Дурные привычки и милосердие

На приеме подавали скотч. Ваймсу не нравился ни скотч, ни то, что ему самому оставалось довольствоваться компотом. Прием в честь прибытия новых сотрудников орлейского дипкорпуса ему тоже не нравился и он нисколько не трудился это скрывать. Мрачный, как только может быть мрачен человек, пьющий компот, пока все вокруг пьют скотч, Ваймс сидел в кресле у камина, вполуха слушая разговоры и черпая понемногу из каждой беседы, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие здесь в собственных глазах. Так он не просто убивает время, а Извлекает (не важно, сколь ценную) Информацию. Погруженного в свои думы Ваймса никто не трогал — исходящие от него черные ленты досады трезвенника, как никогда жалеющего о данном самому себе слове, лучше любых слов остужали энтузиазм завести с ним беседу — и он мог беспрепятственно бережно раздувать тлеющий в груди уголек раздражения. Из недр своего тактического кресла он слышал многие разговоры — о том, что молодежь сейчас распоясалась, музыка с камнями, вы только подумайте, ну а гномы вообще забыли свое место, хотя согласен, в наше время пороть слуг на конюшне это уже моветон, а все приличные люди ходят в оперу минимум раз в неделю… но среди ровного, высокопарного и достаточно бессмысленного потока болтовни выделялась одна тонкая струйка медово-сладких речей. - …Вы говорите как настоящий эксперт, - Ветинари беседовал с новым послом Орлеи ради которого, в сущности, и собрался весь этот балаган, и Ваймсу категорически не нравилось то, что он видел краем глаза. Этот посол как будто прошел в своих частных школах курс по актерскому мастерству и теперь очень умело подражал поведению собеседника. В его фигуре, осанке, речи, словно отражались манеры самого Ветинари, причем когда тот был не просто вежлив или подчеркнуто вежлив – о, нет. Ваймс узнавал этот тон, это была любезность на грани бесстыдного кокетства, интонация вздохов, к которой Ветинари почти никогда не прибегал, ограничиваясь тонкими полунамеками или обжигающе-холодным, жестким «Выход — там, Ваймс, не позволяйте мне вас задерживать хотя бы на минуту», что заменяло любой флирт, гарантированно приводя Ваймса в состояние ярости (и возбуждения). - Эксперт? О, мои переломанные ребра с вами бы не согласились, - лучезарно улыбнулся посол, чуть поводя головой, чтобы откинуть за спину вьющиеся каштановые волосы. - Непросто удержаться на норовистом коне, который раньше и не ходил особо под седлом. - Однако это того определённо стоит, не так ли? - В наш мирный век только такие маленькие победы и остаются людям вроде нас с вами… Казалось бы — всё так безобидно, очередная скучная до омерзения светская беседа, от которой Ваймса тошнит, вкупе с попытками симулировать интерес к собеседнику из этих их аристократических правил этикета. Из того, что до него доносилось, вообще не следовало ничего предосудительного, но… но сердце не на месте, а Хэвлок так возмутительно тепло общался с этим послом, и улыбался, даже чуть посмеивался — слишком, отвратительно, недопустимо мягко, как будто ему действительно смешно. Ваймс был совершенно уверен в том, что ему не померещилось предложение продолжить разговор за партией в шахматы, произнесенное так негромко, что совершенно очевидно — эти слова не предназначались для чужих ушей, и неутихающее сомнение взревело, как будто Ваймс плеснул чистейшего спирта в тусклое пламя. Он посмотрел на орлейского посла поверх своего стакана с компотом. Сравнил увиденное с собственным, перекошенным гранями отражением. Сравнение вышло не в его пользу. Ладно, в принципе это было несложно — не составляет особого труда быть более миловидным, чем продранная собачья подстилка. Более интересным собеседником стать тоже несложно, и сомнений в том, что Ветинари купился на эту сияющую улыбку и увлекательные разговоры, оставалось всё меньше. Ваймс