Огонь огнём

Под слабым заклинанием сна служанка хоть и не уснула, но всё же угомонилась, и он смог наконец рассмотреть повреждения. Обхватил её лицо ладонями, аккуратно, чтобы не тронуть ожоги, но и достаточно крепко, чтобы она не вырвалась. Кожа источала жар, отчего Дезинтису казалось, что надави он пальцами чуть сильнее — и она вместе с плотью промнётся оплавленным воском. Левый глаз было уже не спасти, он запёкся тут же, на щеке; а вот правый ещё проглядывал в щёлку между опухшими опалёнными веками без ресниц. Если вскрыть ожоги, снять мёртвую кожу, медленно регенерировать новую, то даже шрамов может остаться не так много... Другое дело — где найти жреца, ещё не брошенного на обтирание чумных, у которого нашлось бы время возиться с ожогами? — Я ведь говорил...! — тон вышел резче, чем он намеревался, и даже в полубреду девчушка скривилась, личико сморщилось в его ладонях. Дезинтис перевёл дыхание, смягчая голос, даже решился чуть погладить подушечкой пальца необожжённый кусочек её щеки, успокаивая: — Я ведь говорил не подходить к ней, когда она под щитами. Именно поэтому. — Она пить просила, — пробормотала служанка. По крайней мере, ожоги не были достаточно глубокими, чтобы повредить связки. Можно верить, что и органы в порядке. — О чём следовало доложить мне. Служанка вновь скривилась — Дезинтис вдруг понял, что она пытается заплакать. Даже если сможет выдавить слёзы, соль на открытых ожогах точно не к добру. Поэтому тут же хлопнул её ещё одним заклинанием сна и выпустил, позволяя обмякнуть на кушетке. Развернулся к дворецкому. У того ожогов не было, с ним можно не церемониться. — Ну? Почему мне не доложили? — Как же Вас беспокоить, господин, — пробормотал Ларни. На лице — смесь сочувствия и опасения, странная, неприятная. — Вам и проститься толком некогда, а тут из-за воды мы бы... Голос его пресёкся, сочувствие во взгляде победило страх. Дезинтис сдержался, чтобы не поморщиться. Шёл второй час, как он стал вдовцом, а ему не давали возможности не то что с этим свыкнуться, а даже запустить саму мысль в разум, дать ей хоть как-то зацепиться в голове, чтобы начать обдумывать. Всё сыпалось и горело синим пламенем, стоило ему отвернуться — какие там прощания. — Не нужно за меня решать, что мне лучше, Ларни. Тем более, когда я сам инструктировал об обратном. Потому как, сам видишь, что выходит. Старик послушно кивнул. Разумеется, чтобы поступить иначе и в следующий раз. Но требовать от него большего прямо сейчас Дезинтис и не мог. — Пошли кого-нибудь к латандеритам, — приказал он. — Пусть пришлют жреца посмотреть... её... — ...Лизу? — ...да, Лизу. И пусть посыльный не стесняется. Натрисс должна сама сообразить, что к магистру Академии абы кого не шлют, но если вдруг — пусть надавит, — дворецкий вновь покивал, даже достаточно уверенно, чтобы Дезинтис поверил, что выполнено будет всё в точности. Но всё же добавил: — Про чумных ни слова, естественно. Ларни вытянулся, воплощение оскорблённой гордости, что господин вообще посмел думать, будто он допустит подобную глупость. Но Дезинтис давно привык просто не оставлять людям простора для глупости. Так спокойнее. Проходя мимо спальни, где лежала Мелара (мёртвая — но об этом ещё только предстоит думать), он ускорил шаг — совсем немного, но довольно, чтобы самого себя отчитать. Два лестничных пролёта вверх, и у входа на мансарду всё-таки остановился. Не собирался, опять же, как и ускорять шаг прежде, но взгляд зацепился за копоть. Небольшое пятнышко на дереве наличника двери, переползшее с косяка. Щиты слабели, раз огонь добирался уже и до двери. Даже если Лиза оставляла дверь открытой, и у огня был прямой доступ к косякам, всё равно — щиты явно слабели. Либо сам огонь становился сильнее. Дезинтис распахнул дверь и вошёл, на этот раз не сбившись с шага, даже когда вспомнил, что не принёс воды. Кара выглядела лучше. Нет, последнее заклинание, каким бы оно ни было, явно опустошило её, откачав почти весь цвет от лица, да и сам факт, что она сидела прямо на полу... но всё же выглядела лучше. Чумные язвы, несколько часов назад раскрывшиеся на её шее у самого ворота рубашки, подсохли и походили больше на старые шрамы. Руки в плечах она прижимала к телу, а значит и бубоны в подмышках либо не болели так сильно, либо спали вообще. Они казались такими худыми, эти обнимающие колени руки, что каждый выпирающий сустав выглядел переломом. Но тут чума лишь обострила обычную подростковую нескладность. Кто в двенадцать лет мог похвастаться конечностями, не состоящими сплошь из локтей и колен? Увидев его на пороге, дочь как будто метнулась отвести взгляд — но одёрнула себя, вскинула подбородок и уставилась с нарочитым вызовом. Словно это ему, Дезинтису, ускорявшему шаг не к месту, должно было стать неловко за свою несдержанность, а не ей, спалившей служанку. Он лишь улыбнулся про себя. Даже не пылай её шевелюра той же рыжиной, никто бы не усомнился, что она — его плоть и кровь. — Нажаловалась? — не столько сказала, сколько прокаркала она. Огонь высушивал и её саму, особенно после подобных мощных всплесков, но интересовало Дезинтиса не пересохшее горло. Не внутри, во всяком случае. Смотрел он на зарубцевавшиеся чумные язвы. — Она потеряла глаз. Не факт, что сохранит второй. Имела полное право жаловаться не только мне, но и городской страже. Кара насмешливо фыркнула, откинулась спиной на край кровати, возле которой сидела. Худые