Культ тела

Разум затуманен. Какёин, ведомый могущественным вампиром, уже не различает, какие мысли его, а какие — Брандо. Не понимает, что он чувствует, чего желает, если это противоречит тому, что нужно его повелителю, хозяину. Нориаки — прекрасная кукла, марионетка, что выполнит все указания идеально, так, как и хочет Дио. Лишь бы получить похвалу с явной насмешкой, но сказанную бархатным, низким, властным и приятным до ужаса голосом, почувствовать ледяные с острыми ногтями руки на шее, опускающиеся ниже по телу. Какёин готов утонуть ради Дио, он готов отдать свою жизнь ради него лишь за одно его действие. Он зависим от вампира, он зависим не только разумом, но и телом, жаждающим больше, больше прикосновений, царапин и иногда даже укусов, когда клыки Брандо входят глубоко очень, рвут плоть, заставляя кровь алую литься из раны. Только он знает границы, и потому свою марионетку не убивает: пригодится ещё. Пригодится, но не сейчас, поэтому можно руками под рубашку подростка заползать, прижимать того спиной к груди и царапать талию узкую, шептать на ушко ему то, какой же он сильный, раз решил остаться с вампиром, какой же он могущественный, раз и идёт с ним рука об руку. И у Нориаки дыхание сбивается, внутри становится непривычно тревожно, и он даже рукой пошевелить не может, только... Только ему нравится это. Нравится эта беспомощность, нравятся эти прикосновения, пусть и не всегда приятные, нравится быть послушной куклой, которой льстят лишь для достижения какого-то там плана. Пусть и где-то внутри Какёин понимает, что это неправильно, что нужно вырваться из пут этих как можно скорее, из темного особняка выбежать на свет наконец-то, рассказать тому, кому можно, об этом ужасном типе... Сейчас он не хочет этого делать. Он хочет остаться в этой темноте до конца дней своих, чтобы пропитаться ей полностью, чтобы быть рядом, словно верная псина, с хозяином своим. Странно... Только Нориаки не видит ни в чем больше своего успокоения. А для Дио он лишь игрушка: тот будет с ним играться, пока он не сломается, но чинить вряд ли станет. Вряд ли станет лишь потому, что он и добивается этого. Зачем же ему свою работу рушить? Да, может, сломать удастся ему Какеина снова, но от этого больше не будет той эйфории, которая была в первый раз, от этого не будет так много удовольствия, желания сделать ещё и ещё больнее. Ведь... Все было сделано до этого, так зачем тратить свои силы? А пока можно развлекаться, довольно, обнажая свои острые клыки, улыбаться, пока безвольный ребенок подчиняется каждому слову своего хозяина, делает всё так, как тот хочет, лишь бы получить секунды внимания, такого странного, необычного, но по-своему приятного, такого, что вызывает крупную дрожь. От ледяных пальцев, от резких движений, от неприятных и больных действий, от укусов кровавых по всему телу и общей беспомощности. Только с каждым днём Какёин чувствует себя хуже и хуже. И не физически, а морально, постепенно разлагаясь внутри, и его ещё адекватное, не до конца одурманенное влиянием Дио «я» постепенно затухает, и мыслей о том, что это все неправильно, что нужно бежать, почти не остается, да и появляются они очень и очень редко. И чем дольше Нориаки просто сидит на месте, пытаясь ублажить желания Брандо, чем больше он выполняет его приказания, забив на себя, тем быстрее он теряет свой рассудок, становясь не то что бы зависимым, но сгнивающим внутри, потерянным в себе и своих желаниях, которые навязал ему вампир. С трупа капли крови разбираются о каменный пол с громким-громким звуком, эхом разносящимся по хоромам Дио. Раз, два, три, капля разбилась. Раз, два, три, капля. Раз, два, три... Какёин смотрит на когда-то миловидную девушку, что лежит на столе в луже собственной крови — Брандо был не в лучшем расположении духа и пытал ее перед смертью — сглатывает нервно и тихо, стараясь не издавать никаких звуков, заходит в просторную, прохладную и темную комнату, где обитает вампир. Нориаки не говорит ни слова, лишь ждёт, пока Дио его заметит и сам пригласит сесть рядом, на запачканную в чужой — а скоро и самого подростка — крови кровать, чтобы просто расслабиться и провести время для вампира с пользой. — Садись. — От бархатного и низкого голоса, прозвучавшего в тишине так резко, Какёин