Ледяной Джек

Паша выглянул в окно и поежился. Шастун стоял на улице в одной рубашке и курил. Будто не чувствует, что температура опустилась до двенадцати по цельсию, а ветер без усилий сгибает деревья, высаженные весной. Майка с коротким рукавом, джинсы. Кто вообще так одевается в конце октября? Будто специально вышел на улицу с сигаретами, мол, смотрите, я так пафосно курю, прямо как в фильмах про депрессивных подростков. Воля взял в руки стаканчик с горячим кофе и отхлебнул, довольно улыбаясь самому себе. Вот это наслаждение, а не едкий дым напополам с приближающейся простудой. Мужчина снова выглянул в окно и выдохнул, сжав зубы: Шастун снова ковырялся в пачке, видимо, желая достать еще одну сигарету. Смотреть на худой силуэт среди оранжевых листьев, летящих куда-то у самой земли, и голых деревьев, потерявших всю жизнь с наступлением осени, было невыносимо. Паша сдался, поставил кофе и почти побежал по лестнице вниз, к выходу. Он толкнул дверь и съежился от ветра, пробирающего до костей. Хотелось развернуться и пулей заскочить обратно в тепло, но мужчина упорно двинулся к Шастуну. Из-за шума листьев, летящих с по улице с тихим шелестом, Антон не услышал, что к нему подошли, продолжая стоять спиной к Воле, сгорбившись с сигаретой, будто подросток, прячущийся от родителей. — Господи, как ты тут стоишь?! — стуча зубами и обхватывая себя руками, возмущенно спросил Паша. Антон резко испуганно обернулся и выдохнул, с промедлением хватаясь за грудь в районе сердца. — Зачем пугать так человека?! Я чуть коней не двинул! Несмотря на восклицание, он выглядел смущенным, будто стыдясь, что кто-то пробрался в его личный фильм в самый эстетический кадр, наполненный страданиями одинокой души. — Ты их раньше двинешь, если на улице останешься, — растирая ладони, подметил Воля. — Надень куртку. Некоторые люди, вон, уже в зимнем ходят, — мужчина кивнул куда-то в неопределенность и добавил тише и без энтузиазма: — Ну, или хотя бы в окно кури, лично тебе разрешаю. — Что это? Поблажки? Мне? — усмехнулся Антон, с наигранным недоверием глядя Паше в глаза. — Предостережение, — ответил Воля. — З-заболеешь — п-получишь. Шастун засмеялся: Воля сам трясся как осиновый лист, и выглядеть грозно у него не получалось. Сгорбленный, покрытый мурашками, худой, с растрепавшимися от ветра волосами и упрямым выражением лица. — Маленький замерзший ведущий, — сюсюкая, сказал Антон, наклоняясь на уровень чужих глаз, как к ребенку. — Ой, заткнись уже, и пойдем, — ответил тот и двинулся к двери, не оборачиваясь. Он знал, что Шастун идет следом, потому что понимает, что Воля за него беспокоится, и имеет толику совести, поэтому ужасно испугался, когда сзади кто-то напрыгнул, обхватывая ледяными руками. — Уху! — азартно выкрикнул Антон. — Отстань, Шаст, и так холодно, — завозмущался Паша, пытаясь повернуться, задевая щеку Антона ухом и чувствуя, как по телу пробежали мурашки от зацепившего его дыхания. — Не-ет, я тебя замучаю, — засмеялся Шастун, трогая ледяными пальцами чужую шею. Толику совести выдул ветер. Определенно. Воля сопротивлялся, одновременно смеясь, и, когда Антон ослабил хватку, вырвался, побежав к спасительной двери. Шастун бросился следом, угрожая заморозить, пытаясь догнать Пашу, быстро поднимающегося по лестнице через несколько ступенек. — Я ледяной Дже-ек! — прокричал Антон, прижимая Волю к стенке и забираясь под майку холодными руками. — Шаст! — завопил тот. — Убери руки! — Не-ет, я тебя заморожу! — с по-детски довольной улыбкой воскликнул тот, проходясь от пупка к ребрам и останавливаясь на талии. Паша втянул шею от холода, не зная, смеяться или ругаться. В любому случае, когда Шастун начал поглаживать спину, прижимаясь так близко, что можно