скривился. Что ж, следовало ожидать, что однажды это случится. Не может же он всегда пользоваться такими привилегиями как общество Ветинари! Получив столь сытную пищу для ума, Ваймс источал мрак и упивался ревностью. Он слишком хорошо помнил, чем у него самого закончилась попытка продолжить беседу с Ветинари за шахматами. Плеснув себе еще компота размашистым жестом человека, отчаянно надеющегося обнаружить в своем стакане что-то покрепче, Ваймс откинулся на спинку кресла. Если пятнадцать минут назад он изнывал от желания найти предлог поскорее расшаркаться и послать всех туда, куда не светит солнце, теперь он намеревался пробыть на приеме до конца. Не прерывая беседы с послом, Ветинари бросил на Ваймса беглый взгляд и слегка улыбнулся. *** Ваймс не стал даже ждать, пока они доберутся до личных покоев — просто вжал Ветинари в каменную стену очередного потайного хода, чтобы поцеловать и хотя бы ненадолго заткнуть ноющую черную дыру, разверзшуюся в груди и грозящую поглотить сердце (и остальные органы заодно). На языке Ветинари он не чувствовал его вкуса — только скотч, и это лишь добавляло топлива в пламя. - Признаться, я тоже не мог дождаться момента, когда же будет достаточно вежливо уйти наконец, - выдохнул Ветинари, выглядящий удивительно довольным для того, кому, судя по всему, наскучило общество Ваймса. - Неужели? - едва открывая рот, процедил тот, - а мне казалось, у тебя была достойная компания. - Ты о господине Корбине? - Ветинари мягко вывернулся из объятий и потянул Ваймса за собой в направлении спальни. - Удивительно словоохотлив на свою беду. Бывают люди, которые полагают, что светские приемы — место, чтобы завести новых друзей, и, судя по всему, новый посол Орлеи один из них. Самоубийственная наивность! Годами полируют свое образование — но проявляют удивительную неосведомленность, когда дело касается взаимоотношений. Как будто они не понимают, что любая приятная беседа в таких обстоятельствах, — просто трансформировавшаяся война. «Любая приятная беседа со мной» мысленно поправил Ваймс. *** - Может быть сейчас ты всё же утолишь мое любопытство и поведаешь, что на тебя нашло? - Ветинари прошел в комнату, на ходу расстегивая мантию. - Я было всерьез решил, что ты устроишь международный скандал, доведя очередного представителя дипкорпуса до панической икоты. - Шахматы, серьезно? - только и смог произнести Ваймс. Безмятежность Ветинари начинала действовать на нервы, а то, как он небрежно отмахнулся от вопроса, лишь укрепило подозрения Ваймса. - Я играю в шахматы с множеством людей, - пожал плечами Ветинари, убирая мантию в шкаф, - что тебя так задело? - каждое слово преломлялось в дюжинах кривых зеркал и искажалось до неузнаваемости, лишь ожесточая и обращая озлобленную ревность в ревущее пламя. - Не делай из меня дурака! - рявкнул Ваймс, - отличный собеседник, с какой стороны ни глянь! Блестящее образование, волосы до плеч, в свободное время объезжает норовистых жеребцов, но не прочь пустить в седло уверенного, опытного наездника. Даже тугодуму Сэму Ваймсу понятно, о чем речь! - О лошадях, - невозмутимо ответил Ветинари. Его взгляд стал отстраненно-холодным, заставляя Ваймса обмереть и задохнуться от возмущения, однако в следующее мгновение Ветинари смягчился и с легкой укоряющей улыбкой покачал головой, - помилуй, Сэм! Не унижай меня подобными инсинуациями. Ты сам говоришь, что улики лишь сбивают с толку — но при этом готов положиться на такую мелочь в столь деликатном вопросе? О, сколько Ваймс мог бы сказать! Сообщить Ветинари обо всём своем возмущении, дать знать, насколько это глупо и недопустимо — вести себя так, как Ветинари на том растреклятом приеме. Однако красноречие не было тем, что Ваймс часто пускал в ход. Что бы то ни было между ними, оно не строилось на чрезмерной болтливости со стороны Ваймса — как правило он молча