ломкие руки немного ослабили хватку на коленях. — Той страже, что не в курсе про Вопящую смерть в доме? Ты бы не позволил. — Это не разрешение творить подобное. — Так перестань посылать ко мне идиоток! — зелёные глаза вспыхнули, но лишь слабым отсветом гнева, на который она была бы способна, оставайся в полной силе. — Я просто просила пить! Трижды! А эта дура стояла, смотрела на меня, как овца, и даже проблеять толком ничего не смогла! Дезинтис прикрыл глаза. И вправду дура. Жалостливая сердобольная дура, судя по всему решившая сообщить Каре, что её мать мертва. Слова, видимо, подбирала, искала помягче... Он обежал взглядом магические щиты. — Лиза к тебе точно не подойдёт больше, — заключил он, вычленив ослабевшие узлы. — Я распорядился, чтобы никто не подходил. Все твои просьбы будут передавать мне. — Прекрати, — процедила она, следя глазами за его пальцами, переплетающими щит. — Это была случайность! Я больна, мне плохо. Но я не... треснувшая огненная сфера! Я себя контролирую! Вообще, мне уже лучше! — Я вижу. И твоей вины не больше, чем вины болезни. Поэтому мы просто предпринимаем необходимые меры защиты. Ты умная девочка, ты прекрасно это всё понимаешь. Она страдальчески закатила глаза, как делала всегда, когда он ссылался на её сообразительность. Когда и почему его дочь решила расценивать все исходящие от него похвалы едва ли не как оскорбление, Дезинтис не мог понять. А спросить ему было больше не у кого. Внутри вдруг всё онемело, высосало пустотой, как на краю бездонной пропасти — стоило осознать, что с собственным ребёнком он остался один на один. Не будет больше Мелары, вечного буфера всепринимающей нежности между ними, ни крупицы не понимающей в магии, но обожающей и мужа, и дочь достаточно, чтобы отводить молнии, сыплющиеся при их столкновениях. Не будет больше мягких улыбок украдкой и успокаивающей ладони на локте в ответ на каждый его раздражённый вздох. Не будет вкрадчивых попыток объяснить, какая непростая им досталась девочка — непростая, но ведь чудесная, и надо обращаться с ней соответственно... А ещё её нужно спасти. Поэтому он прогнал незваную боль, и страх, и чувство потерянности, прогнал всё то, что пока не мог себе позволить, и вмахнул в щит ещё силы. Много, но оставив достаточно, чтобы погасить любую катастрофу, которая могла развернуться в ближайшие минуты. Отступил на пару шагов. Кара следила за ним с возрастающим подозрением. — Пробуй, — кивнул Дезинтис. — Заклинание я усилил. Так что давай всё, что сможешь. — ...Я устала, — девочка закрыла глаза. — Это и тебе нужно. Пробуй. — Я пить всё ещё хочу. — А я хочу, чтобы ты опробовала щит. — Не хотела я её жечь! — Я знаю. Поэтому и нужно пробовать щиты. Чтобы этого не повторилось. — Не веришь мне? — Не тебе, болезни. Но нет, не верю. Он был готов, но вспышка всё равно ослепила. Огненный сполох ударился во внутреннюю часть щита, рассыпался искрами и копотью, куда более внушительный и сильный, чем он ожидал, учитывая Карину слабость. Злорадный сполох, мстительный. Тут чума была уже не при чём. Сам момент заклинания он пропустил. Не было ни звука, ни жеста. А ведь он с вечным любопытством пытался уловить каждый миг того, как дочь творит магию. Ему, волшебнику, было не понять той интуитивной привязки к Плетению, что была у колдуньи. Теоретически он знал всё до косточек, он учил колдунов, но вот понимать собственное знание — это уже другое. Он долго приноравливался чувствовать Плетение, нащупывать его, с годами приняв, что ему проще его скорее услышать, чем увидеть или осязать, и танцевал уже от этого, кропотливо перевязывая магическую паутину в нужные ему узлы. Кара же как будто нащупывала вслепую, то с испугу, то от злости хватая пригоршнями и впитывая то, что вилось вокруг неё, а затем комкала, швыряла, пинала, выплёвывала магию, пропустив через себя. Дезинтис знал, что никогда не поймёт на самом деле, каково это. Не прочувствует. Как никогда не поймёт, что значит рожать или взмахивать крыльями. Нужные органы, мышцы и нервы для этого у него просто отсутствовали. Он ждал второго удара, но его не последовало. Лишь пепел оседал на пол, догорали ошмётки огненного шара, прилипшие как будто прямо к воздуху, на магическом щите. Устоявшем щите. Дым рассеялся, просочившись немного и в комнату, и он наконец увидел Кару. Дочь свернулась в клубок, почти забилась под кровать, обхватив себя руками и баюкая, дрожа — не то от слабости, не то от слёз. Дезинтис всё же пошёл на риск и шагнул сквозь щит, не обращая внимания на крупицы пепла, тут же усеявшие домашнюю мантию. Перепад температуры был ощутимым, и он мимоходом остудил жар, подхватил дочь на руки и уложил на кровать. Она отворачивала лицо, прятала в ладонях. Он не мешал. Осторожно ощупал язвы, лимфоузлы на горле, в подмышках, под коленями, пытаясь прикинуть, действительно ли воспаления стали меньше... Тонкие и острые косточки, хрупкие, как у птицы, будто нарочно тыкались ему в пальцы. — Ты молодец, — сказал он. Ладони на лице заглушили ядовитый смешок: — Умный щеночек? — Не говори глупостей. Отдыхай. Воду я принесу. — Я не хочу уже. — Всё равно принесу. — Я не хочу! Последний всполох был совсем слабым — отблеском, не более — и даже мгновенно воздвигнутый личный щит показался ненужным беспокойством. Кара зарылась лицом в подушку, будто стыдясь собственной немощи, ничего не сказала. Он вновь прощупал язвы и тоже ничего не сказал.