было ощутить запах холода и осени, осевший на майке, он смолк, только вздрагивая и вздыхая, когда пальцы переходили на новое теплое место. — Ты невыносим, — простонал Воля, утыкаясь носом куда-то в ключицу, ощущая ладони уже у лопаток. Он ахнул, когда холод снова опустился на талию, и дернулся, опираясь головой в стену, когда он скользнул к животу. Паша только рвано дышал, стараясь не смотреть в серые глаза, потому что его щеки и так горели, и это все больше не ощущалось забавной игрой. Зато Антон глядел в упор, медленно ведя одной рукой выше, а другую вдруг перемещая ближе к копчику. — Чего не сопротивляемся, м? — усмехнулся он, видя, что пальцы Паши цепляются за чужую майку, лишь иногда вяло толкая. — Заткнись, — все еще игнорируя прямой взгляд и только опуская голову ниже, сказал Воля. — А ты посмотри на меня, — с улыбкой на губах сказал Антон, и его веселая насмешка ощущалась в воздухе. — Ну, посмотри. Паша прерывисто вздохнул, когда Шастун провел носом по его шее, одновременно поглаживая позвоночник, и опьяненно глянул в светлые глаза. Антон еще не успел полностью разогнуться, поэтому, продолжая порыв, наклонился ближе. Это было не быстро и не медленно. В любом случае, Воля успел инстинктивно приоткрыть рот, зачарованно глядя на чужое движение, и их губы идеально соединились. За неловкой секундой Антон немного двинул губами, и Паша отмер, отвечая. В голове все смешалось в кашу, мыслей о том, что он сосется с мужиком, что вечером нужно будет звонить жене, просто не было. Зато каждое прикосновение казалось таким четким, будто его фиксируют на тысячу камер и записывает с миллионом описаний сам Толстой. А Антон, казалось, сжимал антистресс, а не живого человека. Его руки ощущались везде, они гладили, щупали, притесняли ближе, будто жили своей жизнью. — Играй… Так… Потом… В Ледяного Джека, — выдохнул Воля, когда они отстранились друг от друга, чтобы с обоюдным смешком снова поцеловаться. — Тебя что-то не устраивает? — промурлыкал Шастун на ухо, вызывая табун мурашек. — Да, — ответил Паша. — Мы стоим на ебаном коридоре. По чужому взгляду он понял, что ебаным сегодня будет не коридор, и непроизвольно облизнул губы. — Блядь, когда ты так делаешь, у меня плавится мозг, — тихо прошептал Антон в ушную раковину. — А ты делаешь это постоянно, и не смей прекращать. — Просто пойдем отсюда, — потянул Воля мужчину за руку, чувствуя, как в животе скрутился узел от того, что Шастун все время замечал такие мелочи, и того, что считал это донельзя привлекательным. Мужчины ввалились в гримерку, как казалось Паше, уже немного поостыв и забив голову дурацкими мыслями, но Антона совесть явно не терзала, и он снова прижал ведущего, на сей раз к двери, в опасной близости от ручки, и выбил терзания своими губами. — Молодой и полный энергии, — задыхаясь, усмехнулся Воля. — Нужно меньше на стульчике сидеть и кнопочки жать, а больше двигаться, — парировал Шастун и в доказательство своей силы, немного присев, подхватил мужчину под бедра и поднял его. — Полгода полувзглядов стоят того, чтобы тебя носили… на руках, — сбившись, когда Антон немного подбросил его, хватая удобнее, отметил Паша. — Не знаю насчет полугода, я тебя трахнуть хочу уже лет так пять, — максимально прямо ответил Шаст, заставив чужое эго гордо взобраться по лесенке вверх. Вместо того чтобы опустить Пашу на кресло, Антон сел сам, и Волю подбросило от возбуждения, когда он понял, что сидит у Шастуна на коленях, а чужие руки придерживают талию, пуская горячие волны по спине. У Антона глаза потемнели, он сжал ладони сильнее, по-собственнически, и прижался к тонким губам, а Паша специально нагло поерзал, проходясь по чужой ширинке, и сам вздрогнул, осознавая, что может делать парой