выслушивал, молча принимал к сведению, молча обдумывал, принимал решение и так же молча раздевал Ветинари, перед тем, как уложить в постель. И Ветинари не мог устоять перед непреклонностью, тихой решимостью, с которой Ваймс расстегивал пуговицы, распускал шнуровки, убирал ткань слой за слоем. Сдался он и сейчас. Когда Ваймс ринулся к нему, сгребая в объятия и исступленно прижимаясь всем телом, Ветинари лишь с тихим вздохом запустил пальцы в волосы Ваймса — однако Ваймс сбросил его ладонь, раздраженно, как собака, стряхивающая воду с шерсти, прошелся языком по шее и с рыком сжал зубы над артерией, заставляя Ветинари прерывисто вдохнуть: - Ваймс, что ты?.. - Заткнись! - Я не… - Заткнись! - Ваймс оставлял на его шее алые следы и жестко пресекал каждую попытку заговорить — не целуя уже даже, а кусая тонкие губы. Ваймс не привык к тому, что имеет право что-то требовать, — подобные мысли вообще редко приходили Ваймсу в голову — ведь он и без того одарен вниманием куда больше, чем заслуживал. Но хотя бы элементарная… верность. То, что в сознании Ваймса даже не отражалось как отдельный пункт, потому что подразумевалось как само собой разумеющееся! Черт подери, хотя бы не флиртовать с холеными аристократическими хлыщами, - неужели это так много?! Нет, с какой бы пылкостью Ветинари ни отдавался ему, Ваймс всегда обреченно знал, что не заслуживает этого, что это не может быть его и для него. Но оттого его желание присвоить лишь крепло, впиваясь в кожу как оплетка из колючей проволоки и затягиваясь всё туже. Также Ваймс знал, что он — злой, неотесанный и грубый, он душил эти черты в себе как только мог и всегда, черт бы его побрал, старался следовать правилам, потому что не ручался за себя, если однажды посмеет ослабить хватку. Но будь он проклят, если не хочет Ветинари прямо сейчас! Не хочет ласкать, целовать, обладать, оставить следы, лучше слов свидетельствующие о том, чей это человек — и чей он пёс. Правда, несмотря на всю свою взвинченность, Ваймс всё еще был не особенно возбужден, но… плевать! Сейчас он разденет Ветинари, оставит на шее укусы, покроет плечи поцелуями — и всё будет в порядке. Не тратя время на то, чтобы снять с Ветинари рубашку, Ваймс рывком сдернул с того брюки и толкнул на кровать. Он как будто забыл о том, что стоит ему сделать что-то, что Ветинари придется не по нраву — и вечер закончится гораздо раньше, чем ему того хотелось бы. В моменты, когда гнев и возбуждение заставляли сознание померкнуть, инстинкт самосохранения умывал руки и уходил паковать чемоданы для длительного отпуска, и Ваймс забывал о том, что Ветинари — воплощенная в человеческом теле машина смерти, забывал о том, что всё, что ему дозволяется сделать — дозволяется потому что и Ветинари этого хочет. И сейчас, упиваясь отсутствием сопротивления, задыхающийся от ревности, Ваймс попросту сплюнул в ладонь, размазал эту за неимением лучшего смазку по члену и толкнулся меж бледных, крепких бёдер, упиваясь тем, как Ветинари хрипло вдохнул от навалившейся на него тяжести. Это было уже не только и не столько про секс и желание — сколько про возможность обозначить свое главенство, извращенное стремление объяснить, какую роль он играет в этой затянувшейся партии в неизвестную ему игру. Ошибкой было бы назвать наслаждением то, что ощутил Ваймс, задерживая дыхание, прежде чем шумно выдохнуть, судорожно вздрагивая и заляпывая бёдра Ветинари своей спермой, - а потом продолжая толкаться меж напряженных ляжек, судорожно пытаясь удержать спазм удовольствия, не такой яркий, как обычно, а острый, жгучий, от которого хотелось выть. Скорее он ощутил облегчение, изощренное, искаженное чувство самодовольства от того, что ему дозволено проделывать такое с патрицием. Что только ему дозволено обращаться с Ветинари бесцеремонно и грубо, не заботясь не то, что о его удовольствии, но даже о