***

Малый кабинет, соединённый со спальней, он пользовал нередко, перед сном спешно доделывая и записывая то, что не ждало до завтра. За те же двенадцать дней, что угасала Мелара, кабинет превратился в лазарет. Она всё ещё лежала там, за дверью, и Дезинтис полностью отдавал себе отчёт в том, что уже не моет руки, а драит их, минуту за минутой, оттягивая время, но никак не мог остановиться. Вопящая смерть при контакте передавалась редко, говорили жрецы. Но она тут была не при чём. Двенадцать дней... Меларе потребовалось так мало. Но Кара, слёгшая с чумой одновременно с матерью, как будто прокручивала один и тот же этап болезни — не собираясь ни умирать, ни излечиваться. Будь он более поэтичной натуры, сказал бы, что на упрямстве держится. Но он уж точно не поэт. Отбросив полотенце и размяв пальцы, саднящую от чрезмерно усердного мытья кожу, Дезинтис вошёл в темноту опочивальни, превратившейся в мертвецкую. Слуги прибрались, вынесли всё, что напоминало о периоде болезни, о бессмысленном лечении. Исчез запах настоек и эликсиров, смешанный со смрадом гноя; его заменил сухой и мёртвый аромат цветочных саше, от которого щекотало ноздри. Они даже прибрали её. Разметавшуюся, скрюченную, до последнего выцарапывающую жизнь из грязных простыней, Мелару уложили на подушки, укрыли алым пледом. Чтобы уж точно не оставалось ни малейшего заблуждения, что она мертва. Хотелось немедленно вызвать Ларни, высказать ему что-нибудь — что угодно — но эту слабость Дезинтис подавил. Вместо этого заставил себя посмотреть на неё. Это оказалось легче, чем он думал. Может, потому, что женщина на кровати совсем не походила на его жену. Без взгляда, без той особой мелкой мимики в уголках губ и глаз, что позволяла ей одним лицом выражать целый драматический эпизод со сменами характера без единого звука, посмертная маска казалась чужой. Восковая кожа, чумные струпья, пересохшие русла вскрывшихся и вытекших язв — всё постепенно теряло цвет, стремясь к одному, трупному. Смерть обошлась с ней нечестно. Как бы он ни ругал её за то, что тайком пудрила лицо даже в разгар болезни, мешая ему с первого взгляда определять, насколько распространились язвы, — теперь казалось несправедливым, что она не может этого сделать. Он отвёл глаза от безжалостно нагого лица Мелары и сел на другой край кровати, «свой» край, спиной к жене и лицом к зашторенному окну. Как садился годами, перебираясь из кабинета в постель, садился, уже привыкнув слышать полусонное бормотание, спрашивающее, что он изучал на этот раз... — Дело в Плетении, — сказал он лежащей за спиной женщине. — Болезнь сделала её и без того не особо стабильную магию бесконтрольной, но она как будто... выжигает часть чумы каждый раз, когда ею пользуется. Бредово звучит, знаю. Где тогда остальные волшебники и колдуны, излечившиеся и вопящие об этом? Но дело в том, что и она не излечивается, понимаешь? Тормозит процесс, да, но не более, — он выдержал многозначительную паузу. — Но и не менее. Комната молчала. Молчала с тех пор, как последний влажный вздох забитых воспалённых лёгких оборвался без выдоха. — Скорее всего, это лишь отсрочка неизбежного, — Дезинтис заметил, что заговорил громче, словно старался перекрыть это молчание, и заставил себя перестать. — Либо дело в том, как именно она использует магию. Возможно, она бы и выжгла болезнь всю, но сил ей не хватает. Хотя... если даже ей не хватает сил, то на что вообще может рассчитывать кто-то другой? — он потёр глаза. Веки от недосыпа и пепла саднили так, словно и их он намывал вместе с руками. — Девять кругов Ада, Мелданен выбрал самое неподходящее время, чтобы погибнуть. Он колдун, он мне нужен. Локоть под тканью мантии чуть напрягся, сама кожа как будто натянулась в предвкушении касания знакомых успокаивающих пальцев. Потерев глаза ещё более яростно, Дезинтис покачал головой. Не работало. Всё — не работало. Самые мелкие, самые важные шестерни лишались зубьев, и вот уже вся конструкция дребезжала, весь сложный узор расползался по ниткам через лопнувшие петли... — Не выходит у меня, — пробормотал он. — Не могу тебя отпустить. Пока — не могу. Мы с тобой потом с этим разберёмся, хорошо? Мы-то точно разберёмся. Ты уж прости. Он оглянулся на мёртвую оболочку женщины. Обезображенное болезнью лицо не выглядело так, будто она обрела покой. Оно вообще не выглядело никак. Дезинтис слышал шёпотки жрецов о том, что Вопящая смерть высасывает душу, отбирает её у богов, но это были такие туманные болота тонких материй, что он и пальцем ноги в них увязать не желал. — Тем более, это и не ты уже, — так же тихо заключил он. — Это мы сожжём, не беспокойся. Ты уже ни о чём не беспокойся. Поспи наконец.