движений, что это от него Антону сносит крышу. Воля застонал в поцелуй и уложил руки на плечи Шастуна, двигая бедрами снова, одновременно открывая рот и сталкиваясь с горячим языком. Пальцы Антона переползли на ягодицы, без стеснения сжимая их. Паша понимал, что у него уже стоит, а тело буквально горит. Когда Шастун забрался под эластичную резинку широких штанов, Воля замычал и подался на чужую руку, цепляясь пальцами за острые плечи и склонив голову, утыкаясь Антону в сгиб шеи. Его вело из-за того, что там касается именно Шастун, что Шастун хочет его и восхищается им. Руки, казалось, были не только у паха, а везде, их прохлада больше не ощущалась, зато кончики пальцев сыпали искрами. Паша тяжело дышал, чувствовал, как горят щеки, лоб и вообще все тело, а в голове какая-то каша, смешанная с липким стыдом. Воля был рад от того, что Антон ничего не говорил, иначе бы он провалился сквозь землю. Было бы правильно оказать ответную услугу, чтобы Шастун не остался неудовлетворенным, но руки не слушались, а тело потяжелело. Казалось, единственное, что осталось возможным, — рвано дышать, иногда хватая воздух ртом. Когда пришел оргазм, перед глазами будто заискрило, в ушах зашумело. Паша просто умостил голову на чужом плече и выдал тихое и усталое: — Блядь. — Тебя что-то совсем разморило, — без насмешки, скорее с затаенной нежностью, сказал Шастун. Воля подумал, что слово «торкнуло» подошло бы сюда больше. Ему было одновременно хорошо физически и тяжело морально, потому что именно после оргазма пришли все дурные мысли. Антон как-то по-уютному обнял его, прижимая к себе. — Тебе… — начал Паша, но Шастун перебил его: — Подрочу потом. Воля тихо рассмеялся, утыкаясь носом в теплую шею. — Думаешь, это была ошибка? — спросил Антон. Сам он ошибкой произошедшее не считал, но чувствовал, что у Воли мозг в узел сворачивается от мыслей на эту тему. — Ты же меня пять лет хотел, — устало напомнил Паша. — И хочу, — пожал плечами мужчина, беспокоя чужую голову. — Но на Руси без страданий нельзя. Нужно обязательно помучаться. Если некому мучать, то можно самого себя. Паша усмехнулся. Пора было поднять голову, вытереться, но ему было страшно смотреть в чужие глаза. — Ты же мне просто подрочил, — ответил Воля. — Тогда какого хуя так хуево? Хорошо. И хуево. Антон даже не подколол из-за тавтологии, просто повернулся и целомудренно поцеловал Пашу чуть выше виска. Хуево было, потому что Шастун явно хотел чего-то большего, чем перепихон в гримерке, а Паша… Что Паша? Он мог ему дать. Только не в полной мере то, чего хочет Антон. Или в полной, просто еще пока не определился. — Почему это так тяжело? — наконец отрывая голову от чужого плеча и, не глядя в серые глаза, слезая с острых колен, вздохнул он. — А когда было легко? — фыркнул Шастун. — В каком месте мы свернули не туда и от траха перешли к философии? У тебя уже даже стояк не стоит от этой тухлятины, — скользнул взглядом ниже живота и грустно усмехнулся Паша. — А ты на мою ширинку смотришь с большим рвением, чем на глаза. Я не кусаюсь, — вздохнул Антон и добавил: — И не лягаюсь. И вообще, я первым начал, это мне нужно обдумывать свое поведение. — Это ты обсираешь себя, чтобы мне стало легче? Паша присел на подлокотник кресла. — Ничего ведь не случилось. Просто… Так же делают некоторые. Лет в шестнадцать… Воля сдался. Подбадривать себя не получалось, упорядочить мысли тоже. Он достаточно резко встал и отошел на пару шагов, оборачиваясь к Антону: — Я в туалет, — а потом зачем-то добавил: — Я вернусь. Шастун вздохнул. Правду девушки говорят: больной мужчина, ноющий мужчина — все сущий Ад, его проблемы требуют особого подхода. — Будем искать, — снова вздохнул Антон. — Я ведь, все-таки, Ледяной Джек.