вздрагивает, не ожидая услышать его так скоро, но лишь кивает и быстро подходит к Брандо, послушно садясь рядом, наверное, даже неприлично близко. Дио же это, наоборот, только на руку. Он смотрит пару секунд в темную стену, переводит взгляд на Нориаки и, улыбнувшись довольно, в какой-то степени даже хищно, берет его за подбородок, притягивает к себе и с прищуром смотрит в глаза цвета хорошего красного вина, облизывая губы свои. Какёин же ждёт его следующих действий. Знает, что если Брандо уже поел, то он точно не будет пить сейчас кровь — как он говорит, такую сладкую, теплую и безумно вкусную — а разденет подростка догола, заставляя лечь в кровать и не сопротивляться; искусает и исцарапает тело его, пока тот будет хныкать от боли — а точно ли от боли? — и грубо отымеет, сжимая горло и перекрывая путь воздуху к лёгким, не давая даже передышки, доводя парня до полуобморочного состояния. Только он не угадывает в этот раз: вампир лишь расстёгивает первые две пуговицы рубашки белоснежной и, губами ледяными прильнув к бледной коже, кусает шею, вонзая свои клыки в нее, откусывая часть плоти. И Какеину больно. Больно так, что он сжимает кулаки свои, ногтями оставляя на ладонях болящие следы от них; что он дрожит крупно, дышит часто-часто, пытаясь унять резкую боль; что жмурится, проливая горячие слезы, губу прокусив свою до крови, лишь бы не закричать. Даже не промычать: Брандо не любит этого. Не любит, и если он услышит подобное, то точно церемониться не станет, лишь скажет своим спокойным, но всё-таки слегка раздраженным, голосом, что к нему проявили неуважение, и просто убьёт, уже наслаждаясь громкими криками, наполненными отчаянием. — Ты можешь закричать, если тебе это так нужно. — Брандо, явно усмехаясь над жертвой своей, таким манящим сладким и бархатным голосом заставляет делать то, что ни в коем случае не стоит. Но почему бы не посмотреть на то, насколько сильно будет сопротивляться этому желанию Какёин, почему бы наконец не устроить себе шоу перед последним, завершающим действием в театре? Нориаки, правда, молчит, старясь просто дышать шумно, но не всхлипывать, пусть и слезы текут ручьем; молчит, стараясь не закричать от нарастающей боли, пусть и хочется очень-очень. Только позволить себе он этого не может: жизнь, несмотря на полное подчинение вампиру, несмотря на практически полную потерю рассудка, он хочет оставить, даже если это перечит желаниям его «хозяина». — Я не убью тебя. Просто хочу услышать твой прекрасный голосок. — Дио хватает Нориаки за подбородок, слегка сжимая его щеки, улыбается, зубы свои показывая острые, облизывается вновь и, отпустив его, вновь кусает манящую шею, руки свои запуская уже под рубашку парня, царапая его грудь, аккуратно проходясь ногтями острыми по талии, но тут же резко сжимая ее, заставляя вздрогнуть и чуть ли не вскрикнуть. Какёин буквально спасает себя тем, что зажимает рот свой рукой, не давая себе и звука издать. Обе раны на шее сильно кровоточат, пульсирующая боль не проходит совсем, лишь усиливается, и слезы текут сильнее. Хочется, чтобы это всё поскорее закончилось, и можно было наконец-то убежать, сжимая в руках свою окровавленную одежду, но пока этого делать нельзя, если жизнь хочется сохранить. — Ну чего ты? — Брандо, с подбородка которого капает кровь чужая, лишь улыбается вновь, хищно так, голову слегка вбок наклоняет и руки свои на груди скрещивает. — Ты же знаешь, что ты можешь делать здесь. Почему же ты этим не пользуешься? Боишься, что тебя настигнет та же судьба, что и остальных? И Какёин кивает, сжимая своими ледяными тонкими пальцами штанины, дыша часто-часто, очень шумно и нервно. Он правда боится, пусть и верит вампиру. Просто... Может, будет подвох какой-то?.. Не хочется сейчас расставаться с жизнью своей совсем, хочется ещё немного... Просуществовать идеалами, мыслями и действиями своего повелителя, быть для него лишь игрушкой и проституткой, что не имеет своего мнения, рвения к жизни. Но имеет лишь огромное желание унижаться дальше и дальше, лишь бы Господин обратил внимание на эту куклу. Дио лишь с глубоким вздохом отходит от Нориаки, позволяя тому хоть немного расслабиться. Упрямство, ещё какая-то тяга к жизни у паренька раздражает вампира. Но это скоро все пройдет, обязательно, просто