комфорте, что именно неотёсанному малому Сэму Ваймсу дозволено запятнать белизну кожи прикосновениями своих рук. Однако в то же время с кислым чувством предрешенности Ваймс понимал: что бы он ни сделал, он лишь подтвердит, что он — пёс, радостно бегущий по первому свисту и готовый удовольствоваться крохами внимания и крупицами ласки. Сев на постель рядом с Ветинари, Ваймс, все еще одурманенный гневом и самодовольством и потому двигающийся медленно и неуклюже, заставил его перевернуться и, снова усевшись верхом на его бедра, одной ладонью обхватил член, а второй задрал мятую рубашку, и Ветинари, закусив губу, улыбнулся в предвкушении. Рассудительно постановив на время отложить в сторону все оскорбительные намеки и подозрения, он завелся еще когда Ваймс схватил его за лацканы, нахальный и возмутительно прямолинейный в своем гневе, а теперь, распаленный тяжестью навалившегося на него тела, трением и ощущением липкой спермы на коже, Ветинари готов был кончить хоть сейчас — однако взгляд Ваймса остудил его пыл. В глазах Ваймса блестело лихорадочное отчаяние. С таким лицом не пристало ласкать любимого человека — скорее, надевать себе на шею пеньковый галстук. Однако Ваймс поцеловал его — жестко и рьяно — и способность адекватно мыслить покинула Хэвлока Ветинари, наотрез отказавшись существовать с ним на одном плане реальности. Резкий оргазм ошарашил как вспышка фейерверка, заставляя Ветинари зажмуриться от чрезмерной интенсивности ощущений, и запыхавшийся Ваймс выпрямился, не сводя с Ветинари пристального до осязаемости взгляда, смотря то на раскрасневшиеся губы, то на румянец, то на белёсые пятна на впалом животе. В груди ныла мучительная боль — смотреть на такого Хэвлока, разметавшегося и ослабевшего пред лицом удовольствия, было едва выносимо. Сознание, не уставая, подкидывало мысли о том, что таким же Ветинари будет и с другим, с другими, с кем угодно. Мысли о том, что всё это не может принадлежать Ваймсу, что-то надломили в нем. И Ваймс попросту сорвался. Он вылизывал бледную кожу с маниакальным пылом, с остервенением человека, настолько полного презрения к себе, что эту ненависть не могла заглушить никакая ласка, — скользя языком и губами, иногда прихватывая зубами. Потому что всё это его. Весь Ветинари — его. Методичные, повторяющиеся движения и разлившийся по языку вяжущий вкус семени успокаивали ту часть его мозга, что непрестанно находилась во взвинченном состоянии, скандируя «бей или беги». А Ветинари замер под ним, ошарашенный одновременно и ласками, и осознанием, что Ваймс проделывает с ним такое, что Ваймс настолько жадный, настолько не желает делить его с кем-то и настолько заводится от простого светского флирта в интересах государства. По совести… — мысли по-прежнему отказывались выстраиваться в связные предложение — по совести это недопустимая дерзость! Нет, это уже слишком! Ваймс забывается!.. Ветинари охнул, когда Ваймс зацепил зубами подвздошную кость. …Как бы Ваймс ни топил себя в самоотречении и самоуничижении, он всегда был куда более эгоистичен, чем позволял себе осознать. Целого патриция в личное владение! На меньшее не согласен! Куда это годится! Ветинари уже находился в полушаге от того, чтобы испытать нечто, похожее на раздражение, почти гнев, – но Ваймс замер вдруг и резко обмяк, почти падая на Ветинари, прижимаясь к его животу щекой. Как будто у куклы перерезали нити. И комнату окутала тишина, в которой даже тяжелое дыхание казалось чем-то варварски неприличным. - Я не должен был… - глухо пробормотал Ваймс наконец, - это и вправду был просто разговор… а я… боги… - и не успевший зародиться гнев Ветинари истаял. Смятение и раскаяние Ваймса были столь искренни, а стыд за содеянное почти что ощущался в воздухе, и Ветинари решил, что с тем же успехом он может подумать о репрессиях позже, аккуратно запуская пальцы в волосы Ваймса. И