***

Воительницу Рассвета Натрисс он меньше всего ожидал увидеть в собственном холле. Глава церкви Латандера на его недоверчивый взгляд ответила приветливой и ободряющей улыбкой. Той самой, что всем латандеритам, наверное, вдалбливали в зубы в первый же год обучения — чтобы нести свет своего господина вперёд одним своим видом. Стоило ли удивляться, что у неё улыбка была самой солнечной? — Как Кара? — спросила она, не успел он спуститься по лестнице. — ...Как Кара, как всегда, — отозвался он, подавив секундную панику, что посланник Ларни всё-таки проболтался. — Ты вряд ли пришла к ней. — Я пришла к той, кто от неё пострадал. Тут гадать долго нечего. — Вышло недоразумение. Все издержки на лечение Лизы я покрою, — помедлив, он всё же добавил, надеясь, что звучит достаточно сердечно: — Мне жаль, что так вышло. Каре... тяжело, она постоянно на взводе, и Лиза... нет, я не досмотрел. Натрисс кивнула. Понимающе, проникновенно, сочувственно. Пристальный взгляд её был не менее проникновенным. — Лизу я заберу. Сделаю, что смогу, но в настоящих условиях... сам понимаешь. Все наши жрецы там, в городе. В Чёрном озере после закрытия осталась только я да пара учеников. Не будь здесь так много народу, мы бы тоже перебрались на помощь с чумой, но оставить вас здесь совсем без света Латандера показалось неправильным. Настала очередь Дезинтиса кивнуть. Он готов был поспорить, что сам выглядит до нелепого понимающим и сочувствующим. — Как Мелара? Пустота оборвала нелепости. — ...Устала. От всего. Переживает за меня, переживает за дочь, переживает за слуг, за кого угодно, только не за себя, — это была правда. Просто запоздавшая на несколько дней. Впрочем, всё также его злящая. — Если хочешь её успокоить и передать обнадёживающие новости о том, что лекарство найдено... — Ты знаешь, что нет, — Натрисс держала всё тот же размеренный проникновенный тон. — Но все делают свой вклад в то, чтобы хотя бы не стало хуже. Чёрное озеро тоже могло бы... все мы... и ты тоже, Дезинтис. Он понял, к чему идёт, ещё до того, как она закончила, поэтому успел немного притушить раздражение. Натрисс не сдавалась: — Даже Каре это может быть на пользу. Её магии наверняка найдут применение во благо, а у неё самой будет хоть какая-то цель, какая-то практика, чтобы эту магию использовать. — Чтобы не жечь служанок, я понял, — отрезал он. — Я не говорю, что... — Говоришь. И послушай, что говорю я: Каре тяжело. Когда ей тяжело, она не всегда способна здраво оценить собственные силы и возможности, рассчитать все последствия. Последствия, которые ты уже видела. — Наверняка можно... — Нельзя. Я знаю её, — ложь, кристально-чистая и пугающая. Мелара знала, но Мелары нет. — Знаю лучше, чем остальные, во всяком случае. Для неё это сейчас невозможно. И даже если бы было... — он сделал глубокий вдох — но не сдержался, не успел. — Мы уже отдали вам Академию, мы отдали все полномочия жрецам, отдали огромные средства — хватит уже. Натрисс попыталась ответить, но он оборвал её резким рубящим жестом: — Даже после всего этого я слышал не только слухи — я слышал обвинения в том, что вся эта чума — магических рук дело. Что не помешало вам всем с восторгом принять рецепт лекарства, разработанного волшебником — а затем просрать его! Ругань заставила её поморщиться, едва заметно, как облако пробежало по солнцу. Дезинтиса же окатила волна облегчения, словно бранным словом он наконец содрал коросту, под которой нагнивала и чесалась воспалённая уже очень давно рана. Он подался ближе к ней, понижая голос, — к ней, ставшей для него почему-то воплощением всего Невервинтера: — В Академии учились лучшие. Мы отбирали студентов. А затем Нашер в поисках «героя» своим указом разрешает любому деревенскому болвану приходить и прыгать в своё удовольствие через козла во дворе, делая вид, что он получает сакральные знания. Воспевать чудо и волю богов, вместо того, чтобы усилить охрану! И когда эту беспомощную кодлу разбросали первые же воры, да ещё и увели из-под носа ингредиенты для лекарства — боги, как вы все удивились! Теперь же что, этот выбранный Нашером маньяк носится по городу и режет, кого ему заблагорассудится — ради великой цели можно?! Чем я могу помочь этим людям, Натрисс? Людям, которые во всём этом участвуют?! Пусть удивляются дальше, лечатся, чем им угодно, хоть священной мочой Арибет Тильмаранд. Я свою лепту внёс. И уж точно не собираюсь вносить в неё ещё и свою дочь! Натрисс не дрогнула, не отвела взгляда, по-прежнему проникновенного и понимающего. Может, видела, что говорит он это всё на самом деле не ей, а городу за её спиной. Едва заметно улыбнулась: — Обычно ты так сдержан; легко забыть, что Кара и в самом деле твоя дочь. Он отстранился, вытянулся, собирая обломки хладнокровия. Уже жалел, что дал волю эмоциям — неконструктивным, бессмысленным, а главное — обличающим. — Довольно этого, — отчеканил он. — Ты всё же не затем здесь, чтобы меня исповедовать, да и я не латандерит. Позаботьтесь о Лизе, сделайте всё, на что способны. Второй глаз ей точно можно спасти. — Дезинтис, я не враг тебе, — Натрисс протянула руку коснуться его, но он подался ещё сильнее прочь. — Я действительно переживаю за вас всех. Когда Мелара приходила с Карой в храм, она уже выглядела испуганной. Пообещай мне, что дашь знать, если ей или твоей дочери понадобится помощь. Хочешь — оправдай это женской солидарностью, но знать дай. Он машинально кивнул, как, наверное, кивал ему самому Ларни в ответ на его бесконечные распоряжения. Но не все приличествующие слова пролетели мимо ушей: — Когда они приходили в храм? И зачем? — Не так давно, дней пятнадцать назад. Мелара просила благословения. Дезинтис сухо улыбнулся: — Помогло.

