести эти кулинарные дебри. Пока то да сё, они знатно упахались с варениками. Эрвин был отправлен отдыхать, потому что: «Я изверг, что ли, гостя ещё и убираться заставлять?». Напоследок, в рекордные полчаса отдраив кухню, Лёва сунул нос в гостиную, или, как дядь Кеша её по-совковому именовал, большую комнату. Эрвин клевал носом, сидя на диване, на коленях притулился какой-то талмуд. Заметив обложку, Лёва не сдержал смешка — Эрвин зацепил со стола ту самую книжищу по декадансу. «Да, пора бы уже вернуть, начитался», — подумал он и уже собирался потрепать Эрвина по плечу, чтобы позвать обедать, как заметил хитрый прищур голубых глаз, блеснувших из-под светлой чёлки. «Подловил, значит, как я его тут разглядываю». Лёва фыркнул громко и, воспользовавшись тем, что Эрвин был ещё в полудрёме, ущипнул его за нос и, как нашкодивший пятилетка, со всех ног рванул в кухню. Надо сказать, играть в догонялки с почти двухметровым «шкафом» — та ещё затея. Лёва в рекордные сроки оказался сцапан в крепкое объятие и прижат к кухонному шкафу. — Тише ты, тише, — пробормотал Лёва в поцелуй и резко выдохнул, когда Эрвин легко усадил его на столешницу, подхватив под задницу. Он тут же воспользовался близостью, потянулся погладить сквозь футболку грудь, талию, а потом бедро, скрытое тканью бордовых шорт. Эрвин был горячий, немного пах мукой и тестом, на вкус был как терпкая вишня — вкус оседал на нёбе, задерживался на кончике языка, сладостью окрашивал зацелованные губы. Крепкие пальцы юрко метнулись под домашнюю Лёвину майку, но он перехватил слишком уж шустрые руки своими, притянул к губам, перецеловал костяшки, а затем раскрытые сухие ладони. Эрвин едва-едва вздрогнул от щекотки. Лёва оторвался от ладоней, легонько чмокнул щёку со светлой щетиной и заявил: — Так, наигрались, я жрать хочу! Проверить надо, чего мы там с тобой накулинарили. После позднего обеда их хватило только на то, чтобы перемыть посуду, а потом залечь в комнате перед телеком. Эрвин пробовал было щенячьим взглядом упросить Лёву оставить посуду «на потом», но оказался сокрушён его непримиримостью — пришлось подчиниться и насухо вытереть тарелки, которые домашний тиран намыл до скрипа. Чтобы Эрвин не дулся, Лёва великодушно позволил ему выбирать «жертву» для сегодняшнего киношного вечера. Наивно понадеявшись, что Эрвин выберет очередную супергеройскую сказочку с перестрелками, Лёва никак не ожидал, что придётся коротать вечер под какую-то головоломку Нолана. Тягомотное экранное действо создавало идеальный фон, а тёплый бок Эрвина так и манил прижаться теснее, поджать ноги и уплыть в царство Морфея, чем Лёва и воспользовался без зазрения совести. Он не заметил, как Эрвин поудобнее притиснул худое Лёвино тельце к себе и тоже засопел, уткнувшись в тёмную макушку.

***

Дверь тихонько скрипнула. «Надо смазать, ёптить», — проворчал дядя Кеша, он же Кенни, он же Иннокентий Моисеич. В квартире стояла непривычная для субботнего вечера тишина. «Чёт не понял, а мелкие дрыхнут, что ль?» — Пронеслась в голове удивлённая мысль. Стараясь сильно не бренчать здоровенным рюкзаком, Кеша пробрался в кухню, по привычке сунулся в холодильник, затем в морозилку и присвистнул. Да уж, мальцы времени зря не теряли. «Кормильцы мои», — с умилением подумал Кеша и пошаркал к себе в комнату. Он собирался по-быстрому скинуть рыболовный инвентарь, сменить шмотки на что-то поприличнее и двинуть к Юрцу на стопарик коньяку, который тот выиграл у Пиксиса в картишки. В большой комнате его глазам открылась пасторальная картина — на диване под киношную мельтешню сопела парочка. Его шкет Лёвка в обнимку с каким-то белобрысым «шкафом». Белобрысый так крепко притиснул к себе шкета, как будто заявлял: «Моё, не отдам». Кеша беззвучно хмыкнул и пожалел, что мобилу оставил в прихожей — надо было щёлкнуть мелкого, а потом… «Нет, не надо», — сам себя оборвал Кеша. — «У пацана тут, может, первая любовь, а я стебусь». И с этой мыслью Кеша тихо скрылся в своей комнате.