на этот раз Ваймс не стал убирать его руку. Вымотанный припадком ревности, он просто лежал, прижавшись щекой к животу Ветинари, растворяясь в тепле и биении пульса. Бережные прикосновения к его волосам убаюкивали. Приливная волна уходила — и ярость уходила вместе с ней, обнажая неприглядную, грязную полосу прибоя, из которой торчали склизкие, опутанные водорослями скелеты его демонов. Ну подумаешь — говорили о лошадях. Подумаешь — улыбались. Законом не запрещено, правильно? И чего только он так взъелся?.. Взяв Ваймса за ворот рубашки, Ветинари потянул его наверх, чтобы улечься удобнее. Обессиленный Ваймс беспрекословно подчинился, ложась рядом на бок и закидывая руку поперек груди Ветинари. Тот позволил себе легкую улыбку. Правда заключалась в том, что на приеме Ветинари расчехлил все навыки лукавых интонаций, взглядов украдкой и прозрачных намеков, обрушивая на нового орлейского посла всю мощь своего обаяния. С первой же минуты встречи посол повел себя чересчур самоуверенно — явно не слушал старших наставников, говоривших, что лорд Ветинари не признает балы (и не только), а если он предлагает поиграть в шахматы, то действительно имеет в виду шахматы, — так что вопросом государственной безопасности было ответить на его флирт и поскорее спровоцировать на следующий шаг в его Коварном Плане, чем ждать, когда Корбин выскочит точно бес из табакерки в самый неподходящий момент. О том же, что бросать намеки и играть словами, было само по себе забавно и это хоть как-то развеяло приевшуюся рутину светского раута, Ваймсу знать было совершенно не нужно. Порой незнание — благо. *** Господин Корбин, новый посол Орлеи, помедлил перед дверью в кабинет для частных аудиенций, чтобы снять с волос перевязывавшую их ленту и позволить локонам рассыпаться по плечам. Он и не думал, что всё пройдет так просто! Почему только ему рассказывали, что патриций Ветинари остается непробиваемой глыбой ледяной вежливости, какие бы сладкие речи ни слетали с его тонких губ?.. Неочевидные намеки и очевидные интонации, немного вскружить голову, немного побыть вежливым на грани кокетства, — и вот уже утренней почтой ему доставили приглашение. Пустой кабинет вместо ламп был освещен несколькими свечами, углы комнаты расплывались в полутьме. Мягкие отблески пламени камина отражались от лакированной шахматной доски и расставленных на ней фигур, поблёскивали на хрустальных бокалах, скользили по бокам бутылки зелёного стекла. Вся обстановка выглядела так многообещающе, что Корбин с трудом верил своему счастью. Теперь к главному. Рука скользнула в карман, нащупывая коробочку с звукозаписывающим бесом. Куда бы его пристроить? — за каминные часы? за большое зеркало? под пяту одного из гиппопотамов на деревянном барельефе герба города, что висит над камином? под стол? за притолоку двери? Пожалуй, герб лучше всего. Поднявшись на носки, Корбин потянулся к резному изображению, когда оглушительно громко в тишине комнаты прошелестела зажигаемая о подошву спичка. - Разве вы не получили записки от патриция? - спросили из-за спины Корбина. Посол развернулся на каблуках и ошарашенно заморгал, увидев только витающий в воздухе оранжевый огонек тлеющей сигары. - Должно быть разминулись. У него возникли срочные дела. Он не сможет почтить вас своим присутствием. - Кто вы?.. что вы здесь делаете?.. - Тот же вопрос, приятель, - кусок притаившейся в углу темноты сделал шаг вперед и обрел лицо командора Ваймса. - Ты арестован по обвинению в шпионаже, господин посол, и ты пойдешь со мной. Корбин выпрямился и бросил на командора самый презрительный из своего арсенала взглядов: - А если я откажусь? - Ваймс выдохнул облако дыма и широко улыбнулся, будто и не ждал иного ответа: - Попробуй, - предложил он, скалясь. - Ну так что, господин посол, сам сдашь звукозаписывающего беса или потребуется силовое вмешательство?