***

Походы в лавку к алхимику он слугам не доверял. Пускай список необходимых ингредиентов и не менялся, всё же Дезинтис предпочитал видеть каждый товар своими глазами. Консистенция, цвет, прозрачность... лишнее напоминание себе, что всё это — только его дело, и кого бы он ни привлекал, этот «кто-то» вряд ли сможет здраво оценить возможности. Алхимик как будто это понимал, поэтому в инспекции каждого бутылька и свёртка не вмешивался. До позорного падения Академии сначала перед Нашером, а затем — и вовсе перед ворами, щуплый эльф тоже работал в её стенах. Дезинтис подозревал, что таланты и способности волшебника шли куда дальше алхимического стола, но знал и о распоряжениях из Замка Невер — не подпускать того слишком ко многому. Но перипетии Академии и чумы, выбросившие их всех за привычные стены, сделали их отношения куда более равнодушно-панибратскими, чем даже прежняя совместная работа. — И насколько всё серьёзно? — спросил вдруг эльф. Дензинтис уставился на него. Алхимик смотрел без осточертевшего сочувствия или понимания, скорее чуть подозрительно и пытливо. — С чем именно? — С Вопящей смертью. К слову о панибратстве... — Не имею понятия. Ты прекрасно знаешь, что я не остался работать в городе с чумными... — ...а в районе Чёрного Озера самопровозглашённый карантин и чумных нет, — закончил алхимик. — Знаю. Поэтому и интересуюсь. Заметив, видимо, какие-то изменения в его взгляде, эльф пожал плечами. Немного пренебрежительно, будто считал ниже своего достоинства и уровня знаний необходимость что-то объяснять или оправдываться: — Из тех ингредиентов, что Вы всегда берёте, легко складываются зелья и мази для снятия жара, воспаления, для дезинфекции кожи, обеззараживания открытых ран, разжижжения мокроты в лёгких и отвода гноя. Оставшееся, полагаю, разумнее всего пускать на тоники, чтобы не спать лишние несколько часов. — Я не болен, если ты об этом. — Я вижу. И я не об этом. — Тогда о чём, Сэнд? Дезинтис снова почувствовал, что теряет терпение. Возможно, дело и правда в тониках. Возможно, несколько лишних часов сна были бы уместнее. Только не было у него нескольких лишних часов. Мелара угасла за двенадцать дней, и если подсчитать, сколько из этих дней он проспал... Становилось дурно. Алхимик подчёркнуто небрежно облокотился о стойку, всем своим видом источая безразличие с примесью лёгкого любопытства. — Я о том, что если Вы ведёте собственные исследования, то я был бы рад узнать хоть что-то, что не является жреческими слухами и поучениями о нравственности, изгоняющей грязь. Какие верные слова. Какие важные слова. Настолько точные, настолько желанные слова единомышленника, что Дезинтис не мог не подумать, что они были просчитаны. — Мелданен вёл собственные исследования, — отозвался он. — Его убили. — Считаете, за это? — Не знаю. Но новая цепная псина Нашера прирезала его в его собственном доме. В Чёрном Озере, закрытом на карантин. Не могу не оценить талантов и настойчивости этого маньяка, но маньяком он от этого быть не перестаёт. — ...Что ж. Даже жаль, что не рискуете. Моя теория, что дрянь эту всё-таки наслали. Где-то до сих пор бродит «нулевой пациент», либо передаётся какое-то «нулевое заклинание». Возможно, первый разносит второе. — И ты туда же. Уверен в магическом происхождении? — В магическом — да. Но вот в том, что это именно тайная магия — не совсем. Ровно с тем же успехом могут быть и жреческие проделки. Или даже что-то среднее, — Сэнд вновь пожал плечами, ещё выразительнее прежнего. — Это точно Плетение, но вот то, как его использовали... может, именно эту составляющую чумы никто и не может разгадать. — Никто? — Дезинтис позволил себе усмешку, не выдержал. — В Лускане тоже не знают? Маска праздного любопытства на лице алхимика треснула, двинулась на секунду, как весенний лёд, обнажив чёрную бездонную воду усталости и раздражения. Удар был подлым, Дезинтис знал, хотя связи эльфа с Лусканом и были скорее догадкой, чем фактом, но отказать себе в попытке перетянуть канат всё же не смог. Вот только именно смесь злости и безысходности, проступившая в глазах Сэнда, внутренне породнила его с алхимиком куда больше, чем прежние потуги на дружелюбие. — Я не веду дела с Лусканом, — процедил Сэнд. — Сейчас — точно. — А я не веду никаких исследований. Полагаю, мы квиты. После секунды молчания эльф кивнул на выстроившуюся батарею ингредиентов: — Это всё, магистр? — Пожалуй, добавь ещё ароматических масел. Любых, — он махнул рукой вслепую, надеясь лишь, что действительно указывал в сторону города. Вонь чумных костров просачивалась даже сквозь закрытые окна и стены Чёрного озера. — Этот запах невыносим. Только когда Дезинтис уже шёл к дверям лавки, Сэнд прервал затянувшееся молчание. В голосе его не было ни раздражения, ни наигранного безразличия. Только усталость. — Супруга или дочь? Он не ответил, выходя прочь. Всё-таки панибратство заставляет некоторых позволять себе слишком многое...

