веснушки

— бабушка мне говорила, что веснушки — это поцелуи солнца. ваня улыбается сам над своей же фразой, сказанной так наивно, по-детски. сердце вдруг само сжимается в комочек. оно устало, сбивается с ритма, плохо работает. оно привыкло к боли и теперь боится такого огромного свалившегося будто с неба счастья. ваня смеётся, падает на траву, и теперь все кудряшки у него в белых семенах от одуванчика. он и сам на одуванчик походит с взъерошенными нерасчёсанными волосами и улыбкой своей, освещающей всё вокруг. слишком много в жизни белова стало этого солнечного мальчика, слишком всё это похоже на сказку. саше кажется, что он всё выдумал, потому что не может же быть такого. никогда не может. он очень боится проснуться. но ваня существует, он реален, и от одного этого факта уже дышится легче. — я люблю тебя, — вырывается само по себе. и этот одуванчик будто и правда расцветает, щурится от лучей, что бьют прямо в лицо, и отвечает просто: — я тоже тебя люблю. а потом тянет сашу за собой, и вот они оба бок о бок валяются в траве посреди какого-то поля, держась за руки и надеясь, что тренер не хватится их до обеда. олимпиада на носу, они устали от бесконечных тренировок, и эта неделя выглядит как передышка перед грозой, поэтому белов делает глубокий вдох, и в нос бьют ароматы цветов, травы и свежесть от реки неподалёку. глаза всё ещё слепит яркие лучи, и он, как истинный ленинградец, лишь удивляется с улыбкой: — я думал, что так много солнца не бывает. а потом поворачивает голову к парню, который своими васильково-голубые глазами смотрит куда-то в душу, радуясь всему хорошему, что там ещё могло остаться. едешко ресницами своими длинными хлопает и вдруг совершенно серьёзно говорит: — это всё потому, что ты здесь. от счастья хочется плакать. такой наплыв чувств старая плотина едва выдерживает. она трескается, скрипит, даёт течи, она расшатана и вот-вот рванёт. времени на раздумие нет, поэтому саша прижимает к себе своё солнце и, замерев всего на секунду, чтобы успеть ещё раз посмотреть на каждую родинку веснушку и шрам на таком знакомом лице, затем утыкается губами в чужие губы. начинает колоть сердце от нехватки кислорода, потому что лёгкие просто отказываются работать. их поцелуй плавный и медленный, каждое движение, каждую секунду они растягивают на бесконечность, потому что им некуда торопиться, у них ещё целая вечность впереди. пальцы саши скользят по телу вани, соединяя веснушки, расположение которых он кажется знает наизусть, в настоящие созвездия, чтобы ночью они снова могли любоваться на маленкие бисеринки на тёмной бархатной скатерти неба. едешко обвивает шею руками, будто хватаясь за единственную соломинку, и улыбается в поцелуй, отчего сашу ведёт как от нескольких стаканов грузинского вина. ваня тяжело выдыхает и отстраняется на мгновение, и белов пользуется этой возможностью чтобы начать выцеловывать лицо парня, коснуться губами за ухом, спуститься вниз по шее, не оставляя ни одного кусочка кожи без своего поцелуя. — да ну тебя, саш. ваня пытается оттолкнуть шутливо, обиженно дует губы, а затем смеётся, не в силах противостоять этим озорным искоркам в глазах. — я очень тебя люблю, — тяжело дыша, признаётся саша, чуть не плача. и снова целует куда-то в район шеи, улыбаясь, пока в ответ доносится чуть слышное: — и я тебя, боже, и я так сильно тебя люблю. белову кажется, что за этот шёпот он готов продать весь небосвод, а потом построить новый из ваниных веснушек. он теперь не боится смерти, потому что знает — есть ради чего жить, за что умирать, ради кого дышать и бороться дальше. и никакого православного рая ему не надо, потому что его ангел с кудрями как у одуванчика, взглядом как чистая река и поцелуями солнца по всему телу сейчас вплетает пальцы в его волосы и возможно любит его в ответ.

но стоит жить хотя бы ради пьяной вишни, хотя бы ради сахара на розовых губах.