с этим нужно немного поработать, промыть мозги ещё чуть-чуть и получить идеальную куклу, уже, правда, никуда не годную, только переспать с ней один раз, да и убить с дикой улыбкой на лице. — Нориаки... — Какёин тут же вздрагивает, смотря на Брандо. Он так никогда его не называл, и это звучит... С одной стороны, очень приятно, а с другой — пугающе. Дио разворачивается к подростку и, улыбась даже как-то нежно, протягивает ему свою холодную руку. — Ты ведь знаешь, что ты особенный? Какёин неуверенно кивает, сглатывая шумно и слегка испуганно смотря на Брандо, но руку его берет, стараясь особо не шевелить плечами: боль, что не проходит совсем, лишь сильнее бьёт при любом движении. Но вздохнуть Нориаки может уже более-менее спокойно, пусть и равно, не боясь уже всхлипнуть громко. Он ведь... Правда особенный, в отличие от других жертв Дио. А тот улыбается широко-широко, наклоняется к подростку, целует его руку, резко переходит на губы его, сухие, кое-где потрескавшиеся, а в некоторых местах ещё мягкими-мягкими, со слабым привкусом крови: их прокусили, кожу содрали, от сильных нервов, видимо. Поцелуй Брандо не углубляет, он просто отстраняется довольно, с прищуром смотря прямо в глаза Какеина, проводит ногтем по щеке его и, сев рядом на кровать мягкую, сажает на свои колени его. Голову опускает к уху, хватает одной рукой за тонкую талию и прижимает к себе. — И ты такой красивый, — почти мурлычет Дио, проводит своим влажным языком по краю уха Нориаки, кусает краешек слегка, а рукой царапает ребра его. — Я тебе не говорил об этом? Какёин кивает, вздрагивая от ощущений приятных, пусть и перемешанных с болью. Такое слышать сейчас, от своего хозяина, который такого никогда не делал, лишь за силу, сообразительность и покорность хвалил, странно очень. Но Нориаки не берет эту странность в голову, откидывает эту мысль куда подальше, улыбается слабо-слабо, смотря прямо в глаза Дио, ладонью своей небольшой накрыв руку вампира, слегка сжимая ее. Хочется... Больше. Больше, и потому Какёин, рвано вздыхая, сам накрывает губами своими губы Брандо, не желая больше терпеть. Пусть это и является дерзостью, пусть это и явно не понравится вампиру — конечно, ведь его кукла, марионетка, проявляет своеволие — но эта выходка того стоит. Нориаки глаза прикрывает, жмурится от тянущей боли в шее вновь, притупленной его бурными эмоциями, кусает слегка Дио за нижнюю губу и отстраняется, взгляд отведя свой стыдливо: всё-таки, никто не разрешал так делать. Брандо лишь усмехается. Он проводит рукой по щеке Какеина, ногтями царапая ее, губы свои облизывает и голову наклоняет вбок, с неким любопытством смотря на подростка. Сейчас... Это точно тот момент, который нужен вампиру. Иначе потом этот парень будет лишь мешаться в достижении его плана. — Нориаки... — на выдохе произносит Дио, губы свои облизывает и берет его за подбородок, заставляя смотреть прямо в глаза. — Ты был хорошей пешкой и интересной куклой. Только... Наскучил ты мне. Какёин смотрит на «хозяина» своего в недоумении. Наскучил? Как это так?.. Разве... Разве тот, кто был правой рукой такого могущественного человека — пусть и не совсем — может наскучить? Он хочет возразить, сказать что-то, но не успевает: Брандо в одну секунду перерезает горло Нориаки, и та, алая и горячая, хлещет из шеи некогда любимой игрушки Дио, пока тот судорожно пытается закрыть рану руками. Он смотрит на вампира с изумлением, страхом, пытается ещё что-то сказать, но лишь кашляет, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, сжимает горло свое, руки измазывая в липкой, с металлическим запахом, крови. Дио смеётся гулко, неприятно, смотрит на парня и скидывает его со своих колен, с досадой смотря на свою перепачканную одежду. Он пинает Нориаки, заставляя того перевернуться несколько раз и прижаться к стене, оставляя за собой кровавую дорожку, улыбается дико и в один миг обезглавливает его тело, вдохнув с удовольствием омерзительный для человека запах смерти. — Как... Хорошо. — Брандо смотрит прямо в глаза Какеину, усмехается тихо и голову его кидает к телу, в самое темное место этой холодной мрачной комнаты. Он удаляется, оставляя грязную работёнку на других слуг, напевая что-то под нос себе, губы свои облизывая. День, однако, прошел прекрасно.