***

Мелара уходила в аромате сосновых игл и орхидей. Ту пугающе лёгкую оболочку, что оставила после неё чума, Дезинтис лично перенёс в лабораторию и разместил в герметичном котле, прежде чем зажёг. Ни дыма, ни уж тем более запаха не должно было вырваться наружу — не только из дома, но даже из лаборатории, ведь всего двумя этажами выше Кара в этот момент вполне могла тянуть носом врывающийся снаружи воздух недоступной ей пока «свободы». Он позволил слугам проститься, Ларни — прослезиться, безучастно наблюдая, как они суетятся вокруг того, что почему-то до сих пор считали своей хозяйкой, но что на деле было лишь собранием высохших костей и струпьев, которые Мелара давно покинула. Себя во время этой нелепой церемонии Дезинтис занимал тем, что пытался представить, где именно в помещении она сейчас может стоять, откуда наблюдает за собственным сожжением вместе с ворохом ароматных смесей. От камина? Из продавленного рабочего кресла? Нет, скорее всего — откуда-то чуть позади его собственного плеча, чтобы в нужный момент наклониться и едва различимым тягучим шёпотом сообщить ему, что он вновь ведёт себя как надутый болван. Дезинтис даже закрыл глаза, готовясь различить этот шёпот в треске пламени. Ничего, кроме сосновой хвои и орхидей. — Всё равно не получается тебя отпустить, — тихо сказал он в темноту опущенных век. — Давай ещё подождём. Опасения его, впрочем, были напрасными. Когда он с готовыми настойками и зельями поднялся к дочери, в открытое окно всё равно тянуло сладковатым смрадом умирающего города в целом, смрадом, в котором отдельный запах ушедшей матери до Кары бы точно не донёсся. Но вот сам вид дочери не обнадёживал. За несколько часов Вопящая смерть отвоевала позиции, язва на шее уже вновь смотрела открывшимся слепым глазом, ещё несколько новых пятен он заметил и на руках Кары. Девочка встретила его бледным лицом и болезненным взглядом, поджала потрескавшиеся губы. Опухшие воспалённые веки как будто вдвое сильнее нависали над глазами — Дезинтис не знал, от болезни это, или дочь плакала в его отсутствие. — Тебе удалось поспать? — спросил он, пересекая черту колдовского щита и выставляя лекарства на прикроватную тумбу. Постель была смята, но покрывало никто не снимал. Кара не ответила, с фальшивой покорностью протягивая ему руки. Дезинтис протёр кожу до самых локтей, рассматривая намечающиеся завязи пустул. Вскрывать пока было нечего, но он уже предвидел, что столкнётся с бубонами под её одеждой, из которых придётся всё-таки выпускать сукровичный гной. Этот момент предпочитал оттягивать. Дочь переживала превращение в девушку, и меньшее, что ей было нужно — это отец, с порога нарушающий её границы до такой степени. Размышления на эту тему казались глупыми — в их-то ситуации — но Дезинтис ничего не мог с собой поделать. И Кара словно бы их прочла. — Почему это мама не может делать? — потребовала она. Голос звучал иначе, хуже, с гортанным влажным хрипом, от которого Дезинтис едва не поморщился. — Она больна, как и ты. — Тем более. Может меня хоть облизывать, опасаться нечего. — За меня не беспокойся. Кара закатила глаза, будто вопрошала у неба, как вообще он мог истолковать её слова подобным образом. Дезинтис сжал уголки рта, чтобы не улыбнуться. Иногда поддразнивать вечное недовольство дочери было развлечением, что тут скрывать. Вот только источающие жар руки её в его руках кольнули страхом, что и этого он может лишиться. Кольнуло и глаза, заставив беспомощно моргать на выступающие острые костяшки в основании пальцев девочки, занявшие внезапно всё поле его зрения. — Горящие руки, — пробормотал он. — У меня жар, — отчеканила Кара таким тоном, словно он был нерадивым учеником и непроходимым тупицей. — Я не об этом. Заклинание «горящих рук». Давай-ка попробуем. Он выпустил её ладони, аккуратно поместив их на её же колени. Кара не шелохнулась, сверля его ледяным взглядом. Дезинтис терпеливо ждал, более отчётливо ощущая вес и щекотку собственных защитных чар, в довесок к общему щиту. — Ты ведь понятия не имеешь, что делаешь, так? — потребовала она. — Просто тычешь пальцем в небо и надеешься, что сработает? — ...Нет. Это то, чем занимаются остальные. Если тебя это утешит, даже лорда Нашера обхаживают хоть и десятки жрецов, но ровно с тем же пониманием. Мы с тобой всё-таки умнее, хочется верить. — Но всё, что мы делаем, так же без толку. — Нет, — повторил он, не спуская взгляда с её ладоней. — «Горящие руки», а потом я тебе всё объясню. — Потом ты мне всё объяснишь?! — «Горящие руки». — «Так надо», — она передразнила его тон, хоть и заменила слова. Перевела, можно сказать. — Ты хуже мамы. Когда та потащила меня по всем церквям и бродячим священникам города, собирать все благословения, какие только могла... Дезинтис всё же выдавил улыбку, скупую и жалкую: — Она очень любит тебя. Кара обречённо прикрыла глаза: — Да я не об этом вообще. Я ей говорила, что нечего нам таскаться по улицам, среди всего этого отребья, но разве её было убедить? А через день эта пакость зацвела полным цветом. Клянусь, если в результате выяснится, что это вообще из-за букета благословений кто-то из богов оскорбился и проклял, я хохотать буду до конца моих дней. «Тогда проживи до конца своих дней», чуть было не сказал он, но всё же остановил себя. Вместо этого ухватил тонкие запястья обеими руками и чуть встряхнул, заставив девочку смотреть на него. — «Горящие руки». Сработало. Его тон, его прикосновение, само то, что он держал её — пламя вспыхнуло крохотным вулканом из каждой поры на её коже, взорвалось её раздражением, пока не охватило её ладони и не хлынуло к нему. Щиты Дезинтиса выдержали, заклинание было простым, но сама мощь её злости, как обычно, питала пламя до такой степени, что узлы всё же задрожали. Он не двинулся, не отнял рук, стараясь не обращать внимания на то, как сгустившийся огонь капает на покрывало, как занимаются рукава Кариной рубахи, как отдельные язычки прихватывают её волосы... Не отрывал взгляда от её горящих глаз, питая её злость, разжигая её... Руки она выдернула первой, со вздохом, похожим больше на всхлип. Силы иссякли слишком быстро. У неё не было времени толком восстановиться после вспышки, стоившей Лизе глаза. А значит, чума была всё же быстрее. — Посмотри, — он притянул к себе одну её руку, повернул так, чтобы Кара сама могла разглядеть то, насколько побледнели воспалённые пятна на коже. — Ты её убиваешь. В ответ — пустой измождённый взгляд, ещё более красные белки, чем прежде, но на этот раз хотя бы точно от усталости. Свободной рукой он коснулся подсохшей язвы на её шее. Кара дёрнулась отстраниться, но не смогла. — Я не могу больше, — прошептала она. — Надо. Надо выжечь эту дрянь всю, слышишь? И тебе это под силу. — ...Зачем ты это делаешь? — на глаза навернулись слёзы, блеснули и тут же высохли в белёсые хлопья соли. Страх она перелепила в злость — как и всегда. — Я всю жизнь слушала, как важно себя контролировать, я иногда спать боялась от того, что во сне спалю что-нибудь... а теперь, значит, я должна наизнанку вывернуться и сжечь саму себя изнутри?! — Я не говорил, что сжечь нужно себя и изнутри, я... — Так она сидит внутри! Толку-то, что ты мне кожу трёшь или язвы ковыряешь, если она сидит именно внутри и уже оттуда расползается?! Он вновь ухватил её руку, сжав ещё крепче, чем прежде: — Ты так чувствуешь? Чувствуешь, где? — Везде! Стоит мне... загореться, и она горит вместе со мной, и я путаюсь, я не понимаю, кто именно из нас горит! — Сможешь сконцентрироваться на ней? Прицельно? Она выдернула запястье так резко и с такой силой, что едва не оставила высушенную огнём кожу в его хватке. Запал прошёл быстро, плечи упали, глаза закрылись, подпалённые волосы повисли вокруг осунувшегося лица. — Я не могу, мне... плохо. «...страшно, ты хотела сказать». Он смахнул ближайшие бутыльки с тумбы, выбирая тоник, приготовленный ему самому. Сунул в ослабевшие руки дочери: — Выпей. И дай мне час. Два. А ты пока наберись сил. Они понадобятся.

