***
лопатки врезаются в стену. едва ли больно, ощутимо — ни толики галантности да осторожности. сплошная резкость, сплошь острые грани. впрочем, едва ли Алина успевает возмутиться. впрочем, едва ли Алина хочет возмущаться — азарт всё ещё щиплет язык, глаза гореть заставляет. поцелуи Дарклинга — концентрированная жажда обладания, помноженная на бурлящее бешенство. (на послевкусии немного керчийского и меди. взболтать, но не смешивать.) минутами ранее, в бальной зале, он целовал её иначе, сдержаннее, хотя и пальцы держали ей подбородок так цепко, что почти больно; что ещё немного и она, Алина, готовилась услышать хруст кости. собственной. за десятилетия она научилась, выучилась — право, выдрессированная гончая — определять оттенки чужого настроения не столько по взгляду, сколько по сжатым челюстям, по кривой усмешке, что и сейчас кровь заставляет леденеть. и не только её, ведь и двух? одной? секунды не пошло, как её неудавшийся ухажёр, шуханский дипломат, испарился. Алина и имени его не помнит, кажется, что-то на “Т” или “Ш”; только лишь то, как часто он подносил ей бокалы, и то, как пару раз её пальцы ненароком коснулись его плеча — когда чужой взгляд препарировал ей затылок. сейчас же их, пальцы, дробит в желании, в потребности, касаться, зарыться в шёлк темных прядей и она пытается, руки тянет, чтобы тут же почти захныкать обиженно. Дарклинг перехватывает их; улыбается мягко, головой качает, а после целует запястья: каждое по очередности, выбивая незатейливым жестом кислород из лёгких. вдоль позвоночника серебром прокатывает. — не заслужила, — Дарклинг слова раскатывает елейно и тут же цокает, словно неразумное дитя укоряет. меж тем запястья оказываются над головой, пришпиленными к стене одной чужой ладонью — и Алина не первый раз, не сотый раз отмечает про себя, насколько же хрупка и мала по сравнению с ним; словно фарфоровая статуэтка — захоти и останутся лишь осколки. этим мыслям должно пугать, должно предостерегать, тогда почему же распаляет лишь больше? — брось, я всего лишь развлекала твоих гостей, — она в глаза ему заглядывает, что полнятся злой иронией, улыбается хитро-хитро, едва не урча от удовольствия. — и тебя настолько не устроил гость из Шухана, милая? губы Дарклинга прикасаются к её ключице, аккуратно и едва весомо, лишь обещанием прикосновения, лёгким пульсации силы под кожей. — иных вариантов я не вижу, раз тебе без головы его увидеть захотелось. ещё один поцелуй ложится на кожу, чуть правее. — тебе просто не стоило оставлять меня одну, — Алина находит в себе силу на колкость, тягает за усы, хотя и подгибаются колени от невесомой ласки. Дарклинг усмехается ей в шею, носом трётся на манер кота. Алина с ума сходит; ей кости дробит этой нежностью, её всю дробит. — глаз да глаз. его зубы оцарапывают кожу прямо над ошейником; Алина ногтями в кожу на ладонях впивается. секундами позже свет под её кожей вспыхивает сверхновой.***
халат спадает с плеча. Алина не делает и попытки его поправить, усаживается лишь на стуле поудобнее. Дарклинг не заставляет себя долго ждать, взгляд от документов поднимает едва ли не в ту же секунду. она едва сдерживает улыбку — тяжело не заметить того удовлетворение, что заставляет кварц темнеть на пару тонов. — была бы твоя воля, ты бы на меня и ошейник надел, — Алина шею задумчиво трёт, отметины чужого неравнодушия, — ах, да точно. годами раннее эти слова бы звучали горькой усмешкой, сейчас же сплошь игривость. Дарклинг усмехается углом губ. — будто бы ты против. Алина прячет ответную улыбку за чашкой кофе. она абсолютно точно не против. смотреть, как теряют самоконтроль.