***

Собственную библиотеку он знал слишком хорошо, и на то, чтобы перевернуть её всю, не ушло и четверти часа. Единомыслие показалось всё же важнее гордости, а потому в лавку алхимика он вернулся практически бегом. Любое панибратство, любые границы допустимого — всё, что угодно, кроме ещё одного разговора с пустотой, без всякого результата, кроме глухого отчаяния. Его он бы больше не вынес. — Дело в Плетении, — отрезал он с порога, и Сэнд лишь изогнул бровь в немом вопросе — не прерывая, но предлагая продолжать. — Сама Вопящая смерть из него слеплена или это лишь аномалия, нарост на тех узлах, что с рождения завязаны в теле — не знаю, но дело точно в нём. Достаточно сильные заклинания как будто... перебивают её, мешают ей распространяться. — Тогда бы Нашера уже излечили простым магическим сном, — возразил эльф. — В том и дело. Это должно идти изнутри самого больного. И сработало в единственном случае. По крайней мере, я видел такой случай один. Возможно, были и другие — но мне о них не известно. И сделал это колдун. Может, потому, что при колдовстве нужно пользоваться сырцом Плетения, прогонять его через себя в самом простом и чистом виде. Заклинание не должно быть сложным, оно должно быть мощным — таким мощным, на какое способны лишь самые базовые элементы. — ...Значит, всё-таки дочь? — протянул Сэнд. Дезинтис оскалился: — Обе, все, неважно! Весь город гибнет! Плевать! Мне нужно найти возможность дать ей больше сил, своих ей не хватает. Даже не так, нет... Нужно дать ей больше Плетения. Волшебник покачал головой: — Ты бредишь. — Нет. Как ты сам говорил — чего-то просто мы не знаем о работе Плетения. Это вполне может быть. На то мы и строим Академии — изучать что-то, а не просто дрессировать болванов, которые левитируют собачье дерьмо в затылок соседу. У иллефарнцев был ритуал, Абисс знает сколько веков назад — мифы ли, сказки, но всё может быть — они подключали мага к Плетению напрямую, они пропускали саму ткань Плетения через тело... — Ты бредишь! — Сэнд едва ли не рявкнул. От привычной расслабленности и манерности эльфа не осталось и следа, как и от «Вы» по отношению к магистру. Он оперся о свою стойку и навис над Дезинтисом так, будто действительно стал каким-то образом выше. — Твоя дочь умирает! Ты в ужасе, я понимаю, но найди в себе силы пережить и принять этот ужас! Будь благоразумен, во имя Мистры! — Нет. Мне хватает того, что уже нужно принять, с этим же необходимо разобраться. — Даже если это возможно, даже если ты это сделаешь — что получится в итоге? Что, ты собираешься выжечь ей разум? Переплести её в огненного элементаля? Колдунья с неограниченным, без единого барьера доступом к Плетению — на что ты нас всех обречёшь? Единожды разверзнув бездну, ты не ужмёшь её потом обратно в обычный колодец! — Это будет потом... — Не будет. Довольно и того, что ты укрываешь в чистом районе больного Вопящей смертью, так ты ещё и... Дезинтис шагнул к нему, сводя на нет любую иллюзию превосходства эльфа. Плетение звенело вокруг него, привычно слышимое куда лучше, чем осязаемое. Переливалось серебряным звоном, гудело на завитках отпечатков пальцев... — Ты не посмеешь, — прошипел Дезинтис. — Если сообщишь хоть кому-то... Сэнд вздохнул, принимая поражение. Гнев его остыл в насмешливую саркастичную обречённость, проступившую в кривой усмешке. Пальцы Дезинтиса, скользящие по струнам Плетения, онемели: — Ты уже сообщил. — ...Не к собственному восторгу, уверяю тебя, но у меня есть долг перед этим городом. А ещё больше — желания, чтобы его не сровняли с землёй и всё-таки вытянули из жерла этой чумной вакханалии. Дезинтегрировать. Распылить его в труху, во взвесь незначительных крошек, искрящуюся в солнечном свете пыль... Дезинтис не успел произнести ни звука, но Сэнд уже понял достаточно, чтобы поднять щиты. Он бы пробил и их, и двадцать других, что эльф поспешил бы воздвигнуть — но силы были так нужны... — Ты не переступишь порог Академии, — отрезал Дезинтис. — Как бы всё это ни закончилось, чем бы ни закончилось, клянусь, тебя не то что на порог не пустят — тебе не позволят даже смотреть в её окна снаружи. Никогда. Ухмылка Сэнда лишь стала ещё очевиднее. Как и обречённость в ней. — На всё ваша воля, вышестоящие, — едко процедил он. — Иного и ждать не приходится.

***

Ларни даже не успел ничего спросить, как Дезинтис ухватил его за плечо. Дыхание сбилось, но он всё же смог придать ему достаточного ритма, чтобы выдавить: — К Натрисс. Скажи, Каре нужна помощь. Всех остальных... в подвал, в лабораторию, на улицу, подальше. Чтобы в доме не осталось ни души. Старик по-рыбьи хлопнул ртом, но лишь единожды, благослови его боги. Подобрался и кивнул: — Да, господин. По лестнице он взбежал, не чувствуя ступеней. Сколько у него времени, прежде чем заявится стража? Скольких из них придётся сдерживать? Имеет ли он право тратить на это силы? Кара вздрогнула, приподнялась на локте на своей кровати. Чума пока не вернулась в полную силу, но и дочь его — тоже не вернулась. Тоник если и взбодрил, то недостаточно, чтобы вернуть ей румянец на щёки и осознанность — воспалённому взгляду. — Придётся так, — сказал Дезинтис, останавливаясь у щитов. — Бей. Девочка скрипнула зубами, подобралась на койке: — Я могу хоть час обойтись без того, чтобы выполнять очередные трюки по твоим прихотям?! Я тебя услышала, с твоей чумой! Дай мне тоже подумать! — Нет, на это нет времени. Тебя могут забрать. — ...Ты спятил, да? — она зажмурилась. — Мама вообще знает, что ты творишь? Нет ведь? Нет. Наверняка «бережёшь её нервы», так? Такой заботливый, всё ради нас... Он тоже закрыл глаза. На секунду, не более. Раздражение её дрожало в воздухе, но его было недостаточно. Ничего не было достаточно. Дезинтис глотнул воздуха... — Твоя мать мертва. ...и снял щиты. — ...Что? — не слово, а тихий вздох, едва ли способный поколебать воздух. — Она умерла этой ночью. Слуги хотели тебе сказать, но я запретил. Не в твоём состоянии иметь с этим дело. — Иметь с этим дело?!! Это моя мама!!! Плетение сотряслось вокруг него, дрогнуло с такой силой, что заскрипел сам воздух. Обдало известковой пылью с потолка. Дезинтис вздохнул, и пыль набилась в горло. Он отключил это ощущение, отключил зрение до состояния, когда всё, в том числе и кипельно белое лицо дочери, распалось до смазанных мозаичных пятен; бросил все силы на концентрацию, хрупкий и острый стеклянный камертон, по которому он пробовал нити Плетения. — Мне пришлось. Ради тебя. Жар прокатился по комнате, по нему самому, как песчаный пустынный ветер сдирая лохмотья его личной защиты. Он слушал, слушал звон Плетения, слушал силу, с которой Плетение рвала в клочья дочь, слушал её изменения. Нити пульсировали в такт с её кровью, всё быстрее — но при этом всё слабее. В ней осталось и правда так мало сил, в этой крови. Вот только... это ведь была и его кровь тоже. Он разбил остатки щитов, втянул их в себя, распустил всё, что в нём было, на звенящие струны — и позволил жадной пропасти бешенства дочери высосать их, поджечь, обратить пламенем, направив в него же. Кара не горела в своём огне. А значит, и он не должен. Наверное... Есть ли дело? Он поймал огненный удар, отразил его аккуратно, не сломав, но выгнув, пока поток силы не обратился кольцом, хлынув в колдующую девочку с той же мощью, с какой она его выпускала. Какие бы блоки и волнорезы не стояли на пути, поток их снёс, заставив её захлебнуться, но всё же поглотить этот водопад, превратить воду в магму и выплюнуть обратно... обратно... снова обратно... Позади него стена взорвалась внутрь, оплавленные жаром камни тараном снесли его с места, удар в спину лишил ощущения рук и ног. Дезинтис вцепился в камертон, превратился в камертон, откалибровывая звук, но не прикасаясь к нему. Этот звук был уже не его, эта сила была не его, с такой он бы и не справился... Поэтому просто ждал, представляя ладонь на своём локте, представляя шёпот над своим плечом, позволяя кольцу проскальзывать сквозь него вновь и вновь, на каждом обороте — мощнее, безжалостнее. Пока узел на месте его дочери не взорвался, пока решето не обратилось бездной, и в этой бездне не сгинуло всё.

***

— Господа, уверяю вас, девочка здорова, — голос Натрисс дрожал, но не столько страхом, сколько напряжением. — Если позволите, я бы осмотрела их обоих, и не из-за ваших спин. Дезинтис открыл глаза прямо в лицо склонившемуся стражнику. Открывать глаза было больно. Он чувствовал, как струпья ожогов трескаются и лопаются на опалённых веках, в глаз что-то затекло, но смаргивать это оказалось выше его сил. Сразу за стражником бледной луной маячил Ларни, а над ним — серое предвечернее небо, льющееся через провал на месте крыши. — Нам донесли, что здесь чумные... — Чумных здесь точно нет, я вижу. Кара жива и здорова, и ему сказали об этом — пусть и не совсем ему — но он должен был убедиться. Сесть Дезинтис не смог, только вызвал приступ паники у Ларни, но все же отполз до ближайшей кучи камней и по крайней мере оперся о неё спиной, болящей, но целой. Огляделся. Кара сидела неподалёку, куталась в явно принесённое извне одеяло, так крепко, что из складок ткани торчали лишь покрасневшие от жара тонкие пальцы да голова, увенчанная не шапкой рыжих, но грязным гнездом слипшихся чёрных волос, скрученных огнём в хаос крохотных завитков без порядка и логики. Он хотел ей улыбнуться, но щёки не справились. Она лишь метнула в него опустошённый взгляд. — Магистр, что здесь произошло? — потребовал тот, кто по регалиям и нашивкам на форме сходил за офицера. — Моя мама умерла, — прохрипела Кара. Натрисс позади стражников закрыла глаза, покачала головой. Ларни жевал губу, разрываясь от желания утешить девочку и страха перед тем, что не сможет. — Нам донесли, что здесь... — Я слышал, — прохрипел Дезинтис. — Вы всё же вовремя, пусть и по ложной информации. Будем считать, что мы квиты. Оцепите наш дом, не пускайте никого — неизвестно, насколько стабильна конструкция. Какие бы разрушения не вызвал этот... инцидент — я уверен, мы всё решим. Стражники начали разбредаться — не только наружу, но и по сторонам, словно кто-то ещё надеялся найти улики преступления более страшного, чем разрушения вокруг. Натрисс опустилась на корточки перед Дезинтисом, положила руку на его пылающий лоб, бормоча заклинание, и живительная прохлада хлынула с её пальцев прямо в кожу, мышцы и сгустки нервов, развязывая те обугленные узлы, в которые они собрались. — Она правда здорова? — прошептал Дезинтис. Жрица обдала его холодным взглядом, но голос понизила до такого же шёпота: — Ещё бы я знала, что она была больна прежде... Но сейчас — да, чумы у неё нет. Ожогов вдоволь, но ничего такого, с чем бы мы не справились в храме. — Хорошо. — ...Мелара правда...? — Потом. Он принял наконец положение, похожее на сидячее. Придвинулся к дочери и вытянул ноги. Кара на него больше не смотрела, изучала остовы мебели и обломки стен с опустошённым безразличием, отстранённо, как путник наблюдает развалины древней войны, к которой сам не имеет никакого отношения. Плетение всё ещё звенело вокруг неё, кружилось песчаным вихрем, проскальзывая в девочку и из неё без единой заминки, без единой преграды... — Тебя научат это контролировать, — тихо сказал он. — Я научу. А затем и в Академии, когда завершится весь этот хаос. — Какая щедрость, — эхом отозвалась она и встряхнула головой, обдавая его запахом палёных волос. — Ты это со мной сделал — и ты же научишь меня это контролировать. — Тем более. Кому, как не мне. Она наконец повернула голову. На него зелёные глаза смотрели с тем же выжженным безразличием, что и на камни вокруг. — Ты ведь не солгал? Про маму? Не солгал, просто чтобы меня разозлить? — Нет. И про то, что это всё было ради тебя — тоже. — Я тебя не просила. — Я знаю. — И никогда не попрошу. Ни о чём. Ни за что. — Возможно. — Мне ничего от тебя не нужно. — Как скажешь. Губы её дрогнули, сжались: — И не прощу никогда — тоже. Ненавижу тебя. Дезинтис смотрел на неё, осыпанную пылью и гарью, единственное настоящее чудо, что он совершил в своей магической жизни — вместе с Меларой породил другое, отдельное, непонятное и неизвестное существо, сотканное из него и неё — такое хрупкое, но такое живое и здоровое, достаточно здоровое, чтобы ненавидеть его хоть до конца её дней. Смог наконец улыбнуться: — Думаю, это я переживу.